Текст книги "Эныч"

Автор книги: Евгений Комарницкий

Соавторы: Георгий Шепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

13

Коля и Волохонский играют в карты. Лицо старшего лейтенанта сосредоточено, тело покачивается. Иногда Волохонский, вытягиваясь, украдкой пытается сверху, сбоку или снизу заглянуть в карты соперника. Коля пресекает эти попытки, прижимая свои карты к груди и свободными лапами отталкивает голову солитера.

– Кончай подглядывать, дядя Лука! Достал! Вот если сейчас победишь, то считаться это не будет.

– Я не найошно, – Волохонский, возвращая тело в прежнее положение, печально вздыхает. – Тут, Коля, ничего нельзя сделать. Так устьеен мой ойганизм. Такая уж у меня конституция. Вот тебя, Коля, пъиеда щедъе наделила язличными удобными пьиспособлениями. Я же гол, как сокол…

– Заливай-заливай, – говорит Коля. – Видел я вчера у магазина, какой у тебя пухленький портмоне… Ты чего мою даму восьмеркой бьешь?

– Она же козыйная, Коля.

– С чего это козырная? Козыри буби, а восьмерка твоя червовая.

– Ко-оля, но ведь козыйи у нас были чейви.

– Мало ли, что когда было! Были черви, а теперь вот буби. Ты глаза-то разуй, дядек длинновяленный! Совсем без очков ослеп? Ну, хорошо. Если хочешь, пусть козыри будут пики.

– Нет! Козыи чейви! – заявляет солитер, возмущенно покачиваясь. – В кайты побеждать надо честно. А ты пьейдоха и шулей. Ты подменил козый!

– Ну и играй тогда сам со своими червями, – бросив карты, Коля вылезает из-за стола и подходит к Эну Эновичу и Сидору.

– Жизнь прожить – не поле перейти, – говорит Сидор Энычу, работая спицами. – Это целая наука. Вот я: сколько врагов за свою жизнь изничтожил – тьма-тьмущая, а у самого ни одной царапины, Дядя миловал.

– Ты чего это делаешь? – спрашивает Коля.

– Носки вяжу для батюшки Петра Сергеича.

– А мне когда свяжешь? – Коля подсаживается к Сидору на оттоманку. Подползший следом за ним Волохонский обвивается вокруг ножки дивана.

– Всем свяжу, – обещает Сидор. – И тебе свяжу.

– Только дяде Луке в последнюю очередь, – предупреждает Коля. – Он длинный. Ему чулок нужен. На него вся шерсть уйдет… Ты о чем тут рассказываешь?

– О том рассказываю, как прекрасной души людям служил. И сейчас служу. Вся жизнь моя – росинка на листке революции.

– Красиво говоришь! – восхищается Коля. – Только на росинку ты не очень похож. Скорее…

Коля замолкает под недобрым взглядом Сидора. Делая вид, что ничего не произошло, переводит разговор на другую тему:

– Послушай, Сидор, а кем ты хотел стать, когда был маленьким?

Сидор не отвечает. Хмуро продолжает вязать.

– А пьявда, Сидой Петьевич, кем? – неожиданно поддерживает Колю поглаживающий хвостом ежик на голове солитер-лейтенант.

Сидор, оставив вязание, задумчиво посасывает спицы.

– Стихописцем.

– Вот это да! – оживляется Коля. – Классно! Прочитай нам тогда свой стих, дядя Сидор.

Сидор, не глядя на Колю, что-то бурчит про себя.

– Пьечитайте, Сидой Петьевич, – присоединяется к Колиной просьбе Волохонский.

– Прочти стишок, Сидор, – говорит Эныч.

– Ладно уж, – сдается Сидор. Он убирает вязанье с колен, откашливается и зачитывает стих:

 
Дядя – как колокол.
Дядек – как язык.
Родина —…
Я – большевик!..
 

