Текст книги "Счастливые сны. Толкование и заказ (СИ)"

Автор книги: Евгений Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Зуб большой, продолговатый и Очень Старый. Ощущение, что он давно должен был выпасть. Кость от времени потемнела, стала серо-темно-бурая...

Зубы корневые и даже ближе к зубам мудрости, а не целиком; а дробно выпадали, как-то частично, так что во рту все осталось на месте, по-прежнему. Без крови. Я стал думать, к чему бы это? Неужели два мужика помрут, только один мне человек родной, близкий, хотя и не родственник, а второй – вроде как не касается меня, скорей всего вождь помрет, дело неприметное в смысле переживаний, но важное в смысле перемен.

И пока я так раздумывал, неожиданно переменилось сновидение, как будто подтверждая мои мысли, и очутился я в Москве. Пьянки, разговоры пошли. С жаром рассказывал про то, как на Западе. Не верили, удивлялись... "Не задумываясь приехал бы, если б смог!" -воскликнул я. "Так оставайся! – говорят мне. – Ты уже тут! Приехал!"

Это противоречие меня удивило. Я стал думать и проснулся!

Вижу я после этих и других всяких снов что никак мне чистоту и ясность сознания не обрести. Все время запутывают видения. "Эх! -думаю. – Где же помощь обещанная?!"

Внимание отвлекают во сне, как наяву, не дают собраться, сосредоточиться, та же беда – не можешь понять без этого, что делать дальше...

Снилось, будто с женой оставили машину и по снегу (хоть вроде и в Тель-Авиве), в сумерках ходим по улицам. Люди толкаются, какой-то люд. "Социалисты!" – крик, и все мятутся вдруг, толпа бежит. Мы – в сторону, хоронимся: сомнут! А я иду в мешке, по колено в мешке, не босой, а носков и туфель тоже нет. Так ходим, ходим и никак до машины не дойдем (обратно). Я сержусь, потому что из мешка хочу высвободиться и обуться обыкновенно, как следует. А жена, будто нарочно, все водит и водит. Ибн Гвироль улица, а за ней где-то машина, да не помню, где? Помнил бы, так давно бы ушел. Надоело!

Вдруг вспоминаю я, что это сон! А во сне я летать умею, и поднялся! И сразу посветлело. Через крышу высоченного дома, и страшновато стало, как вниз глянул – бездна! День ясный. Страшок ушел. Лечу и слышу голоса: жены и подруги. Будто в ресторане они, а голоса доносятся через зарешеченное окошко.

До того вроде я спустился и возле входа оказался в баню, что ли, с предбанником и человеком противным. (И вход, как в баню с предбанником и человеком гнусным.) Я на пол не ступаю, над полом, поджав ноги, плыву. А этот азиатского вида, наглый тип (напоминает монаха из Храма Гроба Господня, который как-то кричал на нас), запрещает входить, наступать, ругается... Я ему запретил, а он (Привратник) говорить продолжает, кричит. Удивился я, что запрет не сработал. Крикнул: "Молчать!" И вроде стих Привратник, хотя и злобился сильно до того. Проплыл я сквозь это здание, сквозь залу – коридор с людьми, узлами, вход банный, а вроде вокзала, на самом деле. Выплыл Назад, поднялся высоко и тут руки стал разглядывать. Вспомнил себя окончательно. Гляжу, а руки – странные. И еще во сне дивлюсь, что непрозрачные они, хотя и отчетливо вижу, сосредоточился донельзя – непрозрачные и не светятся, как в Том сне, а знаю, что должны светиться, что иллюзия, видимость одна эта твердость тела и рук, я знаю это, а не стряхнуть морок! Собрался дальше исследовать, а тут голоса и услыхал сразу же. Они меня и отвлекли. Соблазнился. Залез через окошко в ресторанчик (как в Германии, в той деревне, но высоко, вверху дома). И какие-то люди уже другие за столами. Женщина, похожа на южноамериканку. Лицо страшно режуще явственно: глаза – тряпочки голубые плотные, без зрачков, и подбородок двойной: старая, а есть в ней прелесть. Танцевать зовет, я у жены спрашиваю, мол, можно, не рассердишься ли, если потанцую? Жена надулась, отвратительно злиться стала. И так мне противно сделалось. Думаю, вот гадость какая, желает баба всю мне жизнь до мелочей регулировать...

