Текст книги "Эныч"

Автор книги: Евгений Комарницкий

Соавторы: Георгий Шепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Вражеская организация имеет резидента в Москве, о чем говорит факт прибытия к вам самолета с необычным грузом на борту. Отдельные провалы указывают на широкий масштаб проводимой операции.

– Логично.

– Спрашивается, почему противник избрал объектом своей деятельности ваш город?

Генерал перестает есть.

– Ну, во-первых, – Дельцин берет нож, – это важный стратегический и крупный промышленный центр страны. Во-вторых, используя трудности местного значения, враг рассчитывает вызвать среди населения вашего города беспорядки, так как здесь уже наблюдались волнения. – Дельцин смотрит на генерала. – Ведь у вас были волнения?

Плухов достает платок, сморкается.

Звонит телефон. Генерал вытирает платком пальцы, берет трубку. Докладывают об установлении наблюдения за объектом. Энов в вытрезвителе. Спит. Генерал просит проявить максимум внимания и осторожности.

– Да, капитан, – говорит он Дельцину, – мы с вами были правы. Энов – птица высокого полета. Четвертый раз за полгода проделывает трюк с вытрезвителем.

Дожевав крылышко, генерал запивает его ананасовым соком.

– Слушаю вас, капитан, продолжайте.

– Сейчас главное – не спугнуть Энова. Через него мы нащупаем связи с другими городами страны и выйдем на Москву…

– Вот именно! – подхватывает Плухов. – А если поведем хитрую игру с резидентами, так выйдем и на западные центры. Узнаем, где у них производятся эти штуковины, закупим и ударим по их чугунолитейным заводам тем же оружием!

– Не будем так далеко заглядывать в будущее, генерал. Дел пока хватает у нас и сегодня.

Снова звонит телефон. Докладывают с чугунолитейного. За ночь сделан отвод от центральной трубы. В ближайшие часы завод обещают пустить. Генерал сообщает об этом Дельцину.

– Прекрасно… Итак, – продолжает тот, дожевав последний кусок бастурмы, – наблюдение за квартирой, вытрезвителем и кафе установлено, спецохрана завода и других стратегически важных объектов усилена, в город с утра выйдут особые группы… А основную часть всей операции я беру на себя.

Плухов согласно кивает.

– Генерал, – Дельцин кладет вилку на серебряный поднос, – у вас есть салфетки?

3

Раннее пасмурное утро. Дождь. Эныч и Кувякин выходят из ворот вытрезвителя. По асфальту бегут грязные струйки воды. Эныч без пиджака. Холодные капли попадают за воротник. Съежившийся Коля, отстав от Эныча на полшага, пошмыгивает носом.

– Да, Эныч, дали мы вчера с тобой маху. Надо было последний пузырь у себя во дворе шлепнуть. Что ни говори, а родные стены всегда вытащат. А ведь говорил я себе: «Пора уходить, Коля…»

Мутные струйки собираются в лужи, которых приятели не замечают. Изредка Энычу и Коле попадаются навстречу зонты и сумрачные лица прохожих.

– Ну так что будем делать, Эныч? – спрашивает Коля. – Надо чего-то думать…

– Думаю, – отвечает не оборачиваясь Эныч.

Коля хмыкает, углубляясь в свои невеселые мысли. Через минуту спрашивает:

– Ну как? Что придумал?

Грузно ступая, Эныч продолжает свой путь.

– Трупы мыть будешь? – предлагает он.

– Там все забито. Туда к четырем утра подходить надо.

– Тогда разгрузим вагон с цементом.

– Да ты что, Эныч. Сдохнем.

– Тогда не знаю, – говорит Эныч. – Думай сам.

– Да… – Коля поднимает воротник своего пиджака. – Задача. Я, конечно, могу зайти к Володьке-солдату, но он мне не даст. Прижимистый он. Вот если бы кто-нибудь другой попросил… Например, ты. – Коля останавливается. – Слушай, Эныч, а это идея!

Эныч продолжает идти. Коля разочарованно смотрит ему в спину.

– Ну, может, тогда…

– К солдату идем, – отчеканивает Эн Энович. Довольный Коля, идя вслед за другом, инструктирует того.

– Солдат обычно у гаражей околачивается, – объясняет Коля. – А денег у него больше чем у Рокфеллера или даже Светки из винного. Ты, Эныч, у него пятерку стрельни. Нет, даже червонец. Да, лучше червонец – для начала большого пути.

