Текст книги "Эныч"

Автор книги: Евгений Комарницкий

Соавторы: Георгий Шепелев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Петр! Ты чего отстаешь?

– Иди-иди. Дорожка узкая… Ты, Юрбан, сейчас думай о том, как нам действовать. С чего начинать. У тебя голова – тебе и думать.

«Да, Петух, к сожалению, туповат, – думает Юрий Дмитриевич. – Хоть он и друг, а ничего не поделаешь…»

– Я полагаю, Петр, будет лучше…

– Постой-ка, Юрбан.

Юрий Дмитриевич, продолжая улыбаться, останавливается и поворачивается к Плухову. Видит в руках у генерала пистолет. Улыбается еще шире.

– Все, Барабан, – глядя ему в глаза, говорит Плухов. – Дальше пойдешь один. Ну, прощай, старый товарищ. Я тебя никогда не забуду.

Плухов стреляет. Юрий Дмитриевич падает на дорожку. Генерал склоняется над телом, какое-то время рассматривает его. Прячет пистолет. Говорит:

– Ну вот. В самое сердце. А ведь тогда, в тире, рука дрогнула. Семерку выбил… Сидор!

На дорогу выползает Сидор.

– Забери. Полакомься, – говорит генерал. Сидор утаскивает труп в кусты.

11

Озабоченно поглядывая на длинную очередь, скрывающуюся в дверях вино-водочного магазина, лейтенант Волохонский перекла-] дывает из ладони в ладонь потертое портмоне из свиной кожи.

– Пейвый и последний йяз, Николай, – говорит он жадно следящему за действиями его рук Кувякину. – Изволь свои капьизы дейжать пъи себе. Тебе генерал пошел навстьечу, чтоб ты себя подобающим объязом вел, а ты и йяд стайяться, только наобойет.| Не понимаешь хойошего к себе отношения… Значит, сделаем так: возьмешь одну водку ноль-пять и побыстьее. А если за десять минут не упьявишься, то ставим на этом точку. Мы не на гулянку пылили.

Волохонский бросает взгляд на курсантов Евгения и Александра, которые, припарковав машину у монастырской колоколенки, переоборудованной в Спортивный Клуб Армии, изучают на другой! стороне улицы киноафишный стенд. Отвернувшись к стене дома,! он раскрывает портмоне и отсчитывает деньги. Одна красная бумажка вертолетиком падает. Коля ловит ее и прячет в карман.

– Э-э, – говорит Волохонский. – Давай сюда.

– Чего «давай»?

– Десять юблей.

– Откуда у меня? Ты что, дядя Лука?

– Пеестань валять Ваньку и пъитвояться. Я не слепой.

– Да ты чего, в самом деле, дядя Лука, на меня напал? Деньгу потерял что ли?.. Сколько у тебя было, давай посчитаем!

Волохонский убирает деньги. Уничтожающе смотрит на Кувякина.

– Ты плохо кончишь, Николай. Помяни мое слово, – взяв подопечного за борт пиджака, лейтенант подводит его к большой] серебристой урне. – Стой здесь и никуда не йипайся. Я сам пойду за спийтным. Если вейнусь и увижу, что ты хоть на мети отошел от уйны – пеняй на себя, по восемьдесят тьетьей на полную ка-] тушку яскьючу.

– Годится, дядя Лука, – говорит Коля. – Иди. Только с умом действуй. К очереди не подходи – разорвут. Шуруй сразу на угоЛв вон к тем делаварам с баулами. Подойдешь и скажешь: «Я от Володьки-солдата, примите заказ на белую, „один-ноль-восемь“». И по лбу себя стукнешь. Это пароль. С Дядей, дядя Лука.

…Подходя к Парусам, Коля и Волохонский замечают необычную суету и чрезмерное оживление. Из зала несутся магнитофонная музыка, хохот, разгоряченные крики. С разных сторон парка спешат к кафе знакомые и незнакомые Коле лица. Волохонского задевает локтем и пролетает вперед долговязый тип в грязной кепке. Кувякина едва не сшибает с ног коряжистый рыжий парень в армейской рубашке с засученными рукавами.

– Эй, ломцы! – кидает им вдогонку Коля. – Чего разбегались, как нагорчишенные? Что – бесплатная налива…

Волохонский вдруг резко толкает его, Коля падает на обочину.

– Угадал, – кричат промчавшиеся бок о бок по аллее инвалид в тяжелой лязгающей коляске и слепой гражданин со свистящей клинком тростью. – Молекула гуля-я-я-е-е-ет!..

