Текст книги "Поморы"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

– Ну-ну, ладно, – тронутый неожиданной лаской и этим признанием жены, пообещал Иван Данилович и посмотрел на детскую кроватку.

– Лег-то вовремя?

– В девять. Убегался. Подружился с соседскими детьми, еле домой зазвала.

– Ну пусть спит. Перекусить бы.

– Сейчас соберу. Чайник горячий. Да, чуть не забыла, там для тебя есть сюрприз, – жена многозначительно улыбнулась и принесла из сеней сверток, развернула его. В нем оказалась свежая семга. Иван вскочил со стула, точно ужаленный.

– Это что такое? – возмутился он.

Жена прикрыла ему рот ладонью.

– Тише, разбудишь сына. Принес какой-то рыбак.

– Какой рыбак?

– Не знаю. Он не назвал себя.

– И ты приняла? Какая неосторожность! Ты понимаешь, что ты наделала?

– А что? Разве ты не просил его принести?

– Конечно, не просил! И не собираюсь просить. Это знаешь что, друг мой? Взятка!

Тамара совершенно растерялась.

– Да кабы я знала, Ваня! – наконец вымолвила она.

– Ну ладно, расскажи, какой он из себя.

– Ну… такой… среднего роста, в резиновых сапогах, чернобородый. Нет, скорее, седобородый… Глаза большие, темные, вроде цыганские…

– Старый?

– На вид лет пятьдесят или побольше.

– И что сказал?

– Сказал, что принес тебе рыбу и все…

– Эх, Тамара! Надо было взашей гнать его с таким подношением! Семга – рыба строгого учета. Это, наверное, браконьерская или украденная из улова на тоне. Ну ладно, ты не очень расстраивайся. Выясним, кто принес. Меня, видишь ли, прощупывают, беру ли я подарки. Люди ведь разные. Больше, конечно, хороших, но есть и прохиндеи: ищут для себя всякие лазейки да выгоды. Прошу тебя, впредь никаких приношений не принимай. Поняла?

– Как не понять, Ваня…

– Ну вот и ладно. Будем ужинать.

Пришла мать, Екатерина Прохоровна, почаевничать. По расстроенному виду снохи она сразу догадалась в чем дело.

– Тут приходил Степан Сергеев. Я в окно видела, – сказала она будто между прочим.

– Степан Сергеев? – с живостью спросил сын. – Ну завтра я с ним поговорю.

– Поговори-ко, поговори. – В словах матери Иван уловил одобрение. – Чего принес-то? Семгу, поди?

– Семгу.

– Ты ведь не просил!

– Была нужда!

– Проверяют тебя, Иван. Не попади впросак, – посоветовала мать. – Степан-то нехороший мужик. Раньше, бывало, все, что плохо лежит, тянул к себе. А и теперь лучше не стал. В колхозе работать не хочет – больным сказывается, а для себя ловит рыбу на озерах и продает. Деньги копит. Одним словом, живет единоличником. Панькин с ним немало крови попортил. Вот теперь и тебя стал обхаживать…

Тамара потупила взгляд. Ей было стыдно, что она подвела мужа.

Придя утром на работу, Климцов сразу же послал за Сергеевым и, пока он не пришел, хотел было заняться делами. Но тут в кабинете появился олений пастух Василий Валей.

В последние годы он сильно постарел и пасти колхозное стадо в двести с лишним оленей ему стало не под силу. Он сидел в чуме или ловил рыбу на ближнем озерке, а заботу о колхозном и личном стаде переложил на двух своих женатых сыновей.

– Здравствуй, Василий Прокопьевич. Зачем прибыл? Как наши олешки? – поинтересовался председатель.

– Худо, ой, худо! – сказал Валей, держа наготове какой-то узелок.

– Почему же худо?

– Да вот, смотри сам…

Валей развернул на приставном столике узел. Иван Данилович увидел на раскинутой тряпице какие-то странные сморщенные серые комочки, издали напоминающие недосушенные грибы.

– Что это? – удивленно взглянул на него Климцов.

– Уши. Олешков уши… Пали олешки, а я уши привез, – ответил пастух.

– Как пали? – встревожился Иван Данилович. – Почему? И при чем тут уши!

