Текст книги "Тень ведьмы"
Автор книги: Евгений Нестеренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Петр родился в Столице, в семье священника. С самого детства был он отдан в Каннское аббатство послушником, откуда в возрасте двадцати лет перевели его за выдающиеся способности в Святой Орден. Святой Орден был около века назад учрежден архиепископом Эвиденским Амбросием Безвинным «для борьбы с чернокнижием, ведьмачеством и прочей богомерзкой ересью во славу Господню». Здесь обучали виртуозно владеть не только «словом Божьим», но и мечом, и кинжалом не хуже любого воина. С тех пор, как отгремел последний Крестовый Поход, воинствующим Орденам пришлось обратить внимание уже на внутренних врагов Церкви, для коей цели они и были включены в состав Святого Ордена. Власть у Ордена была огромная, даже короли не могли перечить ей, потому как весь народ, да и сами вельможи понимали – власть эта от Бога, королевская же власть суть земная, грешная. Но поскольку в компетенцию Ордена постепенно входило все больше и больше новых областей (таких как преступления против церкви, ересь не только религиозная, но и политическая, контроль книгопечатания и искусств) и первоначальная задача начала отдаляться на второй план, было создано специальное отделение, получившее название Капитул. На его плечи и легла борьба со Злом, тем самым, первородным, нечеловеческим Злом, идущим в мир людской от Дьявола. Центр Капитула расположился в старом аббатстве Святой Марии в Столице и назывался в среде клериков Резиденцией. Клериками же стали называть служителей Капитула – тайных воинов Церкви. Таким воином и стал вскоре Петр. Бывают люди-фанатики, идеалисты, признающие за основу жизни принцип «все или ничего», готовые до конца цепляться за свою идею и преданные ей бесконечно. Именно таким был Петр. Надо ли говорить, что идеей его была религия. Он искренно и истово верил в добро, в святую роль Церкви и ради защиты этого добра был готов на все – на муки, на лишения, даже на преступление. Он был готов пожертвовать свой душой во имя спасения других. Еще несколько столетий назад, когда Церковь только начинала пробиваться сквозь дебри языческих культов, Петр, несомненно, стал бы мучеником. Потому как ему не просто нужна была вера, ему нужен был подвиг, самопожертвование. Но прошло время мучеников, а прослужить всю жизнь мессу в какой-нибудь затхлой церквушке было бы для Петра невыносимо тоскливо, и как только подвернулась возможность, он с готовностью вступил в Капитул. Неплохие физические данные и страшное усердие вскоре сделали его одним из лучших специалистов в новом деле. Он проводил тайные расследования на свое усмотрение, имея в распоряжении неограниченный финансовый кредит и безоговорочную поддержку всеми отделениями Ордена и Церкви вообще. Подчинялся он непосредственно главе Капитула, Отцу Люцеру, а тот – только архиепископу Эвиденскому, сейчас этот пост занимал Валериан Светлый. Единственным ограничением было то, что клерики не могли использовать свои привилегии, пересекаясь с королевской властью – Капитул был тайной организацией и на королевскую власть воздействовал через Орден. Приходилось маскироваться под монахов, простых горожан, торговцев, вельмож, в общем, вести двойную игру. С другой стороны, это давало и преимущества: дворянство не могло вмешиваться в дела Капитула, разве что только самые знатные вельможи, да и то с помощью короля – тот, конечно, знал кое-что о деятельности этой тайной организации и мог повлиять на него через Валериана.
