Текст книги "Счастливые сны. Толкование и заказ (СИ)"

Автор книги: Евгений Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Насколько я знаю, не существует наследования индивидуальной, дорожденческой или доутробной памяти, но несомненно существует наследование архетипов, которые поначалу, однако, не наполнены содержанием, потому что, прежде всего, в них не содержится личного опыта. Они возникают в сознании, когда личный опыт жизни делает их видимыми, обрисовывает, проявляет их.

Мы видели, что психология в Сидпа Бардо заключается в желании жить и вновь родиться (Сидпа Бардо недаром называется по-другому "Бардо Ищущего Рождения"). Такое состояние, поэтому, исключает любое испытание сверх личных психологических реальностей, если только померший не отказывается категорически вновь рождаться в мире сознания. По учению Бардо Тодол, для такого отказа в любом из состояний Бардо существует возможность достичь Дхарма Кайи, путем преодоления четырехликой Горы Меру, разумеется, если он не поддастся желанию последовать за "тусклыми огнями". Это все равно, что сказать: мол, померший должен отчаянно сопротивляться диктату рассудка, как мы его понимаем, и расстаться с верховенством индивидуального, рассматриваемого рассудком как святое.

Что сие означает на практике – это полная капитуляция перед объективными силами психики, со всеми вытекающими последствиями: своего рода символическая смерть, соответствующая Суду Помершего в Сидпа Бардо. Это означает конец всего сознательного, рационального, морально отве-тственного поведения жизни, и добровольная сдача тому, что Бардо Тодол называет "кармическими иллюзиями". КАРМИЧЕСКИЕ иллюзии берутся из суеверий и веры исключительно иррациональной природы в нашем виденческом мире, которые никак и не выводятся из наших рациональных суждений, но являются исключительным произведением (продуктом) раскрепощенного воображения. Это чистый сон или "фантазия", и всякий благонамеренный человек мгновенно предостережет нас против этого. И безусловно нелегко увидеть, в чем заключается различие с первого взгляда меж фантазией такого свойства и фантасмагорией лунатика (ненормального). Зачастую лишь легчайшее abaissement du nuaveu mental требуется, чтобы спустить со сворки этот мир иллюзий. Ужас и мрак этого мига подобен тому состоянию, которое описывается в первом разделе Сидпа Бардо. Но содержание этого Бардо также обнаруживает архетипы, кармические образы, которые появляются сначала в их устрашающем обличье.

Состояние Хониид Бардо полностью подобно намеренно вызванному психозу.

Многие часто слышат и читают об опасностях Йоги, в особенности пользующейся дурной репутацией Кундалини – Йоги. Обдуманно вызванное состояние психоза, которое у неустойчивых индивидуумов может легко перейти в настоящий психоз, и является той опасностью, к которой следует очень серьезно относиться. Эти шутки по-настоящему опасны и не следует в них соваться в нашей типической Европейской манере. Это шутки и сованье в судьбу, рок,-которые бьют и рубят самые корни человеческого существования и способны высвободить такое море страдания, которое человеку в здравом уме и не снилось.

Эти страдания соответствуют мучениям в Холиид Бардо, описанным в тексте так:

«Тогда Бог Смерти обмотает вокруг твоей шеи веревку и потащит тебя за собой, он отрубит тебе голову, вырвет твое сердце, выдернет твои кишки, высосет из черепа мозги, выпьет кровь и будет есть твою плоть, разгрызая кости. Но ты не сможешь умереть. Даже когда тело твое изрублено в кусочки, оно вновь оживет. Снова тебя разорвут на части и вновь ты ощутишь страшную боль и пытку».

Эти пытки точно описывают действительную природу опасности – распад целостности тела в Бардо, которое является своего рода "тонким телом", составляющим видимый конверт, оболочку, психологического Себя в послесмертье. Психологическим эквивалентом этого расчленения служит психическая диссоциация личности пациента. В тяжких случаях – это шизофрения (расщепление мозга). Это, наиболее частое из психических заболеваний, состоит, выражается в основном в заметном утешении или отключении рассудка, здравого смысла, что упраздняет нормальную критическую проверку, навязываемую сознательным разумом, и, таким образом, дозволяет неограниченный разгул подсознательных "доминант".