– Ой!.. Ой!.. Не могу! Держите!.. – ухватившись всеми лапками за живот, трясется, поперхиваясь смехом, Коля. – Ну, молодец, дядя Сидор, в самое очко попал… Значит, дядек у тебя – язык…

Продолжая смеяться, он падает на оттоманку, подрыгивая ножками. Прикрыв рот кончиком хвоста, хихикает Волохонский. За-битюговавшимся лисичанским гусем гагачет Эныч. Смущенно-закрасневшийся от столь доброжелательной реакции своих слушателей, начинает подкудахтывать и сам Сидор.

– Сидор, – отсмеявшись, говорит Эныч. – Так что посоветуешь? Завязывать мне с пьянкой или нет?

Сидор снова берется за вязанье.

– Дурак ты, Эныч, – говорит Коля. – И уши у тебя мореные. Завязывай. Мне больше достанется.

– Вопрос серьезный, – произносит Сидор. – Его надо решать самому. Если чувствуешь в себе силу и внутреннее убеждение, то завязывай. Чувствуешь в себе силу?

– Чую, – гудит Эныч. – Но сразу нельзя. Белая горячка будет. Знающие люди говорят. Сначала надо снизить ежедневную дозу до пяти стаканов. Через месяц – до четырех стаканов водки и одного стакана вина. Потом пьешь бутылку и две вина. А со временем…

Внезапно Эныч ощущает, что тяжелеют все его члены. Смолкает. У Сидора выпадают спицы из лап. Волохонский вытягивается по стойке „смирно“. В комнате повисает гнетущая тишина.

На пороге стоит генерал. Он тщательно выбрит. Губы его плотно сжаты. В глазах – стальной блеск. Взор генерала прикован к закучковавшимся присутствующим.

– Товайищ генейял, – докладывает лейтенант Волохонский. – Язъешите доложить. Во ввейенном мне помещении…

Коля вскакивает с оттоманки и устремляется к генералу.

– Дядя Петь! – кричит он радостно. – Где ж ты так долго пропадал? С Парижем разговаривал? Давай в „дурака“ сыграем, а то дядя Лука мухлюет! Спасу нет! Будешь в „дурака“, дядя Петь? А?

Генерал неподвижен.

– Сидор, – негромко говорит он. – Веревку. Сидор выбегает из комнаты.

– А зачем веревку, дядя Петь? – интересуется Коля. – Жирафу пойдем ловить?

– Жирафу, – говорит генерал. – Пойдем. Увидишь. Лейтенант, побудьте с Эновым.

Через две-три минуты генерал возвращается один. Просит Волохонского выйти. Подходит к Энычу, секунду глядит на него сверху, потом берет за шиворот, приподнимает с дивана и бьет ему в челюсть. Эныч стукается головой о стену. Падает обратно на диван. Генерал рывком переворачивает диван и топчет оказавшегося на полу Эна Эновича.

– Ты полегче, – хрипит Эныч. – Грудную клетку не повреди. Мамонт ДЯДЬ…

Обхватив тело Эныча хоботом-членом, генерал с размаху бьет его о стол, о телевизор, о люстру, о бар и о потолок. Потом растаптывает в лепешку остатки. Выходит. Говорит ожидающему на крыльце Волохонскому:

– Едем в управление, лейтенант.

Тяжело наступая массивными подошвами на песок и ломая боками кусты сирени, генерал идет по дорожке.

На одной из березок, обрамляющих памятную генералу поляну, висит вытянувшимся чулком Коля. Его шею обхватывает петля. Лапки связаны за спиной. Единственной свободной от пут нижней лапкой он скребет по земле. Сидор подрывает под ним землю садовой лопатой.

– Дядя Петь, – сипит Коля. – Больно же… Хватит… Пошутили и будет. Сидор, кончай…

Сидор, бросив копать ямку, ловким ударом лопаты отсекает Колину конечность.

Автомобиль следует по шоссе. За окнами красуются, меняясь местами, поля, дубравы, небольшие голубые озера, снова поля. С невысокого пригорка оживленно машет генералу платочками кучка кособоких уродцев. Меж деревьев кедровой рощи играется, догоняя друг друга, парочка влюбленных варанов. Генерал размышляет.

