Текст книги "Эныч"

Автор книги: Евгений Комарницкий

Соавторы: Георгий Шепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Иван с удовольствием затягивается, пускает кольца.

– Ну, – говорит Эн Энович, разглядывая рваный носок, – пить будем?

Толкает Гену.

– Кончай икать-то.

– Да, Генка. Бабца-то твоя, видать, заждалась. Места себе не находит, – улыбается Коля. – Рванули, что ли?

– Рванули.

Гена берет пиджак, чемодан. Коля подтягивает штаны. Эныч пошевеливает торчащим из носка большим пальцем. Иван отбрасывает окурок.

– А ты куда? – спрашивает Коля. – С нами, что ли, собрался? Тогда пятерку готовь.

– Да нет. Я так. Провожу вас маленько. Мне по пути.

Все четверо направляются в сторону автозаправочной станции. Проходя мимо беседующих Бочарова и Бондаренко, слышат:

– Сами виноваты. Работать не хотим… А вот почему, как ты думаешь, Дядя послал на головы своего народа-дяденосца, масонов?.. Вот то-то и вопрос… Покумекать тут крепко надо… А начальник-то наш что-то опять подметил. В первый отдел сигналить побежал. Не допил даже… Глядишь, очередную юбилейку заслужит…

Приятели подходят к опустевшей бензоколонке. Окошко закрыто. На нем табличка «Бензина нет». Скучают заправочные автоматы. Посредине станции сиротливо сереет «Запорожец» с разбитой фарой и продавленной крышей. Возле капота, раскинув уши, лежит на спине человечек. В его белеющем кулачке зажат шланг-пистолет. Глаза устремлены в небо. Ноги и зад поверженного «бойца» покоятся в бензиновой луже.

Компания перешагивает через тело.

– Красиво лежит, – констатирует Коля.

Под плетенкой Эныча что-то хрустит. Идущий следом Гена поддевает ногой раздавленные очки.

– Прямо Болконский на сопках Маньчжурии.

– Я до такси на скорой помощи работал, – рассказывает Иван. – Забавные бывали истории. Однажды, например, когда меня за пьянку в санитары на две недели перевели, гнали мы по улице Коллонтай… Зацепили крылом одного чудака, а тот и улетел прямо под трамвай. Тут же его пополам перерезало. И вот что значит пьяный! Даже сознание не потерял. Мы его на носилки и в машину. Везем. А положили смешно: задница с физиономией вместе кверху оказались. Всю дорогу балдели. И он вместе с нами. В больнице его принимать отказались. Везите, говорят, в морг. Он такое дело услышал, вздохнул, попрощался с нами, спасибо сказал за заботу и, само собой, Дяде душу отдал.

Приятели смеются. Потом Коля просит развеселившегося Ивана:

– Ты бы нас подкинул до места, Ваня. Делов-то… Иван утирает выступившие от смеха слезы.

– Не выйдет, Коля. По вызову спешу.

– Так может, нам по пути…

– Да нет, – говорит Иван. – Мне еще заправляться надо. Здесь, видишь, поилку закрыли.

Иван сворачивает в сторону.

– Жмот тупой, – бросает вслед ему Коля. – Штабель из ДСП. Настоящий хохол!.. Ген, а где твоя суженая окопалась? Куда нам двигать?

– Она в кинотеатре работает. Кассиршей.

– В каком?

– «Партизан».

– Это нам на шестом трамвае ехать, – ориентируется Коля. Налетает на вдруг остановившегося Геннадия. Коля обходит его, прослеживая за взглядом приятеля.

– А-а. Это… Она тут давно стоит. Чего это ты там интересного увидел? Дядек что ли?

У Гены подергивается щека.

На верхушке десятиметровой гранитной стелы вместо серпа и молота алеет огромная покатая шишка. На ней размещены сверкающие под разгулявшимися солнечными лучами значки и медали.

– Погодите-ка, ребята… – говорит Гена. – Десять минут назад здесь было что-то другое…

– Кончай ты ерундой заниматься! – дергает Гену за локоть Коля. – Будешь теперь перед каждой хреновиной останавливаться! Так и не дойдем никогда!

Впереди, шагах уже в двадцати, движется, удаляясь, широкая спина Эна Эновича.

Нарастает новая звуковая волна. «Муравейник» накрывает тень тяжелого бомбардировщика. Далеко ушедшие друзья не могут наблюдать, как в детском садике подпрыгивают на невидимых пружинах и весело и звонко перекликаются напоминающие ночные горшки непонятные предметы.