– Спасибо, дядя Лука! – говорит, вставая, охваченный волнением Коля. – Ты меня от гибели спас. Дядя тебя не забудет. Давай-ка я за это, дядя Лука, на разведку сгоняю, вмиг разнюхаю, что там за каша, и вам обо всем доложу. А вы, чтоб не рисковать, здесь меня подождете.

– Нет, Николай, – берет его за мускул и останавливает у куста акации старший лейтенант. – Дело сейезное. Надо йебят подождать. Запомни одно из основных пъявил нашей йяботы: инициатива – сеебье, подстъяховка – золото… Ну вот, тепей полный поядок. Впейед!

Четверка входит в зал. Рядом с ухом Волохонского пролетает стакан, попадает в грудь Евгения и разбивается. Коля уворачивается от летящей бутылки. Саша пригибает голову, пропуская вытянутые струной загорелые ноги молодого крепкого человека, раскачивающегося на привязанной к потолку скамейке и горланящего неаполитанскую песню «О, мое солнце». В глазах вошедших рябит от пляшущих плеч, затылков и физиономий. Воздух насыщен вином и потом. Трещат скамейки, ящики, тара, хрипит и постанывает под ногами веселящейся публики стекольный шлак. Подхлестываемые стремительно-скрипичной цыганской мелодией, единой живой каруселью движутся Паруса.

Сгруппировавшаяся ромбом команда Волохонского, пробивается к буфетной стойке, где и отвоевывает себе место. Возле них возникает дед Кондрат, протягивая несвежий пустой стакан. С другой стороны продирается старуха Лукерья, с зажатым в руке черным стаканом.

– Мой чистый, – плачет она. – Бутылочки мне отдадите. Коля берет оба стакана. Старик ловит Лукерью за горло, та, в свою очередь, ухватывает в пучок его редкие седые волосины, после чего оба падают и, свившись клубком, укатываются в гущу танцующих.

– Да, дядя Лука, это тебе не дядьки валять, – проводив клубок взглядом, говорит Коля. – Конкуренция. Рынок. Борьба за место под солнцем.

Оперевшись на плечи Евгения и Александра, как на брусья, Коля вытягивает шею и устремляет свой взор в сторону всеобщего] притяжения зала.

На эстрадной площадке, на самой ее середине, в кресле-ракушке из сикоморового дерева, восседает виновник разудалого торжества – Виктор Вильямович Молекула! Одетый в белые брюки, золотисто-синий распахнутый пиджак оксфордского яхтклуба и; малиновую войлочную шапочку-сванку, он с внимательным дружелюбием взирает на огнедышащее веселье зала. Обступившая его фалангой свита состоит из двух десятков круто сложенных молод-цев в кожаных куртках и девицы с кипенной косой и в папахе, опирающейся своим ладным станом на четырехгранную пятиярусную пластмассовую колонну розового портвейна. Разбросанными кубами, тускнеют в глубине эстрады несколько опорожненных ящиков.

Коля напрягается. Зацепив крюком-взглядом нижний ярус винной колонны, пытается пододвинуть ее поближе к себе. Ничего не добившись, он откладывает поединок и, толкнув дном стакана Волохонского, указывает на его наполовину вздутую грудь.

– Время стучать болванами, дядя Лука. Доставай мою обговоренную. Так и быть, я и вас немножко попотчую.

– Десять юблей, – говорит Волохонский, глядя на танцующих.

– Да брось ты, дядя Лука. Десять рублей каких-то… Я тебе завтра зеркальце от БЕЛАЗа подарю. У меня во дворе зарыто.

– Очень хойошо. Вот только бы ты еще вместе со своим зей-кальцем и въянье свое во двойе зайил.

– Ножками, хух-хух, бойчее работай, Виссарьон, хух, Гурьич, ножками! А у эстрады, хух, отдай мне свою виолончель и поядре-ней, хух-хух-хух, антрашу сотвори!.. – звучит неподалеку.

– Ну, хочешь, я тебе пистолет бесплатно почищу? – предлагает Коля.

– Лучше мозги свои почисти и болтать о чем нельзя пеестань. Лейтенант осторожно косится по сторонам.

– Тюря, слышь, Тюря, прыгать низко будешь, будешь ведро ходить, – рядом с их компанией прыгает, схвативши друг друга зй кушаки своих цветастых халатов, троица кизяковолицых, кирпич-нобородых аксакалов.

