Текст книги "Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке"

Автор книги: Евгений Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)

«Кротов», он же «Красавец», он же «Кот», он же «Костя», он же..? Далее можно поставить трафаретную фразу из официальной истории внешней разведки: «По понятным причинам настоящая фамилия источника и сейчас не может быть раскрыта». Сказано это было в 1996 году, и автору тоже придется ограничиваться только псевдонимами. Кстати, это относится и ко всем остальным японским источникам Токийской и Сеульской резидентур. Только псевдонимы, и ни одной подлинной фамилии. Так что сенсаций не будет. Автор свято соблюдает неписаный закон разведки: если источник не расшифрован контрразведкой противника, то подлинная фамилия источника никогда не разглашается.

«Кротов» был в то время единственным агентом, или источником, Токийской резидентуры. И он же оказался единственным агентом резидентуры, которому был посвящен очерк в официальной истории Службы внешней разведки – том второй, очерк «Военные планы Японии». Неудивительно, что разведывательная работа этого японца оценивалась в Москве очень высоко и в середине 1930-х, и в середине 1990-х, когда писалась официальная история внешней разведки.

На самом северном японском острове Хакодате имелось советское консульство. В этом учреждении работал резидент ИНО Полпредства ОГПУ по Дальневосточному краю Пичугин – «Аркадий». По договоренности с ИНО Центра этот остров входил в сферу деятельности местного ИНО, которое имело на острове и своего резидента, и свою агентуру. «Кротов» был рядовым сотрудником военной жандармерии и служил в подразделении, которое вело наблюдение за советским консульством и осуществляло его охрану. Часто посещал консульство, вел беседы с сотрудниками охраны. Основная тема бесед – угроза консульству. Сотрудники, и в первую очередь «Аркадий», интересовались, кто им может угрожать, какие экстремистские группы и организации существуют на острове, знает ли их полиция и какие меры для безопасности консульства предусматриваются.

Затем сотрудники консульства обратились к нему с просьбой подробно информировать их о тех фашистских организациях, от которых можно ожидать агрессивных акций, а также ознакомить их с профилактическими мерами в отношении этих экстремистов. Потом сотрудники поинтересовались, как разделяются функции в охране консульства между жандармерией и полицией. Попутно удалось узнать у него структуру охранных органов и их более широкие и многообразные функции. Удалось получить от него и личные характеристики чинов жандармерии. За каждую информацию следовало вознаграждение, и деньги делали свое дело. Наконец попросили у жандарма принести для ознакомления сводку по экстремистским организациям, за которыми они вели наблюдение. За этот документ плата была повышена. Затем выяснилось, что он кроме функций охраны должен следить за поведением сотрудников консульства. У него попросили и за вознаграждение получили сводку по наблюдению за сотрудниками консульства… Когда материалов, полученных от «Кротова», накопилось достаточно, он и был завербован резидентом ИНО.

Но вскоре «Кротов» был переведен в Токийское жандармское управление. Он не возражал, чтобы и в Токио давать кое-какую информацию, и был передан на связь токийской резидентуре ИНО. Так у резидента Шебеко появился первый и пока единственный агент. Но так как он на новой должности уже не мог посещать посольство, то пришлось организовывать и проводить с ним встречи в конспиративных условиях.

Современные разведчики, а тем более резиденты, получают академическую подготовку. К их услугам Военно-дипломатическая академия ГРУ или Академия внешней разведки с пятилетним сроком обучения. Свободное владение языком будущей страны пребывания. Солидная стажировка и только потом их выпускают в свободное плавание под присмотром опытных наставников. Для нашего времени была бы немыслимой менее солидная подготовка. Но в 1930-х годах ничего этого не было. Не было академий с опытным преподавательским составом, не было свободного владения каким-либо иностранным языком, почти никогда не было, за редким исключением, и опытных наставников. Разведчика кидали в воду – плыви как хочешь, может быть, выплывешь, а может быть, пойдешь ко дну. Разведчики и резиденты того далекого времени учились на собственном опыте, иногда расплачиваясь жизнью за свои ошибки. И об этом не мешало бы помнить современным читателям и не удивляться некоторой примитивности, по теперешним понятиям, в действиях токийской резидентуры в те далекие годы.