Пошел танцевать, насупротив, хотя и нет у меня никаких чувств к этой женщине, так, из жалости больше, по-человечески. Жена исчезла, ушла в гневе. Сели за стол с этой бабой. Лицо вижу отчетливо. Она мне прыщик показывает и говорит, вот, мол, беда! Объясняет, мол, больная я. Я вроде интересуюсь, хотя все знаю. Сифилисом, говорит, заболела. И вроде тем она меня испытывает, не шарахнусь ли, не испугаюсь ли? А мне грустно и жалко ее очень. И она повеселела враз, когда увидела, что не боюсь.

Потом вниз спустился и выхожу на улицу. Собака под ногами. Я ее погладить, а собака стережется. Я – от нее, а она – за мной! Скачет лапами на штаны, портфель. И смех и грех. И еще одна рядом спокойно стоит и смотрит... На том сон и кончился, в этом месте стала стираться картина, тускнеть...

Эх! Отвлекли меня и еще сам виноват. Дурацкий восторг испытывал, когда летел над бездной, загордился, помню! Кретин! Точно, как наяву, мол, вот он, путь, ура... Накось, выкуси. И болею вовсю, дышать полгода не могу и носом запахов не чувствую. "Эх! – думаю. – Где же спасение?! Не до того!"

В пятницу.

Сатурн качнулся вперед – отложило впервые за пять месяцев нос и почуял запахи. Пошел вперед Сатурн во вторник, 30-го – нос отложило снова и сильнее. Похоже, выздоравливаю я (пишу 1-го августа). Господи! Слава Тебе и делам Чудным Твоим! В строгом соответствии с установлением звезд мой нос отложило и проходит жуткая аллергия с астмой и бронхитом. Такое было 30 лет назад в точности при том же расположении светил.

На воскресенье (сны до обеда сбываются).

Что-то снилось и вдруг – очистилось: голый я совсем на улице пустой стою на асфальте. Асфальт теплый, а вверху солнце сияет, небо чистое – глаз режет синевой. Думаю, надо бегом до дома. Бегу, зажимая рукой интимность, чтоб не так смущать прохожих. Чувства неловкости у меня самого – нет. Просто знаю, что не следовало бы так выглядеть. Прохожие —.редкие. А после нахлынули, чуть ли не войско целое (казачки?).

Тогда и тут я вспоминаю, что во сне я, а во сне я летать умею еще как! Взлетаю ввысь (кто-то еще уцепился: он и она). Уцепились, чтоб со мною взлететь и поглядеть, испытать, как это? Высоко я поднялся. Вниз гляжу – бездна, а страха никакого. Еще во сне думаю: "Смотри, раньше жуть брала, а теперь, гляди-тко, не пугаюсь".

Летим. И тут вспоминаю, что хотел во сне я на руки поглядеть свои. Гляжу! Не мои руки! Девая – совсем не моя! Правая – чуть похожа, но тоже не моя! Начинаю проверять, сосредотачиваюсь на детальках линий – не исчезает рука! Хоть знаю – должна пропасть. Перевожу взгляд на окрестность – и вокруг все отчетливо и не меняется, как я ни пялюсь! Только чую, вот-вот свалюсь я с этой платфор-мочки (я на дощатом небольшом щите взлетел), раскачивают ее мои незванные спутники, сильно... "Боже! – думаю.– Я ж один могу лететь, слава Творцу!" И полетел, как обычно, поджав ноги и подхватив руками под колена, с силой, и напрягаю спину, вроде выдергиваю себя, как репку из земли, и лечу. ан тяготение чую вниз все сильнее, не до разглядывания мне. Так потянуло, что пришлось опуститься на асфальт где-то возле дома, похожая улочка. Дальше сон — сумбуром стал. Билеты на самолет. В Марокко. На конференцию. Черненькие в агентстве, и никак не заказать билет. Пока не узнаю', что давно все сделано. Какие-то ребята без церкви с иконами красивыми. Какое-то слово человек использовал? Это, говорит, как у Достоевского, народное, русское... ? чуть ли не настенничество, или окладники... В избе иконы, а церковь не выстроили!