– Молодцы-ы! – гремит проносящийся над публикой загорело-ногий маятник. – Шуйца с ва-ами!! Он все-ео видит и правильно сделает вы-ыбор!!

– Ладненько, дядя Лука, – говорит Коля. – Тогда я поступлю так. Не отдашь бутылку – сейчас я прямо на все кафе крикну, что ты агент внутренних дел.

– Пъистьелю, – поворачивает к Кувякину каменное лицо старший лейтенант. Прикусивший язык Коля с испуганной надежд дой смотрит на Евгения и Александра. Находит в глазах у одного железо, у другого – лед. Колина рука прыгает в карман и выдергивает червонец.

– Вот, дядя Лука, держи. Но это мои десять рублей. Мне их Эдуард Иванович за чистосердечное поведение выдал. Я даже за них в ведомости расписался… А ты!.. Неужто и впрямь поверил, что Коля Кувякин тебя заложить может! Тем более, ты ему жизнь спас! Давай сюда бутылку!

Взяв протянутую Кувякиным купюру и проверив ее на свет, лейтенант удовлетворенно посылает руку за бутылкой.

– Отдавай бутылку, дядя, мне сегодня выпить надо! Эх! Эх! – между Волохонским, курсантами и Кувякиным резво протискивается сутуловатый, с буравящей воздух головой, человек с бородою-лопатой, вертится и уходит в толпу.

Коля, наполнив придавленные к животу стаканы и зажав «ноль-восемь» между ног, широко улыбаясь, подносит один стакан лейтенанту.

– Я, дядя Лука, от природы не жадный, ты не подумай, – приняв свою порцию, он достает из-за пазухи прихваченный с генеральской дачи бутерброд. – Но жизнь всякому научит. Я когда у вас в подвале сидел, мне ни одна скотина ведь и граммули не поднесла. А как ведь хотелось, если б кто знал… Давай, дядя Лука, не смущайся, хряпни двести пятьдесят для начала.

Волохонский смотрит на курсантов, окидывает взглядом зал и, помявшись, соглашается.

– Уговоил. Мы выпьем для конспияции. Это нам на тъеих, – лейтенант, кривясь, делает глоток и передает стакан Саше.

– Эх, тройка мчится, тройка скачет, пыль летит из-под копыт! Эх! – сквозь компанию ленточкой вьются привязанные друг к другу руками борода-лопата, Сосьет и Ширинкина.

– А что, Коля, – лейтенант Волохонский указывает глазами на эстраду, на раскачивающуюся скамейку, на танцующую массу, – подобные байдаки здесь частенько устьяиваются?

– Эх, если бы, дядя Лука! – спрятав под пиджак бутылку, вздыхает Коля. – У Молекулы раз в год хорошее настроение. И главное, не угадаешь когда. Я в прошлый раз только под самый конец успел, но все равно полтора стакана «Кагора» выиграл. На полминуты дольше Кулика ведро с землей на голове продержал. А потом Молекула меня попросил… это… эм-м-мм… Вообще, Виктор Вильямович, мужик интересный, внимательный и любит, когда его понимают. Даже Володька-солдат его побаивается.

Приближается душераздирающий пронзительный вой, раздаются пулеметно-артиллерийская трескотня и взрывы. Над головами Коли, Волохонского, Александра и поперхнувшегося водкой Евгения на миг зависает скамейка-«Юнкеро». Оставив старшего лейтенанта без берета, выходит из пике. Еще мгновение – и бомбардировщик скидывает беретирующий снаряд на эстраду.

– Во, дядя Лука, видишь как здорово! – говорит своему опешившему руководителю Коля. – Это Шуйца, правая рука Молекулы, вычудачивает. Видать, ты ему чем-то понравился. Это хорошо!..

Погладив опустевший затылок, лейтенант успокаивает напрягшихся Евгения и Александра.

– Не объящайте внимания, – произносит он. – Все идет ной-мально. Коля! Налей-ка нам еще пятьдесят гьямм на тьеих…

Ушей компании достигают распаленные голоса:

– Мяси! Мяси его, робя! Перьварязь! В рог ему! В дышло! Пыром! Пыром! Пыльцой накрой! – крики приближаются, слышны частые глухие удары. – В сукровицу меринюгу этого! По дядлу ему, по сусалам! Что, невкусно? Невкусно? Ах, каблук ртом хватать? Щас я его по бельмам! Вот! Вот! Вот! Вот!.. Мне-то дайте! Дайте хоть разок!

