Текст книги "Эныч"

Автор книги: Евгений Комарницкий

Соавторы: Георгий Шепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

6

Управление генерала Плухова. Наполнив коньяком рюмки, генерал снимает с подноса фарфоровую тарелку с нарезанными лимонами и вазочку с трюфелями.

– Лимоны калифорнийские. Сахаром посыпать? – он опускается в кресло. – За что будем пить?

– За работу, Сергеич. За что же еще? – сидящий напротив генерала пожилой суховатый мужчина поднимает рюмку.

– За нее, Юрий Дмитриевич. За нелегкую, – соглашается Плухов. Пьют.

– Говоришь, калифорнийские? – усмехается Юрий Дмитриевич, посасывая желтый кружочек. – Думаешь, американцы в твоем городе шалят?

– Они, Юрий Дмитриевич, – Плухов разворачивает конфету. – Печенкой чувствую.

Отложив кожуру на блюдце, Юрий Дмитриевич поглаживает циферблат своих золотых часов.

– Нет, Сергеич, нет. Откалывать подобные номера нашим американским друзьям нет резона. Не до того им сейчас. Во-первых, в предвыборную кампанию они с головой ушли. Во-вторых, и другие проблемы их одолевают… С Ираном по уши завязли. Над африканскими ребусами попотеть приходится. Никарагуа. Сальвадор. Проблему кубинских беженцев мы им организовали. Ну, а ко всему прочему, они трясутся за торговые отношения.

Плухов жует трюфель, слушает.

– Так что твоя догадка сомнительна. Это не янки, – заключает Юрий Дмитриевич.

– Кто же? Китайцы? Юрий Дмитриевич улыбается.

– Ну, ты даешь, Сергеич! Они до сих пор нашей послевоенной техникой пользуются! Им до такого прогресса пятьсот лет на волах тащиться!

– Так кто же? Юрий Дмитриевич, не томи. Юрий Дмитриевич прищуривает глаз.

– Израиль!

Рука Плухова, протянутая к бутылке коньяка, зависает.

– У них сейчас треть населения – выходцы из России, – поясняет Юрий Дмитриевич. – Сам премьер-министр и половина его кабинета в разное время жили в Советском Союзе. Уж кто-кто, а они наши уязвимые места знают. И разведка их, как тебе известно, работает на достаточно высоком уровне.

– Не ожида-ал, – признается Плухов. – А мы еще народ к ним отпускаем!

Юрий Дмитриевич снова улыбается.

– Это особая статья. Пшеничку-то с Запада мы за что получаем? Да и не только в пшеничке дело. Много нюансов. Политика!

– Ох уж эта политика, – Плухов наполняет рюмку Юрия Дмитриевича. – Черт ногу сломит!

– Объем работы большой, говорить не приходится, – Юрий Дмитриевич берет рюмку. – Поэтому, я у тебя надолго и не задерживаюсь. Сегодня же – дальше. Не один твой город на мне висит.

Юрий Дмитриевич неторопливо пьет.

– А ведь на внешнем фронте в данный момент все складывается так, как мы и планировали…

Он смолкает, задумываясь. Через минуту спрашивает:

– Ну, а что у тебя со Степанчуком?

– Снюхался с первым секретарем обкома Борисовым. Да ты же знаешь.

– Знаю. Ну и какие ты принимаешь меры? Когда этот сукин сын пакостничать прекратит?

– Юрий Дмитриевич! Не могу же я его как дезертира пристрелить! Или как изменника… Воюю с ним день и ночь!

– Хорошо, Сергеич, – Юрий Дмитриевич приглаживает серебристые виски. – Я о нем с Антроповым поговорю. Лично. Что-нибудь придумаем. Нам такие двоеженцы в комитете не дужны.

– Спасибо, Дмитриевич.

– Потом будешь благодарить. Когда твоего гуся яблоками набьем. А пока расскажи, как ведешь работу со слухами.

– Как положено. Распространяем и в городе и по области. Согласно списку.

– Фотографий хватает?

– У каждого шофера на лобовом стекле по одной, а то и по две. Но дополнительная партия не помешает. Осталось еще кое-какие глухие деревни по области охватить.

– Хорошо.

– Мы еще, Юрий Дмитриевич, по собственному почину наладили выпуск календариков с его портретом. Распространяем в поездах, на вокзале, в общественных туалетах.

– Хорошо.

– Юрий Дмитриевич! – Плухов приподнимается с кресла. – Может быть, все-таки рюмки побольше достать?

