Текст книги "Тень ведьмы"

Автор книги: Евгений Нестеренко

Глава 9

– Графиня, позвольте представить вам моего друга. Артур Каймон, маркиз Инсуэльский.

Маркиз коротко кивнул.

– Графиня Валерия Ла Карди… – продолжал герцог.

– Ну, если вы так официально, Владимир… то тогда уж не графиня, а Принцесса. Принцесса Крови.

– Чрезвычайно рад знакомству, – маркиз расплылся в улыбке.

– Охотно верю, – сказала графиня. – Прошу располагаться поудобнее. Быть может, желаете выпить?

– Нет, благодарю, – герцог занял кресло рядом с графиней.

– А я охотно бы выпил, – сообщил маркиз, усаживаясь.

Графиня сделала знак слуге.

Он исчез, но через мгновение появился с подносом. На подносе стояли три хрустальных бокала с золотистым вином.

– О-о-о, «Осенний цвет»! – маркиз проявил незаурядные знания в области вин. – Но не буду же я наслаждаться таким божественным напитком в одиночестве…

Графиня и герцог тоже пригубили вина.

– Вы, маркиз, надолго к нам прибыли? – поинтересовалась графиня.

– Пока что не решил, – ответил маркиз. – Я вообще очутился здесь случайно – проезжал мимо и заехал к герцогу в гости.

– Понятно. Ну и как вы находите здешние места?

– Дикий край, – сказал маркиз. – Никакой цивилизации. Не понимаю, чем здесь можно заниматься.

– А как же охота? – с легким удивлением спросил герцог. – Ведь вы страстный охотник.

– Охота здесь действительно должна быть хорошей – леса просто кишат дичью. Но я, честно говоря, привык охотиться в большой компании. Этакая грандиозная охота, которая плавно переходит в пир, – засмеялся он. – Здесь это вряд ли получится из-за отсутствия шумной компании приятелей.

– Тогда вам здесь не понравится, – холодно сказала графиня.

Маркиз ничего не ответил.

Молчание несколько затянулось и маркиз не выдержал.

– Сегодня прекрасная погода, – с натугой сказал он.

– Да, отличная тема для поддержки разговора… – ответила графиня.

Герцог кашлянул.

– Графиня пренебрегает условностями этикета, – извиняющим тоном произнес он. – Воспринимайте ее слова как шутку.

– Да я и сам пренебрегаю этикетом, – заявил маркиз, насмешливо поглядывая на графиню. – Помню, еще в детстве моя горячо любимая маменька частенько ругала меня за то, что я жрал варенье прямо из вазы, причем руками.

– Как неблагородно! – скривилась графиня.

– Но вполне естественно, – сказал маркиз. – А вы, графиня… то есть принцесса, очень цените в людях благородство?

– Что вы, маркиз! Я этого не говорила. У меня по поводу благородства свое суждение. Уж не знаю, совпадает ли оно с вашим, но с суждением Владимира, по крайней мере, не совпадает. В принципе.

– Интересно было бы услышать…

– Правда? Но, может быть, еще вина?

– С удовольствием!

Слуга наполнил бокал маркиза.

– Да, так о чем мы говорили? Ах, вспомнила: о благородстве. Ну, поскольку вышеупомянутое понятие состоит из нескольких частей, было бы уместнее рассмотреть их каждое в отдельности. Итак, что же такое есть благородство? Это высокая нравственность во-первых, самоотверженность во-вторых и честность в-третьих. Вы со мной согласны?

– Абсолютно, – развязно сказал маркиз.

– А по-моему, вы кое-что упускаете, Валерия, – заметил герцог. – Вы упускаете происхождение. Только чистокровная дворянская родословная гарантирует истинное благородство.

– Вам не кажется, Владимир, что вы путаете благородство как понятие с благородством происхождения?

– Гм, возможно, – согласился герцог. – Продолжайте, пожалуйста.

– Благородство – черта поведения, которая может проявляться независимо от происхождения. Ею может обладать и принц, и смерд, – пояснила графиня.

Маркиз насмешливо хмыкнул.

– Это что-то новое. Подумать только: «благородный смерд»! Но оригинально, несомненно оригинально.