– А отдавать кто будет? – спрашивает Эн Энович.

У Коли развязывается шнурок на ботинке. Поравнявшись спустя минуту с товарищем, он отвечает:

– Не боись, Эныч. Я с автобазы шланг экспроприирую. Во-лодьке-солдату он для перевозки мебели нужен. Так что под шланг и занимай. Солдат тебя уважает.

…Володьки возле гаражей нет. Приятелям подсказывают, что он торгует лосьоном и «тройным» на вокзале. Окрыленные надеждой на успех, друзья отправляются по указанному адресу.

На вокзале, переступая через тела отдыхающих-ожидающих, они продвигаются в направлении заколоченного буфета. Однако солдата-спасителя на рабочем месте не оказывается. Коля и Эныч стоят потерянные. Неожиданно перед ними возникает немой. Мычит, отзывает за буфет. В проеме между обшарпанной сырой стенкой и досками буфета немой достает из кармана несколько самодельных перелистных календариков. Все они умещаются на ладони Эна Эновича. Коля с ленцой разглядывает фотографии усатого вождя-грузина в маршальском кителе, мальчиков и девочек, писающих неподалеку от какой-то раскоряченной башни, и ангела, стреляющего в испуганную даму со сладострастным лицом.

Немой мычит, трясет вертикальным пальцем.

– Тебе что, рубль нужен? – тупо глядя то на календарики, то на немого, спрашивает Эныч.

Немой забирает товар, прячет, принимается усиленно жестикулировать. Лицо его обретает многозначительное выражение. Затем он поднимает большой палец к самому Колиному носу, и в руках у Кувякина оказывается календарик покрупнее. Большой палец сменяется тремя рядовыми. Коля неохотно переворачивает странички с голыми расплывшимися девицами. Продолжая мычать, торговец перемещает три пальца к глазам Эна Эновича, у которого по скулам начинают гулять желваки.

– Чего размычался? МДАЗВОН, – прерывает Эныч гримасничанье.

– Давай, парень, дуй отсюда, – говорит Коля.

Немой выхватывает календарик и покидает проем. Его несостоявшиеся покупатели выходят следом. Коля предлагает поискать солдата на перроне.

По залу тем временем разливается трель колокольчиков. Отдыхающие отрывают от пола сонные головы, ворочают ими, прислушиваются к непонятным веселым звукам. Женщина с грудным ребенком, сидящая на узлах у выкрашенной под мрамор колонны, окликает торопящегося к выходу немого:

– Мужчина! Эй, мужчина, вы обронили что-то!

– Пошла ты!.. – огрызается немой. Выбегает из зала, утягивая с собой волшебные звуки.

Орет проснувшийся младенец. Кто-то поблизости заходится кашлем. В центре зала что-то громко падает. Головы отдыхающих возвращаются на места.

Эн Энович и Коля стоят на перроне. Володьки-солдата здесь тоже не видно. Удаляется хвост пассажирского поезда. Мимо приятелей проходит носильщик, толкая пустую тележку. Останавливается рядом с ними, шутит:

– Что, мужики, от поезда отстали? Ну, бабы ваши вам теперь дадут! Правда, не скоро.

– Тебе хорошо смеяться, – вяло откликается Коля. – Вон румяный какой, наверно стакана два принял. Уж если ты такой доброхот, то помог бы людям здоровье поправить. Нам и лекарства всего-то по сто грамм…

– Может быть, вас к гастроному подвезти? Тележка свободна.

– Не до шуток, отец, – устало говорит Коля.

– Ребята, вы местные? – к носильщику, Коле и Энычу подходит парень лет тридцати, в помятых брюках, небритый, с матерчатым чемоданом.

– Ладно, папаша, чего стал, толкай свою тележку, – отправляет Коля носильщика. Поворачивается к подошедшему – Конечно, местные. А что ты хотел?

– Да понимаешь, кореш, только что с поезда сошел, ничего не знаю, голова трещит… Где, что… Сейчас бы бутылек…

– Да это, земеля, – оживляется Коля, – как два пальца. Было б на что.

– Оставалась где-то синяя…

Поставив чемодан, парень шарит по карманам. Глаза его красны, лицо болезненно кривится. Коля заинтересованно наблюдает за действиями «земели». Эныч посапывает.

– Вот, – парень наконец извлекает из заднего кармана брюк скомканную бумажку. – Последняя пока пятерка. В дороге картишками баловался. Поначалу фартило, а к утру все спустил.

