Текст книги "Дело, которому служишь"

Автор книги: Евгений Дырин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– По самолетам!

Его собственный СБ лежал сейчас обгорелой грудой металла где-то около железнодорожной будки номер 234. Даже попрощаться с ним, как прощается казак с павшим в бою конем, теперь было нельзя: железную дорогу уже оседлали немцы. Дрезину, которая помогла летчикам опередить наступающих фашистов, Полбин оставил пехотинцам, встреченным ночью в лесу и посадившим его экипаж на попутную полуторку.

Полбин быстрым шагом подошел к самолету Тетенькина.

– Все в порядке?

Тетенькин застегивал пряжки парашютных лямок и готовился забраться в кабину.

– Все в порядке, товарищ майор! – радостно ответил он.

– Младший лейтенант, на вашей машине лечу я. Штурман и стрелок пойдут со мной.

Радость мигом исчезла с разгоряченного лица летчика, губы обиженно вздрогнули.

– Сам поведешь во втором вылете. – Полбин улыбнулся.

Тетенькин покорно отошел в сторону.

Самолеты вернулись через полчаса. Техники встречали свои машины, шли, раскинув руки, впереди них, показывая направление рулежки, и тотчас же принимались подвешивать бомбы.

На этот раз группу повел Ушаков. Она несколько уменьшилась – два самолета получили повреждения. Воронин тотчас же осмотрел их и сказал, что для полного восстановления потребуется не более четырех часов. Полбин прикинул: экипажи будут иметь в своем распоряжении еще час светлого времени, успеют перегнать машины на новый аэродром.

– Давайте, только не копайтесь. Чтоб все было "короче говоря", – сказал он без улыбки и пошел навстречу Ларичеву, который, согнувшись, вылезал из землянки, принадлежавшей раньше экипажу Пасхина.

В руках у Ларичева была тетрадь в синей клеенчатой обложке. На лице комиссара было волнение, взгляд его стал задумчивым, серьезным, почти мечтательным.

– Что это? – спросил Полбин. Ларичев согнул тетрадь в трубку, пустил из-под пальца веер страниц.

– Вот. Лежала на койке Александра Архиповича, под плащ-палаткой.

Полбин взял тетрадь, быстро полистал ее. Записи по штурманскому делу, расчет аэронавигационного треугольника скоростей, решение задачи на догон и обгон самолетов, схема встречи истребителей на петле...

– Да, – сказал он, возвращая тетрадь. – Пасхин очень много работал над собой. Трудяга был... Давай, комиссар, займемся штабом, время поджимает...

– Сейчас, Семеныч, – сказал Ларичев, дуя на слипшиеся страницы и открывая заглавную. – Вот прочитай. Ради этого можно две минуты потерять.

Полбин стал читать прямо из рук Ларичева:

"Однако, вспомнишь, что ведь Ильичу тоже, наверное, частенько приходится держать душу за крылья – и стыдно мне слабости своей.

Я знал и знаю немало рабочих, которым приходилось и приходится, крепко сжав зубы, "держать душу за крылья"... ради торжества дела, которому они служат...

М.Горький. Воспоминания о Ленине."

Все это было выписано на отдельном листе черной тушью, острым пасхинским почерком с характерными завитушками на буквах "д" и "у". Последние слова после многоточия были подчеркнуты красной тушью под линейку, очевидно рейсфедером. Пасхин всегда приходил на занятия с готовальней в черном плоском ящичке.

– Ну-ка, дай, – Полбин почти вырвал тетрадь из рук Ларичева и стал опять листать ее. Он вспомнил вдруг далекий 1920 год, свет коптилки в избе, тонкую серенькую тетрадь, на обложке которой рабочий в кепке и с молотом в руке и бородатый крестьянин в лаптях, держащий серп, обменивались крепким рукопожатием, а над их головами полудугой было написано: "В единении сила". Вот так же на первом листе тетради (бумага была корявая, тянулась за пером) он выписал тогда слова из речи Ленина на третьем съезде комсомола: "А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества". Тогда Полбину, родившемуся в год первой революции, было ровно пятнадцать лет... Последнюю фразу он, помнится, подчеркнул двумя линиями.

– Вот какой человек был, – сказал Ларичев.

