Текст книги "Призраки прошлого"
Автор книги: Евгений Аллард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– Кофе, – ответил я с набитым ртом.
Она взяла большой термос, налила мне в стаканчик чёрной, пенящейся жидкости и присела на диванчик рядом.
– Устал?
Я кивнул, взял ещё один бутерброд и начал уплетать.
– Никогда так вкусно не ел!
– Гриша тоже любил с докторской бутерброды, – проговорила она задумчиво.
Я на миг остановился, собираясь с мыслями.
– Северцев? – уточнил я. – Какой он был человек, Галина Николаевна?
– Зови меня Галей. Сложный человек, – ответила она. – Как все артисты, ранимый, обидчивый. Капризный, как ребёнок. Тщеславный.
– А какие отношения у него были с остальной группой?
Она усмехнулась и проговорила:
– По-разному. С кем хорошие, с кем – как кошка с собакой.
– И с кем были плохие отношения?
– В основном с Игорем. Гриша должен был главную роль играть, а продюсер решил иначе. А тут и гонорар меньше, и съёмочных дней. Гриша был очень не доволен. Хотел даже уйти с картины. Он же не меньше звезда, чем Игорь. Народный артист. Но потом остался.
– А Верхоланцев не понравилось, что так решили?
– Ему было все равно. Он относился хорошо к обоим. Правда, с Игорем он несколько картин сделал, а Гришу взял в первый раз. И очень Дмитрий Сергеевича огорчало, что Игорь и Гриша ссорились. Они ругались порой, дым столбом стоял.
В таком случае Северцев должен был убить Мельгунова, а не наоборот. Впрочем, эта могла быть лишь очередная ссора, которая и привела к трагедии.
– Верстовский! Быстро дуй на площадку! – в гримёрку залетел Лифшиц.
Я с сожалением покинул уютное место и вернулся в зал пыток. Кирилл стоял за камерой, один техник прикреплял белый отражатель, другой стоял рядом с Миланой и делал измерения флешметром. Верхоланцев, увидев меня, хмуро пробурчал:
– Олег, соберись. Проведём репетицию и снимаем. Пока у тебя ни хрена не получается.
Я потратил столько сил, чтобы выглядеть естественно и играть по системе Станиславского! После слов Верхоланцева настроение сниматься пропало напрочь. Милана села около столика. Один из техников измерил сантиметром расстояние от камеры до её места. Я ждал, когда они закончат, проклиная всех и все, на чем свет стоит.
– Тишина на площадке! – проорал кто-то в мегафон. – Начинаем.
Я вошёл в дверь, проговорил текст, который уже выучил наизусть. И остановился около Миланы, целуя ей руки. Она уже старалась играть, а не произносить текст. Настал решающий момент, она схватила пепельницу и довольно больно ударила меня в висок. Я вздрогнул и ошеломлённо взглянул на неё.
– Повторим! – крикнул Верхоланцев. – Кирилл, запомни, пепельница будет в детали. Крупно. Понимаешь, берёшь крупно, потом резко переводишь на удар.
– Понял, – пробурчал Кирилл.
Сцену повторили, и я понадеялся, что мои мучения, наконец, закончились. Но тут же услышал истошный вопль Верхоланцева:
– Олег, твою мать, ты будешь работать?! Или будешь дурью маяться? Не бойся удара! Ты не знаешь, и не можешь знать, что тебя ударят. Ты весь сжимаешься ДО того, как Милана берет пепельницу! Ты понял? Балбес!
У меня зверски разболелась голова. От резкого, яркого света, заливающего всю площадку, от механического повторения заученных движений и фраз, от воплей режиссёра. Если вначале я ощущал прилив желания, когда обнимал Милану, то теперь мне казалось, что прижимаюсь к фонарному столбу, холодному и бездушному.
– Ладно, – наконец, бросил Верхоланцев. – Переодеваться и гримироваться. Начнём снимать.
Я зашёл в гардеробную, нацепил на себя брюки, белую плиссированную рубашку, повязал кашемировый шарф. Все сидело на мне, как влитое. Все-таки странно, что раньше никто не замечал, что я похож на известного актёра?
Я вернулся к маме Гале, уселся за столик, она начала наносить грим.
– Что морщишься, Олежек? – спросила она участливо.