Юрий Дмитриевич останавливает генерала.

– Не гони, Сергеич. Вечером наверстаем. А теперь ответь-ка ты мне лучше, почему Дельцина не уберегли.

Плухов встает. Разводит руками.

– Не наша вина, Юрий Дмитриевич. Я уже рассказывал. Его сначала загипнотизировали, потом из города вывезли, задушили и в мешок спрятали. Таксист, принимавший участие в ликвидации капитана, скрылся. Ищем.

– Я тебя спрашиваю не о том, как его убрали, а о том, почему вы не уберегли моего лучшего работника?

Плухов садится. Молчит.

– Вот то-то и оно, – говорит Юрий Дмитриевич. – Есть над чем подумать… Ну, значит так. Я через три дня обратно буду лететь. Тогда и заберу с собой в Москву твоего супермена Энова, пока его наш дружок Молекула не перехватил… Да, вырос мужик, ничего не скажешь, – пощипывает он ухо. – Был у нас на побегушках, а теперь – величина-а-а… Ну, значит, ты меня понял, поэнергичнее эти три дня поработай с Эновым, а мы продолжим. Особых мер воздействия прошу не применять. Материал передашь мне в целости. Наслышан я о вашей «кричалкс»… Понаблюдай за городом. Установленных сообщников пока не бери. Энова и Кувякина советую посадить в одну камеру. Послушаешь, о чем говорят. Ну и так далее. Сам знаешь. Мультфильм сейчас же отправь в Москву. В ЦэКа уже и об этом известно. Интересуются. Киномеханика можно в «кричалку». Только не убивать. Жаль, что сгорел пожарный. В общем, поподробнее поговорим на днях. Думаю, тебе будет о чем доложить… Ландсгер-биса и Джугашхурдию от тебя забираю, а то и этих угробишь… А Дельцина… Ладно, Дельцина, пожалуй, спишем на счет Степанчука.

– Спасибо, Дмитриевич. Большое.

– Как общественное мнение в городе? Какова его реакция на чудеса?

– Все в порядке, Дмитриевич, не беспокойся. По области я поднял на ноги все воинские части. Город в кольце двух танковых бригад. Солдат расселяем по школам. Это на всякий случай. Патроны им выданы боевые.

– Молодец, Плухов. По-боевому решил вопрос.

– Борисов поначалу ерепенился, но в результате все утряслось…

– Ну, что же, – Юрий Дмитриевич смотрит на часы. – Хорошо. Как там твои обещанные пельмени? Не стынут?

…– А когда я была в Италии, Юрий Дмитриевич, кормили нас исключительно плохо. Одними пиццими под разным соусом. Только от одного их вида дурно делалось. И еще жара постоянная! Мне кажется, там, в Америке, мое здоровье и подорвалось. А Лас-Вегас их хваленое – обыкновенная дыра. Одни помойки. В Анжелесе, правда, более-менее ничего. Водички много, пляжей. В Чикаго или Бостоне – приличные магазины, но пыль, суета… че-ерные… Приехала я, в общем, домой совершенно разбитая, тяжело больная…

– Поезжайте в Швейцарию, Галя, – советует Юрий Дмитриевич. – Горы, чистый воздух, тишина, что еще надо… – отодвинув тарелку, вытирает уголки рта. – Знатные пельмени. Молодец, хозяйка. Сыт.

– Я их, правда, не совсем сама готовила, – на щеках супруги Плухова играет румянец. – Маруся, наша прислуга, мне помогала… Может быть, еще тарелочку скушаете?

– Тарелочку скушать? – улыбается Юрий Дмитриевич. – Разве что ради вас, Галя.

– Мару-уся! – зовет Галя. – Мару-уся, где ты?! Плухов откупоривает новую бутылку «Смирновской».

– Теперь за что выпьем? – спрашивает он.

– Выпьем за Юрия Дмитриевича! – предлагает Галя. Поправляет волосы. Поднимает свой бокал с шампанским. – Юрий Дмитриевич! За ваше здоровье! Вы так похудели, осунулись. Совсем, наверно, там, в Москве, не отдыхаете…

Юрий Дмитриевич с благодарным видом кивает. Осушает емкость.

– Вы берите огурчики. Вот грибочки соленые. Сама солила. Буженинку почему не кушаете, Юрий Дмитриевич? Свеженькая. Обижаете. И до икорки не дотронулись, ни до черной, ни до красной.

– Спасибо, Галина. А вот по поводу икорки черной я вам из Норвегии привез пикантный анекдот.

