Текст книги "Поморы"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Климцов с Киндяковым и Патокиным проездили в Архангельск почти неделю. От покупки траулера пришлось отказаться. Судно было старое – даже Иван своим неискушенным глазом сразу заметил его изъяны: траление бортовое, при котором судно имеет низкие надводные борта и рыбу матросы шкерят прямо на палубе; к тому же долго находиться в море тральщик не мог, так как надо было быстрее сдавать улов, пока он не испортился. Но главное – корабль был порядком изношен, находился много раз в капитальном и текущем ремонтах.

Офоня, обследовав машинное отделение, высказал председателю свое мнение:

– Не стоит овчинка выделки. Год-два поплаваем и на слом.

Дорофей тоже придирчиво осмотрел тральщик от форпика до ахтерпика «Форпик – носовой и ахтерпик – кормовой отсеки судна с водонепроницаемыми переборками» и не проявил восторга.

– Корабль настоящий, промысловый, – сказал он Климцову. – Старое судно надо уважать, а все же плавать на нем будет не только трудновато, но и рискованно. Лучше нам, Ваня, дождаться нового. Нынче, как я слышал, строят большие траулеры с морозильными установками.

Иван согласился со своими помощниками.

Представитель тралового флота, приняв после осмотра СРТ колхозных рыбаков и выслушав их мнение, не удержался от упрека:

– Что вы понимаете в судах? Такой корабль вам не нравится! Плаваете бог знает на чем, а гонора хоть отбавляй. Где купите лучшей?

– У вас же, – невозмутимо ответил Климцов, помня совет Панькина. – Вот те два судна, которые мы арендуем, можем купить. Продадите?

– Это вопрос особый. Я не могу вам сейчас ответить. Доложу начальнику управления, тогда и решим.

– Сколько ждать?

– Пару дней. Пока не уезжайте.

С тем и ушли из управления. Пока суд да дело, Иван Климцов занялся снабженческими операциями, а Дорофей с Офоней решили прогуляться по городу.

В том месте, где старинная Поморская улица пересекалась проспектом Павлина Виноградова, было очень людно. Колхозники дивились толпам спешивших прохожих: день будничный, не выходной, а народу – тьма. Дорофею такое скопление людей не очень понравилось. Здесь народу уйма, а в деревне пусто… – с неудовольствием отметил он.

Вместо старых деревянных построек в северо-восточной части города, известной под названием Кузнечиха, поднялись новые корпуса. Раскинули в сыром апрельском воздухе стрелы башенные краны на Мхах, в Привокзальном районе.

Город перестраивался заново.

– Многое изменилось, – с любопытством поглядывал по сторонам Офоня. – Обновляетя, можно сказать, столица Севера… Я с войны не был тут…

– Так ведь и я тоже, – сказал Дорофей. – Почти двадцать лет прошло…

– Больше. Двадцать четыре…

Прошлись по набережной. Остановились в сквере возле бронзового Петра на высоком пьедестале. Посреди Двины фарватер был взломан ледоколами, и по проходу медленно, будто ощупью, пробирался вниз по реке буксир.

Вдали виднелся железнодорожный мост, построенный недавно.

– А сколько мороки было с перевозом! – вспомнил Офоня. – Теперь – другое дело. Да-а, строится город, прихорашивается. Понимаешь, Дорофей, гляжу я вот на эти каменные громадины и думаю теряет Архангельск стародавний поморский облик. Прежнюю губернскую пыль с себя отряхивает… Это и хорошо, с одной стороны, а с другой – и грустновато.

– Старую пыль отряхивает, верно – Дорофей еще раз глянул на бронзового Петра. – Ну а обличье поморское все же остается. Тут я с тобой не согласен. Морское пароходство как было – так и есть, и траловый флот, и речники…

– А все ж и старинушку вспомнить приятно. Помнишь, наверное, как у Соборной пристани парусники тояли? Лес мачт! Шхуны, лодьи, шняки, бота…

– У нас в Унде тоже были парусники. А нынче заботимся о траулерах. Жаль только, что плавать нам с гобой на них не придется. Остарели, брат…

– Да, жаль. Что верно, то верно.

