Текст книги "Голубые рельсы"

Автор книги: Евгений Марысаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Гвалт поднялся невообразимый. Толька с удивлением оглядел девчат: что такое, мол, случилось? Иннокентий Кузьмич попросил, чтобы говорил кто-нибудь один, а то ничего невозможно понять. Толька, как бы невзначай, перешел к открытому окну.

– Там такая вонища, такая вонища! – кричала девушка со шлангом. – А хорька нам этот ненормальный Груздев подсунул, больше некому! Мы точно знаем, потому что он сегодня на работе его поймал!..

– Кого подсунул?.. – не понял начальник управления.

– Хорька! Такого вонючего!

Иннокентий Кузьмич как бы поперхнулся, потом сделал строгое лицо, глянул на Тольку:

– Ну, держи ответ, Груздев.

– Какая чепуха! Какая гнусная чепуха! – с возмущением сказал Толька. – Я развлекался в клубе после трудового дня, потом пришел сюда, чтобы продолжить свое образование. Хорек, очевидно, сам забрался к вам в вагончик, девчата! За действия этого несознательного зверя я, знаете, отвечать не могу.

– Из сотни вагончиков он почему-то только наш выбрал!.. Девочки, да что с ним разговаривать! Отлупим!..

Оттолкнув Иннокентия Кузьмича, девичья орава полезла на Тольку.

– Опомнитесь! Настоящий преступник где-то сидит и хихикает! – крикнул Толька и с необыкновенным проворством вылез в окно.

Гравий больно впился ему в ноги. Только теперь он обнаружил, что выскочил в одних носках. Скрываться бегством было невозможно, пришлось залезть под вагончик.

Но его никто не собирался преследовать.

– Убежал – значит, он! – послышалось сверху.

– Это не доказательство! – крикнул из-под вагончика Толька. – Чисто женская логика!

– У нас один такой на стройке, всех девушек терроризирует!

– Примите меры, Иннокентий Кузьмич!

Ноги сводила ледяная вода. Он вспомнил, что вся обувь стоит в тамбуре, и с великой осторожностью вылез из своего укрытия.

Дверь вагончика была распахнута, и в тамбур падал яркий квадрат света. Только он поставил на ступеньку ногу, в дверях появился начальник управления. Он не то сморщился, не то улыбнулся. Обернувшись, громко сказал:

– Хорошо, хорошо, девчата, я приму к Груздеву строжайшие меры! – И с этими словами захлопнул дверь, придавив ее спиною. – И вправду ведь отлупят… Беги!

– Так я ж босой…

– А!.. Тогда лезь на крышу. Да живее же! Обожди, подсажу…

IV

Из Москвы ехали уже несколько дней. За окном мелькала забайкальская тайга. Стволы мачтовых сосен, кедрачей и пихт при быстрой езде образовывали бесконечный, без просвета, бревенчатый бастион.

В штабном вагоне сутолока. Входят с делом и без дела. И все к Дмитрию Янакову:

– Командир, среди эстонцев есть неплохие плотники. Сколачивается бригада.

– Добро, Индрек. Подготовь список, покажи представителю управления… Кажется, стоящая идея, комиссар. – Дмитрий повернулся к Любе, комиссару. Она проверяла перед выпуском листок «Комсомольского прожектора». – Здесь же, в пути, сколотить бригады, чтобы не заниматься этим в Дивном. Как?

– Недурно. У тебя светлая голова в прямом и переносном смысле. Сейчас же набросаю текст и объявлю по радио.

– Командир, а я вальщиком в Закарпатье робил. И среди наших хлопцив вальщики есть: Павло Стукало, Иван Драч…

– Действуй, Богдан. На просеке работать будете.

К двум часам понемногу разошлись – обед. Провожая парней взглядом, Дмитрий сказал Любе:

– Ты не находишь, что форма у бойцов… как-то не продумана?

– Отчего же? – Люба удивленно оглядела свою форму защитного цвета, куртку и брюки, и такую же форму Дмитрия. – Не стесняет движения. Удобно, практично.