Юрий Дмитриевич рассказывает анекдот. Галя смеется. Подносит руку к глазам. Отклоняется всем телом. Трясется ее пышная грудь. Плухов поперхивается. Его душит кашель. Лицо багровеет. Юрий Дмитриевич ударяет генерала кулаком меж лопаток. Из Плухова вылетает кусок плохо пережеванной буженины.

– Ой, не могу! – Галя обхватывает обеими руками колышущийся живот. – Ой, уморили, Юрий Дмитриевич!

Она подносит к лицу салфетку. Плечи продолжают вздрагивать.

– Ну, ты и глотаешь! Как будто украл! – шутит Юрий Дмитриевич. – Хотите еще анекдот, Галя?

Галя отнимает салфетку от лица. По щекам ее текут слезы, губы искривлены.

– Что с вами? – удивляется Юрий Дмитриевич.

– Не обращайте внимания, – Галя рыдает.

Юрий Дмитриевич из сифона набирает в стакан воды, подносит к Галиным губам.

– Ах, не надо. Мне это не поможет, – Галя пухлой рукой отстраняет стакан. – Все гораздо серьезнее!

– Опять! – цедит сквозь зубы Плухов.

– Все врачи у меня побывали. Часами осматривали. Чего только не прописывали, чего только не делали со мной, и толку никакого. Моя болезнь неизлечимая, и все это знают, и не признается никто. Боятся правду говорить.

– Перестань, Галя, – просит Плухов устало. – Ты совершенно здорова.

– Я всегда знала, что ты моей смерти хочешь! Специально делаешь вид, что ничего не замечаешь! Ты заодно с врачами!..

– Оставь, Галя. Хватит. – Плухов обхватывает голову руками. Юрий Дмитриевич пытается успокоить его жену:

– Поверьте моему слову, Галина Григорьевна. Вы до ста лет проживете!

– И вы не хотите меня понять!

Галя роняет салфетку, встает и удаляется из столовой. В дверях оборачивается.

– Пейте свою водку! Алкоголики!

– Пойдем в кабинет, Дмитрич, – Плухов вздыхает. – Ну их, этих баб… Они как нарочно. Когда работа навалится и нервы все на пределе, начинают сцены закатывать! Правильно ты сделал, что не женился!

…На рабочем столе, между телефоном и бюстиком, стоит початая бутыль самогона. У Плухова и Юрия Дмитриевича по граненому стакану в руке. В другой руке Плухов держит редиску, а Юрий Дмитриевич – зеленый лук. На лицах у обоих выражение довольства.

– Угодил, Сергеич, молодец. В самую точку попал. Как же ты догадался?

– Она у меня давно припасена. Все ждал, когда мы с тобой вот так… По-простому, по-домашнему, вдвоем посидим. Давно нам такой случай не представлялся. Я здесь заправляю, ты, как говорится, в столице… Что там, кстати, нового наверху, у Динозавров, Дмитрич?

– Все, Сергеич, по-прежнему. Партия склеротиков воюет с партией реаниматорщиков.

– А наша позиция какая?

– Ну, мы-то что? Наша лотерея беспроигрышная. Наблюдаем.

– Давай тогда, Дмитрич, за эту нашу позицию и выпьем. Плухов тянет руку со стаканом к Юрию Дмитриевичу, чокается.

– А почему с диссидентами такая возня? – спрашивает он через полминуты, похрустывая редиской. – Что мы с ними нянчимся?

– Много нюансов, Сергеич. Квебекская встреча на носу. Торговля опять же. Ты думаешь, компьютеры для наших управлений с неба падают? Нет, Сергеич, не с неба. За то, что эти субчики на свободе погуливают, Запад нам их и поставляет. Да и что эти диссиденты могут сделать? Мы за каждым их шагом следим с помощью тех же самых компьютеров. А кое-какие направления в так называемом демократическом движении нас даже устраивают.

– А те, которых туда выпустили? Они – не опасны?

– Что ты, Сергеич! Среди них и фигуры-то нет ни одной приличной. Есть один генерал, да войско у него мышиное. Грызутся постоянно между собой, больше нет у них дела… Наливай, Сергеич, наливай.

Плухов и Юрий Дмитриевич выпивают.

– Политическая эмиграция нас мало волнует, – Юрий Дмитриевич передергивается от выпитого. – Хор-рошая штука… Другое дело немцы, которых мы в Казахстан засадили. Если разрешить им выехать в ФРГ, то вся наша целина в два счета развалится… Да что мы все с тобой о делах, да о делах. Расскажу-ка я тебе пару забавных случаев. В Иране, например… ха-ха-ха!., наши люди последние тридцать лет внедрялись в основном под одну крышу – наркомания и проституция. А как пришел к власти козел в чалме со своей исламской революцией, так всех этих агентов по шею в землю закопал и камнями забил. Как тебе такой поворот?