До момента вступления в Капитул Петр относился к таким вещам как колдовство, порча, вампиризм и прочее не очень серьезно: сказки, мол, по сравнению с соблазнами и кознями Сатаны, хоть и невидимыми, но гораздо более реальными. Тут же его уверенность поколебалась. Своими глазами ему приходилось видеть такое, что разум отказывался объяснить это иначе как проявлением сатанинского вмешательства в грешный людской мир. Действительно, в Процессах (так назывались расследуемые Капитулом дела) приходилось встречать существ, несущих на себе печать Дьявола: как иначе это назвать, когда у человека три глаза, или когда у женщины обнаруживают хвост, или же хождение в свете луны с закрытыми глазами? А когда клыки, как у волка, или лицо, сплошь заросшее волосом? Или две головы? Страшные это были существа, и еще более страшными были следы их деятельности: лишенные крови трупы, сваренные заживо младенцы, разрытые могилы, странные и ужасные порчи и прочий кошмар. Выдержать это мог только глубоко верующий человек и Петр благодарил бога, что другим не доводится с подобными вещами сталкиваться. Он боролся. Боролся с именем бога на устах. Но дьявольские создания были хитры и коварны. Их трудно было выследить и еще труднее поймать с поличным – все злодеяния, как правило, свершались в глухих и пустынных местах, часто вдали от городов, почти всегда ночью и тайком. Приходилось нелегко. Выручало лишь божье благословение да многолетний опыт Ордена в таких делах… Петр насторожился. Какой-то хромой подковылял к золе и начал шуровать в ней палкой, боязливо поглядывая по сторонам. Заметив на себе взгляд Петра, он резко отбросил палку, демонстративно (хоть и излишне нервно) плюнул на ведмачий прах и похромал прочь.
– Брат Ипатий, проводи этого доброго человека! – многозначительно прогнусавил Лука, приторно улыбаясь.
– Слушаюсь, отче.
Стоявший рядом служка из Эвиденского Братства Святого Ордена торопливо зашагал за хромым, придерживая руками рясу.
– Где-то я этого хромого видел, – неожиданно сказал Иоанн. – Не то в Овраге, не то в Дубраве… Вроде бы такой типчик там крутился.
– Ну, мало ли хромых на свете, – пожал плечами Петр. – Если он был на Процессе, допустим, в Овраге, то чтобы успеть сюда, ему средств бы не хватило на лошадей. Мы, пока добрались, сколько коней загнали? Даже отец Люцер скривился, увидев счет…
– Нет-нет, брат Петр, – мягко перебил Лука. – Такие совпадения, пусть даже и ошибочные, надобно проверять. Ошибиться на службе Господу не грех, грех пропустить злодеяние, убоявшись ошибиться.
– Ну, понеслось… – пробормотал Иоанн пренебрежительно.
– Да ведь я не против! – отмахнулся Петр. – Пусть, конечно, служка проверит, я говорю только, что более важные дела есть, чем какие-то калеки.
– А что, есть новости? – заинтересовался Иоанн.
– Да, поступили тут из Горного нехорошие сведения.
– Опять Междулесье! – Лука покачал головой.
– Что за сведения-то?
– Вот что, братья… – Петр посмотрел по сторонам. – Церемония окончена, наше участие более не надобно, пойдемте-ка в аббатство, там я все вам и расскажу.
– Это правильно, – поддержал Лука. – Идемте, и правда, в обитель!
И трое людей в монашеских рясах, именующие себя братьями, надвинули на глаза капюшоны и неторопливо зашагали прочь.
Площадь опустела. Остались только неподвижные королевские гвардейцы, божедомы, сгребающие останки костра и ведьмы, да стая бродячих собак, привлеченная запахом жженого мяса…
Глава 4
Охотник устал ждать. Уже двое суток он ничего не ел. Почти ничего. Разве что несколько размоченных в воде сухарей. А силы были нужны. В том числе и силы ото сна, который настойчиво давал о себе знать. В висках тяжело стучала кровь, голова была будто ватной. Проклятый монах, подумал Охотник. Бубнит так, что глаза сами слипаются. Но нельзя, нельзя. И спать нельзя, и монаха заткнуть нельзя – можно испортить все дело. А может все-таки ошибка? Черт, как досадно будет, если ошибка! Охотник глубоко вздохнул, надеясь освежить кислородом легкие, но вдохнул лишь приторный запах ладана. Хоть бы настой остался. Он покопался в мешке. Откупорил маленький флакон, глотнул и тщательно закрыв, положил обратно. Рот заполнился горечью. Охотник вытер губы рукавом и продолжил наблюдение. Монах все бубнил.
– …оставив тело бренное, к небесам вознесся. Разверзлись в тот час врата небесные, злата белого, и ангелов песнопение услышал он. И таково было то пение прекрасно, что заплакал дух слезами радости. Явился в тот час ему пророк и глаголил таково: «Есть ты сын божий, чадо божье избранное, благословенное. Ибо искупил вину не только собственную, но и грехи человечьи. Но не настал твой час, не теперь тебе вернутися суждено. А будет твой час, когда пробьет колокол небесный звоном хрустальным, по всем землям оный разольется. В тот день сойдутся два светила воедино и соединится вода с землею. Прииди тогда к вратам райским, ибо то будет твой час». Таково глаголил пророк. Пробудился тогда святой Инок и дивился зело. Воистину пророческий сон привиделся ему. И взяв посох дорожный…
Монах закашлялся. Затем достал из-под рясы бутыль, отпил и продолжал.