– Я не про то. Смахивает на полевую солдатскую хэбэ. Серенько, скучно. Может, розовый платок под воротник?

– Излишества, пустое. Мы, между прочим, те же солдаты, а БАМ – тот же фронт, только мирный.

– Не завидую твоему будущему мужу.

– Прекрати дурацкий разговор! Мы на БАМ едем работать.

– Нет, Любаша, нет. И работать, и любить будем, и веселиться будем. Не любила ты, видно, никого, поэтому так и говоришь. А придет время…

– Командир, хватит!

– Ага, злишься. Значит, в точку попал. Я ж тебя наскррозь вижу!

– Временами ты бываешь просто невыносим!

Серые Любины глазищи огромны, строги. Тонкое удлиненное лицо ее словно с иконы списано. Красавица дивчина, парни на нее глаза так и таращат. Но она полагает, что комиссар ударного отряда должен быть из кремня и стали, без единой слабинки. Даже свои роскошные цвета соломы волосы хотела отрезать и подвязать их красной косынкой. Дмитрий попросил ее не уродовать себя. Волосы Люба не отрезала, лишь перехватила их красной лентой.

Девушка очень неглупая, и энергии хоть отбавляй. Когда выбирали комиссара, ребята в один голос потребовали: Грановскую! Не зря, стало быть. Правда, часто рубит сплеча, – с людьми надо быть терпимей, тактичней…

– Ты обедать идешь? – спросила Люба.

– Нет, я позже. Ты ступай.

Дмитрий, пользуясь недолгим затишьем, набросал на листке бумаги план речи, с которой должен был выступить на митинге. Митингов во время пути было много, в каждом крупном городе, но в Дивном хотелось сказать особые слова, найти особые мысли.

За вагонным окном по-прежнему был плотный частокол тайги. Солнце садилось, и бесконечный сосновый частокол казался бронзовым. Грохот колес на стыках был монотонным и привычным, как тиканье настенных часов.

Оставив дела, Дмитрий невидящими глазами смотрел в окно. Ему опять вспомнилась Инга, его Инга, хотя он и не хотел вспоминать ее. Последний разговор был мучителен для него.

«Нет, нет, я не оставлю Москву даже временно, даже ради тебя, – говорила она. – Почему-то принято считать любовь москвича к Москве чем-то чуть ли не порочным: вот он не едет туда-то, потому что не может без Москвы. А я во всеуслышание заявляю: да, я не могу без Москвы. Без улицы Горького, Манежа, моей Третьяковки… Пятый год хожу по залам галереи, а насмотреться не могу. Холсты мне ночами снятся…»

Разговор происходил в дворике Третьяковки. Инга поглядывала то на часы, то на группу англичан, которых с минуты на минуту должна была вести по залам галереи.

Они помолчали. Потом Дмитрий сказал:

«В Дивном ты могла бы работать учительницей английского языка…»

«Представляю экзотику: я в резиновых сапогах и телогрейке, по колено в грязи пробираюсь в школу, похожую на сарай, а вечером возвращаюсь в нашу палатку и слушаю транзистор. Уволь, уволь, ради бога!»

«Школу в Дивном уже строят добротную, с центральным отоплением, а люди живут в вагончиках и коттеджах. Впервые в истории железнодорожного строительства решили обойтись без палаток».

«Не надо, Дима, – мягко сказала Инга. – Ты едешь, потому что тебе приказали ехать…»

«Мне никто не приказывал. Я должен ехать».

«А я, слава богу, никому ничего не должна».

«И мне?»

«Ну, пора. До вечера. Как всегда, на нашем месте?» – И, не дожидаясь ответа, заторопилась к своей группе, и Дмитрий услышал, как она сказала по-английски: «Леди и джентльмены, здравствуйте! Я ваш экскурсовод, меня зовут Ингой Александровной.