Офоня поглубже нахлобучил на лоб цигейковую ушанку. Был он сухопар, по-молодому подвижен, и только по морщинам, густой сетью покрывавшим лицо, и можно было судить о его почтенном возрасте.

– Знаешь что, – Дорофей вдруг стал шарить по карманам своего новомодного пальто из синтетической ткани. – Был тут у меня один адресок, Фекла дала. Да куда же он запропастился? Вот, нашел… Адрес Вавилы.

– Вавилы? – удивился Офоня. – Да жив ли он? Ему уж, поди, за семьдесят. Много за семьдесят… Надо бы зайти, навестить старика. Как никак земляк. Как он теперь живет-то?

– Не могу сказать. Знаю только, что женку он похоронил в сорок шестом году. О том, что сын Вениамин погиб, тебе известно. А сейчас Вавила живет… – Дорофей прочел адрес: – на Новгородском проспекте…

Но на Новгородском проспекте, к их удивлению, указанного дома не оказалось. Стали расспрашивать прохожих. Те объяснили, что дом тот снесли, а жильцов переселили в новый. В какой – неизвестно.

2

По справке, полученной в адресном столе, друзья разыскали новый девятиэтажный дом в Кузнечике. Квартира была внизу, на первом этаже. Дорофей деликатно нажал кнопку звонка. Подождали – никто не отозвался. Еще позвонили. Наконец за тонкой дверью послышались шаркающие шаги и покашливание. Дверь отворилась, и на нежданных гостей глянули из-под серебристых бровей темные глаза Вавилы, будто подернутые туманцем, как бывает у сильно близоруких людей.

– Кого бог послал? – хозяин посторонился в узкой прихожей. – Проходите, прошу. Уж не ундяне ли?

– Угадал, Вавила Дмитрич, – отозвался Дорофей.

В комнате было светлее, чем в прихожей, и Вавила теперь хорошенько разглядел вошедших.

– Дорофей! Офонюшка! Ну, брат, порадовали меня…

Бледное рыхловатое лицо Вавилы из-за окладистой, совсем уже седой бороды казалось широким, потертая вельветовая куртка свободно висела на его высокой сутулой фигуре с угловатыми плечами.

Обнимая земляков, Вавила даже прослезился – так разволновался. Подал старинные венские стулья с гнутыми спинками.

Дорофей бегло осмотрел жилье. Комната небольшая, в одно окно. Под потолком – трехрожковая люстра. Посредине – круглый стол без скатерти, на нем чайник, стакан в подстаканнике, сахарница, тарелка с хлебом. Стены голые – ни картинки, ни коврика, как заведено в иных городских квартирах. На комоде дешевенькая скатерть, будильник, какие-то безделушки, оставшиеся, видимо, от покойной жены Меланьи, и два портрета в одной рамке под стеклом: Меланья еще в молодом возрасте и сын в матросской форме.

Вавила прошел в крошечную кухоньку, принялся там хлопотать.

– Чайку согрею. Выпьем чего-нибудь, – сказал оттуда громко и вскоре принес чайник, бутылку вина. – Закуска вот только неважная, – принялся он вскрывать банку рыбных консервов.

– Не хлопочи, Вавила Дмитрич. Мы ведь не в гости. Навестить пришли, справиться о здоровье, – пояснил Дорофей.

– Спасибо. На здоровье пока не жалуюсь. Вот только глаза стали слабоваты. Иной раз на улице, если потемки, и дороги не различаю. Одним словом, по поговорке: Ночь-та темна, лошадь-та черна, еду-еду да пощупаю: тут ли она? – Вавила рассмеялся беззвучно, тряхнув бородой. – А живу… – он поставил перед гостями консервы, стаканы, – живу, с одной стороны, вроде бы и ничего. Квартиру дали в новом доме, как родителю павшего воина… Пенсия идет, хоть и небольшая. На хлеб хватает – и ладно. И в то же время плохо живу, тоскливо. Один как перст, жену давно похоронил, сына нет, родных больше никого… Знакомых можно перечесть по пальцам. Работать всерьез не могу. Остарел. Зимой иногда на барже дежурю сторожем… Вот и все мои, как говорится, жизненные интересы. Ну что же, земляки, по чарочке для встречи!