– Забавно! – соглашается Плухов, смеется. – Слушай, Дмитрич, маловато мы с тобой захватили закуски. Я, пожалуй, пойду в холодильнике пороюсь. Поищу буженинку, осетринки захвачу, ананас. Может быть, от арбуза не откажешься?

– Тащи, Сергеич. Не откажусь.

Генерал выходит из кабинета. Юрий Дмитриевич встает, подходит к книжным полкам. Напевает:

– Артиллеристы! Иосиф дал приказ…

Разглядывает корешки книг. Переходит к висящей в углу картине.

– Старый знакомый, – Юрий Дмитриевич качает головой. – Перехватил у меня Петух в Будапеште этого Брейгеля… Скотина… Ничего. Я у него из-под носа парочку Дега оттяпал и Пикассо…

Входит Плухов, сваливает принесенную снедь на стол.

– Любуешься, Дмитрич?

– Да. Старое вспоминаю. Давай-ка, Петр, выпьем за боевую нашу молодость.

– За нее грех не выпить. Прошу к столу.

Плухов наполняет стаканы доверху. Ребром ладони разбивает арбуз. Разлетаются по комнате семечки, по столу течет сок.

– За славные наши дела! – говорит Юрий Дмитриевич. Пьет.

– А помнишь?.. – Плухов утирает рот тыльной стороной кисти. – Мальчишкой помнишь себя?

– Помню, Петя.

– А меня помнишь мальчишкой? Помнишь нашу деревню?

– Помню.

– А помнишь, я тебе в ночном последнюю картофелину отдал?

– Отлично помню. Она наполовину гнилой оказалась.

– Ну, Юрка, не ври! Ты ее, горячую, за обе щеки уплетал. Аж слезы лились. А ведь папаня твой, секретарь сельсовета, за баней не один центнер зерна захоронил. Вы молодцы: голодали вместе со всей деревней, пухли, а когда все вымерли, вот тут-то запас и пригодился.

– Было дело… А помнишь, Петя, сторожа в колхозном саду?

– Пирань-Матвея! Как не помнить этого горбуна! Девяносто лет было старику, а по саду скакал, как заяц.

– Крепко он тебе, Петя, в одно место картечью засадил. Но и ты с ним здорово рассчитался: поломанный обрез подбросил, под хорошенькую статью подвел. А когда старикашку на телеге в район везли, он и загнулся при попытке к бегству. Кто бы мог тогда подумать, что это твоим первым делом станет!

– Потом мы с тобой подросли, комсомол направил нас на рабфак, – вспоминает Плухов. – Мы там сразу же себя проявили, и взяли нас в училище НКВД.

– Да, вместе мы с тобой в науки вгрызались, – подтверждает Юрий Дмитриевич. – Частенько ты на моих подсказках вылезал. Но физически грамотный был.

– А разлучила нас война, – продолжает Плухов. – Разбросала… И повстречались мы, Юрбан, уже в госпитале. В сорок четвертом. Помнишь?

– Помню, Петух. А как же! – Юрий Дмитриевич улыбается. – Вхожу я в палату, гляжу: задница знакомая из-под одеяла торчит. До-олго ты тогда на животе провалялся. Как тебя только твоя Галина рассмотрела? Ума не приложу.

Плухов и Юрий Дмитриевич замолкают. Окунаются в розовый мир воспоминаний. В их глазах умиротворенность. Слышно, как падают со стола на паркетный пол капли арбузного сока.

– А помнишь?!.. – хлопает по коленке Плухов. – Главврача в госпитале помнишь? В пенсне ходил. Бородку козлиную, как у Троцкого Бронштейна, носил. Интеллигентного из себя корчил. Он тебя хотел раньше времени выписать. А ты вовремя услышал его разговор с раненым летчиком о новых типах самолетов и сообразил, что оба они хотят перелететь через линию фронта и сдаться врагу!

– Приятно… Приятно, Петя, молодость вспомнить.

– А помнишь Австрию? – Плухов хлопает по обеим коленкам. – Помнишь, власовца вешали на осине? Мы тогда фотографировались под ним с ребятами. Помнишь, как ты схохмил? Папиросу свою в рот ему вставил. Замечательный вышел снимок!.. Давай-ка, Юрбан, альбом полистаем! Много там для нас памятного!

