Текст книги "Голубые рельсы"
Автор книги: Евгений Марысаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
I
Противоположная сторона сопки обрывалась вертикальной стеной. Внизу на головокружительной глубине вытянулась долина.
– Передохнем, парни, – предложил Толька Каштану и Эрнесту, снял с плеча ружье, ягдташ и сел на каменный выступ, свесив над пропастью ноги.
– И то дело, умаялись, – согласился Каштан и раздраженно добавил Тольке: – А ну от обрыва! Дурной… Невелика честь так голову сложить.
Эрнест тоже снял ружье, мощный английский бинокль, рюкзак, служивший ему ягдташем, и прилег на мох.
Они частенько по воскресеньям хаживали втроем на охоту, благо ни ехать, ни идти далеко не надо: шагнул в тайгу – тут и охоться.
Была та короткая, неуловимая рассветная минута, когда стало ясно, что ночь ушла, наступило утро и вот-вот из-за горной гряды жар-птицей взлетит солнце и все вокруг засверкает, вспыхнет, заискрится. А пока небо светилось ровным оранжевым светом, и сопки, и скалы, и деревья, и даже парящий над долиной ястреб-стервятник казались тоже оранжевыми. Дальние цепи гор, безымянные хребты еще не вырисовывались: их прикрывала завеса, плотная и непроницаемая, как апельсиновая кожура. Слышно было, как внизу шумит невидимая за туманами река. Белые туманы на реке походили на огромные сугробы.
Небо как бы накалялось с каждым мгновением, взблескивало ярким пурпуром, таяли последние росинки звезд, и, глянув на восток, охотники невольно зажмурились, как от вспышки магния: там горел появившийся из-за скалы дугообразный хохолок.
Лучи, заметно вздрагивая, все ниже обнажали сопки, все глубже проникали в ущелье. Видимость расширилась; выплыли дальние цепи гор, хребты.
Туманы на реке поднялись и обнажили быстрые чистые воды. Тайга запела, защебетала, зашуршала, захрустела. Проснулась тайга…
Вдруг Толька схватил бинокль, торопясь настроил нужную резкость. Сильные искусственные глаза приблизили кромку обрыва. Там показался громадный медведь. Он шел неторопливо и важно. Но чу! Зверь вдруг замер, глядя в сторону Транссибирской магистрали. Нет, его не пугали изредка проносившиеся составы: таежное зверье с рождения привыкло к ним, как привыкают, например, к грохоту грома, сверканию молний. Медведя напугали странные двуногие существа, которых он, очевидно, доселе не видывал. Существа эти передвигались по железнодорожному полотну, входили и выходили из продолговатых зеленых холмиков – жилых вагончиков, стоящих в тупике. Возможно, два года назад медведь наведывался в здешние края, но не видел, не чуял ни двуногих существ, ни зеленых холмиков с сизыми дымками, источавших тревожный запах таежных пожарищ.
Действительно, тогда тут почти не было людей, не считая жителей маленькой деревеньки. Не существовало и поселка на колесах – Дивного, где разместился поезд строителей железной дороги.
Каштан и Эрнест поочередно поглядели в бинокль.
– Пятится… – сказал Эрнест и победно прокричал: – Глядите! Удирает!
– И правильно делает, – отозвался Каштан.
…Каштан – бригадир монтеров пути, или путеукладчиков, как называют эту бригаду на стройке. Родом из глухой восточносибирской деревеньки с поющим названием Перезвоны, все население которой свободно бы поместилось в избе-пятистенке. Едва ему миновало пятнадцать лет, отца, леспромхозовского вальщика, насмерть придавило на делянке лесиной. Пенсию, что назначили за кормильца матери, едва хватало, чтобы прокормить его, Каштана, и четырех сестренок мал мала меньше. Закончил Каштан седьмой класс, на время расстался со школьным портфелем. Леспромхозовский директор, всегдашний товарищ отца по охоте, долго барабанил пальцами по письменному столу, глядя на стоявшего перед ним Каштана. «Посиди тут, – сказал, – я скоро». Вернулся с пачкой десятирублевок. «Отдай мамке. А ко мне приходи, как аттестат зрелости получишь. Успеешь, наработаешься». Каштан насупился. «Школу я кончу и без твоей подсказки, дядя Семен, потому как учиться сам желаю. А деньги не возьму. Сибиряковы сроду милостыню не принимали. – Сказав это, отодвинул стул, сел. – Не сдвинусь с места, покуда на работу не возьмешь».