Переход, тогда, из Сидпа Бардо в Хониид является опасным обращением целей и намерений сознательного разума. Это заклание устойчивости Себя. Это и подчинение, сдача на милость исключительной неопределенности того, что должно показаться хаосным бунтом фантасмагорических форм и стихий.

Когда Фрейд создал фразу, что Эго служит "истинным вместилищем беспокойства", он предоставил слово самой верной и глубинной нашей интуиции. Страх самопожертвования прячется глубоко в каждом Эго, и этот страх часто лишь ненадежно с трудом контролируемое, сдерживаемое требование подсознательных сил выметнуть наружу во всей силе. Никто из тех, кто тщится в самоосмыслении (индивидуа-ции), не пощажен от опасностей этого прихода, потому что то, Что боится, также принадлежит целостности Себя – до – человеческому или сверх – человеческому миру психических "доминант", от которых Эго первоначально освободило себя с огромным трудом, да и то лишь частично, ради более или менее иллюзорной свободы.

Это освобождение безусловно очень необходимое и весьма героическое предприятие, но оно не окончательное: это всего лишь творение "субъекта", который, чтобы найти удовлетворение, все еще должен выстоять против "объекта". На первый взгляд, это кажется именно тем миром, который прямо пухнет от возможностей достижения такой цели. Тут мы ищем и находим наши сложности, там мы ищем и находим наших врагов, здесь мы ищем и находим, что дорого и драгоценно нам: очень утешительно знать, что все зло и все добро находится Там, Снаружи, в видимом, где можно победить, наказать, разрушить или насладиться этим. Но природа не допускает этому райскому состоянию длиться вечно. Находятся такие люди, всегда находятся, которые не могут не замечать, что мир и личный опыт по природе своей символичны, и что в действительности мир отражает нечто, лежащее, спрятанное в субъекте самом, в его сверхсубъективной сущности. Именно из этой глубинной интуитивности понимания, в соответствии с ламаистской доктриной, состояние в Хониид Бардо черпает свою истинную суть. Вот почему Хониид Бардо озаглавлено: "Бардо Испытывающего Реальность".

Реальность испытываемых состояний Хониид Бардо есть, как пишет про то последняя часть соответствующих наставлений, реальность мысли. Мыслеформы кажутся реальностью, фантазии облекаются плотью, и устрашающие сны, вызванные кармой и разыгранные подсознательными "доминантами", начинают сниться. Первым появляется, если читать текст с конца наперед, все разрушающий Бог Смерти, эпитома всех ужасов. За ним следуют 28 власть придержащих и зловещих богов и 58 богинь, пьющих кровь. Несмотря на демонический аспект, который выглядит спутанным хаосом жутких черт и уродств, виден уже некоторый порядок. Мы видим собрания богов и богинь, которые упорядочены по четырем направлениям и различаются присущими им мистическими тонами. Постепенно становится ясно, что все эти божества организованы в "Мандалы" или круги, содержащие четырехцветный крест. Цвета сообразны четырем аспектам мудрости:

1) белый – световая тропа мудрости зерцала;

2) желтый – световая тропа мудрости всеприятия;

3) красный – световая тропа мудрости различения;

4) зеленый – световая тропа мудрости всесвершения.

На более высоких ступенях сознания померший знает, что настоящие мыслеформы, все, исходят из него самого, и что четыре световых тропы мудрости, которые пред ним появляются, суть излучения его собственных психических способностей. Это напрямую нас приводит к психологии ламаистской мандалы, которую я обсуждал уже в книге, опубликованной совместно с покойным Рихардом Вильгельмом "Секреты Золотого Цветка".

