Текст книги "На узкой лестнице (Рассказы и повести)"
Автор книги: Евгений Чернов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
О ВЗГЛЯДАХ, ЧАСАХ И ЗМЕЯХ
Виталий заехал в Дом творчества в среду, а в воскресенье к нему обещали нагрянуть гости – Мария Владимировна и Леонид. Хотели еще прийти супруги Запекановы, но позвонили накануне и отказались, сказали, что вот в следующий выходной будут обязательно.
Ладно, сами себя наказали: копченый волжский лещ их дожидаться не будет.
С утра погода обещала… Но уже после завтрака косо пошла снежная крупа. Когда Виталий шел из столовой в коттедж, она шуршала на полушубке; шумели сосны и что-то там вверху, в кронах их, покряхтывало и поскрипывало.
В номере у него было два окна. Одно выходило в глубину двора, там еще сохранялось относительное спокойствие, еще перебегала от дерева к дереву белка в поисках корочки хлеба; другое – на тропинку, по которой он шел. Там уже наметало на асфальт.
Виталий прилег на кровать, и она, деревянная, застонала всеми десятью суставами; сколько, должно быть, испытала старушенция на своем веку. Вот кому бы писать воспоминания, цены бы им не было.
Виталий засунул руки за голову и стал думать, как бы удачней провести здесь отпущенный месяц. То, что работать надо каждый день, тут и разговоров никаких. Но пошел четвертый, а результатов пока – увы… Какое-то беспричинное беспокойство, и никак не дает оно сосредоточиться.
Потом он стал думать о привычном, о том, что в последнее время ему мешает жена. Раньше как-то обходилось, но теперь она помогает сыну-первокласснику готовить домашние задания и кричит на ребенка высоким завывающим голосом, который, как ночь ото дня, отличается от того низкого, грудного, исключительно сердечного, которым она разговаривает по телефону с его знакомыми. Виталий пытался объясниться с ней, но куда там! Она и на него закричала: в других семьях мужики как мужики – и по магазинам бегают, и детей воспитывают, и деньги в дом приносят. Да! Да! И деньги приносят! Ответить было нечего. Эти деньги – сущее бедствие: сколько ни приносишь, все равно не хватает.
Прошлым летом на юге одна старушка, так давно закончившая литературную деятельность, что даже не верилось, что она была, сказала Виталию:
– У вас удивительно обаятельная жена. Хотите, дам совет: никогда никому не говорите, что не можете жить с ней. И уж тем более не судитесь.
– Это еще почему? – Виталий был сбит с толку.
– Потому что в чужих глазах вы всегда будете неправы. Вы даже не представляете, какой чарующий взгляд у вашей жены.
Накануне его отъезда жена сидела возле сына с ремнем. Время от времени сын орал. Виталий вышел из своей комнаты навести порядок и увидел глаза сына – покорно отупевшие. Тот смотрел на мать и пытался угадать ответ, который бы ее удовлетворил. Но промахивался, неспешный по натуре человечек. Увидев отца, сын заревел.
– Ты чего ревешь?! Отца увидел, да? А ну прекрати немедленно!
– Послушай-ка, пятый час без перерыва…
– А это не твое дело! Вот садись сам и занимайся!
Крыть было нечем: как бы Виталий помог сыну? Учили сейчас по-новому, и если помогать, то надо было вникать с первого дня. А где такая возможность? А кто кормить их будет – орущих и плачущих?
Когда они закончили, был вечер, без пяти девять.
– Готовь портфель на завтра и разбирай постель.
– Мама… А вечерняя сказка?
Тело ребенка дернулось и замерло на секунду, руки прижаты к груди, лицо поднято… И этот просящий, умоляющий взгляд, унизительно покорный, преданный, как, наверное, у раба в последнее мгновение перед дарованием свободы – отчаянье и страх: а вдруг откажут.
– Никаких сказок, бестолочь!
В косом свете настольной лампы глаза жены горели, как два кругляша, выпиленных из раковины перловицы.
В принципе можно было бы написать семейную повесть. Плохо ли? Семейная повесть! В наше время это как раз то, что нужно. Хорошо! А кто там будет положительным героем? Кто будет нести заряды тепла и доброты? То-то и оно! Не в нашем характере перекладывать ответственность с широких плеч на хрупкие и нежные.
