Текст книги "Дело, которому служишь"

Автор книги: Евгений Дырин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Город Бриг был занят советскими войсками так стремительно, что отступавшие гитлеровцы не успели ни взорвать каменный мост через Одер, ни разрушить взлетную полосу и служебные здания на аэродроме. Только три ангара лежали в развалинах, но скорее всего, это был результат меткой стрельбы советских артиллеристов. Бывшие "хозяева поля" покидали аэродром в большой спешке. У главных ворот и на обочинах шоссе валялись раздавленные фибровые и картонные чемоданы с торчащими язычками замков, полосатые матрацы, непарные летные сапоги с застежкой "молния" по всему голенищу, забрызганные грязью бортовые журналы, письма в конвертах и без конвертов... Техники, повидимому, удирали на велосипедах, – множество искромсанных танками велосипедных колес, рулей и погнутых рам лежало в кюветах.

Картина бегства была особенно выразительна в штабных помещениях на аэродроме. Под ногами шелестела бумажная россыпь, папки с картами и документами тяжелыми грудами лежали на стульях и на подоконниках, покрытых битым стеклом; из пишущих машинок не были вынуты листы бумаги с начатыми словами приказов "Ich befehle..."

Аэродром сразу заняли истребители. "Лавочкины" и "Яковлевы" расположились в уцелевших ангарах, на вымощенных бетоном стоянках. У начала широкой взлетной полосы выстроились самолеты дежурных подразделений. В штабных помещениях, разбитые окна которых были заделаны папками с готическими надписями, застучали машинки.

Теперь приказы отдавались на русском языке. Они сразу приводили в движение людей, самолеты поднимались в воздух, летели на запад, стреляя и бомбя, и в тучах дыма, встававшего над разбитыми немецкими блиндажами, мелькали обгорелые листки с мертвыми готическими письменами: "Ich befehle..."

Полбин расположил свою группу самолетов на западной окраине аэродрома, сообщавшейся с взлетной полосой удобной рулежной дорожкой. Встав на твердую почву, "Петляковы" воинственно задрали свои острые застекленные носы.

Через час после приземления самолеты уже пошли на задание – бить укрепившихся на реке Нейсе фашистов. Цель находилась так близко, что техники с аэродрома видели, как "Петляковы" перестраивались из "клиньев" в "пеленг", как один за другим ныряли к земле и как вслед за тем из земли начинали бить черные фонтаны. Они быстро опадали, оставляя в воздухе круглые облака грязнокоричневого дыма.

На укрепления гитлеровцев падали фугасные бомбы советской марки. Но на аэродроме были целые штабеля оставленных немцами бомб. Их следовало использовать по назначению – против самих же гитлеровцев.

Но тут возникли затруднения. Прилетевший вместе с Полбиным инженер-полковник Самсоненко доложил, что взрыватели не подходят к немецким тысячекилограммовым фугаскам. Гнезда для взрывателей были у них не в головной или в донной части, а на корпусах бомб, сбоку. Надо было менять углы установки лопастей ветрянок, но и это не решало дела: диаметр гнезд был больше диаметра взрывателей, резьба не совпадала.

– Что вы предлагаете? – жестко спросил инженера Полбин. Он собирался на следующий же день сбрасывать немецкие бомбы, и это неожиданное препятствие вызвало у него раздражение.

– Нужны обжимные, уплотнительные кольца, – ответил Самсоненко.

– А где они продаются? – в голосе Полбина звучала ирония. Ему тоже было ясно, что нужно делать, и он ждал от инженера другого ответа.

Вмешался присутствовавший при разговоре полковник Блинников:

– Товарищ генерал, разрешите?

– Да? – повернулся к нему Полбин.

– Я посылал начальника трофейной команды в Бреслау. В освобожденной части города есть завод взрывателей компании Борзиг. В складских помещениях завода осталось большое количество металлов и метизов. Если...

– Да, да, – подхватил Самсоненко, – там есть алюминиевые диски подходящего диаметра. Я видел у одного вашего шофера, полковник, он их на всякий случай захватил.