– Считай… Двадцать олешков пало… Ой, худо, председатель! – Валей сел на стул, печально глядя на разложенные на тряпочке оленьи уши.

– Ну, а уши-то ты зачем привез? – раздраженно спросил Климцов.

– Всегда привозил. По ушам списывали олешков, чтобы на мне не висели…

Чертовщина какая-то! – рассердился председатель. От ушей нехорошо попахивало.

– Заверни и вынеси отсюда, – распорядился Климцов.

– Ты сперва пересчитай, а потом я вынесу, – не двинулся с места Валей.

Иван растерялся. Известие о падеже оленей неприятно поразило его. Он позвал на помощь Митенева.

– Вот, Дмитрий Викентьевич, – сказал он главбуху. – Валей привез оленьи уши. Надо, говорит, списывать оленей по ним. Болеют олени, что ли?

– Так было заведено, – ответил Митенев. – Если олени заболеют и падут, то в качестве оправдательного, так сказать, вещественного доказательства мы принимали от пастуха уши. По их числу списывали животных.

– Это что за метод учета! – возмутился Климцов.

Митенев пожал плечами:

– Стадо далеко, ехать туда трудно: ни пути, ни дороги…

– Надо теперь же послать Окунева все проверить на месте, – жестко сказал Климцов. – Если появилась эпидемия, то срочно вызовем ветврача. Между прочим, я слышал, что на днях в Мезени на рынке продавали оленину…

– Я не продавал! – Валей вскочил со стула. – Неправда это. Пали олешки. Поедем – сам посмотри.

– Мне ехать недосуг. Поедет Окунев.

– Он, конечно, разберется, – одобрил Митенев решение председателя. – Но ты, Иван Данилович, на всякий случай пересчитай эти уши. Будем составлять акт…

– Это уж ваше дело, – холодно сказал Климцов.

– Ну тогда я разберусь. Идем, Василий, – Митенев повернулся к двери.

Потом Климцов пригласил своего заместителя по сельскому хозяйству. Окунев решил отправиться к стаду вместе с Валеем.

Вызванный Иваном Даниловичем Степан Сергеев ожидал в приемной. Климцов велел ему зайти. Сергеев стал у порога и с настороженным видом мял в руках свой бараний с кожаным верхом треух.

Сергееву можно было дать, пожалуй, все шестьдесят. Тамара ошиблась. И борода у него седая, черноты почти совсем не осталось. Но он был еще крепок, с крупными руками. Носил резиновые бродни с подвернутыми голенищами, ватный костюм и поверх него брезентовую куртку. Глаза у Сергеева и впрямь смахивали на цыганские: темные, пронзительные.

– Вызывали? – спросил Сергеев.

– Вызывал. Подойди ближе. – Иван Данилович не пригласил рыбака сесть, и тот догадался, что предстоит неприятный разговор. Климцов вытащил из-под стола мешок и, вынув из него сверток, положил перед Сергеевым. – Это ты вчера принес? – спросил сухо.

– Я, – ответил Сергеев.

– Зачем?

– Гостинец. Дай, думаю, подкормлю председателя. Человек он хороший, работы у него через край, а пища, верно, неважнецкая… А что? Не ладно сделал? Я ведь от чистой души.

Климцова подмывало вскочить стукнуть по столу кулаком, накричать на этого неприятного ему мужика, который неизвестно почему вдруг вздумал его подкармливать, но он сдержался и спросил как можно спокойнее:

– Значит, подкормить меня решил? Спасибо. Но такой подарок я принять не могу. И вообще никаких подношений не принимаю.

– Мы ведь рыбаки, можно нам немного и для себя… У хлеба не без крох, – неуверенно произнес Сергеев.

– Не то говоришь. Что тебе нужно от меня?

– Да ничего. Ей богу ничего. Я вас уважаю, вот и принес. От всей души.

– Не то, не то, Сергеев! Ты туману не напускай. Где взял рыбину?

– Так я ж на тоне неделю сидел…

– Значит, там украл?

– Ну вот, сразу и украл… Пошто так, Иван Данилович! Я ведь ловил. Ну взял одну: дай-ко, думаю, отнесу председателю. Он в этом году свежей семги, наверное, не пробовал…

– Не то, не то, Сергеев. Чего хотел добиться этой подачкой?