– Бывает, – сочувствует Коля, хлопая его по плечу. – Деньги – сор. Ну ладно, пошли. Сейчас пузырь построим.

Коля ведет Эныча и нового знакомого вдоль перрона.

– Так быстрее к магазину выйдем, – поясняет он. – А у нас, земеля, тоже своя история. Нас вчера в вытрезвяк загребли. Только что оттуда. С Эныча там пиджак сняли, сволочи, а у меня пятьдесят родных увели.

– Пятьдесят родных у тебя в прошлый раз сперли, – уточняет Эныч.

– Ах, да, – спохватывается Коля. – В этот раз семьдесят с небольшим. И часы «Полет».

– Мусоров терпеть не могу, – заявляет «земеля». – Всю жизнь мне поломали, гады.

В носы путешественникам ударяет зловоние. Они подходят к небольшому желтому зданию общественного туалета. У входа под буквой «М» переминается с ноги на ногу тощий старик.

– Сынки! – окликает он компанию. – Сынки-и! Вы не сюда? Сюда не ходите! Тут грабють и убивають!

Эныч в задумчивости останавливается. Чешет спину.

– Совсем забыл. По-большому хочется.

– Да и меня подпирает, – солидаризуется с Энычем «земеля». – В поезде не успел.

– Тогда и я по-маленькому, – подхватывает Коля. Приятели заходят в уборную. Старик спешит за ними. Приговаривает:

– Ой, как хорошо. А то я один боялся. Тут и деньги отбирають и убивають.

– А много у тебя денег, старик? – спрашивает Коля, приступая к своему делу. – Миллион будет?

– Ох, сынок, – старик перебирается к дальнему писсуару. – Откуда?.. Вам бы все шутки…

– Так чего ж ты боишься? – Коля заканчивает процедуру. Читает надписи на стене.

Эн Энович чинно восседает над эмалированной дырой. Рядом с ним покряхтывает «земеля».

– Тебя как звать-то? – спрашивает Эн Энович.

– Геной.

– Меня Энычем.

– А меня Николаем, – говорит Коля. Идет вдоль стены, находя и читая новые надписи.

– Что? – спрашивает Гена. – Интересно пишут?

– А, дядьня на постном масле! Воды много.

– А вот в лагере, где я был, – вспоминает Гена, – с душой сортиры расписывали. Прямо Третьяковская галерея. Тебе, Николай, оттуда и выходить не захотелось бы.

Из угла выбирается старикашка.

– Ой, и шутники вы, ребятки. Весело с вами. Сразу видно, порядочные люди. Я тоже посмеяться люблю. Да кто не любит! Шутка жить помогает.

С шумом срабатывает автоматический спуск воды. Гена успевает выпрыгнуть со своего места. Эныч продолжает сидеть – по колено в пенящейся воде.

– Ох ты, Дядя, беда-то какая! – всплескивает руками старик. – Чуть не по пояс намок. А брюки, так все насквозь. Хорошо, хоть рубашку повыше задрал. Вот она, техника. Совсем Дядю забыли. Что ж теперь делать-то будешь?

Глаза Эныча наливаются кровью.

– Убью, – говорит он тяжелым голосом. – Пошел в ДЗУ отсюда. Часто перебирая тощими ножками, старик покидает уборную.

Эныч встает, застегивает штаны.

– Ничего, Эныч, – говорит Коля. – Не беда. Все равно дождик… Гена, ты по какой статье тянул?

– Да по двести шестой. Часть вторая.

– А-а, хулиганка, знакомое дело. Всех гребут за одно и то же. Сколько отбухал?

Гена поднимает с цементного пола свой чемодан.

– Трояк отмотал. Компания выходит на улицу.

– Я прямиком оттуда, – рассказывает Гена. – Ехал нормально, всю дорогу проводницу трахал, как полагается. Потом черт дернул за сику сесть, а эта шантрапа мухлевала. В лагере за такое на месте опустили бы. А тут что скажешь? С поезда выкинут на ходу. Да и не прекратишь. Вот и продул полкуска… Ладно. Дядек с ними. Как пришли, так и ушли.

– А сюда чего занесло? – интересуется Коля.

– Кореш дал адрес одной бабы. Побуду у ней чуток, оклемаюсь и – в родные края.

В глазах у Гены вспыхивает искорка. Гаснет. Он крепче сжимает ручку чемодана.

Дождь прекратился. Светлеет небо. Несмело проклевывается солнце. Эныч, Коля и Гена пересекают привокзальную площадь. В центре площади, у розового памятника основателю государства, собрался народ. До приятелей долетают отчаянные женские крики. Свистит милиционер.