Когда смотрел на руки – сознание переменилось, но не дали мне углубиться, запутали содержанием (фабулой). Совсем не так, как в том сне, с сознанием полного дня и силы, независимой от сна! Ясней и независимей, чем наяву, потому что наяву мы зависим. А там я был свободен, сохранял память и не отделял себя от видения, материала, на котором и из которого состоим. Видимо, если исчезают части, ткань путает, путает – это лишь ступени к ясной яркости, которая неизменна. Надо было не обращать внимания на вокруг, только на ладошки смотреть бесстрастно. Бесстрастно!!!

Вот и в тот раз, как радость обуяла, ^к сразу потяжелел, сила непреодолимая вниз потянула и опустился на теплый камень асфальта. Понял я, что к нашей жизненной темнице нас чувства приковывают! И чтобы на свободу выйти, найти выход из положения – надо от чувств отказаться. Только как это сделать? – думаю, вот беда! Мы не Будды, с бесстрастием плоховато...

А тут дочка моя чуть меня не угробила.

Катин сон в ночь на день рождения.

Идет по дорожке и видит домик. Из домика выходит маленький папа-гномик. Берет его и кладет на ладошку. Видит руки (как на портрете). Кладет папу-гномика в кармашек и входит в словарь. Перепрыгивает через слова. Какие – не видит. Тогда папа-гномик говорит, что она перепрыгивает через те же слова, что в предыдущем сне. Тут Катя вспоминает, что и это сон, и спрашивает: «Как твое имя?» Бах! Слышит выстрел, и папа-гномик падает в карманчике. Катя берет его на ладошку, все становится белым, и маленький папа выздоравливает, но не полностью, не совсем. «Не могу вспомнить имя свое», – так говорит. Тут Катя сразу проснулась.

Когда себя вспомнишь – другим становишься.

Хорошо, что проснулась, я после ее не ругал, но объяснил, как мог, ни в коем случае нельзя было имя спрашивать у меня маленького, потому что большой оттого мне мог выйти вред. А я и так болел и еще не оправился как следует.

Что меня больше всего поразило в те краткие мгновения ясности во сне – это безучастие к нашему дневному ужасу, к заботам и страхам. Меня потом даже сомнение стало брать, в отношении того, кто я, на самом деле? Может, во сне вовсе и не я это? Хоть помнил все как наяву, отчетливо, а не волновала ни старость, ни смерть тела, ни что будет дальше... Наяву так редко бывает. Какой же из этих двух Я настоящий? Сразу и ответить не мог, но больше мне нравилось быть таким, каким я во сне оборачивался: возможности совсем другие. Никто тебя не остановит, не спросит бумагу, разрешающую жить: любое место себе выбирай и границы пересекай беспрепятственно. Я, когда стал все чаще сознание удерживать, входя в грезу, решил даже на время главную свою цель отодвинуть и этих новых возможностей попробовать. Вот, думаю, я уже немного приспособился в сон с дневным чувством входить, и во сне внутри научился выныривать из-под беспамятства – так надо бы мне своих родных, маму и товарищей милых прежде всего повидать. Раз наяву мне чинят препятствия, я через грезу проскользну, а своего достигну, тут, думаю, меня никакая жизненная пакость ле остановит. Я, конечно, по наивности так думал, и после обнаружилось, что в том ошибался я крепко, однако сперва все шло хорошо.

Конечно, география во сне не та, она только по смыслу недоступности схожа. К примеру, жизнь наша как бы на две половины разделена на Земле в дневное время, на КАПЛАГ и СОЦЛАГ, между которыми протягивается невидимый Железный Занавес. А во сне ты этот занавес видишь воочию. Другое дело, что отделяет он от тебя не только родных и близких, не отчизну, а под покрывалом отчизны как раз и скрывается та самая страна тайны, в которой прячется незаметный выход к Свободе. Так что я вовсе от главной цели и не отошел ничуть, стремясь к встрече с родными мне людьми и с Родиной, так только думал, не понимая сути происходящего. Понял я это много позже, а тогда стремление было простое – добраться, сохраняя себя, до того места, где ждут тебя, и наружу из сновидения вышагнуть, а после тем же путем – назад вернуться, в то место, где покоится окоченевшее от сна тело.