– Да ничего не хотел! – взорвался вдруг рыбак.

– Ну вот что: возьми рыбу и сдай на приемный пункт. Квитанцию потом мне покажи. Понял?

– Как хошь, – уныло сказал Сергеев.

– Все. Иди.

Степан поморщился, словно съел горькую пилюлю, торопливо опустил рыбу в мешок и, не попрощавшись, вышел.

Иван Данилович сорвался со стула и забегал по кабинету, давая выход своему раздражению. Наконец он поостыл, успокоился, махнул рукой: Да ну его к дьяволу!

В кабинет вошла Фекла.

– Здравствуй, Иван Данилович. Пришла я доложить тебе о происшествии на ферме.

– Еще чего? – Климцов глянул на нее, набычившись. – Какое такое происшествие?

– Да сторожа выгнала с работы. Трифона Сергеева.

– За что?

– Напился. Чуть коровник не спалил. Прошлой ночью мне не спалось. Дай, думаю, добегу до фермы, проверю, как там… Захожу во двор – дымом пахнет. Напугалась, сунулась туда-сюда – огня не видно. Побежала в котельную – там всегда сторож сидит. Открыла дверь – матушки мои. Дым как шибанет в лицо, да такой едучий, словно бы от тряпок… А Трифон разлегся на полу и храпит. И сбоку у него какая-то одежка тлеет, и фуфайка на нем вроде бы занимается. Ну, растолкала его. Сел да как завопит спросонья: По-жа-а-ар! А я схватила ведро воды и вылила на него. Очухался. Что это ты, спрашивает, Фекла, воду на меня льешь? – Ватник-от у тя зашаял, пьяница несчастный, отвечаю. – Опять, видно, с цигаркой заснул! А он мне: Я курил осторожно… А от самого винищем несет. Ну я его взашей и вытолкала с фермы, и сама дежурила до утра, до прихода доярок. – Фекла помолчала, перевела дух. – Днем он вчера приходил, каялся, божился, что пить не будет, но у меня больше веры ему нет. Такой сторож мне не надобен. Назначьте другого.

Теперь Климцов сообразил, почему приходил к нему с дарами брат Трофима Степан.

– Все понятно!

– Как не понятно, Иван Данилович, – с живостью подхватила Фекла. – Пьяницу держать нечего. Надо непьющего да некурящего.

– Понятно, понятно, – кивнул Климцов. – Согласен с вами. Трифону и раньше были замечания, я помню. Ну а кого назначим? Кто у нас из старой гвардии мог бы пойти в сторожа?

– Да, право, не знаю… Пожилых людей немало, да не всякий на эту работу гож. А кто и подойдет – согласится ли? Ночами дежурить нелегко. Вот, к примеру, Ермолай. Ему сторожить будет трудно. Возраст, да и здоровье…

– Это тот Ермолай, у которого Суховерхов квартирует?

– Он самый… Ну вот еще Дмитрий Котовцев, – назвав эту фамилию, Фекла чуточку смутилась: уж очень много неприятных воспоминаний было связано с этим человеком. – Но тот еще мужик крепкий, и пока не на пенсии. А если взять Немка, – продолжала она размышлять вслух, – тот ничего не слышит. Какой из него сторож? А вот, кажется, подходящий человек… Семен Дерябин. Я с ним в войну на тонях сидела. Теперь он на пенсии, дома. Только стар. Уж поди за семьдесят. Ежели бы согласился, лучшего сторожа не надо. Есть, правда, у нас еще пенсионер, – мелькнула у Фекла озорная мысль. – Панькнн.

– Ну это, пожалуй, не та кандидатура, – Климцов деликатно кашлянул. – Не гоже заслуженного председателя, ветерана и организатора колхоза в сторожа сватать. Обидится, да и мы проявим бестактность…

– А добрый был бы из него сторож! – звонко рассмеялась Фекла. – Под моим-то началом! Я бы уж ему и поблажку дала, подушечку из дому принесла: мол, вздремни, Тихон Сафоныч, часок – ферма от этого не пострадает, коли все тихо, спокойно, да засовы надежные…

Климцов тоже посмеялся, но сказал уже серьезно:

– Остановимся пока на Дерябине. Если с ним не договоритесь, тогда будем еще искать.