4

Плотно зашторены окна. Мягко шелестят кондиционеры. Посредине комнаты – просторный дубовый стол. На столе – кипы бумаг, многочисленные ряды папок, развернутая карта города с фломастерными пометками – стрелками, кружками, крестиками. Одна из стен представляет собой многократно увеличенный дубликат лежащей на столе карты, только без стрелок и крестиков, а с помигивающими на разные лады красными лампочками. Потрескивает пульт управления общей компьютерной системы. За пультом – майор Степанчук. Неподалеку от майора, в кресле-вертушке, расположился генерал Плухов. Он периодически поглядывает то на схему, то на выстроившиеся в три этажа у соседней стены мониторы. По комнате от стола к схеме, от схемы к Степанчуку, от Степанчука к мониторам прохаживается Джугашхурдия. В дальнем конце комнаты сидит на стуле и посасывает колпачок авторучки Ландсгербис. Иногда он что-то записывает в блокнот.

Гудит зуммер на пульте. Степанчук переключает тумблер.

– Первый слушает.

– Говорит девятый. «Сокол» сообщает о выборе варианта «Пестрая лента». Группой «Чугуна» проведены новые акции. Пропали дети из «Огонька»– детского сада номер один. Там же, на сетке ограждения, попал под гипнотическое воздействие лейтенант Го-лайбо из двадцать седьмой группы наблюдения. Доставлен с тяжелым сотрясением мозга в реанимацию. В сад нами послан двенадцатый. Произведено надругательство над памятником Народного Подвига. Характер и форма надругательства аналогична предыдущим. Технические средства, применяемые при диверсиях, остаются невыявленными. Продолжаем наблюдение.

– Принял.

Степанчук щелкает тумблером. Смотрит на генерала.

– Детский сад, – говорит Плухов, – это что-то новое. Дети, несомненно, похищены. Но с какой целью?

– Отвлекающий маневр, – предполагает Степанчук. – «Чугун» готовит нападение на аэродром. Или… – он почесывает подбородок, – или в случае провала они надеются использовать детей в качестве заложников.

– Неужели все-таки поняли, что мы у них на хвосте? – генерал покачивает седой головой.

– Дэатэлност вашэго Чугуна-Энова затрагываэт важныэ госу-дарствэнныэ ынтэрэсы страны, – Джугашхурдия, остановившись у стены-схемы, наблюдает за вспыхивающими лампочками. – Гдэ, скажытэ на мылост, ваш пэрвый сэкрэтар обкома? Чэм он занат в такыэ отвэтствэнныэ мынуты?

– Утром мы встречались с товарищем Борисовым у него в кабинете, – говорит генерал. – Получив вчера нашу телефонограмму, он был вынужден прервать отпуск и вернуться в город. Меня он заверил, что целиком полагается на опыт и оперативность нашей организации.

Генерал косит глаз в сторону Степанчука. Тот, склонившись над пультом, поигрывает кнопками.

– Да, новые акции, конечно, усугубляют положение, – генерал закуривает. – Но по первому же сигналу капитана Дельцина мы готовы нейтрализовать действия противника. Пока они нам весь город на попа не поставили.

– Я лично буду их допрашивать, – поднимает голову от пульта и выпячивает подбородок Степанчук. – Применю, как и с Тульским, «фаларидова бычка». Если не расколятся, пущу в ход свои собственные изобретения. А на крайний случай есть у меня одна задумка.

– Толко нэ забывайтэ, – поднимает палец Джугашхурдия, – что сэйчас нэ трыдцат сэдмой год, товарыш…

– …майор, – подсказывает Степанчук.

– …товарыш Стэпанчук. Джугашхурдия переходит к столу.

Звонит городской телефон. Плухов недовольно ворчит:

– Кого еще там?

Степанчук берет трубку. Слушает. Говорит:

– Потом… Хорошо… Потом, – положив трубку, усмехается. – Опять наш Дядин уполномоченный, ректор духовной академии отец Алексий на своих отроков стучит и, как всегда, не вовремя… Внимание! – Степанчук глядит на схему. – Через две-три минуты главный объект войдет в поле зрения пятого монитора.

Кресло поворачивает генерала лицом к цветным экранам. Стремительно продвигаются от окна к мониторам орлиный нос и вороные усы Джугашхурдии. Перебирается поближе Ландсгербис. Встает за спиной генерала, дышит ему в затылок.