– Оригинальность добавляет в жизнь разнообразия, не так ли? Но вернемся к составным частям благородства. Высокая нравственность. Каково происхождение нравственности, как вы думаете?

– Я думаю, нравственность – это миф, – небрежно произнес маркиз. – Люди любят мечтать о совершенстве, вот и придумали себе шаблоны, идеалы. Все говорят, что надо следовать высоким нравственным принципам, только не у всех выходит. Да оно и неудивительно – человек как был животным, так им и остается. А нравственность противоречит природе.

– Каким же, позвольте узнать, образом? – спросил герцог.

– Да очень простым.

Маркиз отпил вина. – Представьте себе, что я возжелал вашу жену, герцог. Как человек нравственный, я должен буду ужаснуться, презреть самого себя и побежать исповедоваться. Но в природе такое поведение обернулось бы тем, что я лишился бы потомства. Волк перегрызает другому волку горло за волчицу, и это вполне нравственно с его точки зрения.

– Ошибочная точка зрения, – сказала графиня.

– Почему же?

– Потому что к человеческому обществу нельзя применять законы, применимые, скажем, к животному миру. Человек довольно сильно отличается от волка, а государство от волчьей стаи еще сильнее. У нравственности иные корни. Это просто… договор. Стремление к порядку, необходимые для выживания условия. Если каждый человек, к примеру, «возжелает жену ближнего своего» и начнет добиваться ее вашими волчьими методами, то общество превратится в сплошную бойню. Воцарится хаос, а это в конечном счете приведет человечество если не к гибели, то к упадку. Человек, который идет против нравственности, становится врагом общества. Убийца, вор, насильник – это волки-одиночки. Но здесь мы сталкиваемся с парадоксом «личность-общество». Действительно, для общества в целом, определенные временем и государственным строем нравственные положения являются безусловно полезными и нужными. Однако, при любом строе всегда находятся люди, которым этот строй не подходит. А раз он им не подходит, они обречены на вымирание. К таким людям уже не применимо понятие нравственности, подходящее для всего общества. Для них эта нравственность губительна. И все же это не оправдывает их. Они обречены на травлю со стороны толпы и на всеобщее презрение. Другое дело, если они оказываются достаточно сильными, чтобы прийти к власти и создать свое государство, изменив нравственность на свой вкус. Вот тогда они неожиданно становятся нравственными до умопомрачения. Возьмите бродягу с большой дороги, который за миску похлебки готов перервать другому горло, и сделайте его герцогом. Дайте ему вотчины и приличный капитал. И увидите, каким он станет нравственным. Правда, это только при условии, что до этого он нарушал нравственные нормы лишь из-за безвыходных обстоятельств. Иначе он будет до тех пор безнравственен, пока не перевернет существующие моральные нормы вверх ногами, переделав их под себя…

– Забавно, забавно! – маркиз рассмеялся. – То есть вы хотите сказать, что в обществе зайцев волк всегда будет безнравственным, и точно так же заяц – в обществе волков.

– Если вам больше по душе аналогии с животными, то можно сказать и так, согласилась графиня.

– А как насчет самоотверженности? – спросил герцог.

– Самоотверженность – это действительно вещь мифическая. Пренебрежение собственными выгодами в интересах других принципиально невозможно. Это просто пренебрежение явными выгодами в расчете на выгоды тайные. Когда я вижу проявление самоотверженности, я всегда задумываюсь, какие тайные причины могли ее вызвать. Миф же о самоотверженности возник из-за людской глупости, точнее, из-за неумения тайные выгоды разгадать. Самоотверженность на самом деле всегда таит в себе возможную опасность. Из-за этого я не люблю самоотверженных людей.

– Хорошо, что я не принадлежу к их числу, – шутливо протянул маркиз. – Что у нас осталось? Честность?

– Да, честность.

Графиня задумалась.

– Честность – это, пожалуй, единственное, что я уважаю в людях. Честность упрощает нам жизнь. Животные, например, не могут притворяться или лгать, это чисто человеческая привилегия. В той самой природе, которой вы, маркиз, восхищаетесь, всегда известно, кто тебе враг, а кто друг. Человек же может расточать перед вами любезности, а сам за спиной точить кинжал. И только глупые люди не могут оценить всех достоинств честности.

– Почему так?