– Советский. Коммунист, – откликнулся Полбин и протянул тетрадь, разгладив загнувшийся уголок обложки. – Ты, Василь Васильич, сохрани ее. Отправим семье, дочкам. Пусть помнят...

"Правильно там сказано: "держать душу за крылья", – думал он. – Эх, Саша, Саша Пасхин! Все знали, какой ты был человек, знал это и комиссар, не хуже, чем другие. А другие? Такие же! Вот стоит и смотрит пустыми глазами на небо, ждет, все ли придут с Ушаковым, жаль каждого. А кому не жаль? Но надо, надо держать душу за крылья ради торжества дела..."

– Храбрый и скромный, – все так же задумчиво произнес комиссар, кладя тетрадь за отворот меховой куртки.

– Все такие. Тем и сильны, – тихо и торжественно сказал Полбин и взял Ларичева за плечо. – Пойдем, комиссар.

С запада донеслось гудение.

Самолеты шли на небольшой высоте, в правильном строю, с хорошей скоростью. Ведущий над аэродромом качнул крыльями – Ушаков докладывал, что все обстоит нормально. Левый ведомый в последнем звене, проходя над лесом, тоже покачал крыльями. Это не удержался Тетенькин.

Полбин улыбнулся. Взгляд Ларичева потеплел.

Грохот моторов унесся на восток, опять всплыли аэродромные звуки. Стучали молотки, клепавшие изодранную обшивку самолетов, тонко визжала дрель, сигналила автомашина, собиравшая на опустевших стоянках баллоны для сжатого воздуха, раздавались голоса. И над всем этим, как боевой аккомпанемент к мелодии, стоял орудийный гул за сумрачным лесом. Желтые листья берез, красные – осин и кленов то, кружась, падали поодиночке, то вдруг начинали разом осыпаться, как снег, и тогда казалось, что стволы деревьев вздрагивают от гулкого эха артиллерийской канонады.

На аэродроме становилось пустынно, неуютно и холодно.

– План такой, – говорил Полбин, идя с Ларичевым к штабной землянке: свертываем штаб, ты забираешь Бердяева на У-2 и летишь с ним. Я остаюсь здесь, отправляю полуторку с техниками и выпускаю отремонтированные самолеты. Факин и Васин полетят на них в ге-ен-ша, поместятся. Тебе ведь хорошо было, когда со мной в Читу перелетал?

– Вполне.

– Ну вот. Потом ты возвращаешься, я пересаживаю тебя в заднюю кабину, и мы улетаем вместе. Или нет: лучше пришли за мной кого-нибудь... Скажем, Пресняка.

– А почему не я?

– Ну вот! Сам же говорил: комиссар авиационного полка должен быть там, где его летчики... А тем более, если командира с ними нет.

– А тебе зачем тут оставаться? – Ларичев прислушался к гулу орудий. Поручил бы самолеты...

– Ну, нет! Уйду с корабля последним. Ни одной палки подлецам не оставлю!

– Хорошо. Принимается.

Самолеты были отремонтированы только к вечеру, с опозданием на полчаса против срока, установленного Ворониным. Полбин проводил их в воздух и стал ждать Пресняка, который должен был прилететь за ним на У-2.

Прошло еще полчаса. Стрельба все придвигалась. Где-то за деревьями, еще довольно далеко, поднимались ракеты, тускло светившие в бледном, холодном небе. По шоссе двигались машины, гремели гусеницы тракторов и тягачей.

На проселке вдруг появилось несколько машин с противотанковыми пушками на прицепе. Они остановились на западной окраине аэродрома. Солдаты отцепили пушки, начали рыть окопчики в сухой твердой земле. Полбин подошел к ним ближе. Хмурый лейтенант с биноклем на ремне, очевидно командир батареи, с удивлением взглянул на комбинезон Полбина, на видневшиеся из-под воротника голубые петлицы, но ничего не сказал.

"Не буду мешать людям", – подумал Полбин и быстро прошел вдоль кромки леса, решив осмотреть напоследок все самолетные стоянки. Верхушки деревьев раскачивал ветер, листья осыпались с густым ровным шумом.

"А это что такое?"