– Они должны показаться из Третьего Интернационального переулка, – предупреждает Степанчук. – Это в правом углу монитора, между Дворцом Счастья и палаткой приема стеклопосуды. Видите очередь?.. А вот и они.

На экране появляется фигура Эна Эновича. Чуть позади идут Коля и Гена. Коля размахивает руками, что-то рассказывает. Гена утирает ладонью лицо.

– Жарко на улице, – произносит генерал, тянется за сифоном. – А вот Кувякин не снимает пиджак…

– Меня интересуют телодвижения Кувякина, – говорит Степанчук. – Нормальные люди так руками не машут. Или это сигнал?

– Пожалуйста, приблизьте изображение, майор, – говорит Плухов. Вглядывается в экран.

«Ишь как закрякал, – отмечает Степанчук, двигая микшер. – Па-жал-ста. Глядишь, и спасибо скажет. Перед Москвой выпендривается».

– Благодарю вас, – произносит генерал. Гасит окурок о панель пульта. – А Энов, надо признаться, уверенно держится. Ни один мускул на лице не дрогнет. Будто не на задании, а на прогулке. Матерый враг.

Эн Энович задевает ногой за торчащий из асфальта кусок рельса. Падает, встает, продолжает идти.

– А это что, ынтэрэсно, за фынт? – настораживается Джугашхурдия.

– Да. Это не случайность, – хмурится генерал.

– Сначала жестикуляция Кувякина, теперь лже-падение «Чугуна», – говорит Степанчук. – Налицо присутствие постоянной связи с сообщниками.

– Надо поскорее разобраться в их системе сигнализации. Передайте видеозапись в отдел дешифровки, майор, – генерал разминает новую сигарету.

Эныч, Коля и Гена подходят к остановке трамвая. Гена ставит чемодан между ног.

– Чемодан поставил, – констатирует Степанчук. – Обратите внимание: между ног. А Кувякин сразу же руки в карманы убрал.

Генерал бросает взгляд на часы.

– Вы готовы, товарищ Ландсгербис? В десять пятьдесят вам надлежит подключиться к проведению операции. Капитан Дельцин рассчитывает на вас… Да, нелегко сейчас капитану.

Степанчук регулирует резкость изображения. Замечает:

– Надо полагать, им долго придется ждать. Трамваи сюда редко заглядывают.

Джугашхурдия поглаживает усы.

– Товарыш Стэпанчук, пока оны стоят, нэлзя лы уточныт, что там проызошло с паматныком?

Степанчук, не отрываясь от экрана, вызывает «девятого». Уточняет подробности. Джугашхурдия сосредоточенно выслушивает сообщение. Резюмирует:

– Осквэрнэныэ сватын – это наыболээ коварный удар по го-сударствэнным ынтэрэсам страны.

– Вернемся-ка к предыдущему сообщению, – вынув изо рта авторучку, тихо говорит Ландсгербис. – Я о событии на привокзальной площади, у другого памятника, где ваш сотрудник, находясь под гипнозовлиянием, совершил нападение на заслуженную скотницу…

– Неприятный момент, – генерал гасит сигарету, складывает руки на груди. – Майор Денисов – наш старейший, самый опытный специалист-эпизодник. За все время работы не имел ни одного провала, а тут…

– Хорошо – жив остался, – говорит Степанчук. – Если б интимный резервуар у Новодворской оказался чуть больше, голова бы вошла целиком, и тогда уж… Кстати, принцип все тот же – что с трубой, что с Тульским, что здесь – ничего ниоткуда не извлекается.

– Особенно обращает на себя внимание демонстративно-извращенный характер вражеских акций, – произносит Ландсгербис. – Очевидно, по их расчетам, подобные эффекты должны создать в городе трудноконтролируемые эмоциональные всплески.

– Нэ забывайтэ, что пострадавшаа ны кто ынаа, как дэпутат мэстного совэта, да к таму же наш внэштатный сотруднык… Сначала оны… эта… мэстнаго, а потом и Вэрховнаго захотат!

– Не позволим, – твердо говорит генерал. – Мда-а, серьезную игру затеяли, ребята…

– Я вот что хотел у вас спросить, товарищ Плухов, – постукивает блокнотом по спинке кресла Ландсгербис. – Много ли в вашем городе иностранцев?

– Майор, дайте, пожалуйста, распечатку, – распоряжается Плухов.

– Пожалуйста, Петр Сергеевич, – мгновенно откликается Степанчук. – В городе на сегодняшний день один иностранец. Болгарин. На монгола очень похож.

– Ыз соцыалыстычэского лагэра? – удивляется Джугашхурдия.