Выпили по стопке. Дорофей чувствовал себя немного стесненно. Не виделся со своим бывшим хозяином давно, отношения у них в прошлом бывали натянутые. Однако мало-помалу разговорились, натянутость исчезла. Воспоминания о прежних морских странствиях растопили ледок. В прежнем бывало и хорошее, не все плохое. О размолвке в памятный тридцатый год не вспоминали – теперь уж ни к чему. Оба старательно, словно подводный риф, обошли эту тему.

Вавила грустил вслух:

– Одна у меня отрада – глядеть на Двину. Как лед пройдет, каждый день хожу на набережную. Там весело, там жизнь! Корабли, ветер, волны… Иной раз и солнышко проглянет, обогреет. Воздух там, на берегу, чистый, дышу не надышусь. Кажинный денек хожу. В этом только и интерес в жизни. Ну а вы-то как? Хорошо ли нынче в Унде живете?

Дорофей неторопливо и обстоятельно рассказал обо всем: о том, как отмечали тридцатилетие колхоза, как избрали нового председателя и как вот теперь приехали покупать суда…

– Жизнь у вас идет своим чередом, – Вавила стал наливать чай.

Дорофей смотрел на него украдкой, стараясь понять его, и все больше убеждался, что перед ними сидел уже не тот, не прежний Вавила, властный, уверенный в себе человек. Но и душевного надлома в нем не было. Просто он был уже стар; чувствовалось, что сам подвел итог своей жизни и успокоился на этом. Никакие планы и честолюбивые мечты уже не волновали его – так старое, отплававшее свое судно стоит в затоне на долгой стоянке до тех пор, пока держится на плаву, а потом идет на слом…

Все у него в прошлом. Да и в нем-то было мало радости. Не успел купец развернуть свои дела – революция помешала… Дорофею стало даже жаль Вавилу.

– Значит, Панькин остарел, теперь на пенсии? А колхоз, говорите, богатеет? Это ладно. А как люди-то живут материально? Не все ли деньги на суда ухлопываете? – спросил Вавила.

– Суда мы покупаем на средства капиталовложений. То, что идет в оплату труда, – особая статья по смете, – стал объяснять Дорофей. – У тех, кто на промыслах, заработок твердый. Не обижаемся.

– Да, не обижаемся, – охотно подтвердил Офоня. – Мне дак хватает на прокорм семьи. Еще и лодочный мотор покупать собираюсь…

– А сколько он стоит, этот мотор? – спросил Вавила между прочим.

– Да сотни две-три. Смотря какой марки…

– Покупка солидная, – усмехнулся Вавила, но тотчас опять стал серьезным. – Так-так… Раз есть достаток – и жить легко. А как там Фекла? А Родька Мальгин?

– Зюзина теперь заведует фермой. А Родион по-прежнему в сельсовете.

– Так-так, – повторил Вавила. – Значит, Фекла-то в начальство вышла? Справляется ли? Малограмотная девица была. Но – старательная. Этого у нее не отнимешь. Годы, видно, изменили ее к лучшему. Растут, значит, люди?

– Не только растут, но и старятся…

– Да, да, это уж само собой, – развел руками Вавила и тихо опустил их на стол. – А ты, Дорофей, кем состоишь в колхозе? А ты, Офоня?

Рассказали. Вавила одобрительно кивнул. Офоня думал-думал и предложил:

– Переезжай-ко, Вавила Дмитрич, к нам. Чего тебе тут под каменной плитой сидеть? – кивнул он на бетонное потолочное перекрытие. – Все же родные места, природа и прочее…

Вавила долго молчал, размышляя над таким предложением. Дорофей тоже сказал:

– Если надумаете приехать – примем.

– Это вы так говорите. А другие?

– И другие примут. Даю слово.

– А ты что, большая шишка в колхозе, раз даешь слово? – улыбнулся Вавила, смягчая грубоватую шутку.

– Шишка не шишка, а уважения среди людей еще не потерял.

– Это хорошо, что не потерял. А я вот потерял. Давно потерял и сам не пойму – почему. Видно, такова жизнь. Вертит людскими судьбами так и сяк… Ну а если переберусь в село – чем заниматься буду? В деревне бездельников не любят. Это в городе их вроде не видят, народу много… А там не любят праздных людей.