– Что там могло произойти? – говорит Гена.

– А-а!.. Какая разница, – отмахивается Коля. – Там всегда что-нибудь происходит. Подрался кто-то. Пошли скорее. Труба трубит.

Коля выходит из магазина. Карман его оттопырен.

– Звереет Светка, – говорит он. – Еле выпросил. Пришлось два рубля добавлять. Уперлась, и все тут. Семь, говорит, и точка. Что ж, думаю, надо выручать парня.

– Ну, ведите. Вам виднее, гле лучше вмазать.

Гена посматривает на Колю, на Эныча, ждет решения. К магазину приближаются Семен и Михеич.

– Здорово, ребята!.. Привет, мальчики! Как жизнь? – говорят они. У Семена на щеке синяк. У Михеича – сверток под мышкой.

– Нормально, – отвечает Коля, прищуривается. – Что, тоже за горючим? А ну-ка, друзья, гоните вчерашний должок!

– Мы просто мимо проходили. У нас и денег-то нет. Завтра будут, завтра отдам, – уверяет Кувякина Семен. – Подходи утром к Прудам, и пивом напою и, конечно, долг отдам.

– Ишь ты, стихами заговорил, поет Бедный. Вот видишь чело-> века? – Коля указывает на Гену. – Только что с зоны. За убийство сидел. Смотри.

– Ну что ты, Коля, понимаешь ли. Все, конечно, будет как надо. Лучше послушайте, ребята, как я вас сейчас рассмешу, – Семен дарит Гене заячью улыбку. – Вчера, как мы с вами, понимаете ли, расстались, Михеич меня на работу к себе сблатовал. Там мы, конечно, бутыль стянули из химлаборатории. Написано – спирт. А там – черт его знает… Ну вот, а Михеич, понимаете ли, подзывает дядька одного, дружка своего лучшего, с которым вместе двадцать лет пропахал, Леонтьича. Наливает ему, конечно… Помнишь, говорит, за мной должок? Глотни-ка спиртяшки медицинской. Тот и рад. Целый стакан залудил. Шары на лоб полезли. И все нормально. Живой. Тогда и мы присосались. Весь день пили и всю ночь. Бутыль – трехлитровая…

Михеич подталкивает Семена. Говорит недовольным тоном:

– Ты и сейчас не протрезвел еще. Ерунду всякую порешь. Кому это интересно, Сема? У людей свои дела. Не задерживай мужичков. Пойдем-пойдем.

– А что? – говорит, дружелюбно посматривая на Семена, Гена. – Вот в лагере тоже был случай. Я там одно время на лесоповале работал. Подоили мы как-то пару бензопил «Дружба», вытопили из бензина ядреный первач, а пить боимся. Подзываем мы тогда пса, которого к Первомаю откармливали, и вливаем ему грамм пятьдесят. Смотрим: живой. Как и ваш Леонтьич. Бегает. Тут мы все и навалились на первачок. А пес, падло, возьми и ляг, да язык набок. Мы – в санчасть. Нас там наизнанку повыворачи-вали, – Гена закатывает глаза. – А потом в карцер еще на десять сухарей упекли. Выходим – пес тут как тут. Жив-здоров. Ласкается, стерва, еще просит. Ну, мы потом этот изобретенный первач всем лагерем пили. Хлестали где только можно. «Свободой до срока» назвали.

– А пса-то съели? – интересуется Коля. – Ничего закуска?

– А как же?! Не татары ведь. Отметили праздник, как все порядочные.

– Говорят, от собачатины – стоит замечательно, – похлопывает Михеича по пояснице Семен. Берет за локоть. – Михеич под утро вырубился, а я отлучился на пару часиков… ты уж, понимаешь ли, не обижайся, старина… На хату к Вальке-многостаночнице слинял. Ее муж в ночную… Сначала все нормально шло, но после третьей торпедной атаки заявляется ее друг-муженек. Гляжу, драться лезет. Ну я ему тут, конечно, с правой поначалу в челюсть, потом левое ухо попортил, а потом и вообще с балкона выбросил. Валька, конечно, кайф ловит, в ладошки хлопает. Ну, пока он там внизу колупался, я ее еще и по-африкански попробовал. Это вот каким Макаром: заводишь свой парусник к ней в лагуну, хватаешь чтоб не штормило ее за уши и крутишь их пока не почернеют. Вот так, мои юнгарики. Бабы ведь люд такой – по одежке встречает, по дядьку провожает. Сегодня тоже звала, муж снова в ночную.