– Все они одним миром мазаны, – машет рукой генерал. Наблюдает в мониторе действия объекта: «Чугун» скребет спину. Плухов почесывает нос. – А кто у нас, Эдуард Иванович, за этим братцем-помидорщиком приглядывает?

– Как он год назад появился, я к нему сразу младшего лейтенанта Якоря прикрепил, – улыбается Степанчук.

– Есть ли здесь связь?.. – генерал задумывается. – Ну, хорошо, майор, запросите санкцию прокурора на арест. Про запас.

– Это мы хоть сейчас оформим, Петр Сергеевич. Прокурор всегда у нас в дежурной части торчит. В го играет. Бланки с печатями у меня в сейфе. Только фамилию вставить… Его не то Ангел Дядю Сынов, не то Сын Дядю Ангелов величают…

– Ишь ты, – генерал хмыкает. – Сынок Дядин! Как их только с такими именами к нам впускают.

– А им тут у нас быстрее атеистами сделаться, – говорит Степанчук, регулируя контрастность изображения.

– Да. Займытэс ыностранцэм, – говорит Джугашхурдия. – Толко нэ забывайтэ, что сэйчас нэ тэ врэмэна. Процэс общэвро-пэйской квартыры.

– Шутки шутками, но надо учитывать, – вновь слышится тихий голос Ландсгербиса, – что, как к иностранному, так и к имеющему выход за рубеж отечественному материалу, подход требуется крайне осторожный. Наши противники по каждому пустяку шумиху поднимают. Любой наш шаг вызывает нежелательный резонанс. Необходимы четкость и внимательность. Мне, к примеру, довелось одним батюшкой заниматься, имевшим имидж гонимого за веру. Он свою службу в антисоветские сборища превращал. Пришлось его брать: Ох как на Западе раздуделись! Мы думали, как до суда дойдет, так без международного скандала дело не обойдется. Хотели сначала составить обвинение по статье о гомосексуализме. Но я с ним две недели поговорил по душам – о Дяде, о вере, о добре, немножко о жизни нашей земной – он и осознал свои прежние заблуждения. Публично покаялся. Мы таким образом убили сразу двух зайцев – и человека спасли, и Запад на место поставили.

– Умно, – генерал протирает увлажненный дыханием Ландсгербиса затылок.

– Трамвай, – говорит Степанчук.

Подергивая корпусом, к остановке подползает полинялый вагончик. Проглатывает Эна Эновича, Колю и Гену. Тащится в угол экрана и скрывается из виду. Степанчук выключает монитор.

– Ну, что же, майор, – Плухов встает, разминает затекшие ноги. – Распорядитесь-ка насчет чайку. Будьте добры.

«Чайку захотелось? – Степанчук нажимает кнопку. – С сахаром? А ничего не слипнется?» Плухов идет к столу.

– Итак, подведем итоги…

– Это же надо! – возмущается прижатый к кассе Коля. – Сколько эту каракатицу прождали! Лучше б пешком пошли. Через ракетный завод… Полегче наваливайся!.. Я там дырку в заборе знаю… Черт-те что!.. Давайте ваши три копейки… Держите билет.

Эныч и Гена отделены от Коли несколькими спресованными телами пассажиров. Из середины салона несется тоскливо-плачущий мужской голос:

– Ну, куда я подвинусь… Ну куд… д-да… Ведь весь зажат… Е… бн… в… в конце-то концов!

– Эныч! – кричит Коля. – Ну, как вы там устроились? Кишки не полопались? Генка! Чемодан не потерял? Держись, земеля! Это тебе не в поезде проводницу барахтать!

Коля смеется.

– Весело вы тут живете, – выдергивая пиджак из-под ног пассажиров, говорит Гена. – Задержаться что ли у вас в городе?.. Вот только с работой у вас как?.. Ты где работаешь, Эныч?

– На чугунке, – отвечает Эныч. – Раньше на танковом вкалывал. На конвейере. Ушел.

– Что? Платили мало?

– Да. И людей там давят. Как мух.

– Эныч! – кричит Коля. – Вы о чем там шепчетесь? Без меня хотите кирнуть?

– Без тебя попробуй кирни, – отзывается Эныч.

– А на чугунке что у тебя за работа? – интересуется Гена.

– Как и везде, – говорит Эныч. – Бери больше, кидай дальше. Отдыхай пока летит.