Принял директор. Год работал Каштан на делянке чоккеровщиком – крепил тросами бревна к трактору-трелевщику, – матери все до копейки отдавал.
Приехал как-то в родные края в отпуск земляк Каштана, уже отслуживший в армии парень. Сказывал, что работает на знаменитой сибирской стройке Березовая – Сыть, зарабатывает не чета леспромхозовским, раза в два, а то и в три больше. Прикинул Каштан, что матери к зиме пальто надо справить, сестренок тоже одеть-обуть. Денег, как ни крутись, не хватало. Да и свет белый посмотреть хотелось, потому что за всю свою жизнь видел Каштан только два населенных пункта: Перезвоны и леспромхозовский поселок.
Мать, узнав о намерении сына ехать на железнодорожную стройку, заголосила, словно в доме был покойник: «Да не нужно мне твоих денег, авось прокормимся. Да как же я в разлуке жить стану!» Но Каштан сызмальства рос упрямым. Уехал, хотя у самого при прощании с родными, особенно с меньшой сестрицей Анютой, любимицей, чуть сердце не разорвалось.
Проспав ночь на жесткой плацкарте, предстал перед начальником поезда в поселке Березовая. Был он в волчьей отцовской ушанке, старом овчинном полушубке, с допотопным деревянным сундучком в руке. Посмотрел начальник его документы и удивленно глянул на паренька: «Да тебе и шестнадцати нет! Иди, иди, откуда пришел». Каштан не торопясь поставил сундучок, без приглашения сел на стул и заговорил степенно, как равный с равным, не скрывая удивления: «Мне даже смешно ваши речи слушать. Кто ж за меня семью в пять ртов прокормит? Да вы гляньте в трудовую книжку, там ясней ясного написано: год чоккеровщиком отработал. Между прочим, это вам не бумажки за столом перебирать – после смены рубашку выжимал. Две благодарности имею, неоднократно премии получал, план на сто сорок процентов выполнял. А вот грамота, поинтересуйтесь».
Очень уж неловко было хвастать Каштану благодарностями да грамотой: совестливость была в крови у Сибиряковых. Похвастал же потому, что боялся отказа. Кто ж, как не он, сестренок на ноги поставит? К удивлению Каштана, начальник не отказал. Направил его к лесорубам.
Полгода рубил Каштан просеку. В получку деньги исправно переводил матери, оставляя себе только на пропитание. Работящий, немногословный паренек полюбился лесорубам.
Как-то увидел Каштан в работе бригаду монтеров пути. Парни работали ловко, слаженно, послушный им гигантский путеукладчик одно за другим поднимал с платформы звенья и укладывал их на трассу. И сразу померкла, показалась скучной и однообразной работа лесоруба. Да и не по душе она ему была: как всякий таежный житель, он любил лес, зря ветки не срезал, а тут приходилось вековые деревья губить. Как бритвой по сердцу. А к машинам он тянулся сызмальства. Умный, послушный людям путеукладчик покорил его.
Командовал бригадой дюжий молодой парень, Дмитрий Янаков, недавно окончивший Московский институт инженеров транспорта. Заметив стоявшего возле путеукладчика Каштана, крикнул: «Малец, отойди, шпалой зашибет!» Синеглазый великан-бригадир с длинной гривой на редкость светлых, почти белых волос, в треснувшей по швам защитного цвета куртке бойца строительного отряда с эмблемой МИИТа на спине сразу понравился Каштану.