– Чем можешь – тем и занимайся. Хоть отдыхай, живи пенсионером, сиди со стариками на рыбкооповском крылечке… Хоть помогай посильным трудом, – сказал Офоня, оживившись. Ему и в самом деле хотелось затащить Вавилу обратно в Унду. Будто там без него чего не хватало. – На родине и помирать легче…

– Какой из меня теперь работяга! Разве сторожем где-нибудь. И то не доверят. Скажут – из бывших.

– Не дело говоришь! – Офоня даже обиделся. – Я за тебя, Вавила Дмитрич, и поручиться могу!

– Вон как! Ну спасибо, Офонюшка. Твоя порука пригодилась бы. Только переезжать мне, пожалуй, не стоит. Поздно. Да и землякам, чтобы принять меня, бывшего, как вы называли, экс… эксплуататора, надо старое забыть… А возможно ли?

– Старое все забыто, – сказал Офоня.

– Почти забыто, – уточнил Дорофей.

– Вот-вот, почти… Это ты правильно подметил. Нет, брат, оставим этот разговор. Спасибо вам на добром слове, но старого пса к цепи не приучишь. Здесь мне все же лучше. Здесь я – пенсионер и все… Таких много. А там… – Он не договорил, махнул рукой. – Давайте-ко поднимем по чарке да вспомним, как воевали…

Расстались по-доброму. Обещали наведываться к Вавиле, не забывать его.

Отойдя от дома на некоторое расстояние, Дорофей и Офоня обернулись. В синеве влажных апрельских сумерек яркими прямоугольниками светились окна. Нашли окно Вавилы… Оно казалось придавленным к земле массивной громадой дома.

Через два дня решился вопрос о продаже колхозу двух арендуемых тральщиков, и делегация вернулась домой.

3

Приехав из Архангельска, Климцов первым делом пошел к Панькину.

Неустойчивая весенняя погода действовала на Тихона Сафоныча угнетающе, настроение у него было кислым – побаливала голова, не давала покоя старая рана в боку, в последнее время начал еще донимать ревматизм. Однако Панькин решил превозмочь все эти хвори и навестить Родиона Мальгина. Он собрался было идти, но тут явился Климцов.

– Добрый вечер! – Иван снял шапку и торопливо, словно оно ему надоело, сбросил с плеч пальто и прошел в горницу. – Такое дело, Тихон Сафоныч: купили мы два тральщика. Те, которые у нас в аренде.

– Вот как! – Панькин сразу оживился, услышав такую приятную весть. – Ну а тот, ради которого ездили?

– Старый, изношенный. Офоня сказал, что плавать на нем от силы можно две-три навигаций. От покупки отказались.

– Ну что ж, это по-хозяйски.

– Я последовал вашему совету.

В самом деле, если бы не Панькин, мысль о покупке двух судов не пришла бы Ивану в голову.

– Пожалуй, надо дать телеграмму на тральщики, чтобы команды знали… – обратился он к Тихону Сафонычу.

– Радировать можно. А деньги за суда еще не уплачены?

– Пока нет. Завтра перечислим.

– Не торопись. На общем собрании вопрос ведь не обсуждался. Прежде надо собрать правление, потом собрание. Колхозники сперва прикинут, во что это приобретение обойдется, какая будет хозяйству выгода да не ударят ли тральщики по их карману. Все не так просто. Ты думаешь, с ходу денежки выложил – и делу конец?

– Я упустил все это из виду, – признался Климцов.

– В делах нужен порядок, – поучал Панькин. В душе он, конечно, радовался, что колхоз наконец купит свои суда, хоть и старенькие. Как он, бывало, мечтал об этом! – Оформишь все с этими тральщиками, а после надо копить деньги на новый. Рыбы в море становится все меньше, плавать за ней придется далеко…

Вспомнив о своем намерении навестить Родиона, он предложил Климцову:

– Я собираюсь к Мальгиным. Давно не бывал у них. Только в сельсовете и встречаюсь с Родионом. Идешь со мной?

Иван замялся.

– Я бы охотно, но… домой надо. Баня топлена. Молодая женка скучает…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Родион Мальгин стоял возле стола с какой-то бумажкой в руках, и вид у него был весьма озадаченный.

– Здравствуй, Тихон Сафоныч! Проходи, садись. Густя, подогрей-ко самоварчик, – сказал он жене, которая что-то шила в горнице.