– Граждане! – орет Коля. – Минуту внимания! Среди нас под видом простых трамвайных зайцев, едут два выдающихся представителя рабочего класса. Эныч, передай свой автограф вон тому лысому, на задней площадке, а мне три копейки подкинь на фонд будущих детей-инвалидов.

Довольный своей шуткой, Коля гогочет.

– Я-те подкину, – огрызается Эныч.

– Эй, лысый! – продолжает Коля, обращаясь теперь к гражданину на задней площадке. – Ты что это гражданочку в угол зажал? Думаешь, не видим? А ну руки покажи!.. А вы, гражданочка, не краснейте! Может, вы с ним заодно?.. Эх, везет же этому лысому!

– Долго нам ехать, Эныч? – спрашивает Гена, ощупывая ногой чемодан.

– Так, – говорит Эныч. Загибает пальцы. – «Артиллерийская», «Пролетарская», «Краснобогатырская», «Силикатная», «ЖБК», потом «Магазин „Колобок“», и наша.

– «Колобок» давно снесли, – подсказывает кто-то из пассажиров. – Там теперь редкие газы выпускают. А остановка называется «Мазилово».

– «Партизан» не снесли? – беспокоится Эныч.

– Пока стоит, – охотно отвечает пассажир. – А там: кто ж может заглянуть в пучину моря жизни?.. Кстати, я здесь старожил. Могу на любой вопрос ответить.

Трамвай дрожит, скрипит, резко останавливается. Передняя площадка стонет. Открываются двери. Народ устремляется к выходу.

– Граждане! – кричит Коля. – Куда же вы? Не все сразу! Двери-то хоть пожалейте.

– Что это с ними? – спрашивает Гена. – Куда они ломанулись?

– Видите дом? – старожил указывает на серое здание с бойницами. – Это наш знаменитый театр Мимики и Жеста. Сзади него кости иногда выкидывают. Безо всякого блата приобрести можно.

Полуопустевший трамвай трогается. Коля перебирается к друзьям. Становится, потирая бока, рядом с Энычем.

– Да, неплохое у вас в городе обеспечение. Наверно, останусь, – Гена отряхивает пиджак. – Как ты посоветуешь, Коля?

– Мне не жалко, – говорит Коля. – Оставайся. Житуха – сам видишь!..

– Хороший город. Охрово-бордовый. Обязательно оставайтесь, – советует старожил. – Не пожалеете. По количеству добываемой радиации значительно уступает Талды-Курганским открытым урановым карьерам. Плюс там пыли и копоти много, а у нас только чуток свинца и ртути в воздухе. Оно и полезно для здоровья. И море есть свое – солончаковозаасфальтировавшееся. Маленькое, правда, искусственное, но свое. Возле испытательного термоядерного полигона раскинулось.

– Бывали в Талды-Кургане, папаша? – удивляется Гена.

– Упаси Дядя, – смеется старожил. – На дядька мне это надо? Смотрите телепередачу «Клуб кинопутешественников» – во всех местах побываете… Ну, чем еще интересуетесь? Спрашивайте, а то мне сейчас выходить.

– Ну и выходи. Не задерживай, – говорит Коля. – Ты, Ген, поменьше слушай этих путешественников. Не видишь разве, он на стакан напрашивается. Вали-ка, дяденька, к своему телевизору. Там сейчас как раз твои Танды-Манты показывают.

Старожил отходит к дверям.

Трамвай останавливается. В вагон, тяжело дыша, пытается влезть старуха с мешком.

– Ох, помогите, сыночки. Силов моих больше нету.

Гена подхватывает старуху под мышки, втаскивает в вагон.

– Ох, спасибо родемый, – пыхтит старуха. Отдувается. – Дай тебе Дядя здоровья. Да жену работящую.

Старуха, продолжая охать, тащит свой мешок по проходу. Пристраивается возле другой старухи, в сером ситцевом платке.

– Ох, сестрица, намаялась я, совсем замоталась, – говорит первая старуха второй. – Шишнадцать городов объехала и нигде ничего нету. Конских яблок только с десяток кило насобирала, да керамзитогого шлака вместо соли пососать перехватила. – Старуха крестится. – Слава Дяде, шлак еще есть. Ох! Ну, камыша подгорелого немного купила. Еще кой-чего. А мужик-то мой, инвалид – паровой котел таскал, надорвался; а где он тот котел? – ждет меня в деревне голодный. Приеду, в чем кашу варить?

– И не говори, милая, – соглашается старуха в платке. – У нас в городе и очередей-то не стало. Не за чем стоять. Так что не майся, уезжай к своему бедолаге, подкорми его конскими яблочками. Зря только ноги у нас себе стопчешь. Совсем голодно.