Во сне, конечно, не только не так видишь всю географию, а и освещение совсем другое, дрожащее освещение, будто от всякого кусочка и краешка свет бежит. Я себя не растрачиваю и стараюсь не испытывать лишних чувств. Лечу, как обычно (я уже приспособился во сне летать), руки замком под коленками, и напряжением спины себя от земли отрываешь, потом уже легче, когда летишь. Лечу в сторону своей отчизны. Небо – пустое. Солнце сверкает оттуда мне прямо в глаза, вовсю сверкает. Только заслоненное этим сверканьем проступает, вижу отчетливо, темное пятнышко на этом солнце. Однако особого внимания я на это не обращаю. Лечу высоко и так явственно, сознание-то дневное, отчетливое, начинаю удивляться... странно, страшно... Как наяву и сомнения дневные: мол, как это я лечу, так высоко, когда вроде не должен По Законам Физическим? Только так я стал задумываться – тут же вниз потянуло, и солнце стало закатываться, будто вечер... И сознание, как перед засыпанием, начи.нает мутиться... Ничего не мог поделать и заночевал я в каком-то странном месте по дороге. Ничего, думаю, передохну и дальше двинусь... И, правда, будто переночевал я, а утром поднялся в каком-то домишке деревянном и вновь очнулся: знаю, что сплю я, во сне со мной сейчас это приключение происходит, и надо поосторожней с чувствами, а то вмиг сознание помутнеет... Выхожу из домика, смотрю вверх, чтобы взлететь, а над домиком сетка натянута. Перелезаю из этого домика в другой, и там сети натянуты. Хозяйственные какие-то повсюду над домами. И ни души человеческой в округе нет!

Возвращаться в старый дворик, откуда я прилез и где ночевал – не хочется... Чего вроде лез, если везде сетки? Удобней, дураку, показалось взлетать, вспорхнуть рассчитывал, что будет легче. Вроде удобней тогда показалось, удобней взлететь... А небо синее...

Поднялся я на крышу, осторожно ступая по дощечкам, чтобы не проломить мне чужой ихней крыши, и разорвал вначале одну, а потом вторую сеть (две было), и в дыру поднялся, взмыл и полетел дальше...

И вот чем ближе я к солнцу подлетаю, тем сильней боковое сияние становится, а на самом круге – чернота! Как в затмение! Ну, думаю, небось граница уже должна быть вот-вот. И мне ясно, отчего середина солнечная черным заслонена, и только по бокам брызжет ярко лучами. Это злая сила, похитившая наше солнце, на нем обосновалась и его заслоняет. А корона сияет по-прежнему, прямо вспыхивает светом. Не огнем, а Светом... Так я подумал и чувствую, пересек я границу. А как пересек я, стало мутиться у меня в голове, стал я сознание утрачивать. Оборотился назад, а позади меня тяжкая завесь железная с неба до земли спускается. С той стороны, когда летел,– невидно было... Утомился я, сознание как могу удерживаю, устал, лечу совсем низко, 2 – 3 метра над поверхностью, и так тянет вниз к земле, что сил нет. Позади вдруг румын оказывается, румынский еврей, и вроде возле меня бесом шестерит, даже слово родилось для него: денщик, И никак мне от его присутствия не избавиться, лечу едва-едва, вот-вот опущусь. И сознание совсем гаснет, тускнеет... пока совсем не заволокло беспамятством, и меня разбудили...

Я в тот раз не понял многих смыслов этого сна. Увлечен был усилием, очень хотелось добраться до своих, друзей любезных, пусть в сновидении, а пообщаться, потолковать...

Стал пробовать, а никак не очнуться, пока однажды, опять вроде распахнулось окрест меня расстояние во все стороны и себя я вмиг вспомнил. Озираюсь и думаю, как же мне добраться до любезных пределов моей России. И не пойму, в какую это сторону двигаться. Вокруг поезда, пароходы; люди едут, плывут, летят на самолетах и не знают, не видят, так же как я, не могут увидеть обернутой Железным Занавесом моей отчизны, если только случайно (так вдруг я осознал возможность) не повернется земная ось. Что и вышло, когда я эту возможность осознал и успокоенно стал ждать. Повернулась ось и тогда увидел я, как в гору со всех сторон бредут, как заведенные, и не быстро, бредут люди, серые одежды и лица серые, будто в кинофильме "Метрополис". Бредут и нет им конца.