В номере не светлело, стоял все тот же рыхлый полумрак, и словно не к полудню время идет, а к ночи, самая пора включать электричество. Сосны гудели вовсю на одной низкой непрерывной ноте, будто за стенами кто-то тащил нескончаемый смычок по толстой медной струне.
Виталий выглянул в окно и присвистнул: ну и раскружилось, разгулялось декабрьское ненастье! Годна еще, оказывается, на что-то ушибленная преобразованиями природа. Снег валил сплошной стеной, тяжелый, набрякший, а понизу – мело. Там, где была тропинка, стремительно развивались белые космы. И это здесь так, почти что в лесу, в тиши. А что тогда делается на дороге от станции до Дома творчества? Там, наверное, только на вездеходе и можно пробиться. Странные дела: а ведь ночь накануне была тихой и теплой, с крыш капало…
Вдруг Виталий, к своему изумлению, увидел темное пятно, движущееся по направлению к коттеджу. Вскоре не оставалось никаких сомнений, что это Мария Владимировна, и движется она спиной вперед, воротник ее шубейки поднят. Вот она достигла крыльца. Постучала.
Он помог ей раздеться, налил из термоса горячего чая.
– Никак не ожидал, – суетился он, не зная за что схватиться. – Может, коньяку добавить в чай?
– Погодите, Виталий, дайте отойду.
Марии Владимировне как будто неловко было, что она пришла в такую погоду, и она сочла необходимым оправдаться:
– Все электричка, два часа стояли на подступах к вам.
– Запекановых не будет, вчера отказались.
– Это ладно, я вот думаю, Леонид не придет. Как вы считаете? Разве он пойдет в такую погоду?
Виталий пожал плечами.
– А с другой стороны, – не успокаивалась Мария Владимировна, – сильный, здоровый молодой человек. Что бы ему погода?
– Тоже верно…
Виталий убрал со стола бумагу и постелил газету.
– Да. Леонид может не прийти, – не унималась Мария Владимировна. – Вы обратили внимание, как он заботится о своей персоне? Летом на юге мы оказались в одном заезде, я еще смеялась – в воду он заходил только по грудь. Наверняка боялся утонуть. Такая потеря для человечества.
Виталий промолчал. Жил он в другом городе и в тонкостях здешних отношений не разбирался. Мария Владимировна и Леонид работали в одном жанре. Может, у них принято оказывать друг другу повышенное внимание?
Мария Владимировна была высокого роста, хорошо сложена, и лишь в последнее время, когда позади остался скромный сорокалетний юбилей, у нее наметилась некоторая склонность к полноте. Нос и подбородок у нее крупные, на правой щеке глубокая вертикальная морщина. Почти мужское лицо, если бы не глаза и не удивительные волосы. Густые были они, ровные, как раз до плеч, и на лбу – челкой. Качнет Мария Владимировна головой – и пройдет по волосам шелковисто-коричневатая волна. Лицо, обрамленное ими, выглядело тоньше и нежней. Когда она говорила, то смотрела на собеседника не отрываясь, и казалось, что она не моргает. И через минуту уже ничего не видишь и не замечаешь, кроме этих глаз, и следишь не столько за разговором, сколько за их выражением.
– Хорошая комната, – сказала Мария Владимировна. – Представляю, как вам здесь поработается.
Она стояла у окна, всматриваясь в снежную кутерьму, и на прямых волосах ее лежала дорожка света.
– Да. Он, конечно, не придет. Собственно, зачем ему рисковать? Вы же не главный редактор какого-нибудь журнала и не директор столичного издательства. С вас и взять-то нечего.
– С меня можно взять копченого леща, – ответил Виталий и развернул газету. Рыбина была словно отлита из бронзы. Античный лещ, каждая чешуйка – с ноготь большого пальца.
– Почти равноценная замена… Виталий, а можно чаепитие немного задержать? Посидим еще просто так.
«Все-таки надеется, – подумал Виталий. – Какая, однако, привязанность». Он хотел пошутить на этот счет, но не успел. Сильный стук раздался в дверь, она с силой распахнулась так, что ударилась ручкой о стену. И в комнату ввалилась незнакомая женщина и следом за ней Леонид.