Сейчас мы совершим…»

Думает, что все вокруг создано только для нее, временами бывает вздорна и капризна, а вот поди ж ты, не смотрит Дмитрий на других. В отца, верно, однолюб…

За окном чуть стемнело, и Дмитрий увидел свое отражение в стекле. На него глядело не юное уже лицо с мелкой сеткой морщин на лбу, тяжелым подбородком, широким «боксерским» носом, с гривой редкостного цвета, почти белых волос. Инга называла Дмитрия «альбиносом» и находила, что он похож на негра, «только блондинистого и голубоглазого».

Дмитрий поворошил волосы, усмехнулся: «Смахиваю на хиппи. Состричь, что ли?.. Да черт с ними, не стоит». Мода, что поделать. В отряде каждый второй – такой «хиппи». Правда, ребята на пять, а то и на десять лет помоложе его.

Он усмехнулся капризам моды. На его памяти почем зря ругали «дудочки». Потом вдруг узкие брюки надели те, кто ругал их. Сейчас поругивают расклешенных и длинноволосых. Кто знает, не начнут ли через год-другой щеголять в брюках-клеш и старички, не отпустят ли и они гривы до плеч?

…А все началось совсем недавно, когда его, первого секретаря районного комитета партии Москвы, вызвали к начальству. Моложавый заведующий отделом минут пять говорил на отвлеченные темы, пожурил Дмитрия, что тот все еще не женат, похвастал: «А вот у меня уже четверо бегают» – и после паузы спросил:

– Ваше мнение о БАМе, Дмитрий Михайлович?

– Стройка важнейшая, не сравню, пожалуй, ни с Магниткой, ни с Днепрогэсом и даже с КамАЗом. Идее БАМа уже сто лет. Киркой и тачкой строить тогда, разумеется, не решились. Удивлен, что о БАМе говорят так мало. Ведь на Центральном участке уже уложены «серебряные» рельсы.

– На съезде комсомола будут говорить о БАМе во весь голос… Есть предложение: направить вас парторгом на важнейший участок БАМа. Лучшей кандидатуры не видим. У вас ведь диплом МИИТа. С ответом не спешите, все как следует продумайте.

– Я согласен, – ответил Дмитрий.

– Так сразу, Дмитрий Михайлович?..

– Я согласен, – повторил Дмитрий и поднялся. – Разрешите приступить к сдаче служебных дел.

Потом был съезд комсомола, и Дмитрия избрали его делегатом.

О БАМе говорили много.

Съезд принял такую резолюцию: «…Сооружение этой железной дороги – дело чести Ленинского комсомола, всей советской молодежи, продолжение славных традиций первостроителей Днепрогэса и Магнитки, покорителей целины, Ангары и Енисея…»

В дни съезда был сформирован и отправлен на важнейшие участки БАМа, в поселки Звездный, Дивный, Ардек, спецпоезд – Всесоюзный молодежно-комсомольский отряд из представителей всех союзных республик. Командиром отряда назначили Дмитрия Янакова. Вся страна слышала командирский рапорт со съездовской трибуны:

– Мы, посланцы комсомольских организаций Москвы, Ленинграда, всех союзных республик, выполнить важнейшее поручение партии готовы!

«Как там Каштан поживает?..» – разом смягчившись лицом, подумал Дмитрий. Он уважал этого смышленого, работящего парня, так рано познавшего цену куска хлеба. Занятый в райкоме с утра до ночи, Дмитрий написал ему за все время лишь два письма и сейчас чувствовал что-то вроде угрызения совести. «Но и Ванька хорош: шлет только поздравительные открытки к великим праздникам, – подумал он. – Впрочем, сибиряку легче избу срубить, чем письмо написать». О своем приезде в Дивный в суматохе сборов Каштану не сообщил.