– …взяв посох дорожный, отправился он в град соседний. А звался тот град Обрывом…
Вдруг раздался тихий скрип. Монах вздрогнул, замолчал. Охотник напряг зрение, но ничего не заметил. Того, чего ожидал, во всяком случае.
– …звался тот град Обрывом. То был град языческий, божьего благословения лишенный…
Скрип повторился. Монах снова замолчал, медленно обвел церковь взглядом. Покосился на гроб и побледнел – крышка была сдвинута в сторону пальца на три.
– Что за наваждение? Тьфу, тьфу, сгинь, Лукавый! – торопливо проговорил он, совершая знамение. – Привидится ж такое!
Он снова достал бутыль и хорошенько хлебнул. Охотник достал кол и молот, аккуратно отодвинул мешок и бесшумно спустился по ступеням. Стал за колонной, в тени, в нескольких шагах от гроба. То ли подействовал настой, то ли еще что, но спать уже не хотелось. Монах поправил наклонившуюся свечу и продолжал.
– …благословения лишенный, ибо Врагу рода людского поклонявшийся. И встретил люд пророка смехом нечестивым и словами богохульными. Но не введен был пророк во искушение, а таково глаголил он…
Крышка гроба резко сдвинулась вбок и упала на пол. Покойник медленно поднял на монаха невидящие глаза, бледные губы его шевельнулись. Монах громко вздохнул и грохнулся на пол. Охотник выскочил из-за колонны. Три шага. Как один. Упырь (теперь в этом уже сомнений не было) попытался что-то сказать, но кол уже был приставлен к его груди и Охотник коротким взмахом опустил на него молот. Кровь брызнула Охотнику в лицо и выступила на губах упыря. Еще один удар, и все кончено. Но для надежности Охотник достал клинок и отделил голову от туловища. Все. Мышцы как-то сразу обмякли, теперь Охотник снова почувствовал усталость. Он сходил за мешком, достал платок и вытер лицо. Затем подошел к монаху. Монах был в глубоком обмороке. Ну что ж, тем лучше. И для него тоже. Охотник сложил оружие в мешок и вышел из церкви. На улице уже щебетали птицы.
Звонарь как всегда пунктуален, подумал послушник, слушая вечерний перезвон колоколов. Талант, от бога талант! Ишь, как переливаются, что твои соловьи. Монастырский двор пустел – настало время вечерней молитвы. Ключник поднялся, окинул взглядом ворота.
– Гляди у меня! – пригрозил он послушнику. – Следи за воротами, буде кто приедет, беги, зови меня. Ежели заснешь, как давеча – не миновать тебе плетей. И поста строгого.
– Все понял, отче. Буду бдить.
Ключник ушел. Послушник некоторое время созерцал закат солнца, затем пощелкал припасенных заранее подсолнуховых семян. Начинали жужжать комары. Тут ему вроде послышался стук копыт. Он прислушался. Действительно, кто-то мчался, и весьма резво. Вот уже копыта загрохотали совсем близко. Наездник остановился, соскочил с лошади, застучал кольцом, что висело на воротах.
– Эй, открывайте, святые отцы!
Послушник отодвинул заслонку, выглянул в окошечко. Перед воротами стоял человек в гербовом кафтане. Рядом с ним переминал ногами мокрый жеребец.
– Кто таков, чего надобно? – буркнул послушник.
– Посыльный от барона Линка. Я только что из замка, у меня письмо к настоятелю! – Покажи письмо.
Гонец достал из-за пазухи конверт и приложил к окошку. Письмо было с печатью, но разобрать герб послушник не смог. Да он и не знал герба барона, как и самого барона. Спросил он просто так, «для порядку».
– Ну, так давай письмо.
– У меня приказ: отдать настоятелю в руки лично!
– Ишь ты! Лично! Ладно, погоди тут, схожу за ключником.
Послушник нашел ключника в подвале – он запирал винный погреб.