– Ладно, схожу к нему.

– Погодите, Фекла Осиповна, – остановил ее председатель. – В старый коровник мы все же решили электродоильные аппараты не устанавливать, но на днях заложим новый.

– Вот как! – обрадовалась Фекла. – Это куда как хорошо! И когда построите?

– Думаю – к весне будущего года.

– Долгонько. Ну да ладно, стройка у нас не одна.

Когда Фекла ушла, Иван Данилович, вспомнив о Сергеевых, окончательно утвердился в том, что Степан приходил к нему просить за брата. Работа сторожа, хоть и не очень заметная, давала ощутимую прибавку к пенсии. Брат погорел, так ему защитник нашелся. Хотел поймать меня на крючок! Дудки!

Семен Дерябин, хотя был уже и стар, и частенько прихварывал, все же согласился подежурить на ферме. Фекла успокоилась: нашла сторожа.

На улице она встретила Климцова и сказала ему об этом.

– Вот и ладно, – одобрил Климцов. – Я завтра полечу в Мезень на бюро райкома. По сельскому хозяйству отчитываться. Нужны будут сведения по ферме за полугодие.

– Хорошо. Приготовлю, – пообещала Фекла.

Над сведениями за полугодие она корпела дома весь остаток дня. Кажется, ничего сложного – привести в систему показатели по удойности на корову, по группам и в целом по ферме, высчитать среднюю жирность молока, отразить на бумаге движение стада, то есть указать, сколько было и сколько стало коров, быков, телок и бычков, какое количество молодняка поставлено на откорм да сдано государству на мясо. Все эти показатели она знала наизусть, были записаны они у нее в тетрадку, которую она постоянно носила в кармане. Но привести это в стройную систему на бумаге оказалось для нее сущей мукой: как-никак образование всего три класса, да и много писать до работы на ферме ей не приходилось. Даже писем посылать было некому.

Шариковая ручка непривычно скользила в пальцах, но Фекла старательно выводила буковку к буковке, циферку к циферке, чтобы председатель мог все хорошо понять и не ошибиться, когда будет держать ответ в райкоме.

x x x

Фекле очень хотелось сходить по ягоды. Уже поспела черника, скоро будет и морошка. Больших заморозков в начале лета не было, и ягодники сохранили цвет. А раз цвет уцелел, будет и плод. Идя утром проторенной дорожкой на ферму, Фекла видела, как в тундру, к озерам тянутся старухи, детишки, молодухи.

Она даже не помнила, когда ходила по ягоды последний раз. Все дела удерживали. Да и не хотелось нежелательных пересудов: вот, дескать, Зюзина бросила ферму и убежала по ягоды… Но наконец Фекла все же решилась выбраться в лес. В субботу особенно тщательно проверила, все ли в порядке на скотном дворе, а воскресным утром взяла корзинку и пошла.

Был солнечный день. Холодноватый восточный ветер освежал лицо, с губы доносились запахи моря. Фекла шагала быстро по бурой торфянистой тропке, огибая бочажки с водой, ощущая необыкновенную, давно не испытанную легкость во всем теле.

До небольших озер, окруженных кустарником и низкорослыми березками, было рукой подать. Вскоре Фекла вышла к озеру Глубокому и стала брать чернику. Быстро наполнила корзинку и поспешила домой.

Перекусив и высыпав ягоды на холстину, она решила сходить к озеру еще раз. По пути заглянула на ферму справиться, увезли ли молоко после утренней дойки.

Но второй раз быстро набрать корзинку не удалось: пока Фекла ходила домой, ягодницы порядком обобрали кусты. И когда корзинка снова наполнилась, солнце уже коснулось края земли.

Ветер поутих, стало спокойно и тепло. Фекла огляделась вокруг и поразилась глубине неба и шири горизонта, который полукружьем охватывал тундровую даль. Над озером летела гагара, она то опускалась на воду, то поднималась, и Фекла видела, что крылья гагары снизу подбиты золотистым пухом, который искрится и будто просвечивает насквозь от лучей солнца.