– Голова раскалывается, – ответил я коротко. – Устал. Верхоланцев орёт на меня. Ничего у меня не выходит.
Она тут же достала пластиковый стаканчик, бросила в воду таблетку и подала мне.
– Он на всех орёт, – проговорила она с улыбкой. – Манера такая. На самом деле он переживает за всех. За тебя тоже. Все у тебя получится. Главное верь в себя.
Она взяла расчёску, провела ласково по моим волосам. Я успокоился, боль растаяла, оставив лёгкий туман в голове. Я с удовольствием следил в зеркале, как «мама Галя», наносит на моё лицо, крупными мазками свой шедевр. Я люблю наблюдать за работой профессионалов, особенно тех, чья работу никогда бы не смог выполнить сам. «Состарившись» лет на десять, я вернулся на площадку в приподнятом настроении, готовый свернуть горы. Через полчаса появилась Милана в золотистом, блестящем платье с разрезом сбоку, которое подчёркивало безупречную линию бёдер и тонкую талию. И я залюбовался ею, убедившись ещё раз, как она соблазнительна.
– Мотор. Начали! – крикнул Верхоланцев.
Лиля выбежала перед камерой, пробормотала: «Тридцать девять, сто сорок семь. Дубль первый» и щёлкнула хлопушкой с прилепленными к ней бумажками.
Я отключился от всего, что мешало мне сосредоточиться, видел только ярко-алый рот Миланы и её потрясающие глаза в обрамлении пушистых ресниц. Вдруг ощутил себя настоящим актёром и мужественно сносил удары по башке пепельницей.
– Все! Сняли, – наконец, воскликнул Верхоланцев. – Молодцы.
Я взглянул в его лицо и понял, что он устал не меньше меня, но очень доволен. Он подошёл ко мне, похлопал по плечу и сказал:
– Неплохо получилось. Чувствую, не ошибся я в тебе.
И расхохотался.
Я вышел из фургончика на улице, которая шла перпендикулярно той, где находился дом Екатерины. На небе засеребрился тонкий серп луны, было прохладно, я поёжился. Зверски усталый, но довольным проведённым днём, я направился домой. И услышал за своей спиной громкий лай собак. Он усиливался, я ускорил шаг, уже показался заборчик, за которым виднелся дом с погасшими окнами. На улицу выкатилась свора здоровенных лохматых псов. Злобно рыча и скаля зубы, они начали медленно сжимать кольцо вокруг меня. От общей массы отделился главарь – огромный, чёрный ротвейлер, сильно напоминающий посланца дьявола из фильма «Омен». По моей спине потекли струйки холодного пота. Нельзя показывать страх, нельзя показывать. Я пытался взять себя в руки, успокоиться. При свете уличных фонарей глаза мерзкой псины загорелись адским огнём. Демонстрируя ослепительно белые, острые, как бритва, зубы, он готовился к прыжку. Я не успевал ни перелезть через забор, ни позвать на помощь. Замерев, я ждал, когда дьявольская тварь нанесёт удар. Зверь оттолкнулся от земли и прыгнул на меня, целясь в самое горло.
5.
– Олег, мы очень волновались за вас. Вы задержались вчера. Не позвонили, – осторожно, с чуть заметным упрёком, сказала Екатерина за завтраком.
Ну да, волновались. Она-то, конечно, а Сергею, наверняка, было наплевать.
– Извините меня, ради Бога. Никак не куплю новый мобильник. Я был на съёмках. Меня пригласили заменить Северцева. Как оказалось, я на него немного похож.
– Да, точно. Вы действительно похожи, – воскликнула Екатерина. – Только он был старше вас. Как интересно, вы будете играть его роль?
– Да, несколько съёмочных дней.
– Ага! Я так и думал! – воскликнул Сергей со злорадством – Вы все-таки решили заняться расследованием убийства!
– Да. Вы правы, – согласился я спокойно. – В этих двух происшествиях, связанных с убийством и с призраками в вашем доме, есть общее.
– Интересно какое? – снисходительно поинтересовался Сергей.
– Северцеву являлся дух женщины. Его это ужасно пугало.
– Вы думаете, этот призрак его убил? – проговорила, нахмурившись, Екатерина.