Он остановился в крайнем изумлении. В нескольких десятках метров, за деревьями, на полянке стоял самолет. Он был густо покрыт еловыми ветками, только заходящее солнце поблескивало в стеклах носового фонаря.

Приблизившись, он узнал машину, увиденную им три месяца назад на аэродроме, с которого его полк поднимался на первое боевое задание.

У самолета сидели на корточках два человека в черных куртках-"технарках".

– Вы что тут делаете? – крикнул Полбин, подходя.

Техники ничего не делали, они курили в кулаки. Когда они поднялись, оказалось, что один почти вдвое выше другого.

– Кто такие?

Высокий открыл рот, в котором нехватало одного верхнего зуба, и ответил густым басом:

– Техник-лейтенант Свиридочкин.

– Техник-лейтенант Чубуков, – представился другой, маленький, с широко поставленными глазками, выражавшими удивление и замешательство. Горящий окурок он прятал в кулаке.

– Бросьте, – строго сказал Полбин и проследил, как Чубуков, положив окурок под подошву, старательно растер его. – Вы почему здесь?

Свиридочкин присмотрелся к петлицам Полбина.

– С утра сидим, товарищ майор. Ремонтировались.

– Чья машина?

– Звена разведки эр-ге-ка.

– Рузаев командир? – Полбин вспомнил капитана из разведзвена резерва главного командования, вспомнил его расстегнутый от жары ворот гимнастерки и недоверчивое: "Да вы летали на нем, товарищ майор".

– Так точно, Рузаев, – в один голос ответили техники.

– А где же экипаж?

Свиридочкин пошевелил пальцами опущенных по швам рук.

– Да вот ждем. Вызвало командование для личного доклада. Должны прилететь.

– Ремонт кончили?

– Да.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что во время разведывательного полета "Петляков" был слегка подбит, не дотянул до своего аэродрома и сел здесь. Техники прилетели на У-2. Этот же самолет увез летчика, штурмана и стрелка. Видимо, полет в разведку был очень важным и командование хотело получить наиболее точные сведения, сопоставив доклады членов экипажа. Почему он задержался, техники не знали.

– А если не прилетят? – спросил Полбин. – Тогда что? Вон, глядите, на аэродроме уже передовая устраивается...

– Как не прилетят? Прилетят... – уверенно пробасил Свиридочкин.

"Почему мне не доложили об этом самолете раньше? – размышлял Полбин. – Вот сидят два чудака, Пат и Паташон, и ждут, пока их снаряды накроют... А если экипаж действительно не прилетит? Как быть? Приказать им, чтоб уходили, а самолет зажечь! Нельзя! Сам попробую..."

Раздалось стрекотанье У-2. Он летел над самыми верхушками деревьев, потом понесся к земле вдруг, как воробей, прыгнувший с ветки за брошенным на землю куском. Через секунду У-2 уже катился по земле.

– Ваш? – спросил Полбин, хотя сразу узнал связной самолет своего полка.

– Нет, не наш...

Увидев Полбина, Пресняк лихо развернул самолет "на пятке", подрулил к самым деревьям, выскочил из кабины и доложил, коснувшись шлема перчаткой:

– Прибыл, товарищ майор! Не выключать? Он повел плечом в сторону У-2, винт которого вертелся на малых оборотах. Удивленный взгляд Пресняка остановился на "Петлякове":

– А эти гости еще здесь? Чего они ждут?

– Ясно, чего, – ответил Полбин. – Не видал У-2 по своему курсу?

Техники "Петлякова", прислушиваясь, подошли ближе.

– Какой он у вас? – обратился к ним Пресняк. – Лимузин типа эс-пе?

– Он самый, – обрадовался Чубуков и, потирая руки, снизу вверх посмотрел на Свиридочкина, как бы говоря: "Кончились наши заботы".

– Нечего радоваться, – Пресняк сбил шлем на затылок. – Видел я ваш лимузин. Сидит на бугре, прямо на пахоте, минут двадцать лету отсюда. Должно быть, "Мессер" загнал и теперь взлететь не могут. – Он повернул раскрасневшееся лицо к Полбину: – Там "Мессеры" шныряют – жуть...