– Привет варягам, – закричал он. – Думали, не приду? Радовались, поди… Где можно просушить одежду?
Их шубы были плотно забиты снегом, а лица – оглушенно бестолковые…
– А я вас не заметила. Вы что, по воздуху?
– Мы через дыру. Надо было смотреть в другое окно.
– Оригинально, – сказала Мария Владимировна; она то поглядывала на спутницу Леонида, то вопросительно глядела на Виталия. Виталий отвечал ей. Их взгляды, как сейчас стало принято говорить, были вполне материальны. Беззвучный диалог можно было передать так: «Вы что, знали, что он придет с дамой?» – «Ну что вы, нет, разумеется». – «Зачем ему надо было? Так хорошо посидели бы». – «Сам удивляюсь». – «Жаль, что метет, а так – ушла бы». – «Да ладно вам…»
Леонид был коротко подстрижен, высок, в меру широкоплеч, в прилегающей куртке – спина из темной кожи, перед из светлой замши. Фигура у него была подобрана, как у пловца-разрядника. Кстати, плавает он хорошо, так что зря Мария Владимировна про купанье-то…
Даму свою Леонид, разумеется, представил, но имени никто не запомнил, и все простодушно решили – невеста. Так вот, вначале невеста показалась Виталию некрасивой, с какой-то стремительной вытянутостью черт, с выражением лица, какое бывает у человека, когда он поднимается на цыпочки, чтобы из-за чужих спин разглядеть: что же там? Возникло даже недоумение насчет Леонида: чего же это он, сам такой представительный, с прочным положением в обществе. Однако тепло на невесту подействовало положительно. Она отогрелась и расцвела. Об этом можно было судить по Марии Владимировне: все задумчивей и темней становились у нее глаза. А еще Виталий обратил внимание, какая тонкая талия у невесты, что подчеркивали неожиданным образом неуклюжие унты из пятнистой шкуры.
Невеста же на всех посматривала доброжелательно, а на Леонида с обожанием.
Когда заканчивали античного леща, разговор зашел на профессиональные темы.
– Мельчает молодой писатель, – начала Мария Владимировна. – Тут один упросил роман прочитать. Читаю – ну что ты будешь делать! – ну тяп-ляп… Небрежность просто удивительная. Герой там с двойной фамилией, Мамин-Сибиряк, допустим. Так он пишет эту фамилию через запятую. Я ему сказала, а он мне: какая разница, говорит, это в содержании, говорит, ничего не меняет. Вы, говорит, главное – на обсуждении поддержите.
– Точно, точно, – оживился Леонид. – Главное для них – издать книгу. И мыслят они теперь особыми категориями. Вот эта книга, допустим, идет под кодовым названием «Подвал». На этот гонорар они благоустраивают на даче подвал, там же и бильярдная. Следующая книга – «Котел»: как без своей котельной? Потом пойдут антресоли, чердак…
– А часы у тебя действительно отличные, – бесцеремонно вмешался Виталий. – Сразу не поймешь, что электроника.
– В этом-то и весь шарм, – сказал польщенный Леонид. – Внешне как ширпотреб, а изнутри – японская электроника.
– Из одного комплекта, – протянула руку невеста. На ее запястье тоже были желтые часики с белым, как будто слегка подпаленным циферблатом.
– Если Японию рассматривать как комплект, – быстро уточнил Леонид.
Невеста ничего не поняла и кивнула.
Виталию отчего-то стало неловко. Он приподнял термос. Тяжелый. Значит, новый чай готовить рано.
Ох уж эти часы, ох уж эти бесконечные вариации человеческих странностей…
Виталий как-то был включен вместе с Леонидом в писательскую бригаду, ездили к строителям атомной станции. Виталий обратил тогда внимание на старенькие, обшарпанные часы Леонида, с циферблатом в мелких трещинках, словно не одна, а сразу четыре паутинные сети наложились друг на друга.
Леонид перехватил взгляд Виталия, выше поддернул рукав пиджака и тоже посмотрел на часы.
– Старье, – сказал он и покачал рукой. – Правда, ходят неплохо. Но дома есть хорошие, приятель достал через «Березку». Последняя модель «Сейко», электроника. Три с половиной сотни отдал. А фирменное клеймо знаешь где? На ремешке, скромненько так, на самом хвостике. «Сейко» – и все.