– Нет. Что вы. Вы знаете, Екатерина Павловна, на самом деле духи и полтергейст обычно не связаны друг с другом. Кроме того, призраки безобидны, они не могут никого убить. И уж тем более вызывать пожар. Это бесплотная субстанция, не обладающая физической силой.
– Вы встречались с ними на самом деле? – удивилась она. – А почему не писали об этом?
– Я не пишу обо всех случаях. Особенно, если люди, кто был вовлечён в эту историю, просят меня сохранить информацию в тайне.
– Вы предполагаете, что вся эта чертовщина инсценирована? Интересно, каким образом? – проворчал ядовито Сергей. – Голограммы? Но для этого нужно установить где-то проектор. И довольно сложный. Я в этом разбираюсь. У меня физико-математическое образование. Я уже не говорю про поджигание предметов. Может быть, вы думаете, что мы сами развлекаемся, таким образом, на досуге?
– Сергей, мне в голову не приходило обвинять вас. Возможно, на этот раз, я столкнулся с чем-то совершенно новым для меня. В вашем городе я увидел много странного и непонятного.
– Например? – спросила Екатерина. – Вы видели призраков ещё где-то, не только в нашем доме?
– Да. Я видел, к примеру, как над поверхностью залива появился мираж прекрасного города из высоких башен. Я не успел его сфотографировать, он быстро исчез. А вчера я столкнулся с непонятной мне чертовщиной, – проговорил я, прикусив тут же язык.
Рассказывать о стае адских собак, я не собирался, чтобы не пугать хозяев, тем более детей. Возникла пауза. Екатерина, взглянув на меня, все поняла, и сказала:
– Дети, вы поели? Погуляйте на улице. Вадим, присмотри за Ирочкой.
– Хорошо, мама, – пробасил парень, и, взяв, ангелоподобную девочку за ручку, вышел из кухни.
– Ну, так что вы видели, Олег? – повторила она.
– Когда я возвращался домой, меня окружили собаки, по виду самые натуральные, злобные, агрессивные, они лаяли, скалили зубы. Их главарь прыгнул прямо на меня, но прошёл насквозь. Потом остальные собаки прыгнули за ним и исчезли в вашем доме.
Екатерина с ужасом посмотрела на меня, а я ругал себя за свой длинный язык, на чем свет стоит.
Раздался громкий телефонный звонок. Екатерина подняла трубку.
– Это вас, Олег.
Я услышал в трубке голос Лифшица.
– Олег, вы не могли бы приехать сейчас на съёмки? – спросил он.
Черт, неужели они запороли плёнку с моей съёмкой?! Меня это совершенно не устраивало, и вообще участие в этом проекте меня, честно говоря, утомило.
– А что случилось? – поинтересовался я.
– Заболел исполнитель главной роли. Дмитрий Сергеевич решил провести съёмки с вами. Надо переснять крупные планы и ещё пару сцен. Мы пришлём за вами машину, – сказал он тоном, не терпящим возражения.
– У меня были другие планы, – твердо ответил я.
Должен же я поломаться хоть немного? Пусть просят лучше.
– Олег, это важно. Вы подписали контракт. Через полчаса машина будет у вас.
Он бросил трубку, а я выругался про себя. Они решили, я их раб, который беспрекословно должен выполнять указания хозяев. Ну, хоть машину пришлют и то ладно.
– Что-то случилось? – спросила Екатерина.
– На съёмки вызывают. Наверно, вернусь поздно. Извините меня.
Мне было неудобно перед ней. Я вызвался помочь, а вместо этого ввязался в совершенно другую историю.
– Будьте осторожны, Олег, – только сказала она.
Минут через сорок я услышал под окном требовательный гудок и увидел синий фургончик. Я влез в салон, обитый плюшем, и краем уха услышал фразу.
– Твою мать. Заболел он. Вершок так орал, что святых выноси. Уехал со своим хахалем на Канары. Заболел, – повторил он, дальше шёл трёхэтажный мат.
Я не стал уточнять, кто уехал на Канары, а мужик в спецовке, сказавший эту фразу, мгновенно осёкся и замолчал, увидев меня. В полной тишине мы добрались до места. Когда фургончик остановился в гараже, я поинтересовался:
– А куда идти?