Новый резидент должен был сам во всем разобраться на месте и представить в Центр свои соображения, не ограничивая при этом попытки к развертыванию разведывательной работы. Но оказалось, что его помощники-японисты были настолько слабы в языковом отношении, что ему приходилось прибегать к помощи не состоявших в резидентуре японистов, занятых на другой работе, а это создавало дополнительные трудности потому, что не к каждому опытному японисту он мог обратиться. Конспирация в разведывательной работе соблюдалась строго и в те далекие времена. Использовать подлинных знатоков языка, имеется в виду не разговорный, а письменный язык, таких как бывший резидент «Павел» и языковый секретарь посла М. Андреев, было трудно. Они работали с послом и были им до предела загружены по служебной и дипломатической работе. Кроме того, по воспоминаниям Гудзя, посол ревниво следил за тем, чтобы его непосредственные дипломатические сотрудники не были связаны с резидентурой ИНО. Посол категорически не допускал какого-либо совмещения в работе дипломатических сотрудников с работой резидентуры. Он считал, что хватит двух секретарей посольства (2-й и 3-й), которые были сотрудниками резидентуры и только числились дипломатами. Таким образом, языковая проблема была весьма сложной и сказывалась на замедлении темпа работы, особенно в переводах полученной от японского источника документации.

Для Гудзя началась тяжелая и опасная повседневная работа. Вот как он сам через шестьдесят лет вспоминал о тех далеких днях:

«Я работал напряженно. Критерием была тщательная головоломка над источником после того, как он согласился помогать и приносить информацию или документ, – как он держится, как смотрит в глаза, как относится к конспирации, как выполняет режим и методику, ему предписанную и согласованную с ним при встрече. Предлагает ли встречаться для передачи документов, какие выдвигает инициативы, как идет на наши предложения.

Что он принес – что за документ, его внешний вид, знаки и степени секретности, от кого получен этот документ или где он его взял, каково содержание документа, полезен ли он нам.

В результате складывается положительное мнение об источнике «Кротов». Получаем сводный доклад о политико-моральном состоянии солдат японской армии. Дополнительные сведения о росте самоубийств, о пацифистских настроениях, то есть раскрываются сведения об армии и ее слабых сторонах. Делаем вывод – пожалуй, передача нам такого материала сознательно была бы глупостью, ибо она знакомит со слабыми сторонами японской армии.

Или тревога! Источник «Кротов», придя на встречу, принес документальный материал, в то время как с ним была договоренность на встречу с беседой документальный материал не приносить. Еще раз настойчиво, но вежливо без обиды для него просим не делать этого. Если и это не помогает, то настороженность нарастает. Если наоборот, условия соблюдаются, то это значит, что есть уверенность, что источник честен, не приучает нас к потере бдительности. Мысль об опасности, угрозе, проваленной ситуации присутствовала постоянно.

И все же, когда я шел на встречу для инструктажа с источником «Кротов», я не мог не предусматривать и такой возможный вариант, что он подставка или двойник. Поэтому я ввел железное правило, чтобы источник на такую встречу не приносил бы документального материала, а полпреда предупреждал, что я иду на встречу и не имею никаких документов, компрометирующих меня. И если в случае провала японцы будут шуметь о поличном, то это будет чистейшей провокацией спецслужб, пытающихся путем подсовывания «документации» обвинить меня в шпионаже.

Что касается моей контрразведывательной работы, то Артузов был осведомлен о моем знании всякого рода ухищрений, которые КРО применяло, проникая в посольства и военные атташаты иностранных государств. Артузов предупреждал, что нельзя исключать того, что спецслужбы Японии делают то же самое в отношении наших дипломатических и торговых представительств: отсюда делайте выводы и стройте контрразведывательную работу против этих сил, не становясь простаком ни на минуту.