Продолжая наше восхождение в обратном порядке через пределы Хониид Бардо, мы наконец приходим к видению Четырех Великих: зеленый Амогха – Сидхи, красный Амитаба, желтый Ратна – Самбхава и белый Вайра – Саттва. Подъем заканчивается лучезарным светом Дхарма-Дхату, тела – Будды, который пламенеет в центре мандалы из сердца Вайрочаны.

Этим завершающим видением исчерпываются кармические иллюзии: сознание, отнятое от благодатной груди всех форм и всех привязанностей к объектам, возвращается к вневременному рудиментарному (изначальному) состоянию Дхарма-Кайя. Так (обратным чтением) достигается состояние Чикай, которое наступает в момент смерти.

Я думаю, этих пояснений достанет, чтобы дать внимательному читателю некоторое представление о психологии Бардо Тодол. Книга описывает путь посвящения в обратном порядке, которое, в отличие от эсхатологических ожиданий Христианства, приготавливает душу для нисхождения в физическое существование. Предельно интел-лектуализированная и рационалистическая миро-рассудочность Европейцев подсказывает нам эту более подходящую обратную последовательность Бардо Тодол, которую можно рассматривать, как отчет об опыте Восточной инициации (посвящении), хотя каждый волен, если того пожелает, представить христианские символы вместо богов в Хониид Бардо.

В любом случае, последовательность событий, как я только что описал ее, предлагает близкую параллель с феноменологией Европейского подсознания, когда оно претерпевает "процесс посвящения", то есть когда его собираются анализировать. Преображение подсознания, которое случается в процессе анализа, делает этот анализ естественным аналогом религиозной церемонии инициации (посвящения). Хотя последние в принципе отличаются от Естественного посвящения в том, что ход событий предвосхищается, и спонтанное рождение знаков подменяется тщательно отобранным набором символов, предписанных традицией. Мы можем увидеть это отчетливо в сочинениях Игнатия Лойолы или в медитационной йоге Буддизма и Тантризма.

Обращение порядка глав, которое я предложил здесь, с целью помощи в понимании, ни в какой мере не совпадает с изначальным назначением Бардо Тодол. Также не созвучны и психологические упражнения, которые вторичны по своим намерениям, хотя, быть может, и не вызвали бы возражений у ламаистов.

Действительная цель этой исключительной книги, которая быть может покажется очень странной образованному Европейцу двадцатого столетия,– просветить помершего в его путешествии через просторы Бардо. Католическая Церковь является единственным местом в мире для белого человека, где как-то пекутся о душах умерших. Внутри Протестантского лагеря, с его жизнеутверждающим оптимизмом, мы обнаруживаем лишь несколько медиумических "спасительных кругов", чье назначение главным образом в том, чтобы помершему донести, что он действительно помер.

В целом, у нас нет ничего на Западе в какой-нибудь степени сравнимого с Бардо Тодол, за исключением определенных тайных наставлений, которые недоступны широкой публике и обыкновенным ученым. В соответствии с традицией, Бардо Тодол также, кажется, была записана в разряд "тайных" книг, "закрытых", как ясно об этом пишет доктор Эванс-Венц в своем предисловии. Как таковая она формирует особую главу в магическом "излечении души", которое простирается даже после смерти. Этот культ смерти рационально зиждется на в е р е во вневременность души, но его иррациональная основа обнаруживается в психологической нужде живых сделать что-нибудь для ушедших.

Эта простейшая нужда навязывает себя даже самым "просвещенным" индивидуумам, когда они сталкиваются со смертью близких или друзей. Вот почему, просвещение или непросвещение, у нас все еще существуют все виды церемоний по покойникам. Если Ленин был подвергнут забальзамированию и выставлен напоказ в пышном мавзолее как египетский фараон, мы можем быть совершенно уверены,– это не потому, что его последователи верили в воскресение его тела. Исключая Мессу, которую служат за упокой в Католической Церкви, обеспечение, которым мы запасаем, снабжаем помершего, – рудиментарно и стоит на нижнем уровне качества. Не потому, что мы не способны убедить себя в бессмертии души, а потому, что мы рационально исключили вышеупомянутую психологическую нужду из нашего существования. Мы ведем себя так, будто в том не нуждаемся, а поскольку мы не можем поверить в жизнь после смерти, мы предпочитаем вообще никак этого не касаться.