– Что вы предлагаете, Иван Данилович? – опять в упор спросил Полбин.

– Я считаю, что полковнику Блинникову нужно послать сейчас же машину в Бреслау. К утру она доставит материал, а обжимные кольца нам выточат в мастерских истребительного полка. Я с Терещенко договорюсь.

– Принимается.

Полбин отпустил офицеров и пошел к одноэтажному домику, в котором временно расположился штаб оперативной группы. Уже стемнело, над островерхими крышами и башенками Брига поднималась огромная красная луна. Угольно-черные тени самолетов и ангаров лежали на каменных плитах, чуть порозовевших от лунного света.

Неожиданно пришла мысль: "Кто такой Терещенко? Знакомая фамилия... Самсоненко, Терещенкоукраинцы оба! Может быть, поэтому кажется знакомой?"

На аэродроме стояла тишина, странная после непрерывного гула моторов. Где-то далеко перекликались техники, ремонтировавшие самолет. В холодном вечернем воздухе голоса их были явственно слышны. "Готово?" – спросил один. "Готова!" – ответил другой с сердцем. "Почему готова?" – "Отвертку сломал", уныло ответил второй.

"Остряки", – усмехнулся Полбин и почему-то с необычайной нежностью подумал об этих двух "кочегарах" авиации, которые торопились к утру привести в порядок раненный в бою истребитель. Все уже ушли со стоянок – кто спит, кто слушает трофейные пластинки, кто пишет письма "с дороги на Берлин", – а они, по очереди отогревая зябнущие от прикосновения к металлу руки, подкручивают гайки, проверяют зазоры, что-то подгоняют, смазывают... И шутят без улыбок, как шутили в свирепую морозную зиму сорок первого года под Москвой или в Сталинградских степях в сорок втором году, когда нельзя было спать по ночам, через каждые полчаса вылезали из землянок и прогревали моторы... Под утро они закончат работу, зачехлят самолет с той бережной тщательностью, с какой мать пеленает и укутывает ребенка, и пойдут спать. Для сна останется час или два, и, наверное, с рассветом у них произойдет разговор вроде того, какой был однажды у Пашкина с Файзуллиным.

"Искандер, вставай!" – тормошил Пашкин товарища. "Почему – вставай? Разве уже утро? Почему так рано утро? – сонно ответил тот и добавил: – Ты не знаешь одной особенности моего характера: когда я сплю, меня нельзя будить". Пашкин возмутился: "Ты спишь, как медведь!" – "Неправда, – последовал ответ: – как человек с чистой совестью".

Полбину запомнился этот разговор не потому, что в нем были знакомые "шутки без улыбки", а потому, что последняя фраза о техниках, как людях с чистой совестью, была очень точна: сколько честного, самоотверженного труда, сколько энергии, ума и изобретательности вкладывали в свое дело скромные "технари" за недолгие часы, пока отдыхали утомленные боями экипажи воздушных кораблей...

Полбин шел не спеша, с наслаждением вдыхая чистый вечерний воздух, подставляя лицо ветерку, летевшему издалека, с родных просторов, может быть от берегов Волги, на которой стоит Ульяновск. Родной город вспомнился не случайно: завтра одиннадцатое февраля, день рождения... Сорок лет – уже немало. Кажется легендой давний рассказ матери о том, как мучилась она с ребенком в тюремной больнице, как упрашивала надзирателей достать бутылку молока... Ни в каком сне не могла она увидеть такой обычной для советского человека и все же такой сказочной судьбы своего сына: летчик, генерал... А кем будут его дети? Виктор, наверное, летчиком – хочется, чтобы так было... Ему в этом году, – конечно, последнем году войны – исполняется двенадцать. Людмила пойдет осенью в школу. Галке, двухмесячному Галчонку (только такой глазастой, кругленькой, лежащей на подушке – рисовалась она его воображению, а на фотокарточках была какая-то другая девочка) исполнится четыре года! И теперь уже ясно, что именно четырехлетней он обнимет ее: может, ей будет только на месяц больше! Теплая, тяжеленькая, родная девочка, она устроится у него на руках, обхватит его шею и будет водить толстым пальчиком по золоту погона...