Юрий Дмитриевич, вздохнув, пальцем постукивает по часам.

– Рад бы, Петя, но закругляться пора. Надо лететь. Дела. Вот, часы забываться не дают. Не простые часы-то, именные. Виктор Вильямович недавно передал.

– За что, Юрбан?

– Как-нибудь потом расскажу, – Юрий Дмитриевич встает, похлопывает Плухова по плечу. – Это длинная история.

– А посошок на дорожку, Дмитрич?

– Стареем… Стареем, – улыбается Юрий Дмитриевич. – Как же без посошка?

…Генерал Плухов открывает дверь в спальную комнату. С грохотом падает приставленный к двери стул. Генерал входит. Поднимает стул. Шепотом спрашивает:

– Галя, ты спишь?

Жена тяжело переворачивается на другой бок – спиной к Плухову. Не отвечает. Выглядывает из-под одеяла голубоватая от света ночника Галина нога. Генерал раздевается, кладет одежду на стул. Идет, ступая босыми ногами по ковру, к кровати и ложится рядом с женой. Галя отодвигается.

– Галя, ну кончай дуться.

Жена молчит. Плухов вздыхает. Почесывает грудь, живот. Пододвигается ближе к Гале, смотрит на ее голую ногу.

– Постарайся меня понять. Ведь это так естественно. К нам гость приехал. Непростой гость. Друг нашего дома… Я не прав, конечно. Но ты должна понимать. Работа такая. Собачья должность… Возможно, я был к тебе невнимателен. Недостаточно чуток. Но я действительно очень устал.

Генерал кладет ладонь на Галино бедро. Жена отмахивается локтем. Сбрасывает с себя руку Плухова.

– Устал, так спи. И мне не мешай.

Минуту генерал лежит без движения. Потом берется рукой за поднявшийся предмет. Думает.

– Галя, я понимаю твое беспокойство. Похоже, ты и впрямь не совсем здорова. Все сделаю, что смогу. Завтра же лучших специалистов выпишу из Москвы. Светил нетрадиционной медицины. Прямо с утра. А хочешь – в Швейцарию поезжай. Там одно Женевское озеро чего стоит.

Галя неопределенно шевелит ногой.

– Не нужны мне твои подачки.

Генерал спускается ниже под одеяло. Его голова сползает с подушки. Он сгибает ноги в коленях.

– А помнишь, как мы с тобой познакомились? Наши первые поцелуи в ординаторской… Ты у меня такой шалуньей была. И сейчас ты шалунья. Я тебя, конечно, никогда не ценил. Твою ласку. Тепло. Нежность. Я только теперь начинаю по-настоящему осознавать, как ты мне нужна. Ты для меня сейчас единственный человек. Самый близкий. Хочешь, Галя, тебе мои люди из Каирского музея украшения Клеопатры достанут.

– Ты мне лучше афганскую дубленку достань, – говорит жена. Слегка разворачивается. – Я в шубке мерзну.

– Достану, Галчонок. Я уже думал об этом. Обязательно достану.

– Ты все обещаешь-обещаешь, – Галя ложится на спину. – Я уверена: будь у Юрия Дмитриевича жена, она бы давно носила дубленку.

– О чем ты говоришь, дорогая? – генерал стягивает с жены одеяло. Задирает Галину ночную рубашку и становится между ее ног на коленки. – Причем здесь Юрий Дмитриевич?

Генерал вводит предмет. Его ноги подрагивают.

– Ой, – говорит Галя. – Изольда пришла! Галя отодвигается от генерала, прикрывается рукой. Плухов оборачивается. Видит в ногах свернувшуюся клубком собаку.

– Фу! – говорит он, спихивая Изольду с кровати. – Пошла отсюда!

Изольда опять запрыгивает на постель. Генерал бьет ее пятко по голове. Собака визжит. Забивается под кровать. Генерал намеревается вернуться в прежнее положение, но ночная рубашка уже обтягивает Галины бедра. Плухов пробует снова ее задрать. Жена мешает.

– Не хочу, – говорит она. – Ты меня обманешь. Сначала дубленку достань, а потом будем разговаривать.

Звонит телефон.

– Сними трубку, – командует Галя. Генерал, держась одной рукой за предмет, подносит другой телефонную трубку к уху.

– Да… Это ты, Наташа? С ума сошла! Хоть ты и дочь нам, но звонить в три часа ночи – это уже слишком!.. Что? Не тараторь. Говори спокойней… Понятно. Позвони завтра утром… Что?.. Да! Да! Хорошо. Позвони утром. Спокойной ночи.