Люди попроще следуют своим чувствам и, как в Италии, ставят себе надгробные памятники "жутких" красот. Католическая Заупокойная Месса по душе по уровню значительно выше этого, потому что она выразительно предуготована покойному и имеет целью благоденствие души покойного, а не является простым удовлетворением слезливых чувств.

В Бардо Тодол с уверенностью можно обнаружить высшее применение духовных усилий в интересах усопшего. Они так подробны и основательно приспособлены к очевидным изменениям в состоянии помершего, что любой серьезный читатель должен спросить себя, а не могло ли быть так, что эти мудрые старые ламы, в конце концов, поймали отсвет четвертого измерения и сдернули малость покрывало с величайшей тайны жизни?

Если правда обречена на то, чтобы всегда разочаровывать, возникает почти искушение допустить хоть такую реальность, какая содержится в видениях жизни Бардо. Во всяком случае, неожиданно и так оригинально, если нет ничего другого, обнаружить подобное после-смертное состояние, из которого наше религиозное воображение сформировало самые грандиозные концепции, нарисованные зловещими тонами, в виде ужасающего, последовательно деградирующего сновидения.

Наивысшее видение появляется не в конце Бардо, а в самом начале, в момент смерти. Что случается после – это все углубляющийся спуск в иллюзии и мглу, вниз до самого дна деградации в новом физическом рождении. Духовный взлет, вершина, достигается в момент, когда заканчивается жизнь. Человеческая жизнь, таким образом, превращается в колесницу высочайшего совершенства, какого можно достичь. Она сама порождает карму, которая позволяет умершему пребыть в вечном свете Зияния (Опорожнения), без нужды прилепляться к предметам, и таким способом отдохнуть на ступице колеса новых рождений, освобожденным от всех иллюзий рождения и распада. Жизнь в Бардо не влечет ни вечного вознаграждения, ни наказания, но простой спуск в новую жизнь, которая подвигнет человека ближе к конечной цели Спасения. Но эту эсхатологическую цель именно он сам привносит в рождение, как последний и наивысший по качеству плод трудов и упований жизненного существования. Такой взгляд не только величествен и высок, он мужественный и героический.

Деградирующий характер жизни в Бардо подкрепляется спиритуалистической литературой Запада, которая снова и снова снабжает нас одним тошнотворным впечатлением крайней бессодержательности и банальности коммуникаций, сообщений из "мира духов". Ученые мозги не колеблясь объясняют эти сообщения эманациями из подсознания "медиумов" и тех, кто принимал участие в сеансах, и даже простирают подобные объяснения на описания Загробности в Тибетской Книге Мертвых.

Неоспоримо, что вся книга порождена архетипическим содержанием подсознания. Сверх того не существует (и тут наше Западное мышление право) ни физической, ни метафизической реальностей, но "просто" и лишь реальность психических фактов, информация психического опыта. И именно это умерший должен распознать, если еще при жизни ему не стало ясно, что его собственное психическое Себя и Поставщик всех сведений – это одно и то же.

Мир богов и духов воистину "не что иное, как" коллективное бессознательное внутри меня. Повторим это предложение так, чтобы оно гласило: Коллективное бессознательное – есть мир богов и духов вне меня. Чтобы понять это – не надо интеллектуальной акробатики, нужно время одной человеческой жизни целиком, может, даже много жизней все возрастающей "завершенности", полноты. Заметьте, я не говорю "возрастающего совершенства", потому что те, кто "совершенны", – совершают иные открытия, нежели эти.