Ночью снились ему рельсы, шпалы, слышалась басовитая бригадирская команда: «Опускай!» – и звенья, будто наяву, ложились на гравий.
Через несколько дней Каштан отыскал в поселке вагончик, где жил Дмитрий Янаков, и сказал ему, что «очень даже желает» работать в бригаде путеукладчиков. В ответ Дмитрий невольно улыбнулся, поглядывая на предательский золотистый пушок, что едва пробился на верхней губе Каштана. «Вы, чую, не верите – совладаю ли?» – спросил Каштан. «Не верю», – опять улыбнувшись, признался бригадир. «А вы сначала пораскиньте мозгами, потому как не подумавши умные люди не говорят, – наставительно сказал Каштан. – Я ж не городской балбес, которого всему обучать надо. Плотницкое, даже столярное дело с малых лет знаю. Трактор очень даже уважаю. Разумеете?»
У путеукладчиков как раз не хватало работника, и Дмитрий Янаков принял Каштана в свою бригаду. Смышленый паренек быстро освоил новое для него дело и не уступал в работе взрослым парням.
Между тем два года учебы в школе были пропущены. Неизвестно, как бы сложилась судьба Каштана, если бы не Дмитрий. Бригадир чуть ли не силой заставил поступить паренька в школу рабочей молодежи. Нелегко давалась учеба. После смены, бывало, еле ноги до койки доносил Каштан. Хотелось плюнуть на учебу, вдосталь отоспаться. Но он усилием воли перебарывал это желание, собирал книги и спешил в школу. Учебу штурмовал не усидчивостью – особенно рассиживаться было некогда: бригада путеукладчиков, самая важная бригада на стройке, то и дело оставалась на сверхурочную, – помогала природная сибиряковская сообразительность. Он почти не раскрывал учебников, а на лету схватывал и накрепко запоминал то, что говорили на уроках учителя; в крайнем случае на помощь приходил Дмитрий.
Бежали месяцы, годы. Учеба, общение в бригаде и школе с москвичами, ленинградцами, а теперь строителями железной дороги Березовая – Сыть неузнаваемо преобразили Каштана. Разве что по образному словцу родных краев да по привычке вставать с первыми петухами угадывался в нем бывший сельский житель. Из неуклюжего длинноногого подростка с торчащими вихрами он превратился в рослого, крепкого и ладного парня, красивого особенно, по-сибирски, с продубленным стужей и зноем лицом. Чуть скуласт, нос прям и губы тверды. Шевелюре же его даже девушки завидовали. Такая густая, крупно вьющаяся, с благородным оттенком – каштановая; светлые ореховые глаза в белых ресницах и брови пшеничные.
Нрава он был спокойного, хотя и не мягкого, в суждениях нетороплив; слова его ложились в ряды фраз весомо и крепко, как кирпичи в кладку.
Есть люди, которые ни минуты не могут сидеть без дела, для которых постоянная работа такое же непременное условие бытия, как еда, сон; понятие «отдых» они отождествляют с переменой работы. Таким был Каштан. И над чем бы он ни трудился – и латка на рубахе, и полочка для мыла в тамбуре жилого вагончика, – все делал на удивление ловко и основательно.