На подоконнике сидел дымчатый белогрудый кот и старательно намывал лапками гостей – по примете. В избе было тепло, пахло жареной рыбой. Августа вышла из горницы, поздоровалась, повязывая на ходу ситцевый фартук. Невысокая, полногрудая, с аккуратным тугим узлом русых волос на голове, она вся была какая-то домовитая, ласковая, уверенно-неторопливая. Одним словом, хорошая жена, олицетворение семейного уюта и благополучия.

Панькин сел, пригладил поредевшие волосы рукой.

– Зашел навестить вас. Давно не был. Чем занимаетесь?

– Да вот братец задал мне задачку.

– Какую? – Панькин понял, что речь идет о Тихоне, который служил в торговом пароходстве во Владивостоке.

– Вот послушайте! – бумажка, которую Родион держал в руке, оказалась телеграммой. – Женюсь. Благослови. Приезжай. Свадьба первого мая.

– Ну дает у тебя братец! Наконец-то собрался жениться! Ему уж, поди, за сорок?

– Да. Возраст, можно сказать, критический для женитьбы. Любопытно, какая краля его там захомутала? Посмотреть бы… Но как? Владивосток – не Архангельск, до него не рукой подать. Он, небось, думает – сел да поехал. А одна дорога чего стоит!

– Да-а-а, – Панькин по привычке почесал затылок. – Задачка не из легких.

– До первого мая осталось чуть больше недели, – размышлял Родион. – Аэродром у нас действует последние дни…

– Да. Потом Чубодерова не жди до конца мая, пока посадочная площадка не просохнет, – посочувствовал Панькин – Тихон-то ведь домой вернуться намеревался. Я помню, писал он тебе, что тоскует по Унде.

– Собирался. Да разве молодая жена поедет в такую даль? Я хоть и не знаю ее, не видал, однако думаю так, – вздохнул Родион. – И если рассудить здраво, видимо, и сам Тихон уже крепко прижился там… У нас условия плавания особые, нам надо промыслом заниматься, а он не рыбак – капитан торгового судна, в своем роде морская аристократия. У них ведь дела: привез – увез, и все заботы. Придут в порт – ходят в отглаженной форме и в белых перчаточках. А мы самые что ни на есть обыкновенные работяги. У нас роба в рыбьей чешуе, сапоги в тюленьей крови… Разве может он находить рыбные косяки да по нескольку недель в море возле одной-двух банок «Банка – отмель в море» крутиться? А штормовать с тралами на борту? Вряд ли… – Родион говорил спокойно, но чувствовалось, что он переживает разлуку с братом. – Жалко, что не прибился Тихон к родному берегу. Война все спутала. Не она – остался бы на Севере…

Тихон Сафоныч задумался. Родион был прав.

– Это верно, – наконец вымолвил он. – Моряк моряку рознь. И хоть все плавают, да не одинаково. А Тихона там, видимо, ценят и уважают. Квартиру имеет… Теперь вот семьей обзаводится. Это много значит, когда на берегу жена ждет. А все же, Родион, не мешало бы его еще разок прощупать. Вот будет Климцов покупать новый тральщик – пригласи на него Тихона. Авось клюнет…

– Попробовать можно, но я надеждой себя не тешу. С чем вернулись из Архангельска покупатели?

– Договорились о приобретении арендуемых тральщиков. Осталось выполнить формальности.

– Это здорово! – Родион взволнованно заходил взад-вперед. – Хоть и старенькие суда, да будут свои. Климцов, кажется, смекалкой не обижен. Есть хозяйская жилка.

– Парень дельный! Он еще себя покажет.

– Нет, на свадьбу ехать не придется, – решил Родион. Приглашение брата не выходило у него из головы. – Да вот еще забота: Елеська в этом году кончает десятый класс. Я его агитировал по мореходной части, но у него душа к другому лежит. Хочет ехать в архитектурный институт. Вот те и поморский сын! Нет чтобы идти по дороге отцов-дедов.

– Уже подал заявление?

– Собирается.

Августа налила им по стакану чаю, выжидательно посматривая на Панькина: Что он скажет о решении сына? Знала, Родион всегда считался с мнением Тихона Сафоныча.