– Пошли покажу, – сказал тот мужик, который говорил про Канары. – Здесь недалеко. Меня Арсений зовут. Старший бригады осветителей. Ты что ли вместо Северцева? Черт, эта сука так и не отдал мне мои два штукаря. Подонок. Прости господи, нельзя о покойниках говорить плохо, – добавил он, истово перекрестившись
Я вспомнил о мужике в дендрарии, и понял, хотя Северцев получал аховые гонорары, на жизнь ему все равно сильно не хватало.
– А на что он столько денег назанимал? – поинтересовался я. – У него же такой гонорар был, дай Бог. Пил что ли сильно?
– Ну, зашибают они все, – ухмыльнувшись, проронил Арсений. – Только Северцев ещё игрок был! Азартный. Ну и как бывает – не сильно ему везло. Огромные суммы в казино просаживал. Говорил, я так расслабляюсь. И жена от него ушла из-за этого. Красотка – у-у-у. Такая пара была. Самая красивая. Я бы ради такой бабы курить и пить бросил. А он – дурачина. Потом такую шваль подбирал – кошмар. Три копейки за пучок в базарный день. Будто ему все равно было с кем спать. Истаскался мужик.
– Я слышал, ему перед смертью призрак женщины являлся. Его это очень пугало. Не слышал об этом?
– Призрак? – удивился Арсений. – Нет. Не слышал. Но то, что Северцев в последнее время сам не свой был – это точно. Думали, у него белочка началась. Выскочит из номера и бежит куда-то в трусах с выпученными глазами, а лицо бледное, как у мертвеца. Вот, пришли, – добавил он.
Мы прошли по широкому коридору, освещаемому тусклыми лампочками аварийного освещения, и оказались около входа, над которым висела переливающиеся яркими огнями неоновая вывеска на английском. Я открыл дверь и попал в самый настоящий джаз-клуб, на сцене гордо возвышался большой чёрный рояль, вокруг располагалось множество круглых столиков с зажжёнными лампами под маленькими жёлтыми абажурами. Сидели, переговариваясь, люди, одетые в костюмы в стиле моды начала прошлого века. И если не считать камер, стоящих по углам, все выглядело настолько естественно, что мне показалось, я действительно оказался в старинном ресторанчике или кафе.
– Олег, здравствуй! – услышал я мелодичный голос. – Рада видеть.
Обернувшись, я увидел Милану в белоснежной, кружевной блузке с крошечным жилетом, обтягивающих брюках цвета чернёного серебра, уже загримированную.
Иссиня-чёрные волосы обрамляли лицо с кричащим, вульгарным макияжем. Огромные алые губы, жирно подведённые чёрным глаза, слишком рельефные скулы с блестками, но это не портило её, наоборот делало сногсшибательно обольстительной. Она спустилась ко мне с эстрады, я поцеловал ей руку в изящном облаке кружев, ощутив, как меня шибануло от прикосновения будто электротоком. Видимо, она заметила моё желание, лукаво улыбнулась, на щеках проявились очаровательные ямочки. Конечно, она знала о впечатлении, которое производила. Но мне показалось, она старается меня соблазнить, и делает это чересчур навязчиво.
– Олег! – раздался фальцет Верхоланцева. – Быстро переодеваться и гримироваться. Заодно снимем крупные планы. Кирилл, семь-восемь планов Верстовского и общие планы зала. Милана, давай на сцену.
– А что мне играть? – спросил я.
– Ты сценарий читал?
– Нет, не успел, – начал я смущённо. – Я приехал вчера поздно …
– Ну, в общем, ты любишь певицу. Почти десять лет. Страстно. Она уходит к другому, джазмену, пианисту. Ты пытаешься её удержать…
– И я его пристрелил? – не удержался я.
Верхоланцев не рассердился, что его перебили, наоборот, расхохотался, будто услышал чрезвычайно смешной анекдот.
– Хорошая мысль, твою мать. Точно, этого говнюка надо пристрелить. Обязательно, – сказал он, отсмеявшись. – Так, значит. Дальше. Изображаешь страсть, дикую ревность, ненависть к сопернику и так далее. Понял? Так, давай быстро – одна нога здесь, другая…
Он развернулся и пошёл раздавать указания. Я зашел в гардеробную, снял пиджак, начал расстёгивать рубашку. Открыл створки и замер. На меня смотрели сильно подведённые глаза девушки с экзотической причёской «я упала с самосвала» – во все стороны торчали обесцвеченные перекисью волосы.