Свиридочкин с выразительным немым укором посмотрел сверху вниз на Чубукова. Совсем близко, за лесом, раздался отчетливый лязгающий выстрел из противотанковой пушки. Чубуков вздрогнул и присел на коротких ногах.

– Пробуют, – сказал Пресняк, повернувшись в сторону выстрела, и лицо его сразу стало розово-лиловым. Солнце еще не село, но за деревьями его не было видно.

Мимо быстрым шагом прошел лейтенант-артиллерист, которого уже видел Полбин.

– Почему не сматываетесь, летчики? – запальчиво спросил он. – Или хотите под пулями хвосты поднимать?

И пошел дальше, крича кому-то: "Ты мне так приготовь, чтоб я за каждым снарядом не бегал!.."

– Моторы прогревали? – обратился Полбин к техникам.

– Да, – ответил Свиридочкин.

– Тогда за дело. Маскировку долой. Ну, живо!

Пресняк вскочил на крыло У-2, выключил мотор и, мигом вернувшись, тоже стал разбрасывать еловые ветки, бормоча что-то насчет бесполезной гибели елочек, которые могли бы понадобиться к Новому году. Потом ему пришла в голову мысль: если снимается маскировка, значит самолет должен улететь. Экипажа нет. Значит, лететь должен кто-то из техников. Но почему в таком случае они раньше не улетели, дождались, пока фронт вплотную подошел?..

– Постой, – растерянно спросил он Чубукова. – Что вы сидели бестолку? Кто из вас двоих летчик-то?

– А никто, – в свою очередь растерялся тот.

– Я полечу, – резко сказал Полбин. Разбрасывая маскировочные ветки, он напрягал память, стараясь восстановить все детали давнего разговора с Рузаевым в кабине "Петлякова". Он вспоминал, какую скорость нужно держать на взлете, когда убирать шасси, на какой скорости садиться. Посадка заботила его больше всего: уже темнело, а приземляться на самолете, за штурвал которого сел первый раз в жизни, нелегко и днем. Правда, в крыле "Петлякова" есть посадочная фара, кабина хорошо оборудована приборами для ночных полетов... "В воздухе разберусь, – решил Полбин. – Надо только взять кого-то из техников на случай справок. Кажется, этот длинный потолковее".

Но тут пришла мысль, что утлый У-2 Пресняка может подвергнуться нападению "Мессершмиттов", ему надо дать в заднюю кабину человека потверже, чтобы он мог отстреливаться из "шкаса". Чубуков, вздрогнувший от выстрела "сорокапятки", крепкими нервами, кажется, не отличается.

– Вы летите со мной, – сказал Полбин маленькому технику. – А вы, товарищ Свиридочкин, поможете лейтенанту Пресняку запустить У-2 и пойдете с ним. Только бреющим!

Пресняк хотел сказать командиру, что от летчиков он слыхал, будто "Петляков" очень сложен в пилотировании и переходить на него сразу, без вывозных тренировочных полетов, – риск громадный. Но приказание "только бреющим" относилось к нему, Пресняку, и он приложил руку к шлему: "Слушаю, товарищ майор!"

Полбин уже скрылся в люке самолета. Чубуков неуверенно подошел к стремянке. Он понял, что майор раньше не летал на "Петлякове", и это внушало ему тревогу: "самолет строгий, разбиться на нем – дело нехитрое".

За деревьями опять два раза выстрелила пушка. Эхо разнеслось по лесу, дробясь и перекатываясь. Чубуков с растерянным лицом взобрался по стремянке и нырнул в люк.

Через две минуты Полбин открыл боковую шторку кабины и, высунув голову, крикнул Пресняку с улыбкой:

– Будешь мне лидировать или парой пойдем? Хорошее дело – парой! Скорость "Петлякова" наверняка втрое больше... Шутка не рассмешила Пресняка, он с тревогой посматривал на Полбина. Тот опять весело сказал:

– Ты смотри, чтоб у тебя пассажир в воздухе не переломился! Сажай его на пол, а не на сиденье... А вы, Свиридочкин, не обижайтесь, вам завидовать надо – небось, в любой самолет без стремянки забираетесь...

Спокойствие и уверенность, звучавшие в этих шутках, передались Пресняку. "Значит, уже разобрался там в аппаратуре, – подумал он. – Ну и человек, на лету все хватает!"