Надувшийся Михеич высвобождает локоть.

– А я зато новенький кик-стартер достал, – он разворачивает сверток, показывая промасленную деталь. – Солдат выручил…

– У тебя ж машины нет. Зачем тебе кик-стартер? – удивляется Коля.

– Отличная деталь. Дефицит, – продолжает Михеич, не слушая Колю. – Ты глянь, как шлицы нанесли. Такая не скоро сотрется… Черные за такую вещь в пять раз переплачивают.

Михеич подступает с деталью к Энычу.

– Как? Нравится?

– ОТБИБИСЬ ты со своей деталью, – говорит Эныч.

– Мальчики, до свидания, – суетится Михеич. Осматривается. – Сема, обожди меня вот тут, возле арочки. Я быстро.

Михеич, поглаживая деталь, скрывается за углом магазина.

– Куда тронем? В «гадюшник»? – спрашивает Коля.

– Там учет уже неделю, – бурчит Эныч.

– Тогда под Паруса, – предлагает Коля.

– Туда не хочу. Коля задумывается.

– Идем к «муравейнику», – решает Эн Энович. – Я чую, там тихо.

Бензоколонка живет своей обычной жизнью. Сочно гудят броневики-«запорожцы», деловито переговариваются «Волги» и «Москвичи», нетерпеливо сигналят работяги-бетономешалки, тонким голосом напоминает о себе богатырь КРАЗ. Узкогрудый водитель рейсового автобуса борется за обладание шлангом-пистолетом с приземистым владельцем старенького самосвала. Воздух напоен испарениями бензина и масел, крепкой руганью. Наполовину высунувшаяся из окошечка огненноволосая «королева бензоколонки» размахивает веснушчатыми руками, в которые выстроившиеся в очередь частники суют блестящие рубли – чтобы заправиться побыстрее, без очереди. Время от времени бензоколоночный шум перекрывается гулом низко пролетающих тяжелых бомбардировщиков.

В пятнадцати метрах от покосившегося здания с надписями «Не курить» и «Огнеопасно» из промасленной щебенки произрастают три бурых куста. Средний украшен изрезанной автопокрышкой. За кустами зеленеет металлическая сетка забора. Сквозь сетку просовываются розовые кончики пальцев. Здесь находится детский садик. У кустов, вдоль решетки, расположились и занимаются привычным делом завсегдатаи «муравейника».

Коля утирает рукавом рот.

– Хорошо, но мало, – говорит он, с завистью поглядывая на распивающую рядом компанию. Компания состоит из трех авиамехаников, лакомящихся наливаемой из десятилитровой канистры тормозной жидкостью.

– Ну, давай еще по стаканчику, и за работу, растуды ее в качель… – сипит заросший до самых глаз баками сутуловатый механик.

– Нельзя больше. На армарт-стойку не хватит, – приподнимает канистру и потряхивает ею чумазый блондин.

– Ни дядька, – сипят баки. – Хватит.

– Воды дольем, – поддерживает сиплого третий, маленький, совсем пьяный.

Коля с трудом отрывает взгляд от переливающейся всеми цветами радуги жидкости. Сглатывает слюну, говорит Эну Эновичу и Гене:

– Я зимой с базы тоже антифриз литрами таскал. Помнишь, я тебя угощал, Эныч?

– Не помню.

– Хорошее здесь место, – переключается на другую тему Коля. – Удобное. И ребенка в детсад забросишь и заправишься. Согласен, Ген?

Гена кивает. Держа руки в карманах, обозревает новую для себя местность.

– Недядьковое местечко. Нарастает рев самолета.

– Крепче стакан держи, – предупреждает товарища механик с баками. – Сейчас звуковой барьер переходить будет.

На мгновение «муравейник» накрывает тень. Распивающие автоматически втягивают головы в плечи. За решеткой, в детском садике, – ожидание. Дети прыгают, машут панамками, совками и лопатками.

– Низко летает, – отмечает Коля. – Чуть обелиск не зацепил. – Коля указывает на гигантскую стелу, выглядывающую из-за бензоколонки. Стелу венчают серп и молот.

– Детишкам – радость, – говорит Гена. – Гляди, какие карапузики, Эныч.

– Да, – соглашается похлопывающий ладонью по заложенному уху Эныч.

– Шустрые спиногрызики, – поддерживает приятелей Коля. Снова косится в сторону тормозной жидкости.