Была отработана система встреч – максимально страхующая от возможных опасностей провала. Предусматривалась при встрече с агентом проверка возможности наблюдения. Создавалась такая обстановка при встрече, которая бы исключала возможность визуальной фиксации (фотографирования) встречи, и особенно передачи документов из рук в руки. Учитывалось, как будет происходить напоминание источнику о дате и месте последующей встречи и перенос ее на другое место и время в случае необходимости. Надо было предвидеть и такой возможный случай, когда уже предстояла встреча с агентом для обмена материалами, но был замечен «хвост» и необходимо было встречу отменить. При этом нельзя было показывать, что наружка обнаружена и резидент, идущий на встречу, хочет от нее оторваться. Использовался и такой прием: когда обмен материалами был завершен, резидент не возвращался сразу в посольство, около которого он мог быть перехвачен и обыскан, а скрытно передавал материал своему помощнику, который его сопровождал при встрече с агентом. Помощник первым возвращался с материалами в посольство, а потом туда налегке возвращался и резидент. В общем, применялись все те приемы встреч с агентурой, которые являются азбукой для любого современного начинающего разведчика. Но тогда такие приемы азбукой не являлись. И чтобы их разработать и правильно применять, резиденту пришлось использовать весь свой контрразведывательный опыт».

После передачи «Кротова» токийской резидентуре всех сотрудников и в Токио, и в Москве интересовала надежность нового источника. Возможность подставки и дезинформации не исключалась, и новому резиденту приходилось проверять и перепроверять, когда это было возможно, всю информацию, полученную от этого источника. «Кротов» давал материалы о политико-моральном состоянии японской армии. В них говорилось о самоубийствах солдат, об оппозиционных группировках среди офицерского состава. Давал он и сводки по советскому посольству: какие оплошности допускают сотрудники, выбрасывая черновики в корзину, это касалось работников военного атташата. Из этого были сделаны выводы, и доступ японской обслуги в служебные помещения был перекрыт. Анализировалась техника и обстановка встреч с агентом и тщательно изучалось его поведение при встречах. Было строго установлено, что, когда встреча запланирована для инструктажа источника, тогда не может быть и речи о передаче материалов. Когда же встреча запланирована для обмена материалами или только для получения материалов, то не может быть никакой беседы с источником. Основная цель, которую преследовал резидент, не дать поймать себя с поличным, полностью исключить возможность международного скандала. И основания для таких опасений были. В начале своей разведывательной деятельности в Токио «Кротов» не имел возможности фотографировать документы. Новейшей фототехники у него не было. Документы в оригинале он выносил из Главного жандармского управления, где работал, и передавал на явке связнику или резиденту. Потом документы доставлялись в Полпредство, там фотографировались и на следующей встрече возвращались ему обратно. Такая вот допотопная схема получения информации на уровне конца прошлого века. Современникам, начитавшимся шпионских романов и насмотревшимся шпионских фильмов, когда фотокамеру заделывают в запонку и булавку для галстука, это покажется невероятным. Но в начале 1930-х резидентура ИНО в Токио работала в других условиях. Как «Кротов» при такой технике связи успешно работал и не провалился – одному Богу известно. Автор на это не может дать вразумительного ответа.

А «Кротов» работал, и работал успешно. В Полпредстве держали в руках оригиналы секретнейших японских документов. Именно оригиналы, а не записанные источником по памяти содержание документа. К тому же, используя такого опытного специалиста, как «Павел», можно было в большинстве случаев проверить подлинность документов. И это очень высоко ценили в Москве. «Кротова» берегли и о его безопасности постоянно напоминали резиденту. Вот только один пример. Руководство резидентурой осуществлялось с помощью рекомендаций. В Москве внимательно анализировали не только получаемые из Токио фотокопии документов, которые оценивали очень высоко, но и отчеты резидента о повседневной работе и встречах с «Кротовым». На основании этого анализа составлялись рекомендации, которые затем отправляли в Токио. В одной из таких рекомендаций ИНО о работе с «Кротовым» говорилось: «… о том, что он является основным агентом Вашей резидентуры, мы говорили во время Вашего пребывания здесь. Использовать его в качестве наводчика для новых вербовок запрещаем. Следует нацеливать его на получение именно документальных материалов, т. к. они особенно ценны для нас… Конечно, следует учесть все трудности документальной работы и максимально облегчить К. эту работу путем назначения удобных для него явок, технических средств».