– Отче, там гонец баронский прибыл, привез настоятелю письмо. Говорит, что отдать должен самолично.
– Письмо показал?
– Показал, есть у него письмо.
– А печать баронская?
– Ага.
Ключник нахмурился.
– Я тебя вчерась порол?
– Пороли, отче… – пробормотал послушник, смутившись.
– А за что? Сказывай!
– За это… за лживость.
– Так что, опять пороть надобно? Откуда ты знаешь, что печать баронская, ежели ты ее не видел ни разу? А?
– Ну… Мне показалось, что баронская, с гербом вроде…
– Вроде! Вот уж убоище, прости господи! Беги живо к настоятелю в келью и расскажи про гонца.
Послушник скрылся. Ключник пошел открывать ворота.
– Братие! – настоятель выдержал паузу. – Братие! Пробил час, пришло и нам время вступить в борьбу с Врагом. Пробил час для жертвы, пробил час для испытания. Те из вас, кто слаб духом, пусть не покидают стен монастыря, пусть поддержат нас молитвой. Те же, которые готовы к жертве, к сражению, пусть укрепят свой дух и сердце.
Настоятель обвел глазами толпу монахов.
– Пусть теперь слабые духом оставят наши ряды…
Толпа зашевелилась. Несколько монахов торопливо покинули строй. Большинство осталось на месте. Настоятель поднял руку, медленно сотворил знамение.
– Благословляю вас, братие! Святое дело предстоит нам. И чтобы ни случилось, помните: благословение Господне с нами! А теперь в путь.
Двое послушников открыли ворота. Толпа монахов выкатилась за ворота и быстрым маршем двинулась в путь.
Ключник проводил их взглядом.
В ночной мгле неожиданно загорелись желтые огоньки. Усатый дозорный протер покрасневшие глаза и всмотрелся во мрак.
– Эй, Данила, огни видишь? – спросил он напарника, чистившего сапог. Данила отложил недочищенный сапог.
– Вон те, что ли? – указал рукой. – Ну вижу…
– Откуда бы?
– Может, монахи опять процессию затеяли?
– Да, видать, они – больше некому.
– И охота им по ночам шляться? – Данила вновь принялся за сапог.
Усатый зевнул, поплотнее закутался в плащ. – Ну и ветер же тут!
На башне действительно было холодно. Данила дочистил сапог, обул.
– Во, совсем другое дело! Страсть как люблю, когда сапоги блестят!
– Да, тебя хлебом не корми – дай только сапоги начистить, – сострил усатый. – Может, и мои заодно обработаешь?
– Да иди ты, – вяло отругнулся Данила. Видимо, подобные шутки приходилось ему выслушивать нередко.
– Сходил бы лучше за кипятком, слышь?
– Какой, в беса, кипяток? Забыл, что в замке деется? Им там не до кипятку.
– А что, ежели барон помер, так теперь и нам не жить? Нет, я лично на голодное пузо не собираюсь тут мерзнуть.
– Ну-ну… – усатый покачал головой. – Ты не мне, ты сходи это уряднику расскажи.
Данила промолчал, отвернулся. И увидел, что огни приближаются.
– Постой-ка! Они, никак, сюда идут?
– Кто? Ах ты… Что это тут святошам понадобилось? Иди-ка, наверное, за урядником!
Урядник протер заспанное лицо.
– Кто? Что? Какие монахи?
– Ну, вестимо какие… Из монастыря. Сюда идут.
– А-а-а, монахи, – урядник наконец проснулся. – Отпевать, что ли? Так впусти!
– Не знаю, отпевать, али как, а только много их что-то.
– Ну, ясное дело, пожрать на дармовщину завсегда охотников много. Черт с ними, пускай всех, все равно ведь не отделаешься!
– Да не, господин урядник, гм… гм… – Данила откашлялся. – Их там дюже много, чуть не до сотни!
– Что ты мелешь?! Черт бы вас всех побрал, поспать не дадут! Пошли!
Пока они шли к воротам, урядник ругался.
– Не замок – трактир! То гонцы шныряют, то монахи какие-то по ночам шляются… Куда прешь, холера?!! – пробегавший мимо поваренок получил подзатыльник. – Где варта?
Вартовой выступил из тени, замер.