– А зачем тогда эти нужны?
– Ну, милый, четыре сотни таскать за здорово живешь, это, знаешь ли… Если бы какая надобность была. Старье беру в отпуск, в командировки, когда на велосипеде катаюсь. А те – при спокойной жизни. В редакцию, допустим, в журнал.
Такого Виталий еще не слышал, чтобы иметь повседневные и выходные часы.
Виталий вспомнил рассказанную кем-то к слову историю, тоже связанную с часами.
Довольно известному, но еще молодому по возрасту писателю жена подарила на день рождения часы. Потом случилась домашняя руготня, и писатель в порыве гнева в знак протеста выбросил подарок в окно.
Виталию этот жест понятен. Кто из мужской братии что-нибудь не бил, не ломал, не выбрасывал в окно в момент особого настроения…
А утром, когда душа поостыла, писатель спустился во двор и нашел эти часы.
Ну и что? Все правильно! Как понимает Виталий, каждый поступил бы так же; буря утихает, и нужная вещь прибивается, склеивается, а брошенная – поднимается.
Но часы были все-таки обречены. Есть вещи, приходящие к человеку уже под этим знаком; особая мета на них, тайный росчерк…
Так вот, как-то писатель гостил в Сибири у собрата по перу. Радушный хозяин не мог не показать свое сокровище, свое чудо – голубую чашу, воды которой столь же глубоки, сколь высоки своды небес. Шли они на катере, и нужно было по традиции бросить за борт монетку на счастье. А монетки-то как раз и не нашлось. И тогда писатель, не задумываясь, отстегнул браслет, и сверкающая никелем вещица – дорогая, и не потому, что электроника, а потому, что подарок любимой женщины, – загорелась последний раз в солнечном луче, соскользнула с руки и скрылась в студеных водах, и теперь уже навечно.
И никто вокруг не сказал ни слова. И Виталий, если бы он был рядом, тоже правильно бы оценил этот жест. Но вот что значит иметь часы выходные и повседневные – этого он понять не мог.
Лет пять назад он стал бы думать, искать причины столь немужских пристрастий. Если бы не нашел их, то придумал бы. Но жизнь меняется стремительно по всем направлениям. Другими стали и обувь и дома; другие вузы считаются престижными, и вовсе не какие-нибудь там строительные или авиационные… И чувства тоже, разумеется, изнашиваются.
Себя Виталий относил к консерваторам. В провинции особо не разгуляешься, не эмансипируешься. Да и биография тяжеловата: армия, завод со строгой пропускной системой. Кто этого не знает, тому не объяснишь. Но и это, разумеется, не все: с годами у Виталия все отчетливее обозначалась потребность разобраться в самом себе. Мало радости приносило сие занятие: такие открывались колодцы – заглядывать в них было не только боязно, но и неприятно. Как тут упрекнешь другого, когда в самом себе столько всего… В домашних делах запутался, а еще хочет над семейной повестью работать. И винить некого. Сам женился, никто не гнал. Попала под руку девчонка с часового завода, сборщица с конвейера. Поразила ее внешняя недоступность – нервное, страдающее, с оттенком легкого высокомерия лицо, привлекла ее модная одежда, джинсы, которые только начали свое победное шествие. Склонность к высокомерию поначалу воспринималась как неординарность, как чуть ли не причастность к избранным судьбой. Виталий стал чувствовать некую виноватость перед ней, необходимость взять на себя какие-то обязательства в отношении ее дальнейшей жизни. Она должна считать, что не промахнулась, что он тот самый. А время шло, и все вместе с ним шло своим чередом. В положенный срок издавалась книга, через положенный месяц в областной газете появлялась положительная рецензия; таким образом, завоевывалась еще одна положительная ступенька. Мысль насчет собственной избранности не пропадала, а несколько отодвигалась, приходилось ждать. А кто настроен на ожидание в наш стремительный век? Теперь каждый знает, что живет один раз, что он – личность, что обязательно надо сохранять себя. Даже если и нечего сохранять. И лучшие силы ума уходили на дела малостоящие – на увязывание всяких несоответствий между разумом и мелкими житейскими неустроенностями. И у нее и у него.