– Да сколько ж можно, братцы?.. Я ведь не за босых хот… Коля настораживается.

– Что-то голос знакомый, – говорит он. – Где-то я его слышал. По радио, что ли?

Меж туфлями Александра и Евгения появляется забинтованная голова, за ней толчками, в ритм пронизывающей кафе музыки, тянется провожаемое кованым сундуком-ботинком пыльное тряпичное тело.

– Архитектор! – узнает Коля уткнувшиеся ему в щиколотку усы. – Сколько лет! Сколько зим! Вставай; друг! Кто там против тебя выступает?! – Коля боевито выставляет грудь и вопросительно смотрит на Волохонского, на курсантов. – Дядя Лука, это же Архитектор, френд мой закадычный! Мы с ним здесь миллион лет на пару киряли. Хороший парень. Давай отомстим за него! Вон у нас с тобой какие ученики-воспитанники, мы щас враз всю эту шушеру умочим!

Лейтенант делает знак, курсанты поднимают бесчувственное тело и Волохонский подносит к никлым усам потерпевшего носатый пузырек, прыскает. Коля звонко чихает от густого запаха аммиака. Усы слабо шевелятся.

– Давай, Федой, давай, пьиходи в себя, не бойся, – говорит Волохонский, – ты в кьюгу добьих товаищей.

– А ты-то откуда его знаешь, дядя Лука? – ревниво спрашивает Коля. – Он что, тоже твой сотрудник?

– Пъикуси, наконец, свое помело. Выйву, – больно бьет ребром ладони по ребрам Кувякина Волохонский. – Мы с ним пьесто случайно на улице познакомились… Ну, как дела, Федой?

Открывший глаза архитектор Федор собирается что-то сказать, но внимание Луки и компании, как и всего зала, обращено теперь на эстраду. Смолкли музыка, шум, прекратились танцы. В образовавшейся тишине постепенно умирает скрип пустой скамейки.

– Мне кажется, мой благородный Шуйца, – говорит Молекула склонившемуся к его плечу помощнику, – что нам пора подумать и о наградах. Прошу тебя объявить имена трех счастливцев, избранных нашим жюри.

Присутствующие в кафе перестают дышать.

Шуйца распрямляется, дарит залу ослепительную улыбку.

– Слушайте все! – громкозвучно возвещает он. – Третий приз – одна бутылка доброго портвейна «Хирса»– присуждается группе молодых джентльменов: мистеру в жилетке, сэру в кепке и герру дипломату.

Он резко выбрасывает в толпу указующий перст. Ринувшиеся в забурливший народ кожаные молодцы из окружения Молекулы под хохот, аплодисменты и свист вытаскивают на сцену трех возбужденных успехом студентов.

– Второй приз – две бутылки – будет вручен заслуженному трио «Танцующие саксаулы».

На сцене рядом со студентами оказываются три кирпичноборо-дых степенных старца.

– Тихо! Кто там кашляет? – сверкает глазами правая рука Молекулы, откашливается и торжественно провозглашает – Главный приз – три бутылки портвейна и стакан – завоевал, – он выдерживает паузу, виртуоз оригинального танца, чудодей искрометного па, мастер Четыре-нога!

Шеренга лауреатов пополняется невзрачным гражданином в ветровке, ноги и руки которого обуты в затоптанные резиновые сапоги.

– Один вопрос, уважаемый, – обращается к нему Шуйца. – Публика интересуется: кто вы? откуда? истоки вашего мастерства? как собираетесь распорядиться призом?

– Лесничий я. Грушкин. Сторожка моя в овраге, у Комариной пади. Приз выпью, бутылки оставлю, стакан заберу – и домой. Зверушки мои меня там заждались. Прыг-скок-уугг. Весна!

– Музыка! – кричит Шуйца, и под праздничные звуки марша девица со спелой косой оделяет призеров. Победитель турнира рассовывает дары по сапогам, отвешивает Молекуле и его окружению низкий поклон и спрыгивает с эстрады. Студенты в спортивном азарте вскарабкиваются друг на друга, образуя живую каланчу, и верхний, размахивая бутылкой, горланит:

– Гип-гип ура, фаршмаки! Удача и тут в кармане! Н-но! Нно, Терапевт! Скачем на флэт к Сертификату смачных герлух занимать!