– Потому что люди не любят правды. Иногда даже ненавидят. Я считаю, что всегда нужно прямо говорить дураку, что он дурак, а подлецу – что он подлец. По крайней мере, это может дать ему шанс исправиться. Дурак, которому все из желания угодить твердят, что он умен, сам начинает в это верить. Но, желая угодить, они делают ему большее зло, поскольку отнимают трезвость суждений.

– Можно подумать, что вы сами никогда не лжете… – сказал маркиз.

– Никогда. Если я не хочу чего-либо говорить, то я, возможно, промолчу, но лгать не стану. Ложь – это суррогат жизни. Иногда она может даже заменить саму жизнь, но ложь всегда является признаком слабости. Там, где человек бессилен, он призывает на помощь ложь. Поэтому ложь, иллюзии, самообман – явные признаки вырождения.

– Но ведь иллюзии помогают выжить, – возразил маркиз.

– Иллюзии помогают выжить слабым. Сильным они только мешают, расслабляя волю, – ответила графиня, с неопределенной улыбкой.

– Мне кажется, вы забываете о другой роли иллюзий, – в голосе герцога послышалось волнение, – ведь они делают мир лучше. Иллюзия может дать человеку совершенство, которого в реальной жизни не бывает.

– Так ведь от этого реальный мир не изменится, правда?

– Но изменится сам человек! – Да ничуть он не изменится, – презрительно ответила графиня. – Он только будет все чаще и чаще погружаться в свой выдуманный мир, забывая реальность. Человек же сильный, лишенный иллюзорных надежд, будет менять именно реальный мир, будет менять то, что его не устраивает.

– В таком случае ваш «сильный человек» будет выступать против властей, сказал маркиз и допил вино. – Власти не любят, когда кто-то меняет положение вещей.

– А сильный человек всегда выступает против властей. Государство было придумано именно слабыми – объединившись, им легче было выжить. Сильному государство не нужно, оно лишь мешает ему. У него два выхода – либо победить власть, либо примкнуть к ней, что, в сущности, одно и то же.

– Вы, графиня, наверное, относите себя к сильным? – с кривой улыбкой спросил маркиз.

– Возможно, – произнесла графиня, уставив на маркиза тяжелый взгляд. – А вы себя таковым не считаете?

Маркиз театрально вздохнул.

– Видите ли, графиня, я по природе человек сильный, но, как бы это поточнее… слабохарактерный. Уж очень я падок на «земные блага». А на философствования у меня как-то не остается ни времени, ни желания. Нет, я не отрицаю, иногда бывает приятно поболтать о том, о сем в хорошей компании, но мне кажется, что в реальной жизни всем этим принципам, всем этим рассуждениям не место. Большинство людей прекрасно обходится и без этого…

– Да, вот тут я с вами согласна, – прищурилась графиня, – большинство действительно не задумывается об этом. Я подчеркиваю – именно не задумывается. Они руководствуются лишь внутренним чутьем, которое заменяет им интеллект. Но разум дан человеку для того, чтобы им пользоваться. – И между тем, графиня, именно разум, как ни странно, толкает человека на изобретение абсурдных, противоестественных и безумных вещей, заставляет совершать воистину дикие поступки. Разнузданная фантазия страшнее войны.

Графиня пристально посмотрела на маркиза.

Герцог молчал, с интересом наблюдая за дискуссией.

– И тем не менее, она руководит прогрессом, – сказала графиня. – В еще большей мере – искусством. Многие плоды человеческой фантазии казались безумными, но со временем их признавали гениальными и начинали всячески развивать их и подражать им. Где граница между безумием и гениальностью? Между извращением и мудростью? Кому дано об этом судить?

– Судить, конечно, потомкам – с высоты веков взгляд более ясный. Но жить-то во всем этом нам…

Графиня не отвечала.

– Валерия, а как вы объясняете происхождение искусства? – спросил герцог. – Хотелось бы услышать ваше мнение по этому вопросу, – добавил он.

Графиня улыбнулась.

– Искусство остается одной из самых больших загадок человечества, сказала она протяжно. – Ибо непонятны причины не только его происхождения, но и причины его популярности. Человек обладает врожденной любовью к прекрасному, но вот понятия о прекрасном могут довольно сильно варьировать. А какой именно вид искусства вы имеете в виду, Владимир?