Глядим мы все из поезда, выворачивающего кругом эту гору невероятную, и люди западные, я слышу, восклицают: "Вот, мол, где у них заводы тайные, подземные! Случайно открылось!" И понятно дело – ликуют вроде бы от подобного разоблачения. А у меня сердце кровью обливается (знаю, что сдерживаться надо, чувство туманит сознание: не могу с собой справиться). Какие, к черту, заводы? Живем мы так! Себя не понимая, заведенные на Жизнь, бредем вверх, в нескончаемую гору, и спим, спим, наяву! Как этот морок сонный снять?! – кричу я в отчаянии, и, конечно, себя теряю от сильного чувства. Дальше сон из-под пальцев моих выскальзывает, дальше я только пялюсь на происходящее, не вижу надсмотрщиков – грубых животных, у которых ни стыда, ни совести нет. И вдруг Освободитель появляется. С огромным кнутом, потому что лишь свист кнута их может пробудить (так я понимаю видение). Резкий, пронзительный свист с выстрелом и резким щелчком в конце. Тут такое началось!.. Стали оживать Бредущие. А Освободитель хлещет, тонким концом, жгутом так и хлещет, так и полосует надсмотрщиков. Чтоб звук прекратить, как-то выхватили у него кнутовище, и нечем стало ему будить. Тогда нашел он что-то вроде тыквы на веревке (я так и не понял, что это было) и стал бить этой тыквой по деревянным стенкам ходов в горе. Гулко так, с отскоком... И это тоже погибло... затянулось неожиданной пеленой, и переменился сон. Меня, как поплавок, совсем в другое

место выкинуло. На берег синего моря. Светло! Небо синее, прямо густое от синевы. Солнце и песок пляжный тянется, и никого нет... все уехали. Бог с ними, думаю, сел на мотоцикл и вроде красотку даже по дороге прихватил... а после в полудреме совсем соображение утратил. Только помню, что приходила смерть и стояла надо мной. Орал: "Господи!", – понимая, что на самом деле неизбежно.

В третий раз я каким-то способом сквозь железную невидимую , завесь проскользнул во сне и очутился наконец-то в Москве. Солнце светит вовсю! Иду по улице Горького к площади Маяковского, и одет элегантно. Дышу полной грудью, но не даю радостным позывам ходу, понимаю и помню, что на острие нахожусь, как на канате канатоходец – балансирую. Чуть сильней откачнешься в радость или горе -сразу замутится сознание, вмиг погрузишься в беспамятство или подхватит поток смутных видений, в которых себя не ощущаешь.

Сворачиваю на Садовое кольцо. Дома высокие. И так ярко все, резко, выпукло. А людей – как нет. Т.е., они вроде бы и есть, а не могу на них внимание собрать. Напротив того, внимание мое буквально прилипает к самой что ни на есть дряни: замечаю вдруг на самых краях обшлагов пиджака светлого – пятнышки. Стираю платком, и вроде пятнышки пропадают. И понимаю при этом, что дрянью, не тем я занимаюсь, а не могу с собой совладать. Чуть отвлекся я, наконец, от пятнышек и обшлагов, теперь, думаю, надо мне друзей найти поскорей, пока я еще не проснулся и в ясном сознании. И тут рядом мерзкий голос проститутку предлагает за два доллара. Делаю вид, что не понимаю, а сутенер так и прилип! Вокруг трется, возле, языка не знает, наконец, бормочет что-то, по звукам напоминающее итальянский, и чтобы хоть как-то от него избавиться и высвободиться – я соглашаюсь. Спускаюсь вниз. Несчастная и больная молодая женщина...