Топчащихся у края эстрады старцев Шуйца аккуратно, за воротник, составляет вниз:

– Тюря, – кричат двое из них третьему, уносящему в толпу бутылки. – Эй, Тюря! Далеко ходить будешь, опять ведро будешь ходить.

– Вот ведь повезло разбабаям! – завидует, покусывая губы, Коля. – Я бы тоже не хуже их чечеточку сбацал, если б захотел.

Это ты меня, товарищ дядя Лука, своими разговорами отвлек! Теперь, хочешь того, или нет, а ты должен вместе со мной в следующем концерте участвовать, а то больше и грамма не налью,! и так меньше полбутылки осталось. Интересно бы только заранее! знать, что они там задумали? Если опять ведро, тогда хорошо.! Считай, победа за нами: Саша с Женей ребята складные, они и рельсу на головах до утра продержат. А ты, Федь, как? Пойдешь с| нами на дело? Смотри, это тебе не на босых с дрыном ходить.

– Нет, ребята. Дудки, – Федор ощупывает помятое тело, голову. – Меня теперь ни на какие дела и калачом не заманишь! Я за* последние три дня ученым стал – до гроба жизни хватит! – Федор ковыряет во рту пальцем, вытаскивает зуб, смотрит на него и, вздохнув, прячет в карман. – А все ваш дядя Лука! Это он мне такую подлянку устроил. Скажи мне по-честному, Лука, без дураков только, ведь ты наврал мне насчет Ленина с Калитою? Ох… | тьфу… ахрф… За правду так не убивают!

Лейтенант тяжело вздыхает.

– Федой, Федой, – покачивает он стриженой «под польку» головой. – Да язве ты пейвый, кому за пъявду на оехи досталось? Вспомни, как во все въемена людей за одну только неугодную ггьявдивую фьязку на костьях сжигали, кожу с них сдияли и языки, пьетставь себе, выйивали. А ее, эту фьязку, люди чеез века пьенесли. Тебя же только слегка, капельку помяли, а ты и скис. Стыдись, Федой!

– Да, Федь, тут ты неправ. Я с дядей Лукой согласен. Он знает, что говорит, – поддерживает лейтенанта Коля. – Ты лучше проверь: пока тебя по полу гоняли, деньгу не всю выпотрошили?

Архитектор слабо машет рукой.

– Что деньги… Душу из меня за эти дни всю выпотрошили… 1 Раньше я ругал босеньких – били, теперь стал хвалить – опять бьют, да еще смертным боем… Как дальше жить – не знаю. Что говорить – не ведаю, – Федор осторожно пытается вправить нос. – А главное: все бесполезно, жратвы в магазинах все равно нет. Чисто… Послушай, Лукьян, скажи ты мне ради Дяди, про какую это фразку, которую к нам сюда через века занесли и за которую шкуру с человека сдирают, ты только что речь тут держал? Скажи, чтоб я запомнил. Иначе вдруг случайно ляпну по незнанию, а жить-то все-таки хочется…

– А сейчас, – с новой силой грохочет над Парусами голос Шуйцы, – кульминационный этап нашего празднества! Игры для смелых, веселых, остроумных и находчивых под общим названием «Раскрой себя»!

Объявление встречается одобрительным гудом.

– Ну, друга, – жарко потирая руки, обращается к компании Коля, – готовность номер один!

Под пиджаком у Волохонского что-то начинает попискивать.

– Йебята! – подмигнув курсантам, говорит лейтенант. – Мне что-то в гойло попало. Побудьте с Колей и Федоем, я отлучусь ненадолго.

– Ну что ты за человек, дядя Лука! – закатывая глаза, сжимает кулаки Коля. – Вечно у тебя не по людски! Самый момент, а ты линяешь! Не пущу! Не пускай его, ребята!..

Не реагируя на Колины протесты, Волохонский уходит. Умело ориентируясь в толпе, пробирается к выходу и, оценив специфику ландшафта, торопится к перекинутому через вялый ручей мостику. Спустившись под мостик, пристраивается у рослой крапивной поросли, вытаскивая из кармана выполненную в виде расчески рацию.

– Какого дьявола? – слышится недовольный голос генерала Плухова. – Почему молчишь? Рот, что ли, пластилином набил? Докладывай.

Волохонский подносит расческу к обиженно поджавшимся губам:

– В гойоде все ноймально. Мы находимся в настоящее въемя на тейитоии пайка «Освобожденный тьюд» в яене забьешенного кафе, котоее в найоде зовется «Паюса». Здесь многолюдное сбоите,1– Виктой Вильямович Молекула отдыхает. Обстановка в целом благопьиятна для ведения инфоймационно-технического наблюдения. Язговои идут в основном на бытовую тематику: о выпивке, женщинах и яботе. Некондиций пока нет.