Где-то под капотами моторов "Петлякова" послышался тонкий свист, он все нарастал... Раздался легкий взрыв. Один мотор, вычихнув клубок голубого дыма, ровно заработал. Затем нехотя качнулись лопасти другого винта, и он тоже завертелся с бешеной скоростью. Желтая листва сорвалась с земли, закружилась и облепила ворох еловых ветвей, медленно перекатывавшихся под напором воздушного вихря.

Самолет вырулил на взлетную полосу. Пресняк вслушивался в работу моторов. Вот они взревели... Полная мощность. "Петляков" тронулся с места и побежал. Все быстрее, быстрее. Поднял хвост в линию полета.

Момента отрыва Пресняк так и не уловил. На земле уже темнело. Самолет на секунду слился с пестрым фоном леса, а потом четко вырисовался над соснами в вечернем небе. Было видно, как он деловито поджимал под себя колеса шасси.

Пресняк сорвал с головы шлем, взмахнул им и закричал "ура".

– Ты что, лейтенант? – удивился Свиридочкин. – Не видел, как летают?

– Видать-то видал. Побольше других, может. Но такого, чтоб человек на незнакомую машину сел без вывозных, да еще так красиво поднял, видать не приходилось...

– А он что – на "Пешке" первый раз?

– В том-то и дело!

– Да... – покачал головой Свиридочкин. – Это все равно, что с велосипеда на "эмку" пересесть. Здорово, видать, летает ваш майор!..

Пресняк напыжил щеки, ударил себя по губам, показав этим, что больше ничего сказать не может.

Когда они прилетели на новый аэродром, Полбин уже сидел в землянке командного пункта. Спасенный им "Петляков" был передан разведчикам. Чубуков рассказал, что в воздухе они повстречали лимузин У-2 с экипажем. Полбин дал ракету, и экипаж тоже вернулся.

Глава XVII

Октябрьское наступление немцев на Москву провалилось. В середине ноября они подтянули свежие войска и предприняли второе наступление.

Но на Московском направлении сосредотачивались сильные резервы. Шестого декабря Советская Армия перешла в решительное контрнаступление на врага, опрокинула, разгромила его. Немцы стали беспорядочно отходить от Москвы.

Теперь Полбин, как и в июле, говорил летчикам, указывая перед вылетом пункты на карте: "Бьем по скоплению!"

Самолеты ложились на курс и шли над освобожденной советской землей. Они настигали отступавших немцев в лесочках, лощинах, на переправах, на железнодорожных станциях, где фашисты спешно формировали эшелоны, чтобы удирать на запад. Врагу не было покоя и по ночам: советская авиация действовала круглые сутки. Полбин тоже часто летал ночью – в паре с Ушаковым или Кривоносом, а иногда и в одиночку.

Командование часто отмечало боевые успехи Полбина и его летчиков. Еще в ноябре газета "Сталинский сокол" поместила большую статью под названием: "Бейте врага, как летчики командира Полбина!" Этот заголовок был напечатан самыми крупными буквами, какие могли найтись в кассах фронтовой типографии. Мелким шрифтом, ниже, было написано: "За пять дней летчики командира Полбина уничтожили 17 вражеских самолетов, 2 танка, 64 автомашины с пехотой и грузами и 27 повозок с боеприпасами".

Этот листок с не просохшей еще типографской краской привез Ларичев. Он ездил по делам в политотдел, сильно задержался, а вернувшись, сказал Полбину без всякой связи: "Странное дело: все нормальные люди просто читают, а в редакциях, кроме того, еще "вычитывают", "считывают" и "подчитывают"! Какие-то считчики, подчитчики..." Потом вынул из полевой сумки газетный лист и поздравил Полбина с орденом Красного Знамени.

Награжден был не только он, но и Ларичев и еще около сорока летчиков, штурманов, стрелков, техников.

Полбин схватил карандаш, подчеркнул в списке фамилии своих людей и, несмотря на позднее время и возражения Ларичева, советовавшего перенести все на утро, приказал построить личный состав.