Дверь хлопнула, и в штабной вагон стремительно вошла Люба. Она взяла микрофон, щелкнула тумблером и торжественно сказала:

– Товарищи! Прильните к окнам, посмотрите вниз. Мы проезжаем грандиозное творение рук человеческих – Братскую ГЭС. Ее возводили наши отцы и старшие братья. Два десятка лет назад на этом месте была дремучая тайга, а теперь утвердился современный город с многотысячным населением, известный каждому школьнику…

Поезд проходил по гребню плотины. Внизу на головокружительной глубине синела Ангара. На воде то там, то здесь появлялись белые буруны волн. Снующий в волнах прогулочный теплоход казался не больше сигаретной пачки, что лежала на столе перед Дмитрием. На излучине темнели две исполинские морщинистые скалы. Они как бы образовывали ворота, в которые врывалась обузданная человеком Ангара. Эти исполинские скалы-ворота были в несколько раз ниже бетонного тела плотины. А на берегах серебряной паутиной переплелись стальные конструкции ГЭС и виделся город Братск. Над одно– и двухэтажными, потемневшими от времени деревянными бараками высились стройные, как бы парящие над тайгою многоэтажные дома из бетона и стекла.

Оставив в Тайшете, на Западном участке БАМа, часть своего состава (им предстояло ехать до станции Лена, где начинался БАМ), спецпоезд имени Съезда комсомола под зелеными светофорами на бешеной скорости мчался на Дальний Восток.

И через несколько дней после съезда никому ранее не ведомый поселок на колесах Дивный стал известен всей стране. О Дивном в каждом номере на первой полосе писали центральные газеты, упоминали «Последние известия», по «Маяку». Из газет и по радио жители поселка знали, что к ним едет спецпоезд с ударным отрядом. Не успел поезд миновать Новосибирск, «Маяк» уже передавал: «Спецпоезд имени Съезда комсомола прибыл в сибирскую столицу. Жители города восторженно встретили посланцев Ленинского комсомола…» Спецпоезд приехал в Братск. Через час об этом событии слушали сообщение миллионы людей: «В Братске состоялся грандиозный митинг. Колонна из ста семидесяти бойцов ударного отряда во главе со знаменосцем маршировала по городу. Эти парни и девчата, цвет нашей молодежи, сегодня уедут на станцию Лена, откуда начнется великая магистраль…»

В Дивный прилетели корреспонденты «Правды», «Известий», «Труда»; «Комсомолка» организовала в поселке свой постоянный корпункт.

Ждали прибытия поезда. Ему оставалось пройти считанные сотни верст. Но прежде в Дивный прикатили товарные составы с открытыми платформами, на которых зеленели новенькие, с завода, цельнометаллические жилые вагончики на железных полозьях. Бочкообразные, цилиндрические, с электрообогревом, прихожей, кухней, умывальником, мягкими спальными полками, отделанные внутри красивым цветным пластиком, они были мечтой любого путейца. Их решили отдать ребятам из спецпоезда, а «старичков» пообещали переселить постепенно, по мере поступления новых вагончиков.

Тракторами и тягачами вагончики вытянули на просеку, прорубленную в тайге, поставили друг против друга, как избы в деревне. Название новой улицы оставили придумывать будущим жителям, бойцам отряда.

«Старички» радовались, что о Дивном заговорила вся страна. Радовался каждый по-своему. Семейные были довольны тем, что улучшится дело со снабжением стройки и они будут жить не в отслуживших свой век вагончиках, а в прекрасных сборно-разборных коттеджах (газеты сообщили, что первая партия таких коттеджей отправлена на БАМ Пермским домостроительным комбинатом).

Толька радовался, что в Дивном будет веселее, чем было до сих пор, потому что приезжает сразу столько молодежи. «Всегда интереснее работать на стройке, о которой все говорят» – так думали Каштан и Эрнест.

Спецпоезд миновал Улан-Удэ, Читу…

В Дивный он прибывал после обеда. Рабочие, служащие собрались возле старого тесного вокзальчика, ради гостей украшенного плакатами. Ждали. Платформы в Дивном не существовало вообще; марь, что тянулась вдоль железнодорожного полотна, закидали землей, посыпали щебнем. Неподалеку от вокзальчика высилась наспех сколоченная дощатая трибуна; там же находился духовой оркестр – бравые солдаты-пограничники.