Спокойная заря отражалась в воде, и казалось, было две совершенно одинаковые зари, разделенные полоской дальнего кустарника. У берегов озера покачивался камыш, на мелководье вода рябила, и сквозь нее был виден мелкий песок. Фекла села у самой воды, сняла платок, поправила волосы и долго сидела неподвижно, словно и сама стала частицей этой удивительной неброской природы. Она думала о том, что редко выходит в тундру, все у нее работа да домашние дела, а полюбоваться всем тем, что вокруг, и отдохнуть некогда. Ведь в общении с природой человек обретает состояние покоя, равновесия и душевной чистоты, очищается от всего наносного, суетного и мелочного.

Фекла тихонько вздохнула и поднялась с кочки. На пути домой она свернула чуть влево, к другому озеру – Тихому, что было неподалеку. В детстве она любила ходить к нему с девчонками. Очень уж заманчиво поблескивало оно в просветы между березками. Вода в нем прозрачная, чистая-чистая. Пить ее из пригоршни сущее удовольствие – и не хочешь да напьешься… И вот теперь ей захотелось поглядеть, как в озере Тихом колышется на заре розовая вода, как шуршат у берегов зеленовато-желтые камышинки, как с поверхности воды взлетают чайки, кружат над озером и тоскливо кричат: Кили-и… кили-и!

Фекла пробралась через кусты и, придерживаясь за корявую сучковатую березку, зачерпнула воды рукой и глотнула ее, ощутив холод во рту. Озеро лежало перед ней в зеленом березовом ожерелье. Внизу, в камышах, стал наслаиваться легкий туман.

Просветленная вышла Фекла на тропку, что вела к дому, и тут увидела между деревцами рыболова. С длинной удочкой он зашел по мелководью в резиновых броднях далеко в озеро. На голове у него была соломенная шляпа.

Шляп в Унде не носили, и Фекла решила, что это, наверное, какой-нибудь командированный. Но когда рыболов повернул голову, она узнала Суховерхова.

Фекла слышала, что после окончания учебного года Суховерхов собирался съездить на родину в Липецкую область. Значит, он уже вернулся.

Она спустилась к воде и окликнула:

– Леонид Иванович!

Он быстро обернулся и, узнав ее, вышел на берег. В одной руке Суховерхов держал удочку, в другой нес прозрачную полиэтиленовую сумку, в которой виднелось несколько рыбешек средних размеров.

– Ловится рыба? – спросила Фекла.

Суховерхов поздоровался и повыше поднял сумку.

– Вот, окуни. Тут, кроме них, другой рыбы, видимо, нет. Да и окуни держатся в глубине, на дне ямы. Если бы не такие сапоги, не поймать бы ни хвоста.

– А вы не свалитесь в яму?

– Я осторожно. Дно удилищем щупаю…

Суховерхов бережно опустил сумку на траву, рядом положил удочку и, подвернув голенища сапог, пригласил Феклу сесть на старый обрубок дерева возле кострища.

Трава уже покрывалась росой, и Суховерхов, наломав веток, сел на них.

– Какие крупные ягоды, – сказал он, заглянув в корзинку Феклы.

– Ешьте, не стесняйтесь.

Суховерхов осторожно взял сверху немного ягод.

– Вкусные! – зажмурился он. – Сладкие и холодные.

– Ешьте вволю. У меня дома еще есть. Я уж здесь сегодня второй раз. Вы на родину ездили? – спросила Фекла.

– Ездил…

Суховерхов рассказал ей про свою поездку, про то, как, прибыв в родной город, с трудом нашел старых знакомых.

– Все там изменилось, – грустно заметил он.

– Родных у вас там не осталось?

– Никого. Посмотрел я, как там живут, и уехал.

– Вам бы на юг, на курорт! – сказала Фекла.

– Не люблю курортов. Там все искусственное.

– Как это?

– Ну, здания, парки, дорожки, газоны, пляжи – все сделано по плану, как бы по линеечке… В огромных зданиях напичкано людей, выходят они на обнесенные проволочными сетками пляжи и лежат там днями изнемогая от жары, духоты и тесноты… Нет, плохо на курортах. Тесно. И весь комфорт, хоть и современный, какой-то казенный, стандартный…

– Я никогда не была на курортах, – призналась Фекла.