На сетке ограды детского сада висит в жухло-коричневом пиджаке, пьяно раскачивающийся мужичок. Лыконевяжущим почмокивающим языком поучает детишек:

– Ну-ка… вот ты, пострел… Ответь-ка… Кто такая усатая, ык… полосатая… и мяучит…

– Кошка! – живо откликается чей-то голосок.

– Ко-ошь-ка, – передразнивает мужичок. – Не-е-ет, хе-хе-хе… не кошька, – похехекивает он довольно и неожиданно громко, как из пушки, выпаливает. – А дядьков тебе лукошко!..

На секунду весь «муравейник» поворачивает головы, затем опять принимается за свои дела.

– А вот ты, кнопка, ну-ка скажи, – мажет мужичок носом по сетке. – Кто у нас черная… летает и каркает, ык… Ну?..

– Ворона, – звучит картавый девичий голосок.

– Вар-рро-о-она… хар-хар… Пра-авильно. Получи дядьком вареным!

Мужичок широко улыбается, закрывает глаза и застывает на сетке.

– Дяденька, дяденька, – тычет рукояткой лопатки в колено задремавшего «преподавателя» русского языка и литературы мальчик в аккуратно выглаженном костюмчике и очках.

– Че?.. – мыкает не открывая глаз тот.

– Дядек тебе через плечо! – торжественно заявляет мальчик.

– Че-е-е?!. – приоткрывает глаза мужичок.

– Дядек через плечо! – повторяет мальчик.

– …А кончик вам в ухо, – картавя добавляет девочка. – Для проверки слуха!

Веселым хохотом гремит «муравейник». Ребятишки кидают в засеткоячеевшегося учителя словесности лопатки, ведерки, совки.

Поддев ногой перелетевшую через забор детскую лопатку, Эн Энович добродушно замечает:

– Ишь, расшалились ШОПКИ с ручками. Молодцы. Поделом этого БОЛДОБЕЛА протянули.

Забытый всеми мужичок-жухлопиджачник, глухо бьется в развенчанном иступлении о сетку лбом.

У бензоколонки тем временем разгорелось побоище. Побросав автомашины, жаждущие бензина водители рассредоточились по территории заправочной станции; в воздухе мелькают кулаки, гаечные ключи и монтировки. Под надписью «Не курить» пожилой толстяк с кустистыми бровями оседлал худенького обладателя КРАЗа. В кузове самосвала водитель рейсового автобуса отбивается от дружной когорты бетономешалыциков. Рубаха на автобуснике разорвана в клочья, тельняшка на его узкой груди запачкана кровью из разбитого носа. Шофер с телосложением Портоса, хозяин вороной «Волги», защищает своего скакуна от наседающих «гвардейцев» с гаечными ключами. Королева, случайно задетая монтировкой, безжизненно свешивается из окошка своих покоев. Падают на щебенку рубли-луидоры. Подолом платья покрыты золотистые локоны. Упитанный зад королевы, обтянутый бледно-голубыми панталонами, удерживает ее от падения, застряв в окошке. Поблескивающий стеклами очков низенький гражданин с ушами, лежащими на падучих плечах, беспокойно оглядываясь, заправляет свой «Запорожец».

Распивающие с интересом наблюдают за происходящим. Делятся впечатлениями. Коля толкает Эныча, Гену.

– Красиво работают. По-нашему, по-шоферски.

Гена, однако, смотрит в противоположную сторону. Его глаза округлены.

Драка стихает. Участники зализывают раны. Наблюдатели возвращаются к прерванному занятию.

– Коля, привет! И компании тоже.

Перед друзьями возникает Колин знакомый таксист Иван. Иван крепок. Одет он в белую тенниску. На квадратной голове приютилась форменная фуражка. В волосатой руке – наполовину опорожненная четвертинка.

– Здорово, Иван! – приветствует его Коля. – Опять один пьешь?

– Привычка, – Иван вынимает бумажную затычку, делает глоток, вставляет затычку. – Работа такая.

– Володьку-солдата не видел? – спрашивает Коля.

– В Афганистане твой солдат, – шутит Иван.

– Ты все такой же веселый, Ваня. Что у тебя новенького?

– А чего мне грустить? – Иван опять освобождает горлышко чекушки, прикладывается. Коля, вздохнув, отворачивается. Видит на месте авиамехаников новые лица. Смотрит в сторону детской площадки. По ней разбросаны лопатки, совки, мячики и какие-то предметы, напоминающие ночные горшки.