– Предположим, живопись.

– Живопись проще всего объяснить. В принципе. Человек увидел великолепный природный пейзаж и решил его повторить, дабы иметь пред собою в наличии постоянно. Зрители его работы получают удовольствие от созерцания данного пейзажа. Неясными остаются лишь истоки этого чувства – чувства наслаждения прекрасным. Возможно, они кроются во врожденном человеческом стремлении к исследованию окружающего мира.

– А что вы скажете о литературе? – присоединился к герцогу маркиз.

– Вы, конечно, имеете в виду художественную литературу, – уточнила графиня. Потому как цели литературы научной вполне ясны. Истоки художественной литературы – в обычном повествовании. Людям нравится слушать интересные истории. Книга же превосходит по возможностям живого рассказчика, являясь доступной всем, и даже после смерти автора. К этой же категории можно отнести и театральное искусство, только там рассказ иллюстрируется более наглядно. Вот чего я действительно не могу объяснить, так это музыки… Что человек извлекает из хаотичного набора звуков – непонятно.

– Может быть музыка каким-то образом сродни речи – определенные звуки напоминают нам слова, интонации, – осторожно предположил герцог.

– Зачем же повторять то, что уже есть? – возразил маркиз.

– А что, если музыка не повторяет, а заменяет? Что, если мелодии говорят нам о том, чего нельзя высказать словами, заменяют те слова, которых нет в человеческой речи? – тихо сказала графиня.

– Однако, чтобы эти тайные слова слышать, нужно иметь по меньшей мере музыкальный слух, – произнес маркиз. – Я же, к сожалению, сего дарования лишен и вынужден пользоваться обычной речью. А говоря обычной речью, – добавил он, хитро подмигивая, – следует, пожалуй, признать, что наступает время обеда…

Распрощавшись с хозяйкой, вельможи покидали замок.

– Надо же, проделать две сотни верст для того, чтобы встретиться с очередной занудой, – недовольно ворчал маркиз.

– Вы неправы, маркиз, – не соглашался герцог. – Графиня Валерия очень интересная женщина…

Маркиз бросил на него косой взгляд.

– Да бросьте вы! Я сыт этими заумными разговорами по горло. При дворе такие разговоры становятся хорошим тоном, с поощрения короля. Я думал, хоть здесь, в провинции, люди попроще, так нет же.

– Ну что значит «попроще»? – возмутился герцог. – Общайтесь тогда с купцами, или крестьянами – они действительно «попроще»!

Маркиз хохотнул.

– Ну, я вижу, вы – лицо предвзятое. Что, – неприятно подмигивая, спросил маркиз, – запала вам графиня-то в душу? Впрочем, она очень даже ничего…

– Я тоже так считаю, – сухо сказал герцог.

Они подходили к воротам, где их ждали провожатые с лошадьми наготове. Тут маркиз заметил симпатичную девушку в одежде фрейлины.

– Эй, красавица, поди-ка сюда! – позвал он ее, останавливаясь.

Девушка робко подошла.

Маркиз взял ее рукой за подбородок, повернул.

– А хороша! – воскликнул он.

Девушка вырвалась.

– Что вам угодно, сударь? – спросила она, стараясь придать голосу холодное звучание.

Но в голосе все равно сквозили легкая обида и испуг.

– Мне угодно пригласить тебя в гости, – сказал маркиз, оскалясь.

– Нам нельзя покидать замок, – девушка собралась уйти.

– Стой, ты куда! – маркиз схватил ее за руку, – не спеши…

– Маркиз, да бросьте вы ее! – не выдержал герцог. – Она из фрейлин графини, здесь у них школа.

– Ничего, мы позаимствуем у графини одну фрейлину. На время, для личных нужд… – сказал маркиз, потянув девушку за собой.

Девушка уперлась, пытаясь высвободиться.

– Сударь, пустите! – вскричала она.

– Ну чего шумишь? – мягко произнес маркиз. – Завтра мы тебя привезем в целости-сохранности. В карете привезем… Десять золотых, а? – неожиданно предложил он. – Ну, двадцать! Идем, говорю!

– Сударь, я сейчас закричу, – предупредила девушка отчаянно.