Но от «Кротова» поступала не только ценная военная информация. Большое значение имели передаваемые им сводки наблюдения жандармерии и полиции за сотрудниками советского посольства. Из этих сводок было видно, за кем из сотрудников ведется наблюдение, кого из них подозревают в шпионаже против Японии. Как правило, подозреваемые оперативно выводились из-под удара, а связанная с ними агентура или консервировалась, или переводилась на нелегальную связь.

В июне 1934 года Артузов совмещал две должности: начальника ИНО и заместителя начальника Разведупра. Свой доклад о состоянии агентурной работы Разведупра, адресованный Сталину и наркому обороны Ворошилову, он подписал 23 июня. В этом докладе, анализируя состояние агентурной работы военной разведки, он уделил внимание в первую очередь Японии. Оценивая условия агентурной работы в этой стране, по опыту ИНО и Разведупра, он писал: «Ведение агентурной работы в Японии из стен наших официальных представительств настолько чревато опасностью, что от этого надо отказаться». Очевидно, он имел в виду и опыт работы ИНО, и опыт работы Разведупра и учитывал мнение некоторых руководящих работников ИНО. Следующий абзац доклада Сталину был посвящен «Кротову».

«К настоящему моменту – по линии ИНО ОГПУ – получено сообщение от нашего агента о работе японской жандармерии по раскрытию советского шпионажа в Японии. Агент в своем донесении перечислил лиц, за которыми жандармы наблюдают, подозревая их в шпионаже в пользу СССР. Среди этих лиц мною обнаружены двое, действительно связанные с нашим военным резидентом, служащим в аппарате нашего военного атташе. По моему приказанию связь с этими лицами прекращена. Два ценных агента нашего посольского резидента (один служит в штабе полка, другой – в штабе дивизии) должны быть переключены на нелегальную связь».

В июне 1934-го у ИНО в Токио был только один агент – «Кротов». Именно он и давал сводки о наблюдении жандармерии. Уже одна такая информация, о которой начальник ИНО счел нужным сообщить на самый «верх», показывала ценность этого источника.

Конечно, и у нового резидента, и у его молодого помощника, особенно сразу после приезда, не все получалось. Были просчеты, ошибки и неудачи. Без этого не обходится работа, тем более в такой сложной, с обилием контрразведывательных органов, и специфической стране, как Япония. В мае 1934-го Косухин встретился в белоэмигрантом Андреевым и, очевидно, пытался завербовать его. Но тут вмешалась японская полиция, агентом которой был Андреев, и задержала Косухина во время встречи. Конфликт удалось погасить, и после вмешательства посольства Косухин был освобожден. Случай был редкий, и подробную шифровку тут же отправили в Москву. В столице события пошли по накатанной колее. Руководство ИНО 20 мая направило спецсообщение руководству ОГПУ с подробным описанием токийских событий. «Наверху» отреагировали мгновенно. В тот же день в ИНО был отправлен ответ, адресованный заместителю начальника ИНО Слуцкому и помощнику начальника ИНО Горожанину: «Косахову и Журбе немедленно запретите вести в Токио какую бы то ни было агентурную работу и недели через две отзовите в СССР. Дайте указание нашей резидентуре прекратить сношения с Андреевым». В тот же день Артузов ознакомился с ответом. Он был против отзыва двух сотрудников и ослабления состава резидентуры. Возможно, ему удалось договориться с Аграновым и доказать ему, что необходимости в срочной эвакуации нет. Может быть, именно этой договоренностью объясняется его резолюция Слуцкому на ответ Агранова: «Яков Саулович, при запрещении вести агентурную работу – полагаю, что отзывать не следует. При всех условиях нам надо там иметь человека для выполнения наших внутренних заданий (надзор и охрана от провокаций)». Косухин и Шебеко остались в Токио и продолжали работать. Но запрет на ведение агентурной работы оставался в силе. По воспоминаниям Гудзя, только через полгода ему удалось убедить Москву снять запрет и продолжить агентурную работу.