Бардо Тодол была "закрытой" книгой и таковой осталась, вне зависимости от комментариев, которые к ней могут быть написаны. Потому что эта книга открывается лишь духовному пониманию, а эта способность никому не отпущена при рождении. Способность, которую человек, однако, может приобрести развитием и особым опытом. Прекрасно, что такие, годные для всех намерений и целей, "бесполезные" книги существуют. Они предназначаются для тех странных чудаков, которые уже больше не оценивают все со стороны использования, цели и смысла сегодняшней "цивилизации".

ЙОГА СНА

Эта история – подлинная, и человек, от которого мне стала она известна, был мне одно время очень даже близок.* По этой причине, а также для простоты рассказа, повествование ведется от первого лица, как и было все это изложено за рюмкой водки и в минуту душевной теплоты и успокоения.

Я с детства чувствовал, что жизнь – это тюрьма, пожизненное заключение! Но как выбраться из нее, куда идти, чтобы спастись — долго не ведал. Были, конечно, пути-дорожки всякие, и многие по ним шли, да что толку? Когда на себя примерял я ихние жизни, видел – это не выход. Тупики одни, только издалека не видны иные, ну, а когда дойдешь, то уже назад поворачивать поздно: срок за это время истекал и ничего другого уже не оставалось, как помирать. А что толку в свободе, когда ты мертвый? Мне хотелось на свободу еще живым выбраться! Живым хотелось спастись. Часто себя спрашивал: неужели отсюда только мертвым можно выйти? Не верилось как-то...

Поговорить об этом мало с кем было, не интересовались люди, а то и вовсе другое вокруг себя видели: удивлялись и подозрительно на тебя посматривали, мол, не все дома у парня. А я тоже понять не мог никак, как это невдомек им, что это вовсе не жизнь, и зря они за нее цепляются, лезут куда-то, отталкивая друг друга! "Там ничего нет", – говорил я им часто, – "куда вы лезете. Там тупик!" Напрасно кричал – никто не слушал. Лезли и лезли, сопели, толкались и спихивали один другого, пока не приходила к ним старость. Ну, а когда старость приходила – поздно думать о спасении: не дойдешь, если даже и угадаешь направление. Поздно. Главное, что и в старости они о спасении не думали, так и продолжали жить кляузой.

Те, кто подобрей относились или под влиянием выпивки – поучали: жизнь, говорили, это борьба! Спорт! Кто первый – тот и победитсль! Счастье так просто не отпускается человеку. Я понимаю, – говорил я. Однако замечал, что под счастьем многие понимают что-то совсем другое, чем я. Один хотел жить богато и приобрести машину хорошую, стать начальником... Ну, и что дальше будет, когда ты, к примеру, начальником станешь? Или академиком? Что потом? Ты сначала стань – после будешь спрашивать, – так мне отвечали, – тут главное, мол, дойти! Этого, конечно, я себе позволить не мог, потому что понимал отчетливо, пока дойдешь до такого места – себя поистратишь и совсем невесть во что превратишься. К тому же любое соревнование, грызня за место были противны душе. У человека, у каждого, есть своя отдельная дорожка, и ни с кем, между собой, эти дорожки не пересекаются вообще. Другое дело – мало кто про эту дорожку спрашивает, не ищут отдельного, всем скопом прут: да и одиночества человек боится. Хотя как можно бояться того, что всегда при тебе? Я не понимал. И про смерть, не понимал я, почему люди избегают говорить? Вообще много чего не понимал в отношении других людей. А и про свое рождение и жизнь тоже никак не мог взять в толк многое. Не мог понять, почему я родился именно здесь и от этих родителей?! В этой стране и в гнусный сей век? Когда повзрослел, совсем отчаивался, порой, глядя на страну и жизнь вокруг. Ну почему мне было не родиться в другом месте и в другое время? – так я часто восклицал. И век не нравился. Жизнь наглая, уродливая наступала, и я отступал. Не боролся – уходил. И все искал дорожку, которая бы вывела, освободила бы от пожизненного заключения. Всю землю объехал в поисках такой дорожки, весь свет, и не обнаружил я пути к спасению. Жизнь везде была такая же наглая, одинаково напористая, спортивная и некрасивая.