– Уползли спиногрызы-то, – произносит Коля рассеянно. – Закусывать, наверно, отправились.

Гена, глядящий туда же, потирает висок. Говорит хрипловатым голосом:

– Игрушки свои раскидали. Странные они у них какие-то… Иван, делая очередной маленький глоток, направляет глазки за изгородь. Причмокивает.

– Поди иностранные. Балуем мы пацанов. А вырастут – дармоедами станут. В наше время не до игрушек было. Пожрать бы. Трусы по очереди носили. А этих – одеваем, кормим три раза в день.

Иван допивает, кладет пустую посудинку в мешок на худых, сухоньких ножках, ковыляющий мимо приятелей.

– Держи, Лукерья. Знай Ивана-таксиста!

Благодарно покряхтывая, мешок продолжает свой путь. Один из тех, кто заменил механиков, награждает Лукерью бутылкой из-под вина.

– Принимай, мать, бомбу. Мешок оседает. Блеет.

– Полегчало немного, – говорит, умывая вспотевшей ладонью лицо, Гена. – Еще бы не мешало добавить.

Коля подмигивает Эну Эновичу.

– Может, бабу твою раскрутим, Ген? Она такому гостю рада будет. Правда, Эныч?

– Правда.

Коля заправляет выбившуюся из брюк рубашку. Гена в раздумчивости постукивает ногой по чемодану.

– Как же. Дождетесь вы от бабы, – презрительно выпячивает губу Иван. – Бабы вообще не люди. Я их хорошо изучил. С ними вот как настоящие мужики поступают… Едешь после двенадцати ночи и видишь: стоят возле ресторанов, кафе, баров, нюни распустили. Их мужики пригласили, напоили, в ближайшем подъезде отходили и выкинули. Вот теперь стоят эти клярвы и подвезти просят. Тут делай с ними, что хочешь. И так и эдак счетчик оплатят… Вот в прошлом году к нам в город на гастроли Клещенко приезжал. Такая знаменитость! Каждый день по стране гремит в телевизоре. И что же? Садится ко мне в такси. Я – в трансе. Такой простой парень! Шутит. Смеется. Даже звуки подпольные издает, не стесняется. Совсем как обыкновенный человек. Мы на Большой Коммунистической, у Святого Мартына, модную бабцу подобрали. Вот уж он с ней на заднем сиденье позабавился! Я чуть милицейский скворечник не снес – все от зеркала оторваться не мог. Она у него на дядьке, как на флейте играла. Потом возле филармонии он выходит. До свидания, говорит. Я ему: «Пока, Леша!» А девку везу в таксопарк. Пустил ее там по этому музыкальному делопроизводству и собрал потом с ребят по рублю.

– Вот это да! – восклицает Коля. – Живут же люди.

– Мы Клещенко в лагере по праздникам слушали, – говорит Гена. – Хорошо поет, дядек толстозадый… Ф-фу. Жарко!

Гена снимает пиджак, остается в рубашке с короткими рукавами. На руке у него пониже локтя синеет витиеватая татуировка.

– Там наколол? – спрашивает Иван.

– Там, – Гена сворачивает пиджак, кладет на чемодан. – Это что. В лагерях и не тем балуются. Ушки вставляют, спутники.

– Это еще что за звери, – хмыкает Иван. – Кому их вставляют?

– Тому кто захочет, – поясняет Гена. – Оттягивается шкурка на его хозяйстве и зубилом или отверткой прорубают щель, а в эту щель шарики от подшибника загоняют. Получаются ушки. А если усложнить технологию, то можно спутник туда запустить. Он будет, когда нужно, вращаться. От спутника бабы сразу улетают.

– До чего только эти долбаки не додумаются! Молодежь, конечно, – Иван запускает пальцы в нагрудный карман, ищет что-то. – На баб как чумовые лезут, а на БАМ не загонишь… Погодьте маленько, сигарету стрельну. Папиросы в машине оставил…

Иван обращается к соседям.

– Сигарету? – переспрашивает пожилой коренастый мужчина в летней шляпе, добротном шерстяном пиджаке и мятых брюках отличного от пиджака цвета. Грудь мужчины украшена различными юбилейными медалями, покосившейся планкой и несколькими значками. – Держи.

Но сигарету мужчина отдавать не спешит.

– На каком фронте бил немцев? – окидывает Ивана оценивающим взглядом.

– Да я с сорок пятого года рождения, – неуверенно отвечает Иван.