Конечно, деятельность резидента не ограничивалась только работой с «Кротовым», хотя подготовка и проведение встреч, получение, фотографирование и возвращение материала и его всесторонний анализ отнимали много времени. Но это была повседневная текущая работа резидента, для которой он и был послан в Токио. Но иногда при непредвиденных обстоятельствах приходилось заниматься и другими делами и участвовать в проведении, выражаясь современным языком, «операций влияния». Одна из таких операций проводилась в 1934 году и связана она была с деятельностью бывшего резидента «Павла».

Переговоры о продаже КВДД, которые велись в Токио, затягивались по вине японской стороны. Япония предлагала крайне низкую цену, абсолютно несоответствующую реальной стоимости этого крупнейшего транспортного предприятия. Переговоры зашли в тупик, а обстановка на месте (в Маньчжурии) обострилась до предела. Фактически переговоры были прерваны, и ни одна из сторон не хотела сделать первый шаг к возобновлению переговоров. Москва настаивала на том, чтобы наши дипломаты проявили максимум своих способностей для скорейшего завершения переговоров и в то же время обеспечили продажу по оптимально установленной цене. Алексеев сообщил Гудзю, что в интересах дела, затяжка которого чревата огромными потерями, он намерен использовать свое личное знакомство с одним чиновником японского МИДа, который якобы симпатизирует Советскому Союзу, но его смущает то, что он формально не может предпринять такую акцию без санкции советской части совместной комиссии по переговорам, а она на это не пойдет. Алексеев обратился к Гудзю с просьбой быть как бы соучастником его обращения к знакомому чиновнику, чтобы в случае удачи, то есть получения необходимой информации, сослаться на него как на источник сведений, полученных якобы от агента «X». Информатор сообщил, что если Советский Союз выйдет с предложением возобновить переговоры, то японская сторона выразит согласие и примет предложение Советской стороны о цене продажи КВЖД. После этого Советская сторона, отбросив соображения престижа, вышла с предложением о продолжении переговоров. Японская сторона ответила согласием, и переговоры были успешно завершены.

Иногда в повседневной работе менялось и руководство. По воспоминаниям Гудзя, летом 1935 года он временно получал указания не из Москвы, а из Шанхая, где находился основной резидент по Дальнему Востоку Наум Эйтингон, а замом у него был Куцин («Степа»), который приезжал в Токио из Шанхая для обследования работы нового резидента. Они вместе тщательно обсудили надежность источников-японцев, и в первую очередь «Кротова», и пришли к выводу, что на том этапе он оправдывает свое назначение. «Степа» одобрил принятые Гудзем методы выяснения степени надежности источников и согласился с его оценками. Воспоминания старейшего разведчика были документально подтверждены в 1998 году. В опубликованной журналом «Секретное досье» подборке документов за 1935 год говорится и о вице-консуле в Шанхае Вартэ. Это был псевдоним Эммануила Куцина, работавшего под дипломатической «крышей» резидентом ИНО в Шанхае летом 1935 года.

Долгое время «Крот» был единственным источником Токийской резидентуры. В Москве понимали, что строить всю агентурную работу в Японии на использовании только одного источника, даже и перспективного, нельзя. Поэтому, когда Центром был снят запрет на ведение агентурной работы, а это произошло осенью 1934-го, было дано указание активизировать вербовочную работу. Гудзем была осуществлена вербовка переводчика полпредства (псевдоним «Простак»). Он достаточно хорошо говорил по-русски и общаться с ним было легче, чем с «Кротовым». Подготовительные мероприятия с «Простаком» проводились через Косухина, а потом, когда было принято решение развивать с ним связь, резидент взял на себя работу с этим источником. Это была линия на полицию, подразделение которой вело наблюдение за японским персоналом, работавшим в посольстве. Он считал, что это перспективный и надежный источник.

Гудзь вспоминал: «Он сообщил, какими сотрудниками интересуется полиция. От нас он не пытался что-либо узнавать, а рекомендации давал нам, например, чтобы вообще закрыть вход японской обслуге на второй этаж посольства, в том числе и для уборщиц. Рекомендовал самим производить уборку всех служебных помещений, не допуская туда японских уборщиков. Рекомендовал строго следить за всеми ремонтными работами, отделаться от некоторых японских служащих из обслуживающего персонала, так как они были ревностными агентами полиции. От всякой оплаты своих услуг он категорически отказался. Словом, все говорило о том, что „Простак“ действительно искренне относится к нам, а не является провокатором.