Конечно, пробовал всякие наркотики и вещества из природы и химии. Бывало, заглотнешь и "заторчишь". Вмиг меж тобой и ненавистной действительностью толстая такая прозрачная стена встанет. Хорошо! И холода не чувствуешь. Паришь, одним словом. И кололся тоже, тут прямо райские возникали ощущения и картины всякие сладостные висли перед взором. Так что спервоначала стал я этот путь пробовать, пока не понял, что никуда он, кроме как еще глубже внутрь этой проклятой темницы жизни не ведет. А все эти роскошные видения и завлекательная дорожка светят, пока только ты самые первые шаги по ней делаешь. После фея сразу без перехода в гадину превращается, а ручка ласкающая в злобную пясть с кривыми когтями... Там, в этих внутренних переходах нашей пожизненной тюрьмы такие чудища и такая дрянь сидит, что когда я наконец выбрался оттуда, и вздохнул полной грудью воздух обыкновенной темницы – счастлив был.

* Этим человеком был я сам до того, как умер и воскрес таким, каков я сегодня (Е.Цветков).

Понял я, почему, бывало, никто меня и не преследовал и не препятствовал мне этой дорожкой идти. Знали Надзиратели за Этой Жизнью, что пути там никакого нет, никуда я далеко не убегу, поплутаю и сам же назад в то же самое место и вернусь. А то и еще страшней, не в то же самое, а все хуже, поганей, ниже качеством оказывается жизнь, в которую возвращаешься. Бывало, отправишься в «полет» и заторчишь в звездах с одного, даже уютного местечка, (хоть и тюрьма, а и там есть удобства) – ну, а проснешься, в себя придешь вообще на задворках жизни, вокруг ни одного человека, чтоб согреть тебя или слово сказать доброе. А Надзиратели смеются, скалятся желтыми гнилыми зубами. Пальцами на тебя показывают, вот он, мол, дурак – глядите – который освобождения искал! Что, говорят, сладкая штука свобода, да похмелье горькое. И похохатывают. А у тебя и сил нет даже ответить, рукой шевельнуть не можешь, так закоченеешь от внутреннего озноба... Так я чуть не пропал в этих жутких внутренних камерах, куда, конечно, никакой нормальный не попрется. Еще немного, я бы там и вовсе остался. А оттуда не то что к свободе, просто к жизни, так чтоб хоть солнышко порой грело на тюремном дворике, даже к такому – оттуда нет пути. Не знаю, кем бы я стал и в какую падаль превратился, а только чуть не погиб...

ЦАРСТВО СВЕТЛОЕ ВНУТРИ НАС

Где же мне выхода искать? – спросил я себя с тоской, обнаруживая, что жизнь истекает, а ничего кроме одиночества и бесприютности в отношении всей окружающей действительности, я так и не сыскал. И даже из этой жизни, какая она ни есть, меня почти что полностью вытолкнули. Так что еще немного, и вовсе я в нигде окажусь, в том страшном Нигде, при одном упоминании о котором у многих людей сердцебиение начиналось, и страх их брал всамделишный. Потому что кто в Никуда попадал, тому больше назад дороги не было, там и оставался...

Понимал я давно, что не там, наверно, ищу. Недаром говорят: царство райское – внутри нас! А чем иным, как не царством свободы и может быть царство райское? Настоящей свободы. Счастье – это второе чувство, когда настоящая свобода наступает – тогда счастье всегда к человеку приходит. Не зря говорят про счастье, что – это чувство, когда все возможно, когда легкость ощущаешь неимоверную, душа парит и прочее – все, одним словом, признаки настоящего освобождения!