Наконец по толпе эхом прокатилось:

– Едут! Едут!..

Сначала послышался приглушенный расстоянием дробный перестук колес, потом из-за сопки вынырнул литой лобастый локомотив с ярко-красной поперечной полосой. Перед поселком он резко осадил, как разгоряченный конь, и к вокзальчику подплыл медленно и важно. Каждый вагон перечеркнут, как подарочный шоколадный набор, алой лентой. Крупные буквы, написанные белилами: «МЫ – РОССИЯНЕ», «БАМ НАЧИНАЕТСЯ В ГОРЬКОМ», «МЫ – ИЗ ЛАТВИИ», «СОЛНЦЕ БАМу – ИЗ УЗБЕКИСТАНА», «А МЫ С ОДЕССЫ».

Под триумфальный марш оркестра пограничников бойцы выпрыгивали из вагонов, как на подбор рослые, атлетического телосложения, красивые, все в одинаковой форме. У каждого алел комсомольский значок на груди и чуть ли не у каждого – значок мастера спорта или разрядника. На куртках, со спины, выведено: «БАМ – АБХАЗИЯ» (рисунок: кедр и пальма), «БАМ – КАЗАХСТАН» (кедр и чинара), «БАМ – ГРУЗИЯ» (кедр и кипарис)…

– Стройся! – скомандовал Дмитрий.

Побросав рюкзаки и чемоданы, бойцы в считанные секунды вытянулись в колонну. Впереди – комиссар со знаменем в руке и командир. Оркестр пограничников грянул строевой марш, и колонна двинулась к трибуне. И прошли отлично и остановились четко. Почти все бойцы служили в армии и не понаслышке знали, что такое строевая подготовка.

Дмитрий шагнул к трибуне. Бывший десантник, он хотел отрапортовать по-военному сухо и официально, но, увидев стоявшего на трибуне начальника управления, с которым проработал на Березовой – Сыти не один год, перед могучими знаниями которого преклонялся, неожиданно для всех улыбнулся и негромко сказал:

– Иннокентий Кузьмич! Принимайте Всесоюзный Съездовский отряд. Ребята хорошие, не подведут.

Каштан узнал Дмитрия, когда колонна уже печатала шаг, и окликнуть его было неудобно. Увлекая за собою Эрнеста, он протиснулся сквозь толпу поближе к трибуне.

Дмитрий выступал перед микрофоном. Речь его не походила на те речи-призывы, которые обычно говорят на митингах, скорее она напоминала сжатый доклад специалиста. Сколько километров просеки предстоит прорубить на участке Дивный – Ардек. Сколько километров земполотна отсыпать. Какая техника прибудет в Дивный в самое ближайшее время. Какие новшества разработаны НИИ транспортного строительства для железной дороги в условиях вечной мерзлоты.

– Дорога в некоторой степени уникальна, – говорил он, – она расположена в зоне вечной мерзлоты. Намечен ряд экспериментов. Вот один из них, на мой взгляд самый интересный: на всем участке трассы впервые в СССР смонтируют металлические гофрированные трубы для пропуска воды под земполотном. По своим свойствам гофрированные трубы не уступают широко применяемым у нас в стране железобетонным, а трудоемкость их сборки, укладки, транспортировки снижается в несколько раз. – После короткой паузы, оглядев колонну, Дмитрий сказал: – Стройка всенародная, это верно. Стоит только посмотреть на наш Всесоюзный отряд, чтобы убедиться в этом. Вот я вижу русского и латыша, узбека и казаха, украинца и грузина… Но, пожалуй, неверно полагать, что БАМ имеет только всесоюзное значение. Он имеет всемирное значение. Не говоря уже о социалистических странах, в строительстве БАМа кровно заинтересованы страны капиталистические. На взаимовыгодных условиях уже подписан и скоро вступит в действие договор с Японией. Японцы обязались снабдить нас своей техникой и построить на одном из участков четыреста километров железнодорожного полотна, за что мы им предоставляем возможность в течение ряда лет эксплуатировать месторождения высококачественного каменного угля Южной Якутии. Уже в пути мощные и надежные самосвалы из ФРГ – «магирусы», а наш газ потечет в квартиры западных немцев. Таким образом, смею утверждать, БАМ служит делу мира во всем мире.