Отпуск Каштан проводил в Перезвонах. Собственно, отпуска для него не существовало. От зорьки до зорьки в работе. Изба старая, неумело залатанная женской рукой; и крышу надо перекрыть, и прируб сладить. Умаявшаяся с дочками сорокавосьмилетняя мать выглядела старухой. Она называла сына по имени-отчеству и, когда он перешагивал порог отчего дома и передавал ей пачку денег, кланялась ему в пояс. Четыре сестренки, белоголовые, с белыми бровями и ресницами, смотрели на брата-кормильца с почтением, как на отца. Ох и трудно же было ему расставаться с родными! Но теперь он не мыслил своей жизни без стройки, товарищей, пропахших креозотом шпал…
Дмитрий Янаков, парень толковый, с отличными организаторскими способностями, быстро продвинулся по службе. Его назначили сначала мастером, а потом и прорабом. За бригадира путеукладчиков Дмитрий оставил Каштана, хотя ему в то время едва минуло восемнадцать и он был самым молодым в бригаде. Выдвигая его на бригадирскую должность, Дмитрий привел начальству немало аргументов в пользу Каштана: отличный производственник – это главное; на стройке не на месяц, и не на год, быть может, на всю жизнь; характером тверд, что тоже немаловажно: сумеет постоять за ребят.
И стал Иван Сибиряков, прозванный за буйный каштановый чуб Каштаном, бригадиром.
Позади осталась школа; Каштан, как и многие его сверстники, должен был идти в армию. И вдруг известие: его не призвали в армию как единственного кормильца в семье. Он чувствовал себя чуть ли не дезертиром, потому что служить в армии считал своим непременным долгом.
Дмитрий Янаков, относившийся к Каштану с нежностью старшего брата, частенько захаживал к нему. Зашел и на этот раз, словно почувствовал состояние парня. Успокоил как мог: закон есть закон, послужат другие, тебе, мол, семью кормить надо. И добавил: «Нечего, парень, время терять, готовься к экзаменам, помогу, и поезжай поступать в институт, заочный, конечно». – «Да выдюжу ли?» – усомнился Каштан. «Должен, – ответил Дмитрий. – Между прочим, я тоже не в стационаре учился. Днем слесарем в депо на станции Москва-Сортировочная вкалывал, а вечером – в институт. Как видишь, выдюжил».
К подготовке в вуз Каштан отнесся серьезно, как серьезно, впрочем, относился он к любому делу. Засиживался над учебниками далеко за полночь, оставляя на сон скудные четыре часа. Ему, не считаясь со временем, помогал Дмитрий. Вуз не надо было выбирать – Институт инженеров транспорта, как само собой разумеющееся. Он находился в большом дальневосточном городе.
Труды Каштана и Дмитрия не пропали даром. Абитуриент сдал экзамены блестяще, с единственной четверкой, и стал студентом-заочником.
Дмитрия Янакова, уже главного инженера и парторга, отозвали в Москву, в Высшую партийную школу. Расставаться Каштану было нелегко: несмотря на разницу лет, привязался к нему, как к товарищу.
А потом, как писали тогда газеты, «в глухом сибирском селении Сыть, которому вскоре суждено быть узловой железнодорожной станцией, бригадир монтеров пути Иван Степанович Сибиряков под триумфальный марш оркестра забил костыль из чистого серебра в последнем звене железнодорожной стройки Березовая – Сыть». Есть такая традиция у строителей – в последнее звено новой железной дороги забивать настоящий серебряный костыль.
Полгода назад молодежно-комсомольский поезд перебросили из Сибири на Дальний Восток, на строительство новой железной дороги Дивный – Ардек. Каштан по-прежнему работал бригадиром путеукладчиков. Шел ему двадцать второй год.
…День выдался по-южному жаркий, несмотря на вечную мерзлоту и близкую границу Якутии. Звенела, набрасывалась на все живое мошка. Она сплошь облепляла сетку накомарника. И дышать нечем, и не видно ничего. Небо было будто выжжено солнцем: белое, без голубизны.
Затерянный на Транссибирской магистрали в амурской тайге поселок Дивный принарядился к празднику. А праздник нынче на железнодорожной стройке большой. Называется он так: праздник первого «серебряного звена».