В первую секунду мы таращились друг на друга, затем на её круглом лице с носом-пуговицей и смешными веснушками отразилось сплошное разочарование. Скривившись, будто увидела грязного бомжа, девица вылезла, отряхнула ярко-алое платье, еле прикрывающее попу и девичью грудь, и, как ни в чем, ни бывало, направилась к выходу. Я представил, что эта фифа наблюдала бы из шкафа, как я раздеваюсь. Мне, в сущности, нечего стесняться, я стараюсь держать себя в форме, при росте в сто восемьдесят пять сантиметров вешу ровно семьдесят пять килограмм, да и родители меня не обделили физическими данными, но почему я должен позволять незнакомой девке разглядывать меня в голом виде?
– Ты что тут делаешь? – спросил я раздражённо, хватая её за руку.
– Отстаньте! – заверещала она, бросившись к двери.
Я мгновенно перекрыл ей выход. Она завопила благим матом, будто я собирался её изнасиловать! В дверь начали колотить, и, скрепя сердце, мне пришлось открыть. Зрелище было, мягко говоря, малопривлекательным. Я – в полураздетом состоянии рядом с пунцовой девахой с растрёпанными волосами. Девица, как мышь, шмыгнула в коридор и растворилась в толпе, а люди, оглядев меня, разочарованные слишком быстро закончившимся шоу, разошлись по своим делам. Я вернулся, запер дверь, и все внимательно обыскал. Заглянул под кушетку, в шкафы, за портьеры. Слава Богу, больше я никого я не нашёл.
Я вновь открыл шкаф и только сейчас осознал, что попал в чужую гардеробную. На вешалках висели костюмы, плащи не только не моего размера, но даже отдалённо не напоминающие стиль тридцатых годов прошлого века. Во мне взыграло любопытство, я начал аккуратно осматривать вещи. В одном из ящиков шкафа я обнаружил несколько коробочек, тут же валялось несколько запонок. И среди них очень похожая на ту, которую нашёл в пещере. Только эта была в нетронутом состоянии. Я сунул находку в карман и осторожно вышел из комнаты.
– Олег! Я вас ищу! – послышался запыхавшийся голос костюмера Лады Данилюк. – Куда вы запропастились? Мы вам подготовили костюм. Идемте! – воскликнула она, хватая меня за рукав.
Я оглянулся и заметил маленькую табличку на двери: «Д.С. Верхоланцев».
Лада привела меня в костюмерную, положила на кушетку вешалку с костюмом и вышла. Я быстро прошёлся, открывая дверцы шкафов, отдёргивая портьеры. Наверно, я выглядел настоящим параноиком с манией преследования. Успокоившись, я облачился в роскошный костюм, повязал лёгкий шарф. Через пять минут послышался деликатный стук в дверь, Лада вернулась и оглядела меня профессиональным взглядом.
– А на вас костюм лучше сидит, чем на Северцеве, – задумчиво пробормотала она, словно разговаривала сама с собой. – С ним мы как не старались, ничего не выходило.
Я понял, это не комплимент, а чувство гордости за свою работу. Для Лады я был лишь манекеном, на котором хорошо выглядит созданная ею одежда. Я одёрнул ещё раз пиджак, взглянул в высокое от пола до потолка зеркало, и вышел в коридор, стараясь держаться соответствующе костюму. Прошёлся до гримёрной мамы Гали, постучал.
– Заходи, Олежек, – сказала она. – Я тебя давно жду. Поесть не хочешь?
– Нет, спасибо, – ответил я, с раздражением вспомнив, что не захватил с собой ничего съедобного и придётся опять пользоваться любезностью гримёра.
– Ты только не стесняйся, – будто услышав мои мысли, проговорила она мягко. – Мне самой приятно.
Я присел за столик и мама Галя начала причёсывать меня.
– Знаешь, Олежек, хочу дать тебе один совет, – произнесла она. – Ты можешь не слушать, конечно. Но я помочь тебе немножко хочу. Тебя, наверняка, учат премудростям актёрской игры. Но ты постарайся забыть об этом. И играть себя, просто себя, в предлагаемых обстоятельствах. Тебе станет сразу легче.