Дыхание захватывало от мысли, что все это уже совсем близко и несоизмеримо реальнее тех картин, которые возникали в воображении в начале войны – в засыпанных снегом землянках под Москвой, на пыльных аэродромах Сталинграда... Он был тогда на тысячу километров ближе к Чите, к семье, но как далека еще была желанная встреча!

Дверь длинного деревянного барака, мимо которого проходил Полбин, отворилась. Блеснула на мгновение полоска света, кто-то сбежал по ступенькам крыльца и запел:

Стоить гора высо-о-кая,

А пид горою гай...

– Белаш! – окликнул Полбин. – Это вы?

– Я, товарищ генерал! – Белаш подбежал к нему, пристукнул каблуками.

– Почему не отдыхаете?

– Заходил к ребятам. Письмо для меня было.

– Помучили сначала?

– Немножко, – улыбнулся Белаш. – Заставили три песни спеть.

– Какие?

– "Стоить гора", "Реве тай стогне" и "Роспрягайте, хлопцы, коней"...

– Значит, письмо не простое. От кого же?

Белаш помолчал. На лице его, смутно белевшем в темноте, играла радостная улыбка.

– От одной знакомой, товарищ генерал.

– Катей зовут? – вдруг вспомнил Полбин имя девушки, о которой ему рассказывал Александр Пашков. В эскадрилье, пожалуй, не было ни одного летчика, которому Белаш со свойственной молодости откровенностью не рассказал о фотокарточке с надписью "Милый, посмотри, какая я грустная без тебя". Пашков передал эту историю Полбину вскоре после того, как получил орден Отечественной войны первой степени. Убедившись, что однополчане ценят его мужество и опыт, а награду считают даже несколько скромной для его заслуг, Александр перестал избегать встреч со своим родственником-генералом. Но в то же время он старался, чтобы эти встречи происходили на глазах у летчиков, которые могли бы отдать должное тому достоинству, с каким штурман эскадрильи держится перед командиром корпуса.

Белаш не знал, откуда Полбину известно имя Кати Монаховой, и спросил удивленно:

– Разве вам рассказывали, товарищ генерал?

– Мне только карточку не показывали, – усмехнулся Полбин. – Пашков говорит, красивая девушка.

– Очень красивая, – доверчиво сказал Белаш.

– А где же она все-таки?

– Где-то на нашем фронте. Полевая почта с четверки начинается...

– В армии, значит?

– Да, товарищ генерал. Военфельдшер она, младший лейтенант.

Белаш переступил с ноги на ногу. Полбин понял, что летчику не терпится поскорее сесть за ответное письмо. Желание естественное, да и кроме того, завтра будет некогда – боевая работа займет целый день.

– Идите, Белаш, пишите ей, – сказал Полбин. Он хотел прибавить: "Можете написать, что вас представили к званию Героя Советского Союза", но удержался, хотя в штабе армии ему сказали, что все документы приняты в Москве и в ближайшие дни ожидается Указ. "Пусть потом по-настоящему порадует землячку", подумал он.

Белаш сказал "слушаюсь", повернулся и скоро исчез в темноте.

Полбин продолжал итти не спеша. В штабе его ждала работа, но он знал, что успеет сделать все за два-три часа. Еще два часа останется для работы над книгой об опыте пикирования, которая была уже закончена, оставалось только проверить некоторые расчеты перед отправкой рукописи в Москву. Переговоры с издательством вел Виктор Ушаков, продолжавший работать в главном штабе.

Хорошо было итти по затихшему аэродрому, неторопливо размышляя о делах и людях. Война еще не кончилась, боевое напряжение не снизилось, а возросло, но не было того напряжения нервов, которое сжигало людей в тяжелые дни отступления. Сейчас – да разве только сейчас! – появились уверенность и расчетливость победителей, спокойно выбирающих места для смертельных ударов по врагу. Пусть он мечется!