– Офицеры есть?

– Человек пятнадцать.

– Пролы имеются?

– Две-тьи сотни.

– Лохматые подростки, студентишки?

– Штук тьидцать.

– Очкарики, бородачи и прочая вшивая прослойка?

– Этих сотенка набеется.

– Так. Хорошо. А нацмены?

– Пяток аймяшек, несколько молдаван, гьюпка гьеков, из Съедней Азии пайочка, двенадцать ассиийцев, болгайин с Якойем и пъибалт.

– Босых нет?

– Не видал. Впьечем, нет, один вьеде имеется. На беегу водички йибку ловит.

– Хм, ладно. Босых пока отложим. Продолжай работу.

Генерал прекращает связь. Волохонский продувает рацию, причесывает затылок. Замечает средь сочных крапивных стволов поблескивающий предмет. Нагнувшись, видит очки в золотой оправе, вскрикнув радостное «о, зохенвейс!», лейтенант протягивает руку, Делает шаг и, потеряв равновесие, падает кулем в крапиву.

…– Не поверишь, Колечка… Беда-то какая случилася, Дядя… Нет больше нашего Семы, – всхлипывают на Колиных плечах, йод раскрепостившимися взглядами курсантов Сосьет и Ширинкина. – Сегодня утром он певичку столичную захотел осчастливить. Она на завод прикатила гастроль давать, и Семен прям во время припева о судьбинке арлекинской ее уговорил. Пристроились они в разливочном корыте перед мартеном. Тут их как раз плавка и накрыла, – девицы дружно шмыгают носами. – Ушел, покинуй нас Сема! А какой был парень! Занятный, обходительный! И все-то у него было по-особенному, с изюминкой.

На лицо Кувякина набегает тень. Скупым движением он отстраняет подруг и наливает полстакана водки. Стиснув стекло побелевшими пальцами, в два тяжелых глотка принимает горькую.

– Вот так, Федор, – говорит он удлинившему в сочувстствии подбородок товарищу. – Верь после этого людям. Дал ему, этому самому, пятерку взаймы, выручил, а он видишь мне какую подлянку сотворил. Без ножа в спину зарезал, дядек подводолодоч-^ ный.

Выпрыгнувшая из-за Жени и Александра старуха Лукерья пытается выхватить у Коли облегченную бутылку, но промахивается Л и, тряся наполовину оторванным крылом-ухом, взвивается над! толпой.

Народ вскипает, неистовствует, клокочет: на сцене разгорелось средневековое побоище. Два отряда скачущих на одной ноге сопер-1 ников, вооруженных прижатыми к плечам серыми и чернымщ ящиками, сшиблись в отчаянном поединке в начерченном мелом! квадрате.

– Бейтесь, доблестные рыцари, бейтесь! – поощряет участников схватки зычный голос Шуйцы. – Публика смотрит на вас!] Дамы дарят свои сердца! Друзья делают ставки! Бейтесь, подпа-| русные герои, счастье в ваших руках!

– Пять к одному, что серые победят. Они правильную тактику выбрали – кулаком держатся и на наскоки не идут, – оценивает шансы сторон Саша. Краем рта улыбается Соси.

– Ерунда. Здесь гораздо важнее маневренность, – возражает Евгений, с интересом наблюдая шагающую по отвесностям Ивоннья косеножку. – Плюс инициатива. В любой броне слабая точка имм ется.

– Нет, ничего вы, ребята, не соображаете, – говорит забывший о своем горе Коля, плотнее прижимая спрятанную под пиджа| ком бутылку. – Дело тут не в тактиках и не в точках. За черныз| Степа Мясник рубится – вон тот топор в нарукавниках. О, пожа-Я луйста! Первый серый полетел!

– Мы за Степу! – подхватывают Люсьен и Ивонна. – Он как напьется – «Золотым ключиком» угощает!

– Сладкое любите? – улыбаются Евгений и Александр.

– Ага. Любим, – обнимаются девушки. – Вообще любим, когда угощают. Мы девушки порядочные, за так не любим. Завелась туШ у нас одна дурочка, себя не уважает. Пашет, как проклятая, хоти дядьков ты ей тачку подкати, и ни с кого ни вот столечко не берет. Ни рублями, ни вином, ни конфетами. И откуда она только взялась, эта Маргарэт. Тоже нам, королева Шантаклера. Мы еще потерпим ее с денек, а потом, если не исправится, как положено, в ручье утопим… Да вот и она! Легка на помине.