Я вгляделся в глаза мамы Гали в зеркале и вдруг понял, как я, дилетант, смогу вписаться в этот ансамбль со звёздами-профессионалами. Мне действительно стало легче на душе. В гриме я вышел в коридор, прошёлся до вывески над входом в кафе, постучал в дверь. Она отворилась, и я увидел Лифшица, стоящего на пороге. Он тихо сказал мне:
– Заходите! Садитесь вон за тот столик, ближе к сцене. Не бойтесь!
Я вошёл в кафе, огляделся. Слышалась тусклая фонограмма музыкального сопровождения, стрекот камер, Верхоланцев отдавал указания. Я сделал шаг по направлению к столику и чуть заметно вздрогнул, услышав чарующее пение. Без сомнения, грудной, сочный голос, завораживающей яркой чувственностью, принадлежал Милане, стоящей в круге света на эстраде. Я присел за столик и с удовольствием включился в процесс. Она пела что-то по-английски, выразительно-эмоциональное, зажигательное, грациозно двигаясь в такт мелодии. Это всегда сводило меня с ума. Шевельнулась в груди ревность. Я её хотел, безумно хотел, а она принадлежала кому угодно, только не мне.
– Стоп! Молодцы, – с большим сожалением услышал я голос Верхоланцева.
Милана сошла со сцены и присела за мой столик, поправляя причёску.
– Ну как? – спросила она. – Понравилось?
– Потрясающе, – сказал я совершенно искренне. – Обожаю ваш голос. Вы могли бы в Ла Скала петь.
– Спасибо за комплимент, – почему-то с грустью сказала она.
Рядом возник Верхоланцев, исподлобья оглядев меня, он пробурчал:
– Ну, неплохо, неплохо получилось. Сейчас будем сцену репетировать. Милана, иди, переоденься. И грим поправь. Олег, сценарий читай.
Когда Милана ушла, он проводил её взглядом, плюхнулся за столик, и снисходительно осмотрев меня, спросил:
– Нравится тебе Милана?
– Да, она здорово поёт, – сказал я.
– Поёт, – протянул он насмешливо. – А что ты на неё так смотришь, будто готов её в постель утащить прямо со сцены? – сказал он, конечно, гораздо грубее, в его голосе я услышал раздражённые нотки.
– И что? – не понял я. – Она очень красивая женщина. Я просто играл, как вы сказали.
– Игрок тоже мне. Из тебя игрок, как из говна пуля. Слушай, Верстовский, – изрёк он, наклонившись ко мне, хватаясь за пуговицу на моем пиджаке. – Ты тупой или валенком прикидываешься? Наивный чукотский юноша. Милана – моя жена. Если узнаю, что ты с ней шуры-муры крутишь, яйца тебе оторву. Понял?
– Понял, – ответил я твердо. – Мне даже в голову не приходило…
– Хватит врать, – зло оборвал меня Верхоланцев. – Пойди вон до того молодого человека за столиком, в очках и наушниках, и погляди в монитор на свою физиономию. Давай, сценарий читай. Сорок вторая страница.
Он встал, аккуратно задвинул стул и, бросив на меня злобный взгляд, ушёл. Я уткнулся в сценарий, но сосредоточиться никак не мог. Я вспомнил о запонке, которую нашёл в гардеробной Верхоланцева. А что если Северцев позволил себе «шуры-муры» с Миланой? Это мотив. Верхоланцев так стремился прикормить меня, ставку мне выбил почти звёздную. Я случайно узнал, что пятьсот баксов за съёмочный день получают малоизвестные, но профессиональные артисты с большим стажем, но никак не журналист. Тем более, Верхоланцев такая крупная величина, что актёры сами готовы заплатить, лишь бы сняться у него. Он сделал это, потому что жаждет узнать, не нашёл ли я улики, которые изобличали бы его, как убийцу. Мне стало не по себе. Если Верхоланцев расправился с Северцевым, звездой первой величины, то уж, что говорить обо мне?
– Олег, здесь нельзя курить, – услышал я голос Лифшица.
Я непонимающе воззрился на него, с трудом переходя от своих мыслей к реальности.
– Затушите сигарету, – повторил он.
Я, наконец, понял, что он сказал, скомкал окурок и оглянулся в поисках мусорной корзины, но ничего не нашёл, а кидать на пол в студии, мне не хотелось. Я начал бродить между столиками, вышел в коридор в поисках сортира. Увидев стилизованное изображение мужика, хотел открыть дверь, и вдруг услышал голос Верхоланцева, идущий из комнаты напротив:
– Все нормально, Давид. Все нормально.