– Это ничего, что ничего нет. Как-нибудь переживем. Мы люди скоромные. Дядя терпел – и нам велел. Лишь бы войны не было… А камыша-то, сестрица, я в вашем городе достала. Грех вам жаловаться!

– Неужели? – фальшиво удивляется «платочек». – Надо же! Да только мы его и не видим, камыша-то. Приезжие все разбирают. Житья от вас нету, вороги!

«Платочек» отворачивается к окну.

– Граждане! Приготовьте ваши билеты! – раздается гнусавый голос с передней площадки. С задней площадки такой же голос вторит:

– Билеты ваши приготовьте! Граждане!

По вагону проносится встревоженное шуршание. Коля подмигивает товарищам, достает из кармана билеты. Шепотом поясняет:

– Не зря я у кассы стоял.

Контролеры движутся по вагону, сходятся в центре. Это похожие друг на друга старухи в форменных сизых шинелях. Их пронизывающие взгляды обшаривают скрючившиеся фигуры пассажирок в платке и с мешком. «Платочек» достает какие-то тряпочки и лихорадочно их разворачивает. «Мешок» растерян и безнадежно неподвижен.

– А ваш? – строго спрашивают контролеры. – Ваш? А?

– Ох, сестрицы, – причитает старуха с мешком. – Дядя свидетель. Шишнадцать городов объехала. Совсем замоталась. А мужик-то мой – инвалид…

– Гражданка, вы нам голову не морочьте, – обрывают старуху контролеры-близнецы. – Показывайте билет или платите штраф. Понятно? Штраф платите или билет показывайте.

. – Сестрички, родненькие… Ох!

– Нет у нее билета, – ябедничает старуха в платочке. – Я видела, что она его не брала. Приезжие – все такие. Объедают нас, обжирают, а мы – в трамваях за них плати!

Контролеры впиваются ногтями в старуху, в мешок, тащат то и другое к выходу. Старуха вопит. Вопят и контролеры. Голоса перемешиваются:

– Шишнадцать!.. Раз билет не купила!.. Дядя, мужику-инвалиду!.. Милиция покажет!.. Пример для молодежи!.. Жрать нечего!.. Заплотишь штраф!.. Ох!..

Все трое и мешок вываливаются через распахнувшиеся двери на улицу.

– Повязали бабусю-безбилетницу! – смеется Коля. – Отберут у нее теперь все добро!.. И Дядя не поможет. А у тебя-то, Генк, в чемодане нет котла? Пригодился бы для бабок, которые тебе твоя бабца отвалит. Нам на следующей выходить!..

…Просыпается динамик, хрипит. Трамвай останавливается. Подготовившихся к выходу Колю, Гену и Эна Эновича окутывает теплое, ядовито-пахучее облако. Коля кашляет, зажмуривается и выпрыгивает из вагона, верещит снизу из густого тумана. Гена в нерешительности застыв на верхней ступеньке, прислушивается. Верещание сменяется отчаянной руганью. Гена оглядывается на Эныча. Гневается нетерпеливый динамик, веля Гене поторопиться с высадкой. Отпустив поручни, тот отталкивается, делает кульбит и приземляется. Обернувшись, различает тронувшееся тело трамвая. Колина ругань переходит в глухой стон.

Через минуту туман немного рассеивается. Гена видит Эна Эновича, застывшего в позе былинного героя. Правая его ступня – на теле поверженного недруга, левая погружена в асфальтовую кашу. Оказавшийся в роли недруга, Кувякин тщится освободиться из-под могучей подошвы Пересвета-Эныча. Гена подает богатырю руку, помогая выбраться из асфальтовой кучи. Затем извлекает из нее обессилевшего Николая. Смахивая облепившую того крошку, соболезнует:

– Здорово ты вляпался, кореш. Не сильно обжегся? Коля не отвечает. Стонет.

– Ослеп ты, что ли? – ворчит Эныч, снимая левую запачканную плетенку. – Всю дорогу под ногами вертишься, сучок непри…

– Черти нерусские! Опять нашу кучу разворотили! – приятелей окружают разъяренные работницы в желтых жилетах. Угрожающе выставляют гигантские совковые лопаты и ломы. – Чтоб вам повылазило! Щас будете обратно кучу собирать! Чечня проклятая! Убить вас мало!

– Потише, бабоньки! – обороняется Гена, поддерживая обмякшего Колю. – И так человек при смерти! Не нарочно же мы!