Когда награжденный после объявления своей фамилии выходил из строя, Полбин обнимал его и обменивался крепким поцелуем – знаком боевого братства и клятвы верности делу, которому они вместе служат.

Через два дня после начала советского наступления, восьмого декабря, Полбин узнал, что ему присвоено новое военное звание – подполковник. Но так как боевые вылеты были часты, а походная палатка военторга отстала из-за бездорожья, он еще продолжал носить на петлицах майорские "шпалы". Лишь через сутки вечером Ларичев вручил ему шесть блестящих эмалевых прямоугольников и новые нарукавные знаки, шутливо сказав при этом, что каждый солдат должен носить в своем ранце маршальский жезл. Полбин ответил, что это в его жизни первый и единственный случай неаккуратности в ношении военной формы, но он может быть оправдан. Личную радость захлестнула другая, общая: "Уж очень здорово наступать!"

В конце января Полбин водил группу самолетов на бомбардировку гитлеровцев, отступавших в районе Ржева. Вылет был очень удачным. Тусклый аэрофотоснимок, на котором снег казался не ослепительно-белым, как в полете, а серым, запечатлел картину удара: разрывы бомб на шоссе, а вокруг опрокинутые, завязшие в кюветах автомашины и танки.

– Это называется громкий заключительный аккорд! – сказал Бердяев, показывая снимок Полбину, вертя планшет так и этак перед окошком землянки. Начальник штаба, став майором, утратил часть своей робости и позволял себе в некоторых случаях обращаться к командиру полка без непременного "товарищ подполковник". А сейчас был именно такой случай: последний вылет на СБ прошел успешно. В бумагах начальника штаба лежало приказание о передаче материальной части "ночникам".

Выбравшись из землянки по скользким ступеням, Полбин пошел к самолетам.

Светило невысокое зимнее солнце, легкий ветерок гонял по дюралевым, не раз заплатанным крыльям самолетов струйки снежной пыли. Было морозно, но Полбин рывком растянул металлическую "молнию" комбинезона на груди и с удовольствием потянулся, зажмурившись от ударивших в глаза солнечных лучей. Холодный воздух тотчас же забрался под мех комбинезона, но это было приятно.

Итак, пройден еще один этап летной биографии. Пришла пора расставаться с СБ, "эсбушкой", "катюшей", – сколько ласковых кличек получила эта машина... Хорошо она послужила Родине! Звук ее моторов наводил ужас на самураев в монгольских степях, заставлял белофиннов зарываться в снег, бросал на землю немецких фашистов на огромном фронте от Черного до Баренцева моря... Послужила и послужит еще, как старик ТБ, четырехмоторный гигант, которому предсказывали скорый вечный отдых еще на Халхин-Голе, а он в самом начале войны с немцами бомбил их нефтеперегонные заводы в Плоешти...

Размышляя о похвальной долговечности советских авиационных конструкций, Полбин подошел к своему самолету и остановился в десятке шагов, залюбовавшись им. Стройный серебристый красавец! Твердо уперлись в утоптанный снег высокие, как у молодого петушка, ноги-шасси. Поблескивает на солнце прямое, острое крыло с мягко закругленной консольной частью. Фюзеляж от штурманской кабины до корня киля – это же звенящая стрела...

Ветер донес до слуха тихую песню.

...Стань, старушка, на стеллаж!..

Антифриз залили, трубки отепли-и-ли,

За-чех-лили фюзеляж!..

На крыле, спиной к Полбину, стоял Пашкин и натягивал на кабину брезентовый чехол, вполголоса напевая песенку, родившуюся на каком-нибудь фронтовом аэродроме:

Я поил тебя бензином чистым грозненским,

Самой лучшею касторкой заправлял...

Это была уже неправда. Баки самолетов давно не заправлялись касторовым маслом. Полбин окликнул техника:

– Егорыч!

Пашкин обернулся, сел на скользкое крыло и съехал на землю. Маленького роста, с маленьким, облупившимся от мороза лицом, он был одет в молескиновую куртку, доходившую ему до колен. Голенища черных валенок-чесанок были подвернуты. Технику часто приходится работать сидя на корточках, а длинные голенища интендантских валенок режут под коленями. На Пашкине были самодельные калоши из красной самолетной резины – пошла в ход старая камера от колеса шасси. В руках техник держал перчатки-однопалки, тоже подвернутые, так что была видна белая цигейковая подкладка.