Я уже хотел было мимо нее и во дворик, чтобы от силы этой, спутывающей меня, уйти, и не удержался: жалко мне ее стало, стою и жалею ее. И она тут же ко мне по-человечески тянется, жалуется, кается... И чувствую, теряю я себя. Не помню, как высвободился и через подвальное окошечко вылезаю, выбираюсь тихо и ухожу... Тут, в этом месте окончательно сознательность моя угасла.

В четвертый раз за короткое время, надо сказать, я невероятно строго себя держал все время, пока добирался, и сознание сохранил свежее, даже острое у меня было соображение. И день был ясный, но холодный. Встретил друга на большом лугу, как на стадионе, зеленом. В пальто, в шапке. А тут и второй друг идет. Я руку выставил, а он – прет! Чуть руку мне не вывернул, идет – не видит. Целеустремлен.

Я зову, кричу! Узнает, останавливается, улыбается...

– Ну,– говорю,– я уж думал, целеустремлен ты, брат! Два раза повторяю.

Стоим втроем. Вижу, у него что-то с пальцем. Спрашиваю. "Дрался", – поясняет, и в этот миг я понимаю, что их со мной, на самом деле, нет. То есть, они меня как будто и видят и даже со мной общаются, а заняты своим, так глубоко заняты, что и нет у нас никакой встречи...

Такое ощущение меня поразило. А как только чувство удивления сильным стало и развилось – вмиг сон тускнеть стал и рассыпаться.

Были и другие сходного развития сны, и никак не удавалось мне, добравшись до близких, друзей моих, ясную сохранить голову, чтобы в глаза заглянуть. Либо меня отвлекали, либо они меня не видели, На Самом Деле, общался я только с ихними тенями или собственным воображением...

Зато я понял, почему западные люди в одиночку боятся за Железный Занавес ездить. Об этом узнал в агентстве, посредница в полетах объяснила. Вначале удивление выразила, как это я не боюсь один туда лететь. А после объяснила, что люди только группами осмеливаются за Железную Кисею проникать. Понял я, почему боятся в одиночку, даже наяву только скопом, чтобы нечаянно не потеряться. Потому что как только пересекает человек невидимую тяжкую завесь – тут же себя можешь утратить, так что и не вспомнит никто про такого человека: был он или не было его.

ВЯЖУЩАЯ УЖАСОМ СИЛА

Я, разумеется, своих стараний не оставил. Не прекратил усилия трудного и намерения не оставил прорвать завесу. Однако вдруг стал замечать присутствие какой-то непонятной силы сковывающей. "Эге! – думаю, – похоже, райские кущи, как спецдачи охраняются – не подойдешь близко..."

И в дневной жизни помеха эта обнаружилась. Будто нарочно все так складывалось, чтоб задержать меня, не дать мне на главном собраться думой!

Поистине, сон и явь – одно! Потому что, похоже, там и там одна нам сила противостоит, если к хорошему стремимся. Только днем эта сила через знакомых, близких и родных наших чинит больше всего препятствий, через все неблагоприятные стечения на работе, в зарплате ущемляет... а во сне – больше отвлекает и путает напрямую, если с образным выраженьем этой силы справишься, тогда она просто как сила на тебя начинает давить, вроде притяжения земного, с коим чего поделаешь?

И такой тягостью, таким ужасом начинает вязать движенье, что ни крикнуть, ни ступить не можешь... Ясно дело – сознание от страха перекашивается, от усилия крикнуть, заорать и просыпаешься!

С другой стороны, я понимаю отчетливо, что раз сила эта уже напрямую действует, – значит близко я нахожусь от заветной двери. И в рассуждение беру простую мысль, что, может правильно, что такая сила выход спасительный преграждает, у кого сил хватит – тот добьется свободы. Остальных, может, и нельзя на свободу помещать – сойти с ума могут. Или еще какая опасность подстерегает. Свобода – это ведь не то, что мы в тюрьме нашей пожизненной соображаем, мол, как золотая рыбка – чего попросишь, то и выйдет. Свобода – это большой простор и пустынное небо, под которым человек должен идти с ответственностью и в одиночку. Другое дело, что и приятства есть свои, только приятства эти пронзительные и для непривычного сознания режущие... Тут, как история с Семелой греческой, пока с Юпитером спала в человеческом виде евойном,– все было хорошо. Он для нее привычным обликом одевался – мужик и все тут. А как любопытство разобрало и невмочь стало – захотелось ей увидеть, каков он На Самом Деле?! И отговаривали ее, и стращали – нет, не отговорили. Юпитер и появился перед ней в таком виде, как он на Свободе и вдали от простых смертных гуляет. Она и сгорела, не вынесла блеска и жара. Так и на свободе, тут и страсть иная по силе и свет зрения лишает, если не приспособиться – вмиг ослепнешь и, как только что родившийся щенок, будешь тыкаться во все стороны без спасительной мамки...