– Вот моя дерьвенька, вот мой дом родной! Иех! Иех! – знакомый сутулый заводила просачивает сквозь общество коротенький ручеек, от которого отрывается жена Эныча Рита.

– Ты как здесь, Рита? – удивляется Коля. – Эныча, что ли, ищешь? Так он на… нна-на… да. Я его не видел. А что ты такая грустная? Случилось что?

– А-а… Коленька, здравствуй, – Ритины губы подрагивают, глаза блуждают. Рукой она смахивает тусклую слезинку со щеки. – Сереженьку-то моего увезли… Какие-то люди пришли в белых халатах… Ручонки ему повыворачивали, ножонки поскручи-вали… Бросили его в мешок пластмассовый и увезли куда-то… С тех пор не видела я моего родненького, моего редкогазенького…

Проглотивший информацию Коля молчит. Рита опускает голову, пальцами вяло покручивает треснутую пуговицу на мятой замызганной кофточке.

– Мальчики, – неожиданно произносит она, нежно взглядывая на курсантов, – милые вы мои, хотите, я вам хорошо сделаю? Пойдемте со мной…

– Нет уж, хватит, родемая! – Ширинкина и Сосьет заслоняют своими телами курсантов. – Ни стыда у тебя, ни совести! Не видишь, мы тут стоим! – Подруги нацеливают свои чешуйчатые ногти на Ритины губы. Мгновение – и всех троих подхватывает и уносит, весело горланя и штопоря головой пространство, неутомимый сутулый массовик—хороводник. Место унесенных ветром представительниц слабого пола занимает появившийся из людской пены дядя Лука.

– Ну, наконец-то! – говорит Коля. – Я уже беспокоится стал. Хотел уже за тобой Евгения послать. Потом думаю: «Нет, Коля, ни дядька! Дядя Лука у нас парень не промах, он из любой катавасии выкрутится…» А тут без тебя, дядя Лука, такие сшибки пошли, пальчики оближешь! Да и сейчас, погляди какая битвища! Прямо как в «Александре Невском» молотятся.

На сцене потерявший в бою всех своих товарищей топорообраз-ный Степа отражает яростный натиск стремящегося выбить его за пределы меловой черты трехглавого серого клина.

– Мы тут с Федором посоветовались, дядя Лука, – продолжает Коля, – и решили назначить тебя капитаном нашей команды. Да и молодежь наша – Александр с Евгением, по глазам вижу, не против. Так что приступайте к исполнению своих служебных обязанностей, капитан Волохонский!

– Спасибо, Коля, – говорит, смиренно вытирая запачканный Рукав куртки, старший лейтенант Волохонский. – Я ждал этого свно двадцать лет.

Дикий клич топора Степана летит с эстрады. Вытесненный н самый край турнирной площадки, он, изловчившись, делает необычный ход: отбрасывает ящик, замахивается железным лбом-обу хом и вгоняет под вопли зала оторопелый клин в пол.

– Слава блистательному рыцарю Черного Ящика! – вскинув руку топора-победителя, провозглашает Шуйца. – Мужество и отвага, доблесть и бесстрашие, ловкость и находчивость – вот компоненты, присущие герою нашего времени! Фанфары! Аплодисменты! Призы!

…Минуты две спустя на эстраде смена декораций. Поднявшийся с кресла Молекула, заложив одну руку сзади, другую спереди, неторопливо расхаживается по кромке сцены, принимая ликующие, обращенные к нему с новой надеждой и восхищением взгляды, разминая при этом с видимым удовольствием свои затекшие от долгого сидения члены. Остановившись посреди площадки и спортивно потянувшись, Виктор Вильямович делает народу сенаторский жест.

Все стихает.

– Итак, мои друзья, я думаю, вы довольны? – опуская руку, он задерживает ее на своем ухе.

Дружный рев Парусов отвечает ему согласием.

– Тогда сразу к делу, – удовлетворенно кивает Молекула. – Задача простая и цельная, – звуковая иммитация животного, растительного и научно-технического мира. Короче, друзья, кто во что горазд и без ограничений. Игра начинается по моей команде, ну, а по ходу действия, я сам выберу лучшего.