Когда Дмитрий закончил, Каштан, стоявший под трибуной, не выдержал и окликнул:

– Дима!..

Командиру отряда надо бы стоять на трибуне до конца митинга, но Дмитрий пригнулся и спрыгнул на землю. Они обнялись.

– Вымахал, черт, не узнать!.. Как в институте дела?

– Порядок. И ты изменился сильно… Кем к нам?

– Парторгом.

Каштан смутился. Ему стало неловко, что он окликнул Дмитрия, как мальчишку. Дмитрий, однако, не находил в этом ничего неудобного. Ткнув кулаком бригадира, обиженно спросил:

– Что ж ни одного толкового письмеца не кинул?

– Да так, время всегда в обрез…

Было у Каштана для такого письма время, не раз в мыслях писал его. Но не написал и не отправил: знал, что за должность у Дмитрия в Москве, понимал, как он занят.

– Мой товарищ, – представил Эрнеста Каштан.

Дмитрий и Эрнест не знали друг друга: Аршавский приехал на Березовую – Сыть, когда Янаков был уже в Москве.

Они пожали друг другу руки.

– Кто такая? Прослушал, – спросил Дмитрия Каштан, глядя на выступавшую девушку с энергичным взглядом и рассыпанными по плечам соломенными волосами, туго схваченными на затылке красной шелковой лентой.

– Любаша, наш комиссар, – ответил Дмитрий. – Перед отъездом диплом педагогического вуза получила. В школе рабочей молодежи математику преподавать будет… Что, хороша?

– Краля, что и говорить, – признался Каштан. – Да не с лица, однако, воду пить. Так у нас на деревне говорят.

– Красива, – подтвердил Эрнест. – Прямо-таки античная, классическая красота…

– Вдобавок умна. Довольно редкое сочетание, – улыбнулся Дмитрий. – Но предупреждаю сразу: с шурами-мурами к ней лучше не подступайтесь. Укусить может.

– Небось царевича своего на западе оставила, – предположил Каштан. – Разве такие в девках засиживаются?.. Ну, будет. Ровно кумушки разошлись, язык-то без костей.

Люба заверила начальника управления, что ни один боец Всесоюзного отряда не уедет, пока не будет построен БАМ…

Потом неожиданно кратко выступил Гроза.

– Магистраль наша, дорогая ты моя комиссарша, будет строиться не год и не два, а больше десяти лет, – обращаясь как бы к одной Любе, сказал он. – Так что твоего заверения не надо: не каждого хватит на такой срок. Устанете вы – вас подменят другие. А вот если Всесоюзный отряд в полном составе в Ардек через пару лет придет, «серебряные рельсы» там уложит, – честь вам и хвала. Тогда считайте, что долг свой комсомольский сполна отдали… – Иннокентий Кузьмич помолчал, окинул взглядом четкую колонну и заключил: – Добро пожаловать, ребята, спасибо за помощь вашу.

– Ну, не чудо ли старикан? – сказал Дмитрий Каштану и Эрнесту. – «Добро пожаловать» – все! Зачем говорить, когда и так все ясно?.. Как-то в старой кинохронике видел выступление Калинина перед строителями. Взошел на трибуну и сказал единственное слово: «Нажмем!» – а прозвучало оно сильнее самой пламенной речи…

С вещами колонна тронулась к зеленым вагончикам, что притулились в таежном коридоре. На вагонных окнах играли солнечные зайчики.

Люба вдруг забежала вперед, легко вскочила на пень и энергично подняла руку.

– Товарищи! – крикнула она. – Оказывается, наша улица еще не имеет названия. Прежде чем войти в нее, давайте придумаем название.

Галдеж, шум…

– Крещатик! – закричали украинцы.