– Егорыч, ты и в самом деле мне машину касторкой заправлял? – Полбин прятал улыбку.

– Что вы, товарищ подполковник! Только "эм-эсом", маслом силикатной очистки, высшей кондиции...

– Ладно, я пошутил... А что, жалко расставаться со старушкой?

– Жалко.

– Мне тоже, Егорыч...

Пашкин провел рукой по впалым щекам.

– Тут такую глупнстнку говорят, товарищ командир. Будто на "Петляковых" свои техники есть. А нас как же – в отставку?

Полбин успокоил его. Полк переходил на новую материальную часть во всем составе. Предполагалось, что первоначально в распоряжение Полбина будет предоставлено три самолета "Петляков-2". Пока летчики будут проходить переучивание, техники и мотористы под руководством инженеров с завода изучат новую конструкцию.

– Ты, может, боишься, Егорыч, что не сладишь с новой машиной?

– Не слажу? – Пашкин, надевший было рукавицы, снова снял их. – Как же я могу не сладить, если я уже семнадцатый год на эксплуатации работаю? Посчитайте сами, сколько их через мои руки прошло, – он быстро стал загибать пальцы в мелких черных трещинках: – У-1, У-2, Эр-первый, Эр-пятый, "козел", то-есть Эр-шестой, Тэ-бе один, Тэ-бе третий, СБ... Я на этих машинах все винтики наперечет знаю...

– А я на них летал, – улыбнулся Полбин.

– И не боитесь с новой машиной не сладить? – Пашкин опять провел рукой по скулам снизу вверх.

– Поймал на слове, Егорыч? Нет, не боюсь.

– Ну и я не боюсь. Не построили еще тот самолет, который Пашкин не обмозговал бы...

Передача самолетов специальному подразделению "ночников" была закончена через три дня.

На новом аэродроме, уже совсем недалеко от Москвы, летчиков ожидали "Петляковы", чистые, поблескивающие свежей краской. Землянок здесь не было, так как рядом находилась деревня, в которой могли разместиться все, хотя и в некоторой тесноте. Летное поле, ровное и гладкое, как поверхность замерзшего озера, со всех сторон окружали вековые ели, угрюмые, с острыми сухими верхушками. Их утренние тени закрывали добрую половину взлетной полосы.

Полбин осматривал "Петляковых" в сопровождении Воронина и представителя авиационного завода Нибахова, тощего, нескладного человека в щеголеватой шинели с инженерскими молоточками на петлицах.

Переходя от самолета к самолету, Полбин пробовал, хорошо ли держат воздух пневматики шасси, постукивал косточкой пальца по тугой перкалевой обтяжке рулей и стабилизаторов, осматривал кабины.

Нибахов, идя сзади рядом с Ворониным, вполголоса говорил ему, жестикулируя длинными руками и часто заглядывая в лицо:

– Дотошный у вас командир... Он мне нравится. Сам летчик, а походка, как у заправского строевика. Знаете, о летчиках говорят, что у некоторых из них есть что-то орлиное в повадках. Этот, пожалуй, наиболее отвечает такому представлению...

Воронин не отвечал. Ему не нравился представитель завода. Не нравилось его удлиненное бледное лицо с приподнятыми вверх, к вискам, бровями, тонкий голос, явная склонность к пустому краснобайству. Не нравилась и походка расслабленная, вихляющая, – уж этот никогда не был строевиком... "Может, человек он и хороший, – простодушно думал. Воронин, – наверное, дело свое знает, а вот симпатии к нему никакой".

Полбин вдруг остановился.

– Ну как? – спросил Нибахов. – Будем акт оформлять?

– Погодите с актом. Вы мне сказали, что машины полностью укомплектованы? В голосе командира Воронин уловил знакомые угрожающие нотки.

– Это так и есть, – ответил представитель завода. – Разве чего-нибудь нехватает?

– Где тормозные решетки? – гневно спросил Полбин. – Чем прикажете тормозить на пикировании? Палкой, как на ледяной горке?