Пусть, думаю, внутри, а как туда добраться? Может, в самом деле, это выход – да только надо вход найти сначала. Мы ведь через тело сюда, в жизнь, чуть-чуть высовываемся, а другим, тем, что внутри, совсем к пропасти подключены. Как ты в себя залезешь? Горловина узкая, не пускает. Да к тому же мне хотелось тут как-то приспособиться: надежда долго не покидала, верил, что дадут мне возможность в моих поисках достичь пусть не заветной дверцы наружу, к свободе, но хотя бы места красивого и благоприятного... Однако, чувствую,– придется мне в бездну лезть и там искать путей к спасению. Да и времени осталось совсем немного: пока бессмысленно снаружи пределы исследовал, прошло много жизни, и смертные грезы все чаще стали одолевать меня, хотя спасением еще и не пахло.

Я бы, может, и отступил; согласился на уютное теплое местечко, и досидел бы свой жизненный срок спокойно, аи тут уже и выбора не было. Пока я искал своих путей заветных – жизнь меня почти совсем из своего чрева изрыгнула, почти вытолкнули меня в то самое страшное Никуда. Так что назад дорожка уже была закрыта. Верней, мог бы попробовать возвратиться, но тут мне надо было бы себя так приспособить, таким себя сделать, что от одной мысли про необходимые увечья, без которых возвращение было немыслимо – желание вернуться – пропадало.

К этому времени я уже, хотя по-прежнему одинок, был не один. За время странствий приобрел женщину и деток от нее прижил. Жена в самом начале загорелась тоже мыслью о спасении: мысль о свободе зажигает. Однако по мере неудач надежда у ней таяла, пока почти совсем не пропала. Только детки еще верили, но и они с возрастом все больше в трясину жизни погружались. Так что их тоже спасать надо было. Подождите, говорю жене и деткам, Бог даст, откроется судь-бинская дверца и проскользнем мы все к лучшей жизни! Только дайте мне первому дорожку нащупать и по ней все и выйдем! Только, заклинаю их, не мешайте мне, потому что царство это райское, которое ищу, внутри нас располагается, и туда очень непросто проникнуть. Мы не йоги, не буддисты, и не такая жизнь вокруг, чтобы на собственном пупе годами упражняться. Если и задумаешься – быстро выведут из себя! Так что вы мне не мешайте, не дергайте понапрасну.

Я тогда еще не понимал отчетливо, что давно нахожусь под пристальным вниманием тех сил, что нас к этой жизни привязывают. Благодаря действию этих сил, я и очутился в таком плачевном положении. А сама жизнь – она никакая, как мертвая стенка зеркальная. Так что зря в нее стучатся головой некоторые – жизнь, сама по себе, нечувствительная. Другое дело – как во всякой тюрьме – надзиратели и надзирающие силы. Те очень даже чувствуют хорошо, с кем и когда дело имеют. Только в отличие от простой тюрьмы, действуют негрубо, исподтишка, через близких, знакомых, друзей, и даже через тебя самого! Не успеешь оглянуться – уже поддался, идешь на поводу губительной силы, и сам не знаешь, как же ты в этот раз уступил, в каком месте слабину обнаружил? А кормиться надо. Дети дергают, жена... как тут в себя углубишься, внимание сосредоточишь, когда это внимание, как поплавок рыбы, во все стороны дергают?!

Грустно мне стало. Чувствую, не пробраться мне, не протиснуться во внутренние пределы, не дадут. В пустыню, в безлюдье надо идти. А где в наше время пустыню возьмешь – вмиг отыщут. Да и неизвестно еще, чем пустыня поможет: непривычные мы к пустынной жизни, начнешь себя томить в одиночестве – взалкаешь, сам себя сильней кого хочешь издергаешь... Нет! – думаю.– Тут надо по-другому действовать. Если днем мне не дают ходу – надо ночь для этого дела приспособить, ночной порой подкоп под стену к свободе совершать.