„Что ж, властелином“ мира стать не удалось. Не получилось, Петр Сергеевич. Не вышло. Не оценило человечество твоих усилий. Не разобралось. Как перлось черепахой к своему светлому грядущему, так и будет переться, – хоть кол ему на голове теши… Стоило было ради этого кашу заваривать… Демократы… Демократия… Вот тебе и вся перестройка! Ну что ты тут с ними поделаешь… Болваны. Недоноски. Скопище пьяниц, лодырей, обывателей и топчащихся в собственном дерьме предприимчивых недоумков. Нет, не хотят. Не хотя-ят, как быстрее, как лучше… Ну и Дядек с ними!.. А, впрочем… Кто знает… Народная мудрость гласит: тише едешь – дальше будешь…»

Машина останавливается у шлагбаума. К генералу поворачивается сидящий за рулем старший лейтенант Волохонский.

– Меа си1ра,*– говорит Волохонский. – Надо было ехать чей-ез Тайякановку. Там эстакада.

– Ладно, Лукьян Самсонович, – успокаивает лейтенанта Плу-. хов. – Чего уж там. Звания я тебе не обещаю, но работать будешь теперь на месте Степанчука.

Генерал похлопывает солитера по плечу.

За шлагбаумом грохочет поезд. Посвистывает электровоз. Мерно проседают под колесами рельсы. Первые вагоны – почтовые. Потом идут вагоны с углем, цементом, гравием, бревнами, жмыхом; покачиваются цистерны, выплескивая нефть, сжиженный газ, кислоту, щелочь, спирт; подпрыгивают открытые платформы с железными и бетонными балками, станками, ковшами, тачками, колясками для инвалидов; далее плывут баллистические ракеты, тяжелые танки, дальнобойные артиллерийские орудия, спаренные четырехствольные зенитные установки, птурсы; болтаются набитые солдатами теплушки…

– Вы рады новому назначению, лейтенант? – спрашивает Плухов у Волохонского.

– Йяд, товайищ генейял. Попьебую опьявдать довейие. «Фа-лайидов бычок» остывать у меня не будет.

Трясутся пассажирские вагоны. В окнах – счастливые лица разношерстных обладателей купейных, плацкартных и общих мест. В тамбурах, на крышах и в ящиках под вагонами разместились хозяева не менее счастливых физиономий. В спальном вагоне дымят сигарами заморские нетопыри, утконосы и муравьеды. Замыкает состав нескончаемая вереница «Столыпиных». Иногда из них выбрасывают на насыпь скорченные трупы.

– Безобъязие, – ворчит Волохонский. Вытягивает голову в открытое окно, пытаясь увидеть конец состава. – Когда ж это кончится?

– Никогда, – говорит генерал. – Поехали-ка и вправду через Таракановку.

Машина разворачивается. Снова мелькают поля, уродцы, рощи, озера. Набегавшиеся влюбленные, поймав друг друга в объятья, отчаянно функционируют посреди болотца, разбрызгивая во все стороны тину и сперму. Плухов снова погружается в задумчивость.

«Все по-прежнему. Да. Все по-прежнему. Все идет своим чередом. Что же будем делать, Петух?.. Будем работать, работать и еще раз работать. Будем дышать полной грудью. Жизнь продолжается. Все еще впереди…»

– В упьявление пъибудем не йяныпе половины втойого, – говорит Волохонский, взглядывая на часы.

– Хорошо, – потирая хоботом-членом седоватый висок, генерал-мамонт Плухов опускает стекло и вдыхает резковато-пряный запах цветущих полевых трав.

Дорога идет через васильковое поле. И там, где в него входит розовый клеверный клин, над провисшими телеграфными нитями, высоко-высоко в небе, растворяясь в бескрайней прозрачной голубизне, крохотной сверкающей точкой движется воздушный шар.

Лисичанск – Москва 1980-1992