Виталий продолжал думать о своем, но ни на секунду не выпускал из виду того, что происходило в комнате. За окном стало светлее, погода менялась стремительно, как настроение неврастеника. Леонид рассказывал о рецензии, которую он недавно писал:
– Читаю начало – неплохо, дохожу до середины – хорошо, заканчиваю – совсем хорошо! После этого открываю книгу Анатолия Кима, а там – то же самое, но еще лучше.
Невеста засмеялась, захлопала в ладоши:
– Браво!
Леонид посмотрел на всех гоголем.
– Д-д-а-а, – прокряхтела Мария Владимировна. – Дела… А что, Виталий, по-прежнему водятся белки за окном?
– Водятся.
– Значит, не истребили еще… А дятел прилетает?
– Не видел.
– Прогнали, наверное. У нас это быстро делается: любой дурак запустит чем попало. А кто вам, Виталий, больше всего нравится из животных?
– Волк и ворона, – сказал Виталий не задумываясь. – Ворона – так это вообще что-то непонятное. Почему именно ей определена столь долгая жизнь? А вдруг тут есть какая-то связь с запредельностью? Это же не черепаха, это же ворона. Умна! А волк – почти демонстративная независимость. Это личность, которая все берет на себя.
– И еще змеи, – подхватила Мария Владимировна. – Змеи тоже большая загадка.
– Но взгляд волка никто не выдерживает. Конечно, конечно, если на равных, в поле. Встретились, допустим…
– А змеи тоже, будьте спокойны. В тех же условиях взгляд змеи вообще непереносим. Я была в Средней Азии, подтверждаю. Кстати, могу подарить сюжет. Эту историю я слышала от человека, которому можно верить. К одному солдату, когда он стоял на посту, стала наведываться змея. Свернется кольцом в отдалении, поднимет голову, и смотрит на него не отрываясь. Один, другой, третий раз. Уже система. А у солдата каждый раз, когда на него смотрела змея, все тяжелей и тяжелей становилось на душе. Чем дальше, тем хуже. Прямо тоска, хоть в петлю. Он рассказал о змее командиру. Сходили, проверили – нет никакой змеи. Посмеялись над солдатом, сказали: держать себя в руках надо. У нас ведь как – чужую беду руками разведу. Но только они ушли – тут же и появилась она. И смотрит, смотрит на него, не отрываясь. У солдата сдали нервы, он расстрелял все патроны и не попал, а змея и не шелохнулась. Тут начальство, конечно, поняло: с человеком что-то происходит. Перевели его на другой пост, километров за десять. Когда он остался один, сразу посмотрел в ту сторону, где должна бы находиться змея. И – я его понимаю – оцепенел, наверное, бедняжка: там лежала та же самая змея и, подняв голову, смотрела на него.
– Забавно, – вмешался Леонид.
Невеста тоже что-то хотела сказать, но Мария Владимировна продолжала:
– Вам, Леонид, возможно, и забавно. Вы отчего-то только в своих произведениях неблагополучны. Но не в этом дело. Концовка такова: солдат заболел и умер. Его отвезли на родину, там и похоронили. И люди потом видели: когда становилось тепло, пригревало солнце – на могильной плите несчастного лежала, свернувшись кольцом, змея.
– Именно кольцом, – Леонид поднял указательный палец.
– Добивалась камня под солнцем, – сказал Виталий и покраснел: ему вдруг стыдно стало под темным грустным взглядом Марии Владимировны. Не мастер экспромтов, не мастер! И, что совсем позорно, – занесло на леонидовскую орбиту. Откуда берется в нем, Виталии, эта лакейская несамостоятельность? По-другому же думал во время рассказа.
– Сюжет действительно хороший, – сказала Мария Владимировна. – Жаль, Виталий, что вы не фантаст. Тут есть о чем подумать. Взгляд змеи – это нечто особое. Сейчас принято говорить о связи времен; так вот, во взгляде змеи этой связи такая избыточность, такая, я бы сказала, спрессованность, что действительно становится не по себе.
– Мне папа рассказывал, он долго жил в Тибете… – начала невеста.
– Извините, голубушка, а то забуду… Опытные тибетские врачи в день рождения ребенка могут точно предсказать год его смерти, чуть ли не число. Видите? Все-таки есть нечто загадочное. А мы отмахиваемся: куда там! Все такие целеустремленные и знающие, как будто своими собственными руками сотворили эту землю.