Генерал бросает трубку на аппарат. С досадой обнаруживает, что в сжимавшей предмет руке ничего нет. Ложится и накрывается одеялом.

– Что случилось с Наташей? Почему ты с ней так грубо разговаривал? – спрашивает жена.

– А-а! Вечная история! С новым ее хахалем какие-то неприятности. Пока не знаю какие… И когда это прекратится! Первый ее кандидат в женихи, художник, в казино для партийных ш творческих работников драку затеял. Букмекерской загребалкой распорядителю глаз выбил. Выручил я его. Второй ее ухажер, церковный служка, тайком из часовенки по шинам маршрутных автобусов стрелял из духового ружья. Третий, дирижер из военного оркестра… Альбертом, кажется, звали… как не в настроении, выходил белым днем на улицу и просто бил морды прохожим. Предпоследний, Владимир…. хм… Вольфович – придурок-полу-| турок, на вечном огне с компанией на день рождения Муссоли шашлыки жарил… Будем надеяться, с этим балбесом у нее что-то получится. С Огаревым шестой раз придется завтра разговаривать!

– Ты все-таки отец, Петро. Должен о ребенке заботиться.

Генерал встает, надевает халат. Идет в кабинет допивать самогон. В дверях гостиной обнаруживает Изольду. Хватает ее и швыряет в стоящий посредине комнаты рояль.

– Говорить с вами буду откровенно, Пархоменко, – майор Степанчук изучает меню. – Вы, очевидно, приятно удивлены, что наша беседа протекает на сей раз не в камере и даже не в моем кабинете. Оглядитесь, Пархоменко: столики, скатерти, салфетки, официантки… – не отрывая взгляда от меню, Степанчук указывает пальцем в иллюминатор – Море. Чайки. Как в Сочи. Красиво, Пархоменко, не правда ли?.. Один из лучших ресторанов. Поплавок «Прибой»… А дышится как! А? Нет?

– Дышится так себе, Эдуард Иванович, – собеседник майора вертит в руках спичечный коробок, достает спичку, рассматривает ее блеклыми водянистыми глазами, трет ею свои редкие светлые волосы и начинает ковырять в правом ухе. – И море, я бы отметил, ненатуральное. А этих ворон вы называете чайками? Спасибо, в общем-то, и на этом. Ясное дело, в камере хуже.

– Недолго осталось. – Степанчук обнажает зубы. – Еще один раз поможете нам, и будете на свободе. Прокуратура пойдет навстречу. Сможете снова забавляться со своими собачками. Вы, я так понимаю, с ними ужинаете в заведениях не чета этому… Вот что, мой вам совет: впредь будьте умнее, Пархоменко, приводите животных домой. В сквере нельзя. Сотни глаз.

– Учту, Эдуард Иванович.

– А все-таки, мне непонятно, – бульдожья челюсть Степанчука подается вперед, – какое вы в этом находите удовольствие. Столько симпатичных женщин вокруг, присмотритесь… Да и сами вы вроде бы не урод, не какой-нибудь Педичка Цитрусов. Нет, не понимаю я ваших наклонностей.

Пархоменко ухмыляется. Берет оставленное Степанчуком меню, листает.

– А вы попробуйте. Поймете.

– Но-но, Пархоменко. Что-то вас не туда заносит. Я таких шуточек не люблю, – Степанчук постукивает по столу вилкой.

– Эдуард Иванович, извините. А что вы собираетесь заказать?

– Эскалопы и сухое вино, – сухо отвечает майор. – Вас это устраивает?

Пархоменко кривит рот. Степанчук ищет взглядом официантку. Не находит, ворчит:

– Куда это наша Таиса Афинская подевалась? Как сквозь землю провалилась. Никогда не дождешься этих вертихвосток.

– Вот именно. А вы говорите: женщины. Женщины – сплошной вакуум. Другое дело наши четвероногие друзья.

– Хватит. Переключитесь. Мороженое будете? У Пархоменко ломается спичка.

– Эдуард Иванович, я не мальчик. Прошу вас, не заказывайте сухого вина. Не надо мороженого. Мы же с вами русские люди!

– Нет, – Степанчук качает головой, – водку вам пить сегодня нельзя. Через два часа мы едем в управление, и вы стразу приступаете к делу.

– Хотя бы сто грамм… А вот и ваша Таисия. Заказывайте скорее, пока ее та парочка не перехватила. Вон, видите, бугай своей тыковкой натрясывает.