– Вот дура! – прикусил губу маркиз. – Глеб, иди сюда! – позвал он своего оруженосца.

Глеб – плечистый, рослый, подошел, взял девушку за руку.

– Пойдем, красавица, – проговорил басом.

В это время на шум вышел графский дружинник.

– Что такое? – спросил он, хмурясь.

Подошел к Глебу, встал между ним и девушкой.

– Пусти ее, – протянул руку.

– Да пошел ты! – Глеб с силой оттолкнул дружинника.

Тот покачнулся и упал. Но тут же вскочил и выдернул из ножен меч.

– Назад! – резкий хриплый голос заставил дружинника замереть.

От замка к ним шел худой человек в белой просторной рубахе и темных штанах, заправленных в высокие сапоги. На поясе с обеих сторон у него висело по кинжалу в ножнах. Коротко подстриженный, он в то же время имел обширную черную бороду. Подойдя ближе, он остановился и злым взглядом обвел маркиза, его оруженосца и герцога.

– Сеньор маркиз Инсуэльский? – произнес он.

– Ну, – ответил маркиз небрежно.

Человек покивал, не сводя глаз с Глеба.

– Пусти девку, – негромко сказал он оруженосцу.

– Ты кто таков, чтобы мне указывать? – пробурчал тот.

– Я воевода этого замка, – сквозь зубы процедил бородатый. – Пусти девку, сказал!

Глеб только нехорошо усмехнулся.

Маркиз молчал.

– Сеньор маркиз, – сказал человек, – прикажите вашему человеку отпустить ее.

– У меня договоренность с графиней, – нагло заявил маркиз. – Мы забираем эту девушку с собой.

Человек положил руки на пояс.

– Вы, вероятно, перепутали, – спокойно сказал он. – Я только что беседовал с госпожой графиней и она попросила меня передать это вам. Это не та девушка.

– Ты, голубчик, сам перепутал, – сказал маркиз. – Сходи еще раз в замок, да узнай получше!

И маркиз повернулся к лошадям, сделав оруженосцу знак следовать за собой.

– Маркиз, зачем…

Герцог не успел закончить фразы – бородатый молниеносно выхватил у топтавшегося рядом дружинника меч и, подскочив к Глебу, с силой ударил его рукоятью в переносицу.

Глеб разжал руки и упал.

Девушка отскочила в сторону.

Маркиз открыл рот, словно хотел что-то сказать, но не произнес ни звука. Он посмотрел на бородатого, отбросившего меч, на застывшего герцога, затем на Глеба, тяжело ворочавшегося в пыли.

– Помогите ему! – сказал он провожатым и взобрался на лошадь.

Герцог молча последовал его примеру.

Двое ратников подняли Глеба и с трудом усадили его на лошадь. Он качался, словно слепой, кровь из носа заливала губы.

Воевода проследил, как удаляются гости и только затем поднял меч.

– Держи, – протянул меч дружиннику.

К воеводе подошла девушка.

– Спасибо вам, сударь… – сказала она слабым голосом.

Воевода пристально посмотрел на нее и отвел взгляд в сторону.

– Нечего меня благодарить, девка, – хрипло буркнул он. – Иди в замок, да больше вельможам на глаза не попадайся…

– Здравствуйте, Ярослав! – Мария знала, что старик не любит, когда его величают «господином».

– Здравствуй, Мария, здравствуй, деточка! – его глаза улыбались под толстыми стеклами. – Пришла проведать старика? Спасибо, спасибо, что не забываешь.

Он любил повторять слова, как бы вслушиваясь в их звучание.

– Позволь узнать, каковы успехи в обучении?

– Нормально, – ответила Мария, обводя глазами высокие шкафы с книгами. Господин Оак только ругается.

– Сколько я знаю господина Оака, – добродушно сказал Ярослав, – он только и делает, что сердится. Такой уж у него характер! Вы бы на его крики поменьше внимания обращали. Он ведь на самом деле человек хороший, да, хороший. – Ага, хороший, – шутливо согласилась Мария. – Если бы еще ругался поменьше, совсем бы хороший был.

– У каждого человека, Мария, есть свои привычки, свои странности. Да, странности, – повторил Ярослав. – Если у него их отнять, человек перестанет быть самим собой. Он потеряет свой характер. Лишится своего лица.