– Ташкентская! – закричали узбеки.

– Рижская!

– Фрунзенская!

На пень – импровизированную трибуну – вскочил разбитной парень, из-под ворота зеленой форменной куртки у него выглядывал треугольник тельняшки. Лицо у парня было хитроватое, продувное.

– Вы просто меня удивляете, граждане и гражданочки! – с чувством сказал он. – За что идет спор?.. На минуту забудьте свои национальные чувства, и вы вспомните, что есть на Черном море город Одесса, а в городе том имеется улица с неповторимым названием, волнующим сердце и слух, как музыка великих композиторов, – Дерибасовская. Даешь название нашей улице – Дерибасовская!! – громко заключил одессит и для пущей убедительности ударил себя кулаком в грудь.

Захохотали.

– С таким же успехом, – едва справившись со смехом, сказала Люба, – я могу требовать название моей любимой улицы – московской улицы Горького. Не то, не то… – Она недолго молчала. – Мое предложение: назвать нашу улицу именем Павла Корчагина.

Согласились. Дмитрий сказал, что Дивный через несколько лет превратится в узловую железнодорожную станцию, в солидный город, поэтому улицу такого парня, как Павка Корчагин, можно назвать проспектом. Бойцы согласились и с этим.

Через считанные минуты к стволу лиственницы прибили указатель, нацеленный на вагончики, с надписью красной краской: «Проспект ПАВЛА КОРЧАГИНА».

Устраивались весело, расхваливали удобные вагончики. Дмитрию, как начальству, по распоряжению Грозы выделили отдельный вагончик в центре проспекта Павла Корчагина (большому начальству отдельная квартира необходима: работать приходится и вечерами).

Не успел он поставить вещи и осмотреться в своем новом жилище, дверь распахнулась, и в вагончик, чуть не сбив с ног стоявших на пороге Каштана и Эрнеста (они провожали Дмитрия), вломилась Екатерина, жена машиниста тепловоза Михаила Чухнова, женщина могучего сложения. В Дивном она прославилась как баба крикливая и вздорная, обладающая мертвой хваткой, с ней опасалось связываться даже начальство.

– Хто тут, я звиняюсь, новым парторгом будет? Вы? – упершись руками в бока, спросила она Дмитрия.

– Я, – ответил Дмитрий. – Вы присаживайтесь. Что случилось?

– И что ж это получается?! – поведя мощными плечами, крикнула Чухнова. – Я, мать двоих детей, маюсь в дырявом вагончике, а другие не успели приехать – и в такие хоромы?! Прохиндеи вы все, глаза ваши… – И здесь Чухнова сказала такое, что Дмитрий зарделся, как девица.

– Вы садитесь, садитесь, – сконфуженно предложил он. – Ваша семья, как я понимаю, нуждается в улучшении жилищных условий. В списке вы состоите?

Но от Чухновой ничего толком нельзя было добиться: она вела себя, как обманутая рыночная торговка.

– Да помолчи же ты, Екатерина! – не выдержав, сипло гаркнул на нее Каштан. – Имей совесть, человек только с дороги, в хату не успел зайти. – И к Дмитрию: – В списках она состоит, как и другие. Вот только впереди всех хочет оказаться, глоткой своей луженой взять.

– Рыжая ты образина!.. – незамедлительно загремела Чухнова.

– Ваня не рыжий, а каштановый, – поправил ее Эрнест.

– Подождите, подождите… – поднял руку Дмитрий. – Насколько мне известно, шесть семей уже живут в новых вагончиках. Остальные… тридцать две, кажется?.. семьи переселят в такие вагончики немедленно, как только они прибудут.

– А сколько их ждать? Месяц? Полгода? – рявкнула Чухнова.

– Наверняка меньше полугода. Но с точностью до недели сказать вам не могу.

– Екатерина, ты дождись, когда коттеджи для семейных начнут строить, – посоветовал ей Каштан. – Вот тогда тебя в первую очередь из старого вагончика переселят.