Не зря меня всякую ночь выключают, так что себя не помню. Неспроста! Почему я во сне, как заводная кукла, без мысли и воли лишенный? Так что не дают мне ни на единый миг остановиться и вспомнить про себя? Неспроста! Боятся те, кому нас стеречь поручено, что очнемся вдруг и только нас и видали! Вот и выключают нас, чтобы не сбежали, потому что дорога, ведущая из этой тюрьмы жизни, через сон На Самом Деле пролегает! Вот такой я вывод однажды сделал.

СПАСИТЕЛЬНЫЙ ПУТЬ

Неспроста, конечно, к такому я пришел заключению. Я сны вообще смотреть люблю и всегда любил. Еще в детстве даже лунатизмом страдал, как говорили. Хотя я лично вовсе и не страдал, я счастлив был, когда ночью неслышной тенью выскальзывал в такой удивительный, сверкающий, прямо льющийся светом мир! Правда, далеко мне не удавалось уйти, тут же во дворе и останавливала меня мама, возвращала назад. Я бы тогда, конечно, никуда и не дошел, потому что сознания во мне должного не было.

Потом даже это прошло, но сны я не разлюбил, глядел, по-детски радовался, если красивое сновидение перед глазами висло, не понимал, что не радоваться мне надо, а себя вспомнить, сознание свое прочистить и, тихонько ступая, чтобы не сотрясти покровы, искать, искать спасительной дорожки! Поздно, только сейчас я понял вдруг, что через сны путь мой пролегает дальше.

А как сохранить сознание? Не провалиться в дремоту, как в трясину глухую? Дело трудное! Однако сообразил, что именно там все и располагается, чего ищу я. Оттуда идет управление, а значит, там и начальство и главная контора, откуда нами командуют. В самом деле, это мы живому человеку не желаем подчиняться, а появись мертвец во сне, или смутный образ какой, и твердо волю нам объяви – тут же побежим исполнять, с утра!

Чудно устроены мы, право! Нежизненная сила, не от мира сего, враз нас лишает воли. А против силы жизни готовы насмерть противостоять... чуть перста судьбы, что из небытия высовывается, лишимся – тут же заскучаем и любое действие горечью во рту отдавать начинает.

В яви, понятное дело, мы зажаты тысячью повторений, и свидетелей, куча. Чуть усомнишься – набегут, пальцами начнут тыкать, уговаривать... В яви себя утратить очень трудно. А не утратишь себя – не разглядишь дорожки к спасению – как со мной и вышло. Во сне – наоборот, обрести себя надо, не допустить, чтобы тебя выключали – вот тогда и распахнутся просторы спасительные. Тогда только успевай – все сказочные правила прикладывай, ищи волшебницу души своей... Так я рассуждал, однако рассуждением делу не поможешь. Я и напрягался, и книжки читал умные, как себя восстановить и муть сонную из сознания во сне счистить? Даже к науке обратился, интересуюсь, как мне снами управлять? Ученые заинтересовались мною, даже разговор, помню, вышел:

– Когда снится – знаем! Глаза бегают и в голове электричество по-другому играет. Не знаем – что снится! А это ведь главное!

– Конечно, главное! – соглашаюсь я, не раздумывая.– В человеке, можно сказать, жизненные поступки через сновидение диктуются. А не проникнуть...

В ответ на мои слова так испытующе на меня уставились, помню, и спрашивают, как бы невзначай:

– А вы откуда знаете про управление?

– Знания у меня особого нет, так, умом дошел, пока искал выход в этой жизни.

— Выход куда?

– Да не Куда, а Откуда, – говорю со смехом.

– Вот оно что,– говорят мне, и неожиданно чувствую я их нехороший ко мне интерес, какую-то даже липучесть на коже ощущаю. Я тогда не понял сразу, только потом, много позже, догадался – кто они такие, на самом деле, эти ученые! Ну да об этом рассказ еще пойдет. А тогда мне просто очень неприятно стало и поспешил я от них уйти, отдалиться...