– Так не только тибетские врачи определяют возраст. Мой папа тоже определяет.
Мария Владимировна и Виталий обернулись к невесте, а Леонид встал и подошел к окну.
– Он у меня медик, профессор, – оживилась невеста от всеобщего внимания. Волнуясь, она облизала губы. Миленькое личико хорошо воспитанной девушки лет двадцати восьми. Всем стало ясно – нет, Леонид не промахнулся. Не может порядочный человек пройти мимо такой девушки.
– Мой папа точно определяет у новорожденных срок жизни. Если, конечно, никаких незапланированных происшествий… под машину там, в речке не утонет.
– В огне не сгорит, – подсказал, не оборачиваясь, Леонид.
– И что, совпадает? То есть каким-то образом это проверено? – Мария Владимировна была заметно возбуждена.
– Да, проверено. Папа говорил… – и невеста вдруг замолчала.
– Так он жил в Тибете? – напомнил Виталий.
– Да, он долго работал в условиях Тибета. Он тоже рассказывал о встречах со змеями. Их, конечно, было очень много. Но больше всего ему запомнилась одна. Это как раз о взглядах. Папа рассказывал, как он заблудился. А день уже угасал. Но папа человек смелый и решительный, Леня знает.
– Кхм, кхм, – подал голос Леонид.
– Папа присел отдохнуть. И тут перед ним на соседнем камне появилась змея, совсем так же, как вы рассказывали. Она свернулась кольцом, а голову подняла и стала смотреть на папу. А папа стал смотреть на нее. Он говорил: зрачок в зрачок. И папа вдруг ощутил некую вину, плохим человеком почувствовал себя, совсем никуда не годным. И будто бы змея знала это и выступала в роли судьи. Папа не выдержал и отвел взгляд. Но он успел увидеть, и говорит, что ему не показалось, он говорит, что ошибки быть не могло – змея качнула головой и усмехнулась. И уползла. А вскоре появились собаки и вывели папу из ущелья.
– Лучшие змеи, которых я знал, живут в нашем зоопарке, – Леониду надоела мистика, кроме того, он многозначительно взглянул на часы, а потом на невесту. – Сквозь толстое бронестекло мы видим этих сонных добродушных тварей. Они свешиваются с декоративных сучьев, копошатся в тепленьком песочке. Солнце им заменяет электрическая лампа, пустыню Сахару – горсть подогретого песка. Живут и не знают, что пойдут на чучело.
– Напрасно вы так, Леонид.
– Да ладно вам. Тише! Слушайте…
Все затихли.
Монотонный плотный шум заполнил комнату: то раскачивались под ветром верхушки сосен. И вплетался в этот общий шум еще другой – шелестяще-шуршащий. Все подошли к окну. Метель кончилась, и с неба сыпалась мелкая сухая крупка.
А у Виталия тоже была своя змейка. Он не успел рассказать. А может быть, и не стал бы: у всех случаи серьезные, так и тянущие на философские обобщения. А у него, как он считал, все было простенько. И только сейчас все как-то по-новому осветилось…
Когда-то в юности он работал одно лето воспитателем в пионерском лагере, и к его отряду привязалась невесть откуда взявшаяся змейка. Все время она была где-то рядом. Они в столовую – и она следом; они купаться – и змейка ползет, оставляя на песке синусоиду. Устроится возле одежды и словно караулит. Тогда о ней много говорили, считали, что это неспроста… Ждали происшествий, как после встречи с черной кошкой. И тронуть ее боялись – так и чувствовалось, что за этим что-то стоит, и вот это «что-то» действительно может наказать. Но разъехались по домам и вскоре позабыли о змейке…
Выходит, это тоже было чудо!
С некоторых пор Виталий стал замечать: между человеческой добротой и верой во всевозможные чудеса, чепухой, с точки зрения строгой науки, есть четкая зависимость. Тот, кто верит, обязательно добрый. Виталий помнит, как у одного лирического поэта, человека доверчивого, слезы навернулись на глаза, когда его стали убеждать, что Луна – искусственное тело, не что иное как сплав железа, алюминия и титана. Этот разговор происходил поздним вечером на троллейбусной остановке. И как раз прямо над их головами стояло это самое искусственное тело во всей своей красе – пылающая красная медь с легкой дымчатой чернью в серебряной воздушной оправе облаков.