– Еще разговаривают! – лопата нависает над головами друзей.

– Бей их, Зойка! Лиза, врежь тому квадратному ломом промеж рогов! Отучим их безобразничать!

Гена перемещает Колю себе за спину, прикрывает чемоданом свои голову и грудь. Эныч невозмутимо возится с плетенкой.

– Эй, подруги! – требовательно звучит в стороне мужской голос. – А ну, кончай! Хватит лясы точить, не на трибуне! Кто за вас рельсы таскать будет?

– Бригадир… Бригадир, – переговариваются работницы, отступая от приятелей.

– Вот так и убивают, – обретает дар речи Коля. – Абзац… По этому случаю вмазать бы поскорее стаканище… – Он потряхивает обоженными кистями рук, потом ощупывает поясницу. – Ну и туша ты, Эн Эныч! Все мне кости поотдавил.

Коля, одной рукой массируя крестец, похлопывает другой по карманам. Говорит с досадой:

– Ну вот. Еще и мои медяки трамвайные гавкнули… Наверняка на краснуху хватало… Давай, Генк, двигай. Вон твой «Партизан». Мы с Энычем тебя здесь подождем… Оставь чемодан. Покараулим.

Гена смотрит в указанном Колей направлении. Видит облупленные буквы – название кинотеатра. Под буквами натянуто красное полотнище с надписью: «Искусство должно быть доступным, как…» Далее полотнище поворачивает за угол здания.

– Да. Подождите, – Гена кивает. – Я скоро. А чемодан с собой захвачу. Тут у меня кое-что для подруги припасено. Побазарю с ней малость, присмотрюсь, потом за хобот и к ногтю. Ну, я пошел.

Гена решительно направляется к входу в кинотеатр. Коля провожает его взглядом, сплевывает.

– За чемоданчик-то свой переживает наш дружок. Никак со своим барахлом расстаться не может. Прикипел. Сердцем прирос. Нет, Эныч, что ни говори, а сколько волка ни корми, у ишака дядек толще. Слушай, а вдруг он не вернется?

– Вернется, – говорит Эныч. – Пить хочется. Медяки не все растерял?

– Посмотрим, – Коля перебирает в кармане мелочь. – Копеек десять наскребу.

– Хватит. Пошли к бочке с квасом.

У бочки выстроилась длинная очередь. В руках у покупателей – банки, бидоны, канистры, ведра, баки. На кране висит табличка «Кваса нет». Привалившись к колесу, похрапывает, что-то бормоча, продавец в грязном халате. Рядом, метрах в пяти от бочки, под перекосившейся саклей-навесом, жарит что-то на открытом мангале редковолосистая, одетая в джинсы и засаленную верблюжью поддевку, с рыжей бородой и носом боксера, неопределенных лет и национальности личность.

– Хачапури!.. Сулугуни!.. Мацони!.. Подходи, давай! Ешь!.. Потом квас лучше кушать будешь! Слышь, кацо?!. Тебе говорю, генацвали!..

– Счастливый человек, – замечает Коля, кивая в сторону квасника. – Поел, попил и балдеет себе на здоровье. А нам с тобой, Эныч, и не оставил. Видишь, чего написано?

– Квас-то есть, – бубнят в очереди. – Ждем вот когда продавец проснется.

– Так мы щас этого дядька дрожжевого вмиг разбудим. Да, Эныч?

– Будить нельзя, – волнуется очередь. – Обидится и совсем уйдет… Вы подождите немного. Обычно он больше двух часов не спит. Так что полчасика всего потерпеть осталось.

– Зачем будить джигита? – вступает в разговор шашлычник. – Нельзя! Удачи не будет!.. Сациви, гурджуани, хинкали!.. Подходи, пробуй давай, э-кх!..

– А вдруг он во сне к театру за костями побежал? Тогда до вечера прождете, – шутит Коля.

– Вон ты какой грамотный отыскался, – возмущается очередь. – Не хочешь – не стой. И другим не мешай. И так нас этот рыжий ирод своими запахами совсем замучил, да еще ты тут. Были бы у тебя дети, так посмотрели бы мы на тебя. Бездельник. С ранней зари бы вставал, дядиного света не видел. Раздрыга.

– Тогда стойте и нюхайте здесь своих жареных барсиков, – сглатывая слюну, машет рукой Коля.

– Ладно. Пошли к автоматам. – говорит Эныч.