– Опускай мост! Сейчас посмотрим, что там за монахи…
Заскрипели цепи, мост опустился. Возле рва стояла внушительных размеров толпа монахов. Горящие факелы выхватывали из темноты неподвижные фигуры в рясах.
– Боже мой, за что, Господи? За что?.. Как же нам теперь… как? – баронесса продолжала всхлипывать.
– Ну полно, голубушка, будет вам убиваться! – успокаивал ее лекарь. – Все еще образумится. Вы должны подумать о детях.
– Я не могу… Давид, на кого ты нас покинул?! Гос-споди-и-и! Я этого не вынесу…
– Нельзя, нельзя, надо крепиться. Выпейте микстуру, вам станет легче, лекарь подал склянку.
– Нет! – взвизгнула вдруг баронесса и выбила из его рук склянку. – Я хочу его увидеть! Почему вы меня не пускаете?!
Она рванулась к дверям. Дворецкий едва успел подхватить ее возле самых дверей. Баронесса забилась в истерике.
– Пустите меня! Я хочу его увидеть! Я хочу попрощаться с ним!
– Ну хорошо, хорошо, успокойтесь, сейчас я спрошу священника, завершил ли он отпевание.
Лекарь сделал знак дворецкому и вошел в комнату, прикрыв за собой двери. Баронесса как будто успокоилась.
Комната была окутана мраком. Лекарь зажег свечу и увидел фигуру священника, стоявшего у окна.
– Вы закончили, отче? – спросил лекарь.
Священник продолжал смотреть в окно, не отвечая. Лекарь подошел к постели усопшего, присветил свечой. Руки у него затряслись. Лицо и руки покойника были покрыты кровавыми пятнами.
– К-когда это появилось?!! – закричал он, отступив назад. – Да это же…
Лекарь подбежал к священнику, все так же смотрящему в окно, схватил его за рукав, развернул. И отпрянул в ужасе.
– Да, сын мой, – сказал священник. – Это Красная Напасть.
И вытер со лба кровавый пот.
Урядник не заметил кинжала. Он почувствовал холод стали под сердцем и рухнул на колени. Удивиться он не успел. Вартовой выхватил меч, но две арбалетные стрелы почти одновременно пронзили ему горло. Данила кинулся к подъемнику, но понял, что не успеет. Рубанув преградившего ему дорогу монаха, он побежал к казарме с криком «Тревога!». Вдогонку свистнуло несколько стрел, послышался топот бегущих ног. Данила ворвался в казарму, ударил в колокол. Его схватил за плечо разбуженный дружинник.
– Чего орешь?
– Где дружина?! – заорал Данила.
Казарма была пустой.
– Дружина? Где ж, как не в городе! Выехали еще с вечера – гонец письмо с наказом привез. А что такое? – встревожился дружинник.
В казарму вбежали трое монахов. Первый с разгону воткнул копье дружиннику в живот, двое набросились на Данилу с мечами. Храбрости им было не занимать, а вот фехтовать они не умели. Уклонившись от меча одного и выбив оружие из рук другого, Данила выскочил из казармы, надеясь добраться до конюшни. Путь ему преградила четверка монахов с копьями. Последнее, что он увидел, была темная кровь, забрызгивающая начищенные сапоги.
К замку, одна за другой, подъехали четыре подводы, груженные винными бочками. Монахи принялись торопливо разгружать подводы и заносить бочки во двор замка. Там их вскрывал длинный монах, ловко орудуя кинжалом. Остальные, с ковшами в руках осторожно подходили, зачерпывали из бочки и убегали в темноту.
– Торопитесь, братие, – настоятель поглядывал на звезды. Монахи торопились. Мелькали рясы, трепыхались капюшоны, мимо настоятеля проносились потные лица.
– Не забудьте про пристройки! – напоминал настоятель. – Что там у них конюшня, казарма, скотный двор?
– Сараи, – подсказал стоявший рядом с настоятелем монах с факелом.
– Да-да, сараи. Колодец есть?
– Конечно есть, даже два!
– Колодцы тоже!
– Слышали? Колодцы тоже.
Два монаха, кативших бочку, остановились.
– А как с колодцем быть? Прям туда, что ли?
– Ну да!
– Ага, – монахи покатили бочку дальше. – Поспешите братие! Время не терпит!
К настоятелю подбежал лысый монах.