За столиком у дверей сидит Евсюков. Он в темно-синем костюме, под подбородком у лейтенанта – атласная, в горошек, бабочка. Рядом с ним, поглядывая в зеркальце, пудрит нос девушка спортивного типа.

Официантка, извлекая из кармана мятого передника блокнот, приближается к Степанчуку и Пархоменко.

– Выбрали?

– Да, – говорит Степанчук. – Пожалуйста. Две порции эскалопа. Бутылку сухого вина. Мороженое.

– И все? – официантка поджимает губы.

– Все.

– Сухого нет. Берите водку, – заявляет официантка.

– Надо брать, – водянистые глаза Пархоменко голубеют. – то без обеда останемся, Эдуард Иванович.

Степанчук глядит на официантку, в меню, на Пархоменко.

– Ну, ладно. Несите водку. Маслины есть?

– Пишу рыбный салат, – говорит Таисия и отходит к столик Евсюкова. Оттуда слышится:

– Бутылку фруктового напитка и пирожные. Официантка фыркает и покидает зал. Пархоменко потирает руки.

– Водочка – это другое дело. Только бы она ее поменып водой разбавила.

– Рано радуетесь, – предупреждает Степанчук. – Придется вас по прибытии в управление основательно прочистить… Ну, к делу. Запоминайте все, что я вам скажу.

Майор пристально смотрит в лицо своего собеседника.

– Вся ваша предыдущая работа, Пархоменко, не идет ни в какое сравнение с тем, что вас ожидает. Раньше вам попадались] преступники различного плана, но все они были люди наши, СЯ ветские… ну, пусть заблуждающиеся, запутавшиеся, обманутые, но все же не отпетые мерзавцы. Теперь готовьтесь к встрече с настоящими матерыми зверями.

Пархоменко берет новую спичку, проводит ею по волосам, принимается ковырять в левом ухе. Предполагает:

– Агенты иностранной разведки? Профессионалы?

– Вы на удивление проницательны… Ну, бояться вам ничего не надо, просто следует быть предельно внимательным и осмотрительным… Перестаньте ковырять в ухе… Предупреждаю: любая фальш повлечет за собой провал, так что не выдумывайте и не несите всякую чушь. Побольше правды. Побольше говорите о себе, только забудьте о своей настоящей статье. Статью я вам предлагаю взять шестьдесят четвертую. Вы – жертва несправедливости, оговора, сомкнувшихся в цепь случайностей, но тюрьма сделала из вас настоящего борца, человека идеи. На этом и стойте – такой вариант легенды поможет вам в процессе налаживания контакта. Времени для работы у нас катастрофически мало – два дня…

Перед Степанчуком появляется салатник с нарядной резной луковицей, придавившей ко дну худенький винегрет. Рядом с салатником возникает тарелка, в которой картофель победил мясо. То же самое оказывается перед Пархоменко. Зато центр стола – во власти полного по самую макушку граненого графина. Пархоменко гладит руку Таисии.

– Спасибо, ластуля. Сервис на все сто. Официантка, поигрывая бедрами, удаляется.

Прижав к груди руки и не отрывая взгляд от графина, Пархоменко читает молитву:

– Дядя наш. Иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да прибудет Царствие Твое, да…

– Хватит валять дурака и слушайте дальше, – разлив водку по рюмкам, ставит графин рядом со своей тарелкой Степанчук. – Подопечных у вас будет двое. Работают они под простых советских людей. Сыграйте на том, что вы из рабочей семьи. Вспомните волнения в нашем городе. Побольше и поизобретательней ругайте порядки, строй, органы, правительство, восхищайтесь западным образом жизни. Вообще, покажите себя человеком умным. Раскройте саму сущность нашей государственной системы, ее гнилую природу. Следите за лексикой. Не нужно витиеватостей, используйте поменьше сложных предложений. Обязательно расскажите о том периоде, когда вы работали санитаром в психиатрической клинике. Остальное – по ходу дела, на ваше усмотрение. В камере, как всегда, будут установлены микрофоны. Вернее, уже установлены. Организовано круглосуточное дежурство у динамиков. За стеной, на случай непредвиденного поворота событий, – ваши телохранители. Если понадобитесь нам для дачи дополнительных инструкций, – заберем вас из камеры. Якобы на допрос… Что непонятно? Какие вопросы?

– Девушка! Сколько можно? – негодует за столиком у дверей Евсюков. – Где наш заказ?