– Ровесник Победы! – мужчина хлопает таксиста по плечу. – В армии был? В каких войсках?

– Не довелось, – Иван тянется за сигаретой.

– Нет, посто-ой! – убирает руку с сигаретой мужчина. – Не служил, говоришь? Так что ж ты за дядек за такой? Что ж ты тогда в жизни видел?

– В самом деле, что ж это за человек?.. Даже в армии не служил… Ты видел таких когда-нибудь?.. Пустой человек… Никчемный… С таким и не выпьешь… И в разведку не пойдешь, – переговариваются собутыльники «медалиста».

Иван растерян. Снимает фуражку, вытирает платком мокрую лысину. Оглядывается в поисках поддержки.

– Ничего, сынок. Вижу, что переживаешь, – ободряет Ивана орденоносец. – Не бойся, твое впереди. Слышал я краем уха, что ты в Афганистан собираешься. Добровольцем. Святое дело… Так что не наседай, Бочаров, на защитника Родины, – обращается он к одному из собутыльников. – Тебя самого из армии по косиловке комиссовали… А я… Я, парень, – возвращается он к Ивану, приближает сигарету, – на пяти войнах жизнь отдавал. Когда финны, японцы, немцы, китайцы, корейцы на нас навалились… Жаль, гражданскую не захватил. Об этом только жалею, – он опять хлопает Ивана по плечу. – Сейчас я, парень, начальником охраны на пивзаводе имени Ильича воюю. Это, считай, шестая моя война. Легко, думаешь, расхитителей к ногтю прижать? Погляди-ка на этих голубчиков, – орденоносец указывает на заворочавшихся компаньонов. – Они у меня в охране работают. Сторожами. Каждый Дядин день пиво таскают. Ящиками. Нажрутся, набалаболятся про высшие материи и спят сутками на посту, душа у них не болит за дело… Для чего, думаешь, воюю? Чтобы мир сохранить. Хорошо, что скоро Олимпиада. Мы, как только добудем олимпийский огонь, начнем жечь им врагов. А врагов у нас, парень, много. Одни враги кругом. Картеры бряцают. Китайцы не угомонятся. Никак мы их не накормим. И так далее, парень.

Орденоносец вставляет изрядно помятую сигарету в рот; прикуривает. Пускает дым в вытянувшееся лицо Ивана. Распаляется:

– Мы чего хотим? Не брать чужого. Больше нам ничего не надо. Но нашего не трожь. А тронешь – убьем. В порошок сотрем… Так я говорю, Бондаренко? Верно, Бочаров?

Бочаров и Бондаренко согласно кивают, достают следующую бутылку. Иван осторожно пятится.

– Нет, парень, ты погоди! Ты чего хотел? Ивана окликает Коля:

– Чего ты там застрял, Ваня? Послушай, тут Генка про лагерь рассказывает.

– А ты, сопляк, молчи! – пресекает Колю орденоносец. – Такие, как ты, Родину за трояк продают.

Он наступает на Колю. Задевает Эныча.

– Ты, парень, не нюхал пороха. А я…

– Головка ты от ДЯДЬКА, – говорит Эныч.

Орденоносец куда-то пропадает. Бочаров и Бондаренко растеряно крутят головами. Потом пожимают плечами и пьют. Гена икает. Иван надевает фуражку и отправляется просить сигарету у другой компании. Коля обращается к икающему Гене:

– Ну что? Решил? Пойдем к твоей бабе?

– К бабе-то? – переспрашивает Гена.

– Ну да. Ты у нее денег попросишь.

– А-а, – говорит Гена. – Ну да. Ик. Денег. Возвращается, дымя сигаретой, Иван.

– Дерьмовый народ пошел. Сигарету не выпросишь. Прямо негры какие-то. Был я в столице в позапрошлом году. Там эти обезьяны по улицам так и шастают. Подошел к одному. Дай, говорю, закурить. Он сосет свою заграничную сигаретину, башкой черномазой вертит. Вроде не понимает. Губища развесил. Так и хочется врезать. А нельзя. А москвичи мне рассказывали, что эти самые негритосы чемоданами отравленную жвачку привозят и ночами по всей Москве разбрасывают. А мы после этого СПИДом болеем. А в гостиницах для них, для негритосов тех же, наши смачные молодые телки проститутками пашут. Они под видом ДНД туда идут. Обезьяны с ними валютой расплачиваются, а у телок ее администрация забирает. Вот так-то.