В штабе, выслушав рапорт дежурного, Полбин прошел в комнату с высоким окном. В ней никого не было, ярко горели лампы на подоконнике. На столе никаких бумаг, только на пишущей машинке лежал лист копирки со срезанным уголком. "Пустили в ход трофейную", – подумал Полбин и, взяв лист, посмотрел на свет.

Копирка была новая, после "первой проходки", строчки ровно выделялись на ней, шрифт вырисовывался ясно. Полбин перевернул лист и; держа его против света, прочел: "Сведения о количестве фугасных авиабомб и взрывателей к ним, завезенных на аэродром Бриг"... Дальше подробный список – наименования и цифры.

– Дежурный! – обратился Полбин к лейтенанту, выжидательно стоявшему у двери. – Кто работал на машинке?

– Машинистка Гурова, товарищ генерал!

– Это ясно. Еще кто?

– Диктовал инженер-полковник Самсоненко.

– Идите сюда. – Полбин протянул листок. – Читайте, что здесь написано.

Лейтенант взял копирку.

– Как на кинопленке, – сказал он, посмотрев ее на свет. – И цифры все...

– Вот именно, цифры. И общий запас и соотношение бомб по калибрам. Что скажет шпион, если эта бумага попадет ему в руки?

Лейтенант опустил глаза.

– Спасибо скажет, – сердито проговорил Полбин. – Поблагодарит растяп и поиздевается над ними...

Лейтенант молчал. Вина была чужая, он, дежурный, не отвечал за халатность машинистки и невнимательность работавшего с ней офицера. Но его бросило в жар при мысли, что вражеский лазутчик мог не заходить в охраняемое помещение штаба, не взламывать сейфа, а лишь подобрать на свалке безобидный листок копирки, и сведения о боевой обеспеченности пикировщиков оказались бы в руках противника...

– Вызовите сейчас же начальника секретной части, – сказал Полбин. – А меня соедините с майором Лучкиным.

Лейтенант положил копирку в папку на своем столике и принялся крутить ручку телефона. Вызвав секретаря партбюро, он передал трубку Полбину.

– Я прошу вас, – сказал Полбин Лучкину, – в завтрашнем докладе особо выделить вопрос о бдительности. Что? Я знаю, что есть такой раздел. Но общей постановки и разговора о задачах мало. У меня есть факты вопиющей неряшливости в хранении документов... Когда? Давайте поговорим после полетов, в шестнадцать часов. А вы сами с утра загляните в штаб и потолкуйте с работниками секретной части... Собрание в восемнадцать? Хорошо. Да, Крагин будет, а Грачев остается на старой точке. Спокойной ночи, отдыхайте.

Дежурный доложил, что посыльный уже пошел за начальником секретной части.

– Передадите ему это, – Полбин постучал пальцем по коленкоровой папке, в которой лежал листок копирки. – Пусть сделает, что полагается. Передайте также, чтобы утром собрал всех своих подчиненных и поговорил насчет Гуровой... Я буду на узле связи.

Эпилог. Год 1945-й

Всего несколько недель Полбин не дожил до светлого дня Победы. Его летчики, с гордостью называвшие себя полбинцами, понесли дальше славу своего командира. Применяя с прежним и неизменным успехом разработанный Полбиным метод группового бомбометания с пикирования, они продолжали громить фашистов в их черном логове. Полк, в котором служил Герой Советского Союза Петр Белаш, стал именоваться Берлинским.

Шестого апреля 1945 года Полбин посмертно был награжден второй медалью Золотая Звезда.

Мария Николаевна Полбина получила письмо из Москвы:

"Уважаемая Мария Николаевна!

По сообщению военного командования Ваш муж Герой Советского Союза гвардии генерал-майор авиации Полбин И.С. в боях за советскую Родину погиб смертью храбрых.

За геройский подвиг, совершенный Вашим мужем Иваном Семеновичем Полбиным в борьбе с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета СССР Указом от 6 апреля 1945 года наградил его второй медалью "Золотая Звезда".

Посылаю Вам грамоту Президиума Верховного Совета СССР о награждении Вашего мужа второй медалью "Золотая Звезда" для хранения как память о муже – дважды Герое, подвиги которого никогда не забудутся нашим народом.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

М. Калинин."