– А у вас тоже есть свои странности? – хитро спросила Мария.

– А как же! – словно обрадовался библиотекарь. – А как же без них! Конечно есть. Я вот, например, как был наивным мечтателем с младых лет, так им и остался, старый дурень. Ничего с собой не поделаю. До сих пор верю в сказки, доверительно шепнул он. – Вот возьму какую-нибудь книгу, начну читать, так про все и забываю. Эй, скажу себе, опомнись, седой дуралей! Где это ты за свои годы хоть что-то подобное видел, а? Жизнь – не сказка, ой, не сказка!

Ярослав поправил очки.

– Да, не сказка. А все же хочется верить… Верить в сказку. Хотя бы иногда, хотя бы ненадолго. Хотя бы украдкой.

Марии почему-то стало грустно.

– А вот послушай, что я недавно вычитал, – сообщил Ярослав, прищуриваясь он всегда декламировал прищурив глаза.

 
В стране волшебной снова мир, повержен злобный маг.
Меч – в ножны, девицу – домой, пускай трепещет стяг!
Вздохнув и с носа сняв очки, я книгу закрывал.
Таким бесцветным, серым вдруг мой мир пред мной предстал.
Но где-то там, за пеленой, волшебник в башне бдит.
В руках его хрустальный шар, он в этот шар глядит.
Там виден темный низкий зал, трещат в полу сверчки
И старый сгорбленный старик, снимающий очки…
 

Ярослав довольно улыбнулся.

– Фай-Морено? – спросила Мария.

– Да. Это великий поэт и великий мечтатель. Иногда мне начинает казаться, что он прожил мою собственную жизнь, или что я доживаю его жизнь… Его жизнь. А ведь он умер в нищете, покинутый всеми, изгнанный из отечества. Когда к власти пришел Орден, его книги были объявлены ересью и запрещены. Ему пришлось уехать из Королевства. Но даже умирая он не покинул надежды, не бросил свои мечты, не предал свои сказочные миры. Да.

Ярослав помолчал.

– Свою последнюю книгу он назвал «Последняя чаша вины». Ты читала? – строго спросил Ярослав. – Обязательно прочти!

Он прищурился.

 
Печаль мечты невзрачной краше.
Мой мир живее ваших грез.
Я пью без жалости и слез
Своей вины последнюю чашу.
 

– Не читала? – переспросил он. – Подожди, сейчас я тебе ее найду, подожди… – и старик скрылся за широченным шкафом.

Косари работали с самого рассвета, но управиться до вечера им явно не светило – поле было слишком большим. Это был обычный горный луг, заросший высокой сочной травой и залитый солнцем. Кое-где в траве прятались муравейники, и когда коса натыкалась на один из них, он рассыпался горстями черной, шевелящейся от насекомых земли.

Воздух был сухим и раскаленным, он тоненько звенел от натуги. Здесь негде было укрыться от зноя, разве что в небольшой рощице, но она находилась чуть ниже по склону, ближе к земле. Зато здесь был родник. Небольшой горный родник с прозрачной холодной водой. Истоки его таились где-то в сердце гор.

Солнце вошло в зенит и косари решили передохнуть.

– Ну, мужики, хватит! – решил Мстислав, взглянув на небо. – Давайте передохнем малость да пообедаем…

Косари дружно выразили согласие и направились в сторону рощи. Мстислав вытер рукавом взмокший лоб, последовал за ними.

Под широким дубом расстелили скатерть, уселись вокруг. Сын старосты, принесший еду, быстро выкладывал припасы из сумки: хлеб, вареные яйца, лук, сало. Достал жбан с квасом и бутыль браги. Квас оказался теплым.

– Вот что, малец, – решил Мстислав, – сбегай-ка ты к роднику да нацеди баклажку воды.

Мальчишка убежал, а косари с аппетитом принялись за обед.

– Здорово, работнички! – послышался высокий и резкий голос.

К ним, прихрамывая, подошел человек в дорожном плаще, с сумкой через плечо.

– Ну, здорово, коли не шутишь, – ответил за всех Мстислав. – Из каких краев будешь, странник?