– А почему все-таки в архитектурный? Разве есть такие задатки? – поинтересовался Панькин.

– По черчению, видишь ли, у него высокие оценки. А к архитектуре он тяготеет, должно быть, еще с той поры, когда на лавке из кубиков дома сооружал, – усмехнулся Родион.

– Так не отговаривай его. Пусть учится. Хотя по мне так лучше было бы, ежели бы он стал рыбаком. Но ведь у молодежи свой интерес в жизни. Мешать им неразумно.

Августа благодарно глянула на бывшего председателя. А Родион удивился: раньше Панькин старался удержать молодежь дома, на промыслах. Что такое с ним произошло? Или теперь рыбаки стали не нужны, поскольку он больше не председатель?

– А семейная традиция? Ты, Тихон Сафоныч, раньше частенько о ней говаривал.

– Традиция традицией, а раз у парня своя цель, пусть добивается. Может, из него хороший зодчий получится. Может, у нею талант! А мы этот талант в море утопим…

– И что такое делается с молодежью! – сказал с неудовольствием Родион. – Мы вон, бывало, за честь считали, если на ванты пошлют или хоть на камбуз картошку чистить. А они… – не договорил он.

Очень уж хотелось Родиону, чтобы сын был помором – плавал бы на колхозных судах, женился на рыбацкой дочери и зажил своим домом тут, в селе.

– Ну а дочь как? – спросил Тихон Сафоныч.

– Та еще трешки да колы из школы носит. Устал воспитывать…

– Полно! – вступилась за Светлану Августа. – Много ли трешек-то? А единица одна была еще осенью, да и то случайно. Уж ты, муженек, не позорь Светку-то!

– И понимаешь ли, – продолжал Родион, не придав значения замечанию жены, – понимаешь, Тихон Сафоныч, теперь она жинсы просит.

– Чего чего? Жинсы?

– Ну эти самые, штаны… Я спрашиваю: Зачем тебе штаны? Ты ведь не мужик. А она говорит: Мода такая – А где носить их будешь? – А тут, в селе. Иной раз, говорит, холодно, ветер поддувает, дак в штанах теплее… Видал, Тихон Сафоныч?

– Нда-а-а… Ну что же, купи ей жинсы, раз надо.

Августа рассмеялась.

– Да джинсы! Не жинсы…

– Ну джинсы. А где я их возьму? В Архангельск надо заказывать. И есть ли там – с нашлепками, с молниями, да еще, говорит, потертые. Вишь, моднее потертые-то…

– Купи матерьялу в рыбкоопе, Августа сошьет. А потрет Света сама, на реке с песочком, – рассмеялся Панькин.

– Слава богу, хоть вы-то, Тихон Сафоныч, улавливаете веяния современной моды, – полушутя заметила Августа. – Отец, ну, отец! Ты же глава сельсовета, тебе не к лицу не понимать этого!

– Вот потому-то и не надо жинсов, что я – глава сельсовета. Какой пример подадим другим? Что, ежели все девки и молоды женки в жинсах заходят? Это у нас-то! В старом поморском селе!

– Тебя не переубедишь, – махнула рукой жена. И переглянулась с Панькиным, который от души смеялся, слушая перепалку.

– И ты в жннсах пойдешь? – обратился Родион к Августе.

– А что? И я пойду, если под настроение. Возьму тебя под руку и пойду в джинсах в клуб. Худо ли?

– Фигура не та. Задок луковкой…

– Сяду на диету, – глаза жены рассыпали веселые искорки.

– Диета не поможет.

– Много ты понимаешь! Я по науке.

Родион отпил чай из стакана, недовольно пошмыгал носом.

– Вот ноне жизнь какая, Тихон Сафоныч. И надо нам быть настороже, чтобы старинные традиции вовсе не потонули в западных жинсах!

– Да джи-и-инсы! – опять поправила Августа.

– Ну ладно, – примирительно сказал Панькин. – Вот ты говоришь раньше… А куда нам с тобой было податься из села с четырьмя-то классами? В Архангельск на лесозавод – бревна катать? Или на пристани грузчиками? Уж лучше плавать. И потом, в прежние времена глава семейства старался удержать детей дома, потому что ему нужны были работники. Один на карбасе или на еле в море не выйдешь за той же селедкой. Кто помощники? Да сыновья, дочери, зятья… И ловецкие угодья распределялись по числу душ. А теперь этого нет. Теперь для молодых – институты, техникумы, училища всякие. Города манят теплом, светом, весельем… Вот и уезжают. И на канате не удержишь. Хотели бы, да, не в силах. Такая, брат, логика жизни.