Несколько раз я сунулся прямо навстречу этой вяжущей ужасом силе. И всякий раз одно выходило – застывали ноги. Рукой шевельнуть не могу, хочу крикнуть: "Господи!" – а крика нет... И такая гадость густеет вокруг, наливается тяжко; таким страхом вся моя плотская сущность охватывается, что в результате я, слава Творцу, едва просыпался с хриплым бессвязным звуком. Еще и радовался, что легко отделался.

Понимал я, что это я с дьяволом встречаюсь напрямую. Верней, до Дьявола самого еще далеко, но вступаю в его владения. И надо мне с ним справиться, потому что он та часть, не совладав с которой, дальше к беззаботному и радостному не ступишь. Понял я, что неразрывен бес от Спасителя, и предусмотрена от всяких умных защита. Может, конечно, образ беса мы сами придумываем, однако цель Дьявола – предохранение устройства жизни, в которую мы пожизненно заключены. Кто преодолевает заслоняющую дурную силу, может выйти к силе доброй и созидающей, однако уже в измененном виде, не таким, каким подступил к Твердыне свободной. И так переменится, чтобы каверзы не мог учинить машине бытия, когда силу добрую приобретет... Верно Христос сказал: не умрем мы, но изменимся! Воистину так: в новую жизнь со старыми ухватками трудно вступать.

Не только у меня такие были поражения. Деток моих тоже стали придерживать (я уверен, из того же места поступил приказ). Всякие неприятные пугающие стали появляться фигуры в сновидениях.

Не было, конечно, такой страсти, как у меня, вяжущей ужасом – дети все же, однако недоброжелательство отчетливо стало проявляться со стороны тех, кто к ним приходил в сновидения.

На 26 кажется июля, а может, июня. Катин сон.

Катя была маленьким гномиком (как Нильс). Была зверюшка -куколка. В тот день, как стала маленькая, мне подарили куклу, огромную, потому что я стала маленькой. Полезла на нее, как на гору, стала по ней лазать и встретила такого же гномика, как она. Вспомнила, что это сон, и спросила имя. И опять папа в этот миг вошел и разбудил... Но не совсем. Сон продолжился, но гномик исчез. Посмотрела на руки и видит – они прозрачные, а посередине авторучкой написан библиотечный номер 6485 – ахду (в талмуде означает "вместе"). А на другой (на левой) – Петин номер: 6489 – тахду, б. м., будущее время, будем вместе...

Присматривается и вдруг слышит голос за спиной: "На что ты смотришь?"

Оборачивается – никого! "Кто ты?" – спрашивает. И просыпается.

А в самом начале шла и встретила Петю, но не Петю, а противного толстого мальчишку с голосом Пети, спросила его имя. "Что, я твой слуга?" – ответил, и сон поменялся.

Катин сон в ночь на 25.

Сидит за столом с неизвестными и чувствует – не хотят ее, не нужна она. Проглотила конфету, а ей говорят, как это неприлично конфеты глотать... Ушла в комнату к себе. Все не наше: и квартира, и комната, и вещи не ее. На кровати кто-то лежит ничком, лица не видно. Протянула руки, чтобы перевернуть, и сон тут же переменился! Идет по долинке (как в мультиках). Вспомнила, что это сон, и глядит на руки. А руки отделяются в локтях и убегают вперед. Бежит за ними по горам, ловит, смотрит – они в крови. От страха просыпается. Бежала во сне неохотно, но сзади будто толкал кто-то, так что вроде насильно руки свои догоняла.

Петин сон на 1 августа.