Повсюду флаги, плакаты. Дивный состоял из длинного, с версту, сцепления жилых вагончиков, замерших в тупике. Дивного нет пока ни на одной карте, и здесь не останавливаются поезда. Года два назад сюда приехали три мехколонны, кто-то глянул на волнистые сопки, золотые по осени лиственницы, сбегавшие в долину, говорливую реку с каменистым дном и молвил товарищам: «Диво-то какое…» Так и назвали поселок – Дивный.
Мехколонны, отсыпая земполотно, ушли далеко на север, в Якутию, а обосновавшемуся в Дивном поезду предстояло уложить рельсы, построить новые станции.
На железнодорожной насыпи собралось все население поселка. «ДАЕШЬ БАМ!» – выведены на алом полотнище аршинные буквы. Полотнище укреплено на площадке тепловоза, на поручнях, там же находилась и трибуна с микрофоном. За тепловозом – платформы с пакетами звеньев, готовых для укладки (пакет – штабель звеньев на платформе). На последней платформе горели «серебряные рельсы». Рельсы, конечно, не серебряные, а покрашены обыкновенной алюминиевой краской, но Каштану они казались сейчас прокатанными из чистого серебра. А за платформой высилась символическая дощатая арка, перечеркнутая алой лентой. От этого места начнется железная дорога Дивный – Ардек. За аркой далеко вперед бежала подготовленная для укадки звеньев трасса.
Праздник первого «серебряного звена»… Два больших праздника у путейца: укладка первого звена и через несколько лет – последнего.
Бригада путеукладчиков стояла возле платформы, на которой лежали традиционные «серебряные рельсы». Монтеры все в новеньких, только со склада, спецовках, с новыми, еще в смазке, инструментами в руках. За какой-то час Каштан устал так, будто две смены кряду отработал. С машинистом проверил путеукладчик – нет ли неисправности. Осрамиться при укладке «серебряного звена» никак нельзя: бригаду снимают для «Новостей дня». Потом заметил, что ломики им дали тонкие, они в работе что прутья – согнутся. Побежал на склад, поменял на увесистые, «пионерские», как их называют путейцы. Только на шпалу присел дух перевести – корреспонденты окружили, засыпали наивными вопросами: «Вы романтик, Иван?», «Зачем на стройку приехали?».
С незнакомым бригадиру человеком подошел Иннокентий Кузьмич Гроза, начальник управления, громадный старик с копной густых, серых от седины волос. Гроза еще в тридцатых годах на Турксибе был известным строителем. Всю жизнь строит железные дороги, исключая военные годы, когда командовал партизанской бригадой в лесах Белоруссии. Тогда он взрывал рельсы. На стройке относились к нему по-разному. Мастера и прорабы перед ним трепетали, потому что за любой просчет в работе, каждую неполадку он строжайшим образом спрашивал прежде всего с них, командиров производства; рабочие любили его, хотя Гроза никого по головке не гладил. В общем, дядька строгий. Каштан его знал еще по Березовой – Сыти.
Обычная одежда начальника управления – грубый брезентовый плащ, видавшая виды кепка и сапоги «грязнодавы». Но нынче он принарядился: новый костюм, большой прямоугольник орденских планок и Золотая Звезда Героя.
Пожав руку Каштану, Иннокентий Кузьмич сказал своему спутнику:
– А это наш Сибиряков.
– Бригадир? – живо спросил человек. Суховатый, лицом неприметный, скромно одетый, он был похож на рабочего, деповского слесаря.
– Он самый, – ответил Гроза.
– Много наслышан о вас хорошего, – протягивая Каштану руку, сказал незнакомец.
– Смотри, Вань, не подведи: одних корреспондентов и кинооператоров целый полк понаехал, – озабоченно проговорил начальник управления.
– Да кто ж под руку-то говорит!
– Да, да, извини. Волнуюсь, понимаешь ли…
– А я, по-вашему, нет?
Митинг начался. Оркестр исполнил Государственный гимн.
Сначала выступил спутник Грозы, первый секретарь Амурского обкома партии.