Была установлена с ним постоянная связь, безусловно полезная. Я считал, что еще далеко не все возможности по использованию этого источника были реализованы. В течение некоторого времени он нам раскрыл полную картину работы полиции по нашему посольству. Сообщил структуру полицейских органов, охарактеризовал чиновников, с которыми ему приходится работать.

Тут открывалась перспектива через «Простака» начать игру. Хотя бы пока изучить некоторых полицейских чиновников на предмет возможной вербовки. Возможно, продумать передачу дезинформации, которая могла бы поднять его «вес» как информатора, а затем и расширила бы его возможности освещать полицейские организации».

Но, к сожалению, дальнейшего развития эта линия связи не получила. После увольнения из посольства «Простак» устроился в исследовательское управление МИДа Японии. На эту работу его устроил бывший посол Японии в Москве Того, который был его земляком. Перспективы сотрудничества с ним, учитывая его новое место работы и связь с видным дипломатом, были отличными. Но Шебеко, ставший после отъезда Гудзя в Москву опять резидентом, не смог установить с ним связь на новом месте работы. Ценнейший источник был потерян.

По поручению Гудзя было начато знакомство секретного помощника, сотрудника торгпредства и Косухина, а затем и вербовка полицейского чина, работавшего в иностранном отделе Главного полицейского управления. Этот источник «Сук» постепенно стал давать материал о работе этого отдела по иностранцам и, в частности, сводки наружного наблюдения. Источник был несомненно перспективным. Связь с ним Шебеко осуществлял через секретного помощника Кондратенко. «Сук» работал до 1938 года, но в связи с его командировкой в Хайлар связь временно оборвалась. Весной 1939-го Шебеко был отозван в Москву, и дальнейшая связь с «Суком» так и не была восстановлена. Ценный источник для резидентуры был потерян.

Каждая разведка из разведывательной триады (военная, политическая, партийная) работала по своему. У каждой из них были свои достоинства и свои недостатки. Были свои промахи и поражения, были и свои блистательные победы. И все-таки политическая разведка работала, если так можно выразиться, в особом режиме. Другие возможности и другой подход к приобретению агентуры, к получению информации. И, возможно, это связано с тем, что вместе с Артузовым в политическую разведку пришли другие люди. Вместе с ним туда пришли контрразведчики, которых он взял из КРО. Они принесли с собой свои взгляды, свое видение событий и свои методы работы. Конечно, все сказанное автором можно считать только версией. Но и версия имеет право на существование.

Вот мнение Гудзя, осуществлявшего в 1934—1935 годах агентурное проникновение именно в контрразведывательные органы Японии:

«На мой взгляд, преимущество нашей внешней разведки по сравнению с военной разведкой заключалось в том, что наши разведчики прежде всего контрразведчики, исходили из того, что мы можем отталкиваться в своей вербовочной работе от тех органов противника, которые непосредственно так или иначе соприкасаются с нашими дипломатическими и консульскими учреждениями в порядке их охраны и даже наружного наблюдения, то есть с полицейскими и жандармскими службами противника.

Парадоксально, но факт – в Харбине и Корее (Сеул), в Хоккодате и в Японии, например, нам удалось завязать конспиративные связи с людьми из этих служб. Конечно, это было связано с большими сложностями, но это одна из эффективных возможностей в разведке. Источники из этих органов могут быть не только близки с наблюдением за нашими сотрудниками, но могут проникать в любые, в том числе и военные объекты. Военные разведчики как огня боятся этих служб, а между тем отсутствие подходов к этим объектам обедняет нашу военную разведку.

У нас же в случае успеха приобретения источников из состава контрразведывательных служб противника получается двоякая польза:

1. От таких источников мы можем получить сведения об опасности провала, подстерегающей нашего или военного разведчика, и принять своевременные предохранительные меры для избежания провала или своевременного исчезновения нашей агентуры, которой угрожает опасность.