– И не надо! – с живостью подхватил Леонид Иванович. – Здесь лучше всякого курорта. Одни озера чего стоят! Ширь, красота, раздолье! Дышится легко. – Он отодвинул от себя корзинку с ягодами. – Вдоволь наелся черники. Спасибо вам.

Фекла, заметив, что не только рот у него стал черным, но и подбородок и щеки измазаны соком, достала из кармана чистый платочек.

– У вас все лицо в ягодах. Утритесь.

– Правда? – Он послушно взял платок и стал вытирать губы. – Теперь как?

Вместо ответа она взяла у него платок, намочила его в озере и отжала. А затем влажным платочком осторожно провела по подбородку и щекам.

– Теперь ладно. Удить будете?

– Да нет. Пожалуй, хватит.

Суховерхов посмотрел на закат. Солнце стойло совсем низко над горизонтом. В летнюю пору оно здесь почти не заходило.

Фекла смотрела на Суховерхова выжидательно, и он поймал этот взгляд. Еще с того вечера, с именин, он почувствовал влечение к этой женщине и все к ней присматривался. Нравилась ему уверенность в ее взгляде, осанке, походке. Нравилось то, что она прекрасно знала себе цену и то, чего хочет от жизни. Фекла выглядела намного моложе своих лет, и во внешности, и во всем ее поведении чувствовалась сдержанная, зрелая сила.

Суховерхов молчал, сидя на влажных от росы ольховых ветках, и думал о ней. И Фекла думала о том, что вот этот скромный, немолодой уже мужчина мог бы стать ее спутником в оставшейся жизни. Он, пожалуй, ей нравился, хотя Фекла и не разобралась еще до конца в своих чувствах. Но не поздно ли в ее годы строить семью? Ведь в ее жизни уже наступает осень – с дождями, листопадом, с холодными туманными рассветами и печальными и темными вечерами.

Она прервала затянувшееся молчание:

– Идемте домой. Поздно. Уже и роса выпала.

Суховерхов поднялся и помог ей встать.

Фекла шла впереди и все время чувствовала на себе его взгляд. Он волновал, тревожил ее, однако она не оборачивалась.

Лишь когда они вошли в уснувшее село, Суховерхов поравнялся с Феклой и сказал:

– Сейчас бы сварить свежую уху! Но мой хозяин, конечно, спит.

– Ермолай-то? Спи-и-ит.

– Замечательная была бы уха! – мечтательно произнес Леонид Иванович.

– Идемте ко мне! Я затоплю плиту и сварим… – предложила Фекла.

Дома она принесла дров, растопила плиту, поставила воду в кастрюле и принялась на столе чистить окуней. Работа в ее руках спорилась. Дрова в плите весело потрескивали, в неплотно прикрытую дверцу выплескивались огоньки, пахло смолистым дымком от бересты.

– Картошки положить? – спросила Фекла.

– Пожалуй, нет. От нее утратится вкус настоящей ухи. Если положить картошки, то это будет уже не уха, а рыбный суп, – пояснил Леонид Иванович. – Лаврового бы листика…

– Положу лавровый лист. И луку, да?

– И луку, если есть.

– Есть. Как же нет?

Вскоре в избе вкусно запахло свежей ухой. Фекла разлила ее по тарелкам, нарезала хлеба, поставила солонку и пригласила гостя к столу.

– Пожалуйте кушать, – улыбнулась она ласково.

Суховерхов, заботливо переобутый в теплые валенки, сел за стол и стал есть, обжигаясь и похваливая поварское искусство хозяйки. Потом они пили чай, а после чая Леонид Иванович еще посидел, покурил и, уже подремывая, все смотрел, как в полусвете белой ночи вырисовывается перед ним округлый овал лица Феклы.

– Надо идти, – сказал он, погасив папиросу.

– Как хотите, – ответила Фекла и мизинцем стала смахивать со стола маленькую хлебную крошку.

– Вы сказали: Как хотите. А если… А если я останусь? – неуверенно спросил он.

– Оставайтесь, – сказала Фекла и тихо, взволнованно вздохнула…