– Трудно вам придется, дорогие товарищи, – говорил он. – Неслыханно трудно тянуть рельсы по вечной мерзлоте. Летом – гнус, зимой – лютый холод. Но Комсомольск-на-Амуре еще труднее было строить. Тогда такой первоклассной техники не было. Кирка да лопата. А город стоит, город живет. И БАМ будет построен, уверен. Вашими молодыми и крепкими руками. Потому что наша молодежь всегда на переднем крае пятилетки.
Иннокентий Кузьмич Гроза говорил о железной дороге Дивный – Ардек. Дорога эта – первая ласточка, маленький участок, каких-то двести километров грандиозной стройки, которой не будет равной в мире, – Байкало-Амурской магистрали. БАМ протянется параллельно Транссибирской магистрали через Восточную Сибирь и Дальний Восток, более чем на три тысячи километров, и оборвется у Тихого океана, в Совгавани. В диких здешних краях, где сейчас бродят лишь охотники да пастухи оленей, вырастут гидроэлектростанции, леспромхозы, города.
Каштана разыскала секретарша начальника поезда, молоденькая девчонка, сунула ему напечатанный на машинке листок бумаги:
– Тебе велено передать. Прочти раза три, чтобы не запнуться.
Каштан мельком взглянул на «свою» речь. Обкатанные, казенные, ничего не говорящие ни уму ни сердцу фразы.
Он вернул секретарше листок:
– Скажи этому сочинителю, у бригадира пока свой язык не отсох.
Он выступал как лучший строитель Дивного. Говорил не очень гладко, но по существу. С жильем пока туго, женатые парни жен своих на стройку не вызывают. А дело ли в разлуке жить? Инструментов не хватает. Вот полчаса назад кто-то ключ у монтера «увел», еле другой отыскали, а то кечем было б «серебряные гайки» заворачивать. Обо всем этом в газетах написать надо.
Каштан немного передохнул, собрался с мыслями. Закончил речь такими словами:
– Вот здесь ребята из газет подсчитали, что средний возраст рабочих нашей стройки невелик. Говорят, вроде бы опыта у ребят маловато. Но такие же ребята в Сибири Березовую – Сыть работали. Сейчас там поезда гудят. И здесь загудят поезда. Это я от бригады своей говорю. Ну, а кто прямо из школы пришел, работы пока не нюхал, не беда. Научим. Было б желание трудиться.
Затем с площадки тепловоза зачитали документ. В документе говорилось, что строительство железной дороги Дивный – Ардек объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Все заспешили к символической арке, где стоял путеукладчик.
Парни бригады Каштана хорошо знали свою работу, казалось, с завязанными глазами могли уложить звено, но все равно волновались. Шутка ли, на них устремлены сотни пар глаз, стрекочут кинокамеры, щелкают фотоаппараты!
– Главный, давай, – негромко сказал Каштан, когда разрезали алую ленту.
Главный кондуктор сделал знак машинисту тепловоза, и путеукладчик принял в портал, под свои своды, платформу с пакетом.
Под грохот оркестра «серебряное звено» опустилось на гравий. Рельсы новой дороги соединили с Транссибирской магистралью «серебряными» накладками и гайками. Завтра от «серебряного звена» бригада Каштана потянет обычные, рабочие рельсы.
Цветы, что подарили путеукладчикам, были большие, яркие, привезенные откуда-то издалека, потому что в этих краях скупая земля не родит таких красивых цветов.
Путеукладчики подождали, пока все не разошлись. По обычаю, бригаде надо посидеть на «серебряном звене». Точно так же они несколько месяцев назад сидели на последнем «серебряном звене», что уложили в глухом сибирском селении Сыть. Только тогда была не жара, а страшный мороз с ветром сиверком.
Бригадир развернул большой газетный сверток. Там были две бутылки шампанского. Одну Каштан пустил по кругу, а другую разбил о «серебряный рельс». И такой обычай есть у железнодорожных строителей. Как и у корабелов.