Августа заметно повеселела.

– Правильно говорите, Тихон Сафоныч. У нынешней молодежи жизнь совсем другая, интересы – тоже.

Родион молчал, отпивая чай маленькими глотками и глядя куда-то в угол.

– Так, да и не так, – сказал он наконец. – Трудной работы не хотят делать. За чертежной доской в городском уюте куда легче, чем на Канине рюжи норить или в море за треской да селедкой мотаться. Вот в чем причина. Прежде всего!

– Одна из причин, – осторожно поправил Панькин.

2

Климцов вел дела напористо, энергично и даже с азартом, свойственным молодым, искреннем и порывистым людям, еще не знакомым с ушибами и синяками, какие иной раз доводится получать от вышестоящих организаций за промашки или недоработку. Им пока все в охотку, во всем они еще делают для себя полезные открытия. Но им присуще и скептическое отношение к старому и вполне естественное желание заменить его более современным, без чего движение вперед немыслимо.

В сравнительно короткий срок Иван Данилович приобрел два тральщика, заменил невода на семужьих тонях, отремонтировал склад и рыбоприемный пункт, свел и еще кое-какие усовершенствования в хозяйстве.

Он вылетел самолетом к приходу своих судов в Мурманский порт, познакомился с кораблями и экипажами, выслушал просьбы и пожелания колхозных капитанов, а перед отъездом установил личный контакт с руководителями судоремонтной базы.

Колхозники первое время присматривались к Климцову, как он начинает ходить в председательской упряжке, не попадает ли ему шлея под хвост, не ошибается ли, не злоупотребляет ли по молодости доверенной ему властью. Но вскоре убедились, что Климцов – хороший хозяин и рука у него уверенная и твердая.

Даже Панькин, который наблюдал за ним пристрастно, замечал, что дела идут не хуже, а кое в чем, пожалуй, и лучше, чем во времена его руководства. Те новшества, о которых старый председатель только мечтал, стали постепенно укореняться в колхозе Звезда Севера.

Взять хотя бы зверобойный промысел. Прежде чем отправить бригады во льды, Климцов полетел на разведку тюленьих стад в горло Белого моря на вертолете. Узнав об этом, Панькин только почесал загривок: Обойдется эта разведка в копеечку, а Митенева, пожалуй, хватит кондрашка. Митенев, конечно, ужаснулся, такой расход ему и во сне не снился, но Климцов прижал его убедительными доводами: лежки зверя течением и ветрами сильно раскидало, подходы судов к ним затруднены, а тюлень держится у берегов считанные дни…

– Все окупится, если зверя не прозеваем, – решительно заявил председатель.

Митенев вынужден был раскошелиться. И разведка помогла. Зверя не прозевали. Подведя после промысла свой дебет и кредит, Мтенев увидел, что рейс машины окупился с лихвой.

Тихон Сафоныч открывал у Ивана все новые положительные качества. Откуда что и берется? – думал он. – Отец Климцова умел только править карбасом да парусной елой, а мать управляться с печкой да домашней живностью. Откуда у сына эта решительность и безошибочный расчет? Наверное, от прадедов, что пришли сюда на своих ушкуях по лесным рекам с новгородчины… А с новгородчины ли? Ведь древняя предприимчивая и строптивая новгородская кровь в Унде была изрядно разбавлена более поздней, но не менее строптивой и предприимчивой московской…

Панькин заметил, что Иван стал реже приходить к нему за советами. Видимо, необходимость в них отпала. Это ладно.

Вечерами Климцов подолгу сидел в своем кабинете. Он любил поразмышлять в спокойной обстановке, неторопливо взвесить все за и против, листая аккуратно подшитые колхозные документы – протоколы собраний, годовые отчеты: вся история хозяйства проходила перед его глазами. Он видел, что прежде колхоз жил бедновато, флот был маломощный, деревянный, за тюленем ходили пешим порядком с лодками-волокушами. А теперь вот появились собственные тральщики, впервые на Поморье был применен вертолет для разведки тюленьих лежек.