2. Через агента военной контрразведки мы получим возможность вести и военную разведку, так как эти агенты в силу своего служебного положения могут добывать чисто военную информацию.

Практика показала, что наше агентурное проникновение в специальные органы противника имеет существенный эффект. Это направление нашей разведывательной деятельности открывает две самостоятельные возможности получения интересующих нас сведений, прежде всего по армии.

1. Например, приобретение источника в военной жандармерии (контрразведывательный орган) может дать сведения об информации, которую получает противник о нашей разведке, то есть в какой степени противник владеет сведениями о нашей работе. Иногда открываются источники получаемой ими информации, что дает нам возможность обезвредить эти источники. Появляется возможность своевременно предупредить об угрожающем нам провале (естественно, и у нашей военной разведки).

Приобретенный в спецоргане противника источник дает нам возможность изучить структуру этой организации, определить персональный состав и получить характеристики конкретно по каждому служащему, словом, удовлетворить наши контрразведывательные потребности.

2. Источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника. Этому способствуют служебные возможности, так как военная жандармерия ведет постоянное наблюдение за всеми подразделениями армии. Таким образом, мы через агентуру в жандармерии получаем возможность иметь представление о дислокации, численности, вооружении, планах, перебросках частей, политико-моральном состоянии личного состава.

Можно привести пример: наша резидентура в Харбине через агента, состоящего на службе в армейской жандармерии, получила следующие сведения:

1. Большой обзор положения в Корее, составленный японским командованием для японского парламента.

2. Материалы штаба о вооружении японской армии в Корее.

3. Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР.

4. Доклад о совещании командиров и начальников штабов дивизий.

После почти двухлетней работы резидентом Гудзя в январе 1936 года отозвали из Токио в Москву. Нужно было сдавать дела опять назначенному резидентом Шебеко и подводить итоги работы в этой стране. Что удалось выяснить за это время? На какие вопросы, поставленные при отправке в Токио Артузовым, удалось получить ответы? Основная задача, которая была поставлена Артузовым – дать заключение о надежности главного источника резидентуры «Кротова» была выполнена. Все материалы, полученные от него, были тщательно изучены и проанализированы. В экспертизе документов принимал участие «Павел», у которого был большой опыт и знание японской документации. Приезжавший из Шанхая «Степа» также участвовал в анализе этих документов. Общий вывод – источник надежен, переданные им документы подлинные и сомнений не вызывают. Были также исследованы условия работы в Японии. К каким выводам пришел резидент, оправдались ли сомнения некоторых сотрудников ИНО, которые считали, что вести разведывательную работу в Японии с легальных позиций невозможно? Через 60 лет, уже в конце 1990-х, Гудзь считал:

«1. Полицейский режим (неотступное наружное наблюдение) в тот период был сравнительно терпимым. Во всяком случае, как правило, систематического наружного наблюдения за мной не было.

2. Общение европейцев на улицах и в общественных местах с японцами бросалось в глаза (европейцев очень мало).

3. Конспиративные передачи материала, исключающие визуальную фиксацию их со стороны, производить возможно.

4. Встречи в ресторанах, закусочных, музеях и других общественных местах, исключающих фиксацию, организовать крайне затруднительно. Рестораны, как правило, связаны с полицией. Наиболее безопасные встречи можно производить в автомашине (подхватить в удобных местах источник-японца в машину).

Высказал он и другое интересное мнение. Срок в два года, из которых минимум полгода агентурная деятельность вообще была запрещена, был явно недостаточным для развертывания разведывательной работы в этой стране. Однако главный вывод был сделан – работать в Японии очень трудно, но можно. Есть возможность и для осуществления нелегальной работы. По мнению резидента, успешные вербовки японцев можно было проводить в Калифорнии и в Китае. В Китае это могут быть военные, жандармы, коммерсанты, журналисты. Эти люди могут делать быструю карьеру при возвращении на родину, так как везут с собой багаж опыта и «веса» в глазах общества. Но проведение таких вербовочных мероприятий выходило за компетенцию деятельности токийской резидентуры.