– Ах, вот что! – облегченно проговорил Нибахов. – Я вам объясню. Машины отправляли в срочном порядке, решеток в сборочном цехе не оказалось. Решили отправить так.

– Кто решил?

– Ну, была санкция соответствующих руководителей завода. По моему докладу.

Полбин нетерпеливо ткнул носком сапога комок снега.

– Что же вы докладывали, товарищ инженер-майор?

Нибахов помолчал. Потом заговорил, глядя бесцветными глазами поверх головы Полбина куда-то вдаль, прислушиваясь к своим словам:

– Видите ли, я считаю, что эти решетки вам не так уж необходимы. Самолет рассчитан на пикирование, но в массовом порядке еще не освоен...

– А кто же его будет осваивать? – перебил Полбин.

– Я исходил из убеждения, – невозмутимо продолжал Нибахов, – что вы будете в основном применять сбрасывание с горизонтального полета. Я думаю, сейчас, на войне, когда так дорого время, трудно экспериментировать, да еще в полукустарных условиях. "Петляков" и без того достаточно сложен в эксплуатации.

"Так, так. Учи нас дорожить временем, – со злостью думал Полбин, глядя в лицо Нибахову. – Вишь ты, полукустарные условия... Отвели целую войсковую часть в тыл, дали отличный аэродром, квартиры, а он – "трудно экспериментировать". В белых перчатках, чтоли, на пикирование летать? Создавать каждый раз комиссию из десяти человек? "Сложен в эксплуатации"! Пашкин не более грамотен, чем ты, инженер, а через месяц он всю машину до последней заклепки знать будет."

Полбин вдруг вспомнил, на кого походил Нибахов своей манерой говорить. Это был Рубин, начальник УЛО летной школы... Такая же убежденность в неотразимости своих доводов и такое же непонимание того, что на месте топтаться нельзя...

Он готов был уже наговорить Нибахову резкостей, обвинить его в срыве боевой подготовки летчиков, но подумал, что перед ним просто заблуждающийся человек, привыкший говорить то, что говорят все, кто его окружает. Значит, дело серьезное... И он сказал:

– Вы, инженер-майор, оказывается, Краткого курса не знаете...

– Почему? – опешил Нибахов.

– Не знаете четвертой главы. А в ней говорится о неодолимой силе нового!

Нибахов открыл рот, чтобы ответить, однако промолчал. Воронин, ожидавший, что разговор примет более бурный характер ("Ну, сейчас командир сделает из него лепешку", – думал он, слушая разглагольствования Нибахова), сказал:

– Собственно говоря, дело поправимое. Самолет товарища Нибахова здесь. Надо слетать на завод и доставить решетки.

– А кто мне лишний рейс санкционирует? – встрепенулся Нибахов.

– Я договорюсь с командованием, – ответил Полбин. – А на завод, Воронин, полетите вы.

В тот же день Полбин был в Москве, в штабе Военно-Воздушных Сил. Полковник, начальник одного из управлений, сказал ему, что Пе-2 действительно пока еще применяется чаще всего для бомбометания с горизонтального полета и поэтому на заводе не особенно следят за тем, чтобы все машины были оборудованы приспособлениями для пикирования. Полбин язвительно заметил: "Пока еще? А когда же пикировать будем? После войны?" Полковник ответил спокойно: "Вам все карты в руки. Осваивайте пикирование. В следующих партиях ни одной машины без тормозных решеток не будет".

Покончив с делами, Полбин прошелся по Москве. На улицах было людно и шумно. На стенах домов часто попадались стрелки с надписью "бомбоубежище", по мостовым, возвышаясь над толпами пешеходов и потоком автомашин, проплывали серебристо-голубые аэростаты заграждения, транспортируемые на грузовиках с прицепами. Но никто с тревогой не поглядывал на безоблачное небо, люди, спокойно разговаривая, шли по своим делам или стояли в очередях у троллейбусов. Нигде не было видно разрушений, следов бомбардировки.

"Да, это вам не Лондон и не Париж, – подумал Полбин, вспомнив хвастливые слова одного пленного фашистского летчика, сказавшего, что "Юнкерсы" не оставят от Москвы камня на камне. – Пусть фашисты бахвалятся своей доктриной Дуэ, ничего у них не вышло и не выйдет."