Будущее зверобойного промысла виделось Климцову во взаимодействии с авиацией. Обследование всего района промысла за короткий срок, быстрая высадка бригад на лед и своевременное их возвращение – все это могли обеспечить вертолеты. Конечно, стоимость часа полета еще дороговата для колхоза по сегодняшним его возможностям. Но со временем мы преодолеем и эту трудность, – решил Иван, закрывая папку с документами и берясь за другую.

Вошла курьер-уборщица Манефа с охапкой поленьев. Она бухнула дрова на пол перед топкой, поправила полушалок и спросила довольно бесцеремонно:

– Долго сидеть-то будешь?

Для Манефы субординации не существовало. По старой привычке она со всеми была на ты.

Иван оторвался от бумаг.

– Да посижу. А что?

– Топить-то можно ли?

– Топи, пожалуй.

Несмотря на лето, погода стояла скверная, холодная, дождливая, и Манефа время от времени протапливала печи. Она уложила дрова в топку, нащепала лучинок и растопила голландку.

– Прежний-то председатель вечерами тут не сидел. Видать, тебе зарплату положили поболе, чем была у него? – спросила Манефа.

– Зарплата та же, – смутился чуть-чуть Климцов. – А сижу тут, потому что люблю подумать в тишине.

– Прежний-то к стулу не приклеивался. По телефону дак за него, все, бывало, Окунев говорил… Ну, думай-ко. Я пойду.

Климцов кивнул. Манефа взялась за скобу двери, но задержалась.

– Подумай-ко, Иван Данилович, как мне зарплату поболе выхлопотать. Работы по горло, а я все на сорока рублях. Нонче деньги-те стали дешевы… На хлеб едва хватает. Ты вот еще и с бумажками меня каждый день посылаешь: то одного, то другого вызови к тебе…

Климцов улыбнулся. Действительно, он взял за правило в некоторых случаях вызывать людей, тех, кто в чем-нибудь провинился или недостаточно точно выполнил его указание. За Панькиным этого не водилось, тот предпочитал беседовать с колхозниками там, где с ними встретится, обходя хозяйство по утрам.

Просьба Манефы была несколько неожиданной для Климцова.

– Вопрос о вашей зарплате надо обсудить на правлении, – сказал он.

– Обсуди, раз такой порядок. Панькин-то обещал прибавку, да сколько раз пообещает, столько и забудет. – Манефа помедлила и добавила. – Ну, может, он и не забывал, а Митенев был против. Он ведь у нас жом! Ты с него и начни, сперва его обработай. А правление-то согласится, я знаю.

– Хорошо, хорошо, – заверил Климцов.

Когда Манефа вышла, он вспомнил другую просьбу – Феклы Зюзиной – об электродойке. На заседании правления вопрос об этом решили положительно. Но Климцов был уверен, что устанавливать электроаппараты в старом коровнике неразумно. Конечно, то, что доярки требуют облегчения труда, вполне законно. Да и в городе на одном из совещаний нового председателя критиковали за дедовские методы в животноводстве, будто он, Климцов, внедрял их…

Видимо, строительство коровника откладывать больше нельзя. Если не заложить его теперь, через несколько месяцев непременно возникнет потребность строить что-то другое, не менее важное, и тогда затея с коровником будет опять отложена, – размышлял Климцов. – А где строить? Рядом с нынешним? А может, целесообразно возводить его в другом месте? И где взять материал, если лес, заготовленный впрок, пущен в дело? Впрочем, не весь. Есть еще штабель отличных бревен, припасенных для постройки колхозной конторы. С этим можно и подождать…

3

Иван Данилович засиделся в правлении и пришел домой уже около десяти часов. Сын Гришка спал, жена стояла у стола и что-то кроила из пестрого ситца. Скинув сапоги, Климцов походил взад-вперед по комнате, ощущая, как домашнее тепло просачивается под рубашку.

Тамара, положив ножницы, тихо спросила:

– Что долго?

– Да все дела.

Тамара собрала со стола разрезанные куски ткани и, подойдя к мужу, обняла его.

– Скучно мне. Ты приходи пораньше.