Чухнова на мгновение задумалась, но, видно, сразу смекнула, что лучше иметь синицу в клетке, чем журавля в небе. Поднялась с лавки-дивана, осмотрела вагончик, отделанный красивым пластиком, ехидно поинтересовалась у Дмитрия:

– Себя-то небось не обидели, а?.. – И, хлопнув дверью, заключила: – Прохиндеи вы все отпетые!

Дмитрий начал опускать вагонное стекло. Оно не поддавалось.

– А, черт!.. Как ее по батюшке, Вань?

– По батюшке еще, честь велика!.. Васильевна, кажется.

– Екатерина Васильевна! Товарищ Чухнова! Вернитесь, пожалуйста! – справившись наконец со стеклом, крикнул в открытое окно Дмитрий.

Шагавшая по улице Чухнова остановилась и обернулась:

– Чем еще порадуете, товарищ начальник?

– Переезжайте в мой вагончик, а я в вашем устроюсь. Сейчас идите к начальнику поезда и от моего имени попросите машину для переезда.

Чухнова удивленно разинула рот, широко раскрыла глаза.

– Да чего уж… да не надо, подождем мы… – сказала она растерянно.

– Ну и иуда ты, Катерина! – опять не выдержал Каштан. – Сначала человека из собственного дома выгнала, а теперь крокодиловы слезы льешь.

– Екатерина Васильевна! Вы слышали, что я сказал? Действуйте! – перебил его Дмитрий и чуть улыбнулся одними глазами. – Как бы другие вас не опередили…

Последнее замечание подействовало на Чухнову: тяжело топая, она припустилась по проспекту.

– Дают – бери, бьют – беги! Валяй, Катерина! – уже беззлобно вдогонку прокричал ей Каштан.

– Неплохо для начала, – усмехнулся Дмитрий, поднимая свой чемодан.

Вошла Люба, деятельная, стремительная.

– Командир, срочное дело.

– Уже? Быстро! Говори, Люба.

– Смотрела школу: тесное помещение, похожее на конюшню. Это в то время, когда комплект сборно-разборного здания для новой школы гниет под открытым небом. Занятия здесь ведутся и в летние каникулы: зимой и весной была нехватка учителей, многие сбежали от трудностей, поэтому учебная годовая программа не закончена. Словом, надо собрать новую школу. Предлагаю сделать это завтра и послезавтра силами нашего отряда, Рассчитала: управимся, правда, без окончательной отделки и установки отопительных батарей. С этим до осени можно не спешить.

– Завтра и послезавтра выходные дни, Люба, – напомнил Дмитрий.

– Да сколько же можно отдыхать! Шесть дней ехали, ели да спали!

– Ладно, поговори с ребятами. Если они не возражают…

– Нас ведь двести с лишним человек! Каждый отработает по нескольку часов – и дело сделано. Я бегу к начальству. Попрошу, чтобы дали опытных плотников из «стариков», машины, кран.

– Сейчас вместе пойдем… Ты бы с парнями познакомилась.

– Да. Извините, Грановская. – Она энергично пожала руку Эрнеста своею маленькой, но сильной рукою.

– А этого молодца сама узнавай, – тронув за плечо вдруг сразу сникшего, сконфузившегося Каштана, сказал Дмитрий.

– Обожди, обожди… Ваня? Тот самый? Конечно, он!.. Мне о вас Дима много-много говорил. Таким я вас и представляла: огромным, с большими руками, красивым… Ну, здравствуйте!

– Здрассте… – буркнул Каштан и улыбнулся, как ему показалось, глупейшей улыбкой. Любину ладонь своей огромной лапищей он пожал с такой осторожностью, будто мог ее раздавить.

– Вот тебе и раз! Дима, он что, всегда такой стеснительный? Вот чего совсем не предполагала…

– Разве?.. Раньше не замечал. – Дмитрий внимательно посмотрел на бригадира и сделал такой вывод: – А, ясно: это ты ему, комиссар, приглянулась.

– Да будет вам! – не на шутку рассердился Каштан.