Подвиги никогда не забудутся нашим народом...

В декабрьский морозный день Мария Николаевна с семьей приехала в Ртищево-Каменку. Были здесь Виктор, Людмила, уже начавшая ходить в школу Галина. Штурман авиационного полка Герой Советского Союза капитан Пашков пал смертью храбрых девятого августа 1945 года в боях против японских империалистов. Петр Семенович Полбин, демобилизованный сержант Советской Армии, встретил приехавших.

Когда поднялось зимнее солнце, на площади собрались жители Ртищево-Каменки, Карпинского и других сел и деревень, приехали представители областных организаций из Ульяновска.

Трубы военного оркестра, сверкая медью, поднялись, замерли. Секунду в морозном чистом воздухе стояла тишина, потом раздались торжественные звуки Гимна Советского Союза.

И так же торжественно, с неслышным в громе оркестра шуршанием, начал опускаться холст, покрывавший высокий постамент. Лучи солнца осветили бронзовый бюст, четко вставший на фоне белых, неутомимо бегущих облаков.

Открылась мраморная доска, врубленная в серый камень. Золотыми буквами на ней был написан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Ивана Семеновича Полбина второй медалью "Золотая Звезда".

Покрывало улеглось у подножия постамента, ветер тихонько шевелил его складки. Четырехгранный обелиск, увенчанный бюстом дважды Героя, возвышался над затихшей толпой, над деревянной трибуной, задрапированной кумачом.

Музыка смолкла.

По легким ступеням на трибуну взошел человек в пальто, припорошенном снежной крупкой, снял шапку, обнажив седую голову, и взволнованно начал:

– Я горжусь тем, что был учителем Ивана Семеновича Полбина. Но не об этой своей гордости хочу я сказать. Взгляните вокруг, дорогие товарищи, жители колхозного села Ртищево-Каменки. Перенеситесь мысленно в прошлое, отстоящее от нас почти на полстолетие. Здесь в январе памятного тысяча девятьсот пятого года, вот в такой же морозный день, выступала на сходке крестьянка Ксения Полбина. Под сердцем своим она носила сына и родила его в Симбирской тюрьме. Не знала Ксения, кем будет он, даст ли судьба ему счастье. Счастье дала ему советская власть, великая Родина, которой он служил, и мы теперь благодарно склоняем головы перед его памятью...

Проведя рукой по глазам, учитель сошел с трибуны, а его место занял молодой офицер авиации с погонами подполковника. Крепко держась за перила, устремившись вперед, он говорил звонким голосом:

– ...Плоть от плоти народа, он был взращен и воспитан комсомолом, великой партией коммунистов. Деревенский подпасок, батрак, он стал генералом нашей авиационной гвардии, замечательным летчиком-новатором. Его товарищ по оружию Александр Покрышкин сказал, что Полбин во всей нашей бомбардировочной авиации считался непревзойденным мастером пикирующего удара. Мы помним, как часто, объясняя задание, он заключал его словами: "Ведущий я". Да, он был ведущим в самом высоком и прекрасном смысле этого слова, ведущим и передовым во всем и всю свою жизнь... Отважный летчик, обучивший советских пилотов групповому бомбометанию с пикирования; офицер-воспитатель, подготовивший преданных Родине, храбрых, умелых, упорно идущих к победе крылатых воинов; талантливый командир, сокрушавший врага в самых трудных условиях современного боя; воин-коммунист, человек ясного ума и горячего сердца – таким был Иван Семенович Полбин.

Солнце уже повернуло к западу, когда митинг закончился, и площадь постепенно опустела.

А на рассвете следующего дня над Ртищево-Каменкой показался самолет. Он вышел из облаков, плавно снизился и сделал над селом широкий круг. Потом, прощально покачав крыльями, снова встал на курс и улетел.

Неизвестно, кто сидел за штурвалом самолета. Но это был человек, который прилетел отдать честь своему боевому товарищу и учителю, недвижно стоящему на взгорье с орлиным взглядом, устремленным навстречу утреннему солнцу...