Видит, как с потолка спустился на табуретку маленький чертик и через бумагу залез в кошелек в маленький мешочек. Сначала вытащил кошелек, потом залез, где мелочь должна быть.

Мама вышла утром, взяла подарки и открыла кошелек (подарок) и очень удивилась, почему без мешка. Открыла маленький карманчик, а чертик незаметно вышел и начал расти. Тут Петя проснулся (во сне). Мама не спит, слышу. Зашел к ней в комнату и вижу огромного черта: голова на пятом этаже. Я его обратно засовываю как-то, закрываю – черт исчез.

Я снова открыл кошелек, чтобы убедиться, проверить, там ли он, и проснулся, когда хотел схватить.

Катин сон в ту же ночь, на 1 августа.

Начинается сон: вижу, что я кусочек арбуза, внутри большого целого арбуза (не арбуз, а я косточка внутри арбуза). Арбуз попал в семью (смотрю со стороны на все и не нервничаю, не знаю точно, чем я была), и один, похожий на Петю мальчик, когда Петя раздражен и противный, съел этот кусочек (со мной), вместе со всеми косточками (как это делает Петя). Только одна косточка и осталась, которая была я.

Косточку выкинули в помойку. Я пробую открыть помойку, поднять крышку, и вдруг, сзади, голос: "Что ты пробуешь делать?" Я тут же проснулась. Потом вновь заснула и сон другой приснился.

Бегу по гладкому огромному столу, а по краям горы высокие. Вдруг спотыкаюсь и вижу ноги. Подымаю глаза и вижу, что ноги тянутся до неба. Спрашиваю: кто ты? Как твое имя? Эхо со всех сторон повторяет, а головка ног нагибается.

– Что ты сказала? – спрашивает. Эхо повторяет: зала, зала, ла, ла...

И я говорю снова:

– Кто ты? Как твое имя?

Нагибается и говорит: "Я тебя не слышу". Поворачивается и уходит.

Катин сон на 3 августа.

Делает упражнения: сальто и на руках стоит. Когда сделала сальто 8 раз – ей сказали, что берут ее выступать в Австралию. Тут она проснулась, а когда заснула вновь, другой приснился сон. Будто убегает она от кого-то и неожиданно вспоминает, что это сон. «От кого я убегаю?» – спрашивает себя, и разом сон переменился.

Стала Катя маленькая, а позади шаги чьи-то грузные. Бежит она, бежит, да вроде на месте остается. Удивилась и поняла, что бежит-то она по глобусу, который крутится. Поглядела на руки, а они прозрачные, как чистое стекло, и увидела сквозь них Австралию.

В ту же ночь на 3 августа.

На Петю падает картошка, летит, летит – никак долететь не может. Наконец, долетела, но когда остался миллиметр, стукнулся о кровать и проснулся. Пока летела картошка, она бросала папе подарки. Последний – толстая книжка. Услышал: выброси все – оставь одно! Думал, думал – оставил книжку. Открыл книжку, а в этот миг картошка и подлетела, стукнулся и проснулся.

Катин сон на 29 августа.

Будто просыпаюсь и вижу, что я стала очень маленькая. Прыгнула с кровати и полезла на что-то высокое-высокое. Лезла-лезла, а когда долезла до верхушки, то оказалась опять внизу. Тогда я поняла, что это перекидная доска, по ней лезешь вверх, а она все время вниз склоняется. Я слезла с этой доски и пошла в салон. И решила влезть на полку к безделушкам и походить по верху. И тут я вспомнила, что все это – сон! Но когда захотела поглядеть на руки, то забыла опять, что это во сне, и полезла на доску к безделушкам. Когда долезла до верха, я встретила большого человека. Он сказал, глядя на меня вниз: "Здравствуй!" Я подняла голову и сказала тоже "зрасти". Когда я это сказала, то вновь вспомнила, что все это сон и посмотрела на руки, но не успела взглянуть, как тот человек всунул свою голову между мной и руками и спросил: "На что ты смотришь?" Я ответила, что смотрю на руки, и оттолкнула его вниз. Он упал в бассейн. Тут и меня тоже что-то потянуло за ним. Я сама тогда прыгнула и вышла из бассейна вся мокрая. Проснулась тоже вся мокрая от пота.