– Отче, как с залами быть? Входить как-то боязно…
– Залы? – настоятель посмотрел на лысого. – Нет-нет, входить ни в коем случае не следует! Сделайте так. В каждую залу закатите бочку-другую, и все. А входить остерегитесь!
– Слушаюсь, отче! – лысый убежал.
– А сработает? – засомневался монах с факелом.
Настоятель посмотрел на него недовольно.
– Сработает? Хм, увидишь, как сработает!.. И услышишь, – добавил он после небольшой паузы.
Монахи торопились.
– Эй, кто там, отворяй ворота! – крикнул Валх.
– Кто такие? – к Валху подошел гвардеец с пикой.
– Дружина барона Линка. Что, герба не видишь?
Гвардеец всмотрелся. Кивнул, пошел к воротам.
– Отворяй, ребята!
Ворота с тяжелым шумом распахнулись. Отряд покинул город.
– Зачиняй!
За городскими стенами гулял ветер. Некоторое время отряд мчался галопом, затем перешел на рысь. Дружина барона Линка насчитывала две дюжины всадников.
– Который час был, когда мы город покинули, не помнишь, Хвост? – спросил Валх помощника, ехавшего рядом.
– Да за полночь уже…
– Ясное дело, за полночь! А если точнее?
– Дык, – Хвост смущенно крякнул, – я ж по часах-то не разумею… – «Не разумею!» Так пора бы уже «разуметь»! Дружинник баронский, мало того помощник воеводы, а образование у тебя, что у пня в лесу!
– Нам образования ни к чему, – буркнул Хвост. – Наше дело – рубить.
– Ну, известное дело! – саркастически хмыкнул воевода. – «Рубить!» Да если б же ты хоть рубить-то умел! А то машешь мечом, что дровосек в лесу. Видел, как гвардейцы на турнире фехтуют?
– Не пойму я, за что вы на меня так нападаете? – надулся Хвост. Провинился я, что ли в чем? Еду себе, никого не трогаю…
– Ну ладно, ладно, – смягчился воевода.
– Не пойму, и все, – продолжал ворчать Хвост. – Никого, значит, не трогаю…
– Да хватит тебе уже, – примирительно сказал Валх. – Это я так, в шутку. Испортил мне тиун настроение, поганец!
– А что он там вам говорил? – полюбопытствовал Хвост – во время разговора воеводы с княжьим тиуном дружина ждала во дворе, и Хвост в том числе.
– Да что говорил? Про новый указ говорил. Готовится вроде сокращение королевского войска…
– А мы тут при чем? – подивился Хвост.
– При чем? Мы, как известно, завсегда при чем! – воевода сплюнул. – Ты подумай хоть немного. Королевское войско сокращается – это, конечно, хорошо. Расходов меньше. Но с другой стороны, а ну как война? Кем тогда армию пополнять?
– Ну ясно кем – дружинами дворянскими. Так что тут дивного? Завсегда так было: как только война, так и сбираются феодалы со своими дружинами.
– Так-то оно так, да не совсем. Я ж тебе для чего сказал про сокращение войска? Соображай: на четверть, а то и на треть король войско убавит, а чем эту убавку пополнять?
– Неужто… – ахнул Хвост.
– Вот-вот, именно! Я тоже тиуну так сказал, где ж это, мол, видано, на целую дюжину дружину пополнить? У нашего барона, говорю, ни денег на такое пополнение не станет, ни места в замке.
– На дюжину?! Ну, придумали!
– Кроме прочего, говорю я тиуну, барон-то сегодня утром приказал долго жить, и заведовать хозяйством теперь некому – наследники еще не доросли, а баронесса дела вести не в состоянии.
– Ну, а он чего?
– Чего, чего… Мне, говорит, до ваших наследников дела нет, я вам княжий указ пересказал, а там поступайте как хотите. Но знайте, что ежели через месяц дружину не пополните, князь свою дружину на эту дюжину пополнит. Только за ваш счет – будете каждый месяц по сто двадцать дукатов доплачивать.
– Вот сукин сын! Что ж вы ему ответили?
– Что я мог ответить? – пожал плечами Валх. – Надо с баронессой да с управляющим посоветоваться, а там видно будет.
– А что другие вельможи про пополнение говорят?
Воевода замялся.