Он подходит к креслу, садится и, взяв оставленную им на подлокотнике гвоздику, откидывается на спинку.

– Сейф, Нивелир, Крематорий, Некролог, – кричит, щелкнув пальцами, возникший рядом с креслом своего суверена Шуйца. – Взяли!

Выросшая возле кресла четверка кожаных крепких парней с двумя трехметровыми полированными жердями, подсовывает брусья под сидение, берется за концы и поднимает открытый па-| ланкин себе на плечи.

– Последние ЦэУ, мои уважаемые представители НТП, фауны и флоры, – говорит, покручивая перед своим носом гвоздику, Мо-| лекула, пока его восьминогая триера спускается с эстрады в зал. – | Следите за сигналом этого цветка: вверх– исполняйте, вниз Щ молчите. Ну, вот и все. Поехали.

Он взмахивает рукой. И началось.

Хрюканье, бибиканье автомобиля, лай, пожарная сирена, кваканье, блеянье, вертолетное тарахтение, кукареканье, скрип тор! мозов, мычанье, свисток локомотива, кудахтанье, телефонный звоч нок, гудение керосинового примуса, мяуканье, перестук вагонных колес, карканье, запуск космического корабля «Аполлон», рев сло| на, стук дятла, механическая циклевка полов, трубный лосиный призыв, шум птичьего базара, бой кремлевских курантов, чавканье тапира, щелканье тукана, взрыв телевизора, пуск ракет с турсов, крик осла, стрельба очередями из «Калашникова», змеиное шептание, уханье совы, вой снежного человека, стоны дизеля, кряхтенье пеликозавров, визг циркулярной пилы, скрежет теко-донта, чмоканье демпфера, топот стрекозавра, плач мартена, причитание птеродактиля, рыдание блюминга, удары хвостом игуанодона, верещание турбины, плевки насосов, писк дипротодона, рев Красноярской ГЭС, пыхтение балахицериума, свист закипающего чайника, сопение корифадона, оханье тяжелого пресса, алюминие-вость трубкозуба, раздумья гидранта, плунжерность бородавочника, бег бойлера, дроссельность гигантского броненосца, сны дебаркадера, арматурность матаматы, полет изолятора, ртутность овсянки, белый танец градирни, манометрность макруруса, лукавство фрезы, кронштейность дронты, радость компостера, надфильность сальпуги и боль шарикоподшибников сливаются в единую космическую какофонию.

Под наполнившимися звуковым ветром брезентовыми парусами кафе, разрезая раскачивающиеся во вдохновенном исполнительском порыве волны голов, плывет Молекула. По его лицу разлита благостная умиротворенность – голова слегка откинута назад, глаза в полузакрытом состоянии.

Проплывая мимо терриконовой пирамиды, Молекула подает знак, и его восьмивесельноногая триера делает остановку. Прислушиваясь к козлиному мемеканью взобравшегося на вершину человека в плаще, Молекула опускает свой цветочный скипетр.

Какофония резко обрывается.

– фу-ух, – хлопая по заложенным ушам, мотает головой Коля, – вот это музыка… Нет, ребята, – говорит он не слышащим его, зажавшим уши пальцами, ладонями и кулаками Волохонско-му, курсантам и Федору. – Я лучше пару ведер…

– Цыц, ты! – шипят за его спиной. – Вильямович выбирает. Послушать дай, балабол!

Еще раз хлопнув себя по ушам, Коля поворачивает голову в сторону пирамиды, прислушиваясь к идущему там разговору.

– Неплохо, совсем неплохо, дружок, – говорит, поощрительно кивая плащу, Молекула. – Есть порыв, искренность, задор, знание темы… только техника, к сожалению, хромает. Ты вот что, дружок… Становись-ка на все четыре и пошел. С вершины – к подножию и обратно. Ближе к естественному началу. И уверяю тебя, сразу приобретешь то, чего тебе еще пока не достает – объемность звучания и верный тембр. Итак, дружок, с учетом этого Дружеского критического замечания, продемонстрируй нам свое сольное исполнение. Давай.

Под подбадривающие замечания многочисленных участников, чуть помявшись, плащ становится на четвереньки, окидывает взглядом склон и, взмекнув дурным голосом, скачет со скамейки на скамейку, сопровождая свои прыжки протяжным блеяньем. Спустившись к подножию, он делает кульбит и под дружные возгласы одобрения с удвоенной энергией взбирается к вершине. Покорив пик и тяжело дыша, ожидает оценки Молекулы.