– Дима, не забывай, ты мне сильно задолжал, – послышался голос Розенштейна. – Ты говорил с ним на эту тему?
– Нет пока. Поговорю.
– Что значит – поговорю? – раздражённо бросил Розенштейн. – Ты должен был с самого начала ему это сказать! Без этого наша сделка не действительна! Запомни! А если он откажется, дальше платить ему будешь из своего кармана! После того, как Северцев коньки отбросил, я горю, как свеча. Ты это понимаешь?
– Кто же виноват, что он преставился? А, Давид? – поинтересовался ядовито Верхоланцев.
– Никто не виноват, – зло буркнул продюсер. – Ох, Дима, мне ещё надо с ментами дело уладить. Господи Иисусе, как мне все это надоело.
Послышался скрип открываемой двери, и я шмыгнул в туалет. О ком говорили продюсером с режиссёром? Наверняка, обо мне. Интересно, и в чем это таком я должен участвовать? Значит, Розенштейн согласился платить мне такую ставку неспроста. И мне придётся отработать её. Очень надеюсь, что не в борделе. Я вернулся на площадку, уже поменяли освещение, передвинули камеру к одному из столиков. Милана переоделась в другое платье – блестящее, обтягивающее её прелести, как змеиная кожа. Надо просто быть педиком, чтобы не хотеть эту женщину. Я сел за столик, как было нужно по сценарию.
– Так, Милана, все то же самое, что с Северцевым, – сказал Верхоланцев, возникнув рядом. – А ты, итальянский мачо, сыграешь нам на балалайке, – произнёс он с издёвкой, обращаясь ко мне.
Я удивлённо воззрился на него, не понимая, что он хотел сказать.
– Что уставился? – пробурчал Верхоланцев. – Тебе, Верстовский, не итальянских мафиози играть, а быдло с сохой. Соберись.
Тоже мне Отелло хренов. Будто я давал ему повод. Специально затащу Милану в постель, чтобы стареющему индюку было, за что меня ревновать.
Милана вышла из служебного помещения, села за мой столик. Закурив тонкую сигарету, хорошо поставленным голосом спросила:
– Франко, когда ты, наконец, оставишь нас в покое?
– Никогда, – ответил я. – Малышка, что ты нашла в этом ублюдке?
– Не смей говорить о нем так! Ты его мизинца не стоишь! Он лучше тебя во всем. Талантливый пианист и честный, порядочный человек!
– Я тоже талантливый, – усмехнувшись, сказал я. – Никто в Чикаго, может быть, во всех Штатах, не умеет так артистично вскрывать сейфы. И раньше тебя устраивала моя нечестность. Я грабил банки только ради тебя. Я мог в любой момент завязать. Мне ведь многого не нужно. Ты знаешь. Но тебе нравилось находить утром букет свежих орхидей и вазочку со свежей клубникой. Даже зимой. Ты сможешь обойтись без этого? – спросил я насмешливо, откидываясь на спинку кресла. – А также без финтифлюшек с бриллиантами, изумрудами, рубинами, шикарного Кадиллака и дорогого белья?
– Обойдусь, – спокойно сказала Милана. – Франко, я больше не люблю тебя. Ты должен это понять. Я не кукла, не вещь, которой ты можешь безраздельно владеть. У меня есть чувства, душа, наконец. Ты должен с этим считаться.
– У меня тоже есть чувства и душа, – проронил я, взял Милану за руку и стал нежно целовать её тонкие, нервные пальцы, что не предусматривалось в сценарии. – Я люблю тебя так, как никто никогда не будет любить, – добавил я, с печалью взглянув на неё.
Милана чуть заметно растерялась от моей отсебятины, но быстро нашлась, в её глазах зажёгся неподдельный интерес ко мне.
– Если ты меня по-прежнему любишь, то отпустишь, – сказала она по сценарию.
– Никогда в жизни! Я его пристрелю.
– Даже, если ты его убьёшь, не сможешь вернуть меня! – произнесла Милана свой текст. – И закончишь свою жизнь на электрическом стуле!
– Белла, ты бы с удовольствием посмотрела бы, как меня на нем поджаривают? А?
– Я этого не говорила.