– Не знаю я, что они там говорят… Не было там, окромя меня, ни вельмож, ни воевод. И вообще непонятно: с чего вдруг тиун так заторопился? Не успел барон богу душу отдать, а уж срочно вызывают, штрафами стращают.
– Что-то тут нечисто, – решил Хвост. – Не иначе, хотят свой кус урвать, пока хозяина в замке нету.
– Возможно.
Дорога завернула в лес. Дружина, миновав лесничий дом возле опушки, въехала в Заячью дубраву. Говорят, когда-то здесь этих самых зайцев было поболее, чем деревьев. Знатная была тогда охота! Впрочем, иные слухи утверждают, что название дубравы пошло от битвы за Карельск, когда варвары драпали через лес, словно зайцы. Сейчас, правда, ни зайцев, ни тем более варваров здесь уже не было. Вдоль дороги с обеих сторон тянулись лишь голые сосны и весело выглядывали пушистые лапы елей. Отсюда еще было около часа езды до замка. Внезапно в воздухе зашумела вода – пошел дождь. Дружинники, ругаясь, стали закутываться в плащи. Те, у кого не было плащей, настаивали на галопе. Воевода согласился.
– Ладно, промчимся немного, – решил он. – Только глядите! Как выедем из лесу – переходим на шаг. Тут дорога песчаная, а там, за лесом, сейчас сплошная грязюка, недолго и лошади поскользнуться. Кости попереломать, я думаю, никому не хочется?
Дружинники решительно согласились. Отряд перешел в галоп.
– Вот нехорошо-то как, – сказал монах с факелом.
Вернее, факела у него уже не было, потому как он погас. Настоятель накинул капюшон и отошел под навес. Дождь старательно хлюпал, гася факелы. Монахи забегали еще быстрее.
– Может, это Знамение? – таинственным голосом спросил монах, выжимая подол намокшей рясы.
Настоятель только посмотрел на него, но ничего не сказал. Дождь не утихал. Небо теперь было черным – ни звезд, ни луны, только изредка вспыхивали зигзаги молний и освещали черно-синие надутые тучи. Замок погрузился во тьму. Погода хочет нарушить наши планы, подумал настоятель. Но отступать нельзя. Нет, никак нельзя. Мир погряз в безумии, в отчаянии. И если не нам, слугам Господним, суждено ему помочь, то кому тогда? Каждый думает о себе. Нам же суждено думать обо всех. Каждый грешит. Нам суждено отмаливать грехи. Мир полон боли. И нам суждено эту боль принять на себя. Настоятель тяжело вздохнул. Как нелегко порой бывает принять чужую боль. Да и надо ли? Если бы знать, Господи! Если бы знать…
– Отче, все готово! – с подбежавшего лысого монаха струилась вода. Начинать?
– Собирай всех, выводи за ворота, – сказал настоятель и шагнул под дождь.
Лысый скрылся. В темноте зашлепали монашеские сандалии. Через несколько минут перед замковым рвом выстроилась шеренга. Рядом стояли подводы, но уже без бочек. Только одна винная бочка осталась возле подвод. Настоятель вышел на середину, откинул капюшон и вытер лицо.
– Братие! Выполнен наш долг! Но горек вкус победы. Неполным вернется наше войско в обитель. Не будет с нами братьев: Георгия, Игнатия, Луки, Матвея и Аркадия. Помолимся же за их души, а также и за иные души, заради других погибшие безвинно.
Настоятель умолк. Безмолвно стояли монахи. Никто не смел нарушить молчания. И только дождь продолжал шуметь. Наконец настоятель решился.
– Брат Равий, – позвал он. – С божьим благословением, начинайте!
Из строя вышел лысый монах, подбежал к оставшейся бочке. С натугой вытащил крышку и окунул в бочку потухший факел. Вынул. Факел был покрыт черной жидкостью. Несколько густых капель упало в мокрую траву.
За лесом действительно оказалась грязь. Дорога была покрыта лужами, раскисшая земля скользила, словно масло. Лошади ступали осторожно, грязь чавкала под копытами. Вокруг раскинулось пшеничное поле. Следы ливня виднелись и на нем – наиболее слабые стебли лежали на земле, словно потоптанные.
– Эх, ливень какой нынче шкодный! – сказал Хвост, обеспокоенно поглядывая на помятую пшеницу. – Так и без хлеба остаться недолго!