Подойдя к автоматам с газированной водой, Коля достает из кармана брюк монетку и бросает ее в щель. Тонкой струйкой наполняется стакан. Пока Эныч пьет, Коля берет из крайнего автомата еще один стакан и прячет его в карман пиджака. Оглянувшись, замечает неподалеку, у газетных стендов, сосредоточенно читающего гражданина.

– Чего там пишут, товарищ?

– Ничего, – пожимает плечами читающий гражданин. С еще большим вниманием вглядывается в газетные строки.

Коля понимающе кивает.

– Ну что, Эныч, удовлетворил жажду? Поплыли поближе к дверям.

Около киоска спортивных лотерей толпятся милиционеры. Топчут разорванные бумажки лотереи «Спринт». Рвут и кидают новые.

Коля и Эныч прибавляют шагу.

– Вот она, правда нашей жизни, Эныч, – шепчет Коля, – квасника-то в вытрезвяк не везут, а нас с тобой – чуть что, сразу вяжут, сволочи…

У входа в кассовый зал еще два милиционера штрафуют торговку укропом. Получив деньги, устремляются к лотерейному киоску. Расстроенная торговка пересчитывает пучки, бормочет:

– Не везет сегодня служивым, не будет мне никакой выручки. Дядя, сгорел бы скорее этот окаянный киоск… Молодые люди, укропчику не желаете? Только что с грядки – бери без оглядки.

– Ты бы нам лучше соленый огурец предложила, хозяйка, – отвечает Коля. – Куда нам твой укроп. Разве что в одно место засунуть.

– У вас, пьянчужек, одно на уме, – серчает торговка. Замахивается пучком. Коля посмеивается.

…В дверях кинотеатра появляется Гена.

– Дуйте сюда, ребята… В общем такой расклад. Анютка побежала башли занимать. Минут через пятнадцать обещалась бросить на клык червонец. Мы, пожалуй, с вами внутри подождем. Филь-мец посмотрим. Чего нам на улице маячить? Лягавым зенки мозолить… Нас туда пропустят, я с билитершей договорился.

– Кажись, все хоккей, Эныч, – Коля потирает ладони. – А Гена – парень не промах. Живем!

…Друзья входят в зал. Занимают ближайшие свободные места на последнем ряду.

– Куда ты идешь, Красная Шапочка? – звучит с экрана вкрадчивый голос.

– К ба-абушке, – отвечает тонкий голосок. Гена, усаживающийся последним, засовывает чемодан под кресло.

– Минут через пять пойду ее подгоню, – обещает он приятелям.

– А поддать, Ген, можно будет здесь, прямо в зале. Магазин здесь под боком. Я пулей сгоняю, – шепчет Коля. – Сколько брать, две? А может, на три наскребем?

– А что у тебя в корзинке? – допытываются с экрана. Под Энычем скрипит кресло.

– И пожрать надо взять, – говорит он.

– Эй, потише там! – сердятся в середине зала. – Детишкам мешаете.

– До свидания, Серый Волк. Тороплюсь я, – говорит Красная Шапочка.

Коля смотрит на экран.

– Заспешила девчушка. Знает который час. Как раз вино-водочный открывается. Геннадий, пять минут еще не прошло?

– Нет еще. Рановато пока. Не суетись, кореш.

– Эй, прекратите безобразие! Сколько раз вам говорить! – возмущается тот же сердитый голос из зала. – Не на гулянку пришли! По-человечески себя ведите! Какой образец поведения демонстрируете подрастающему поколению?!

Кресло Эна Эновича потрескивает.

– Чего это он к нам пристал?

– Ты кто такой?! – бросает сердитому посетителю в зал Коля. – Что, больше всех надо?

– Разбулатова не знаете? Сейчас поговорим с вами в отделении милиции – шелковыми станете. Шпана! – угрожает голос.

– Не связывайтесь с ним, ребята, – успокаивает друзей Гена. – Из-за таких фрайеров весь кайф поломать можно.

Коля плюет себе под ноги.

– Никакого житья от этих блюдолизов. Дядьки идейные! Эныч вздыхает. Лениво наблюдает за действиями рисованных сказочных персонажей, потягивается и, широко зевнув, говорит:

– ПЕНЬ-БЕНЬ какая-то.

Коварный прожорливый волк заглатывает неуклюжую бабушку, выплевывает тапочки и очки. Очки цепляет себе на нос. На голову надевает голубой чепчик. Ложится в постель, берет с ночного столика и ставит себе на грудь карманную шахматную доску с миниатюрными фигурками. А к домику подходит Красная Шапочка.