– А ты не хулигань! – охотно откликается официантка. – Что раскричался, руками размахался?!

– Вопросов нет, – говорит Пархоменко, пьет.

– Подумаешь, грозный какой! – продолжает Таисия. – Дома командуй! Мама тебе на кино, наверно, деньги дала, а ты с утра-пораныпе по ресторанам с девками шляешься! Такой большой, а без гармошки. Комсомолец поди! Или пионер?

Пархоменко поворачивает голову, шутит:

– Да плюнь ты этому акселерату за воротник, ластуля.

– Перестаньте. Быстро же вы опьянели, – говорит майор. Покрывшийся пятнами Евсюков сжимает кулаки.

– Дайте жалобную книгу! Я вам сейчас покажу! Комсомолец! Кино! Лимонад! Мама! Вы у меня попляшете под гармошку!

Степанчук отодвигает салат и принимается за эскалоп. «Ну и баран! – думает он. – Действительно без гармошки».

– Повторим? – предлагает Пархоменко. Степанчук берет графин. «Капита-ально тебя прочистим, кот собачий».

– Вы когда-нибудь перестанете ковырять в ухе?

– Это у меня нервное, Эдуард Иванович. С армии. Подарок Гречко.

Бьют куранты. Первый секретарь обкома Борисов – высокий, ладно скроенный мужчина – открывает массивную дверь, ступает на красную ковровую дорожку. Чуть выставив кожаную папку, спрашивает с нотками уважения в бархатном голосе:

– Можно, Михаил Андреевич?

Сухощавый старик, сидящий за небольшим столом, поднимает глаза. Кашляет, тряся седой челкой.

– Проходите, – говорит он, прокашлявшись. – Садитесь на стул.

Борисов подходит ближе к столу. Садится, кладет папку на колени. Поправляет депутатский значок на лацкане пиджака. Старик опять принимается кашлять. Его восковое лицо покрывает испарина. Старик достает платок. Борисов вежливо отводит глаза. Глядит в окно на золоченые купола.

– У нас мало времени, – предупреждает хозяин кабинета. – Я имею в виду, что вам следует поторопиться. Говорите.

Борисов учтиво кивает, открывает рот. Гремит телефон. Старик сурово смотрит на Борисова. Берет трубку.

– Сурков вас слушает. Куда вы звоните? Мой номер два. Говорите.

Борисов теребит лежащую на коленях папку, разглядывает нависающий над Сурковым портрет. Ждет окончания телефонного разговора.

– Кто вам сказал, что с этим вопросом надо обращаться ко мне? Звоните по номеру три. Именно так. Но сначала вы мне ответите на заданный мной вопрос. О чем я вас спрашивал? – Сурков кладет трубку, идет к расположенному в углу комнаты холодильнику, возится с дверцей. – Кто мне ответит, почему не работает ключ?

Повозившись с минуту, Сурков возвращается за стол. Похрустывая костлявыми пальцами, напоминает Борисову:

– Покороче. Времени практически не осталось. Я помню, откуда вы, кто вы. Рассказывайте. Что у вас там творится? Почему вы в Москве?

Борисов открывает папку. Начинает:

– В нашем городе беспорядки, Михаил Адреевич. Вот уже третий день. А комитет с нами в прятки играет.

– Не время сейчас в пятнашки играть, – Сурков кашляет.

– Извините, в прятки, Михаил Андреевич, – Борисов незаметно стирает слюну со щеки.

– Тем более, – Сурков вытирает испарину. – Ведь наша задача состоит прежде всего в том, чтобы добиваться более глубокого и всеетроннего понимания самыми широкими массами актуальных вопросов теории и политики партии.

Сурков заходится кашлем. Корябает пальцами стол. Борисов тихонько вздыхает.

– Разногласия начались давно, Михаил Андреевич. Когда в последний раз усмиряли рабочих из числа несознательных элементов, я предлагал временно повысить заработную плату. Хотя бы на два месяца. А товарищ Плухов предпринял иные шаги, в результате которых было много жертв среди мирного населения. Благодаря усилиям наших партийных и профсоюзных организаций жизнь быстро вошла в нормальную колею, и до последнего момента никаких эксцессов не происходило. Но то, что творится в последние дни… В крайне серьезной ситуации, сложившейся в городе, товарищ Плухов явно не откровенен с руководящими партийными органами области. Единственный источник информации, позволяющий нам судить о направлении шагов, осуществляемых комитетом, – это майор Степанчук. Настоящий коммунист, глубоко сознающий свою ответственность перед партией и правительством…