– Ничего, поднимутся! – отмахнулся воевода. – И не такое бывало. Подай-ка мне флягу!
Хвост отцепил от седла флягу, с сожалением подал воеводе. Валх отхлебнул, крякнул.
– Хороша! А сухаря какого-нибудь там у тебя случаем не завалялось?
– Неа, – Хвост принял флягу, отпил и передал ехавшему рядом дружиннику. Все в городе подъели. Ну да ничего, скоро приедем, а там, небось, уже повара понаготовили…
Он осекся, увидев на горизонте красный свет.
– Глядите, воевода, что это такое? – крикнул он.
Воевода привстал на стременах.
– Никак, зарево какое-то! Не может того быть!
Сквозь густую пелену дождя видно было плохо.
– Может, поле горит?
– Какое, к черту, поле? При таком-то дожде? Слушай, Хвост, а ведь это где-то возле замка. Не нравится мне что-то это зарево… Давайте-ка, наверное, поторопимся на всякий случай.
– Так ведь грязища ж…
– Ну, давайте тогда по полю.
– Попортим пшеницу, воевода!
– А, бог с ней, с пшеницей! Сворачивай.
Отряд свернул с дороги на поле. Пришпорили лошадей. Правда, поле оказалось немногим лучше дороги – лошадиные копыта вязли в земле, во все стороны летели комья грязи. Но дружинники уже не обращали внимания на грязь. Недоброе предчувствие завладело их душой.
Мстислав никогда не просыпался ночью, но вчера вечером справляли крестины кумовой дочери, и он перебрал пива. Кряхтя, он поднялся с кровати, напялил штаны и принялся наощупь пробираться к дверям. Задетый чугунок загудел. Жена заворчала во сне. А, иди ты, подумал Мстислав, шагнув в сени. В сенях пахло зерном. Тут Мстислав услышал, что за дверью барабанит дождь. Он вышел на крыльцо. На дворе было сыро, за ворота стекали потоки воды. Не добегу я до нужника, решил Мстислав, расстегивая ширинку. Ливень не утихал. В соседнем дворе затявкала собака. Жук отозвался гулким лаем.
– Да будет тебе, бесяка! – прикрикнул Мстислав.
Пес подбежал, виляя хвостом. Добежав от конуры до крыльца, он успел хорошенько вымокнуть. Мстислав присел на крыльцо, погладил собаку.
– Ну что, вымок, бандит? То-то же. Вишь ты, какая погода!
Пес был согласен с хозяином. Мстислав вдохнул свежего воздуха, медленно выдохнул. Спать что-то расхотелось. Сверкнула молния. Вслед басом прогрохотал гром.
– Бойкая погода, – повторил Мстислав.
На улице фыркнул конь. Пес кинулся к воротам. Кого это там несет в такой час, удивился Мстислав, всматриваясь в темноту. При свете молнии он разглядел темной масти коня и всадника в черном плаще. Конь проехал шагом мимо двора, провожаемый лаем Жука. Чужой, видать, проездом, решил Мстислав, не узнав ни лошади, ни всадника. В сенях зашуршала мышь. Мстислав еще раз глубоко вздохнул, собираясь вернуться в дом, но что-то ему не понравилось. Воздух. В нем была примесь не то дыма, не то какой-то гари.
– Что за диво, пожар, что ли? – сказал он вслух.
С беспокойством заглянул в избу. Там по-прежнему было тихо, где-то за печкой трещал сверчок. Сопели детишки, но никаких признаков пожара не было. Да и откуда им взяться? Странно. Мстислав возвратился на крыльцо, принюхался. Гари как будто не слышно. Но вдруг дунул ветер, и совсем уж явственно потянуло паленым. Мстислав поглядел на север, на поля, и протер глаза – там светилось красное зарево.
Теперь ясно было видно, что замок горит. Несмотря на дождь, несмотря на то, что гореть там было нечему. Но он горел. Пылали охваченные пламенем каменные стены, огонь лизал крышу и башни, недовольно шипя на дождь. Изумленные дружинники остановились перед рвом, как вкопанные. Ближе подойти было нельзя – стоял страшный жар. Лошади испуганно ржали. А огонь не утихал. Он трещал, сыпал искрами и гудел на ветру.