– Но представила. В твоей любви ко мне всегда был элемент садизма. Тебе нравилось меня мучить. До смерти.
– Стоп! – крикнул Верхоланцев.
Я встал из-за столика и мрачно проговорил, делая вид, что смущён:
– Извините меня за самодеятельность. Этого больше не повторится.
– Дурак ты, Верстовский, – проговорил главреж снисходительно. – Именно так и будем снимать. Кирилл, приготовься, – обратился он к оператору. – Повторить сможешь? – спросил он уже меня.
Я кивнул, вновь сел за столик, возле Миланы суетились гримёры, поправляя ей грим взмахами больших кистей. Я не понимал, зачем это делать, она выглядела сногсшибательной. Я объяснялся в любви на глазах её мужа-режиссёра, мысленно заключив себя и Милану в цилиндр с зеркальными стенами, в которых отражались только мои чувства. И ощущал необыкновенную лёгкость и гармонию. Мы повторили весь диалог, я дошёл до слов любви, взял её руку и опять стал нежно целовать.
– Стоп! – заорал Верхоланцев, заставив меня вздрогнуть. – Откуда посторонние на съёмочной площадке! Немедленно убирайтесь!
В дверях нарисовалось двое рослых, широкоплечих молодцов в сопровождении Розенштейна, выглядевшим на их фоне карликом.
– В чем дело, Давид? – удивился Верхоланцев.
– Мельгунов приехал. Быстро все организуй для съёмок. Он долго ждать не будет.
– Пошёл он в задницу! – воскликнул раздражённо Верхоланцев. – Пусть уматывает обратно на свои Канары, ублюдок!
Розенштейн, схватив его за рукав, отвёл в сторону, они начали громко ругаться. К нам подскочил перепуганный, бледный, как мел Лифшиц и быстро, запинаясь от волнения, пролепетал:
– Милана Алексеевна, останьтесь. Олег, вам придётся выйти
– Может мне домой уехать? – поинтересовался я с долей иронии.
– Нет-нет, вы можете понадобиться. Не уходите далеко.
На лице Миланы появилась брезгливая гримаса. Продолжив линию её взгляда, я обнаружил в проёме двери брюнета в разнопёрой, гавайской рубашке, накинутым на плечи розовым пиджаком с набивным рисунком из цапель. Он нежно держал за руку смазливого юношу с еле пробивающимися усиками, изящно уложенной причёской белобрысых волос, одетого в тёмную рубашку с ярко-алыми всполохами,
– Быстро освободить помещение! – услышал я чей-то зычный голос. – И проветрить! Немедленно! Почему дерьмом воняет?
В середине площадки возвышался здоровенный бугай в мешковатом костюме и тёмных очках, раздавая приказы. Мне безумно захотелось сказать, что до того, как на площадке появились новые персонажи, воздух был приятный и вполне свежий. К брюнету подскочил кто-то из обслуживающего персонала с серебряным подносом, на котором стояла фарфоровая чашечка и высокий стакан с ярко-оранжевой жидкостью. Мельгунов манерным движением снял чашечку и поднёс к губам. Вокруг него засуетилась куча народа.
– Убрать всех фотографов! – гаркнул один из сопровождающих Мельгунова орангутангов. – Быстро!
Мельгунов аккуратно поставил чашечку на поднос и, нежно взглянув на юношу, медленно пошёл в сторону громко матерящихся режиссёра и продюсера. Остановился поодаль, и, наклонив голову, понаблюдал за их бурным диалогом на повышенных тонах.
– Дмитрий Сергеевич, дорогой, я так рад тебя видеть! – заявил он, вызывая тошноту наигранностью.
Верхоланцев замолчал и, бросив гневный взгляд на Мельгунова, процедил сквозь зубы:
– Кажется, Игорь Евгеньевич, ты сильно болен. Или я ошибаюсь?
– Да, я был очень болен. И документ имеется, – сказал Мельгунов с придыханием, доставая из кармана расфуфыренного пиджака сложенный лист. – Посмотри, тут все. Очень надеюсь, что тебя это удовлетворит.
Верхоланцев выхватил из рук Мельгунова бумагу, развернув, пробежал глазами. Было видно, он на взводе, готов разорвать бумажку на мелкие клочки и бросить в физиономию новоприбывшего премьера.