– Из дальних, – уклончиво отвечал странник. – В Дубраву иду.

– Садись, отобедай с нами, – пригласил Мстислав.

– Благодарствую, – ответил странник, усаживаясь.

Отломил хлеба и принялся есть, пощипывая не спеша.

Прибежал сын старосты и принес воды.

– В ручье набирал? – спросил его странник.

– Ага. – Предания говорят, что плохая в здешних горах вода, – тягуче произнес странник. – Обитал когда-то здесь, в Тарпакских горах, лютый князь, Драконом его кликали. Очень богатый был и знатного роду. Много воевал, много врагов перебил и не меньше нажил. И сказывают, была у него темница в этих горах, прямо в скале сделанная. Отсюда, кстати, и пошла фраза «каменный мешок». Так вот, сажал он в ту темницу непокорных да в иных провинах виноватых…

Косари с интересом слушали. Некоторые даже есть перестали. Все знали, что люди, путешествующие из края в край, знали очень много удивительных историй, во многом правдивых. И не только знали, но и умели рассказывать.

Странник продолжал.

– Сидели они в той темнице, ни свету белого, ни солнца, ни луны не видя помногу лет. Ибо не было оттуда выхода – сажали в темницу навечно. Там и помирали. Но вот прошли годы и почуял князь Дракон, что помирать ему пора. Нелегко было уходить из жизни, тем более, что знал он – ждет его за грехи тяжкие адский огонь. И возыграла в нем злоба, и решился он на свое последнее зло – приказал страже завалить темницу камнями и похоронить его на самой вершине горы, над темницей. Так и сделали. С тех пор потекли из гор ручьи, но непростая вода в них была. Сказывают, то не вода вовсе, а слезы замученных узников князя…

Косари сидели, затаив дыхание. К воде никто не притронулся.

Только странник взял баклагу, отпил.

– И вправду, горьковатая водица, – сказал он.

Он поднялся, отряхнул хлебные крошки.

– Ну что ж, работнички, благодарствую еще раз за угощение, пора мне в путь. Как отсюда лучше к Дубраве идти?

– Видишь, вон тропа? – указал Мстислав. – Пойдешь по ней вверх. Там скоро увидишь горную дорогу. Будет дорога разделяться на две части – одна идет к графскому замку, а вторая спускается прямо на тракт, который к Дубраве ведет. Ты иди по той, что правее.

– Ясно, – сказал странник. – Ну, бывайте!

И неспешной походкой он направился к тропе.

Тропинка была узкой и неровной. Она долго и изощренно петляла, словно стараясь сбить странника с пути, но он упрямо шел вперед. Несколько раз он спотыкался, несколько раз чуть не на голову ему скатывались откуда-то сверху камни.

Здесь никого не было, ни внизу, у подножья гор, ни тем более вверху, где горы круто и отвесно уходили в небеса. Только юркие ящерицы мелькали среди камней да высоко в небе можно было увидеть широкую тень орлиных крыльев.

Солнце продолжало жечь и страннику прошлось снять плащ, свернуть его и спрятать в сумку. Однако прохладнее не стало – черный балахон, посеревший от пыли и пропитанный потом, мешал идти.

Пару раз страннику приходилось пить горьковатую воду из горных источников, пахнущую легендой. Он не особо размышлял над легендами – его одолевала жажда и усталость. Очевидно, путь он проделал действительно немалый, теперь же он шел как человек, путешествие которого близится к завершению.

Странник время от времени начинал прихрамывать сильнее. Тогда он прислонялся к скале или садился прямо на землю и некоторое время отдыхал, разглядывая горный пейзаж.

Тропинка еще несколько раз вильнула и спряталась за высоким валуном. Странник обогнул валун и увидел дорогу. Вернее, две дороги. Та, что шла от тропинки почти прямо, как будто продолжая ее, направлялась к замку Каралхо. Вторая, та, что правее, спускалась вниз, как и обещал Мстислав, уходя к тракту, на Дубраву.

Странник посмотрел вдаль. Там громоздились башни замка.

Некоторое время он стоял неподвижно, затем достал из сумки скомканный плащ. Медленно расправил его, покрыл плечи. Затем завязал шнурок на шее, накинул капюшон и спокойной походкой похромал в направлении замка…