– Может, побежим, товарищи? – предложил Леонид. – Пока спокойно на улице. Вон и вахта от главного корпуса отгребает завалы.
– Да-да! – подхватила невеста. – Завтра на лыжах. Еще Жучку надо покормить.
– О! У вас и Жучка есть? Леонид, я поздравляю вас.
– Ой, вы не подумайте, – опять невеста. – У нас не такая Жучка, как у Чехова в «Каштанке». У нас китайский пекинес. Папа подарил.
– Ей надо покормить пекинеса… – в крайнем смущении пробормотал Леонид. – Тогда тем более есть смысл двигать. Мадам, – сказал он невесте, – от вокзала мы возьмем такси. Ваша Жучка будет довольна.
– Такая же наша, как и ваша.
Мария Владимировна слушала этот разговор, кивала, словно тоже принимала участие в нем. И показалась она Виталию древним вороном, а взгляд ее был тяжелым и тоскующим.
Едва добрели до шоссе, ведущего к станции, – сплошной стеной упал дождь. Шли, с трудом вытаскивая ноги: снег лежал высоко и рыхло и не растворялся в дожде, а впитывал капли и словно разбухал, тяжелел.
Двигались гуськом, след в след, Виталий замыкал шествие. Время от времени оглядывалась лишь невеста. Молча быстренько зыркнет, убедится, что все в порядке, – и снова вперед. А другим это было не нужно. У них души лидеров: сами идут – значит и другие идут. Другие просто обязаны идти. Виталий подумал: у жены тоже характер лидера. Если та будет идти – тоже не обернется. На это он обратил внимание еще когда встречались. Он провожал ее до дома, а она сажала его в трамвай. Зайдет он в салон – и сразу же к окошку, чтобы помахать рукой. И всегда видел удаляющуюся спину. И ни разу не было, чтобы дождалась, когда вагон тронется. Между прочим, и теща всегда ходит на полшага впереди мужа.
Когда наконец добрались до станции и отдышались под навесом, Леонид уставился на группку девушек, таких же мокрых до ниточки, но веселых и громкоголосых. Они пытались прижечь сигаретку, ломали отсыревшие спички. Потом хохотнул, обернулся:
– Ну и бестии, девчонки! Додумались – сигарету по кругу.
– Спасибо вам, – сказала невеста Виталию. – Было очень интересно.
– Когда еще попадешь в этакую круговерть, – поежилась Мария Владимировна, глядя на густую сетку дождя. – Это ведь кому расскажешь, и не поверят. А все из-за вас, Виталий. Вы прямо как магнит.
– Все правильно, – подтвердил Леонид. – Так и должно быть – провинция еще держится. Они еще встречаются.
– Да-а, – протянула Мария Владимировна. – Провинция пока держится. А мы превращаемся в функционеров… Это надо же – все традиции порастеряли.
– Чего-то порастеряли, а чего-то приобрели.
За две минуты до электрички, когда затрещал предупреждающий звонок над путевой будкой и шлагбаум строгим пальцем перекрыл переезд, Виталий, превозмогая вдруг возникшую усталость, сказал Леониду с равнодушным видом:
– Все забываю: ты же член редколлегии? Будешь в редакции – узнай, если не обременит, что там со мной. Второй год водят за нос.
– Старик, некоторых всю жизнь водят.
– А у Лени есть что-нибудь ваше? – спросила невеста.
– Должно быть, если не выбросил, – пошутил Виталий.
– Я сама все найду и прочитаю. А вашу просьбу лично возьму на контроль.
Мария Владимировна отвернулась.
Когда отошла электричка, Виталий увидел, как на противоположной стороне в некоторых дачных домиках, видневшихся между деревьями, зажглись огни. Зимой там жили студенты и, как слышал Виталий, наиболее жизнестойкая творческая поросль, которая со временем, возможно, дорастет до кормила, а сейчас занята пробиванием московской прописки.
Было еще светло, и видны были черные плешины на буграх и тропа, уходившая к домикам, ее темный ледяной панцирь.
