Текст книги "Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке"

Автор книги: Евгений Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Кончились допросы подсудимых, было проведено закрытое заседание суда. На следующий день 1 сентября заседание суда было посвящено прениям сторон и последнему слову подсудимых. С речью выступил военный прокурор ОКДВА Малкис. Он заявил, что подсудимые и на предварительном следствии, и на суде рассказали правду только о том, что было известно по захваченным документам и вещественным доказательствам.

Анализируя ход судебного заседания, материалы предварительного следствия и результаты допросов подсудимых, прокурор ОКДВА пришел к выводу, что контрреволюционные белогвардейские организации официально существуют на территории соседнего государства, они организуют разведывательную, террористическую и диверсионную работу против Советского Союза, отправляют на нашу территорию при прямом содействии иностранных военных миссий вооруженные банды, оружие, контрреволюционную литературу. Тесная связь белогвардейских контрреволюционных организаций и военных миссий «некоего государства» очевидна. Переброска Переладова через границу, произведенная Кобылкиным, была совершена по прямому заданию военной миссии. Именно эта миссия снабдила его оружием, деньгами, зажигательными снарядами, ядом и контрреволюционной литературой.

Следующий вывод государственного обвинения заключался в том, что военная миссия «некоего государства» в течение многих лет вела и ведет сейчас совместно с белогвардейскими организациями шпионскую, террористическую и диверсионную работу против Советского Союза. Миссия организует контрреволюционные банды и перебрасывает их на советскую территорию.

Государственный обвинитель настаивает на расстреле всех троих подсудимых. Для тех лет применительно к делам о шпионаже и диверсиях это был стандартный приговор. Шпионов и диверсантов тогда ловили не только в Забайкалье. Попадались они и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и в центральных районах страны – контрразведчики не зря ели свой хлеб. И в 1935-м в редких и скупых сообщениях в центральных газетах говорилось о настоящих шпионах, в отличие от последующих лет, когда их «ловили» тысячами и они сидели во всех тюрьмах от Минска до Владивостока. Но уже в 1935-м для всех настоящих шпионов и диверсантов форма приговора была одна – расстрел. Исключений не было. И на Иркутском процессе ни выступления защитников, ни последние слова подсудимых ничего не могли изменить, да и сказать в свое оправдание им было нечего. Все было предрешено заранее. Столица края была расположена недалеко от границы. И тревожная обстановка, и угроза «нападения», раздуваемая властями, способствовали в какой-то мере вынесению таких суровых обвинительных приговоров. Не обо всем тогда писали газеты, не все было известно, но жители Забайкалья и Дальнего Востока прекрасно чувствовали грозовую обстановку того времени.

«Восточно-Сибирскую правду» получали и внимательно читали и анализировали сотрудники Харбинской военной миссии. И два номера с подробным отчетом об Иркутском процессе сказали им все. И то, что больше трех лет иркутские контрразведчики водили за нос японские военные миссии, и то, что контрреволюционная организация в Забайкалье, с которой у японской разведки и у белогвардейских эмигрантских организаций были связаны определенные надежды, была мнимой. Ловушка, созданная по типу ставших потом знаменитыми операциями «Трест» и «Синдикат-2», сработала. Несколько лет контрразведчики принимали на себя все усилия очень опытного противника на одном из важнейших – забайкальском – операционном направлении. Таковы были итоги операции.

Глава третья.
1935—1937 годы. Схватка трех бульдогов под ковром (окончание)

Токийская резидентуpa ИНО ОГПУ (30-е годы)

Японская разведка активно действовала на территории Советского Союза еще в начале 1920-х. И после установления в 1925 году дипломатических отношений и обмена посольствами в Москве работали военные и военно-морские атташе империи, общаясь со своими коллегами из западных стран и получая от них некоторую информацию военно-политического характера и информацию об РККА. Военные дипломаты Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши и Румынии, аккредитованные в Москве, не скрывали своего враждебного отношения к СССР и охотно делились имевшимися у них сведениями. Очевидно, еще тогда чувствовали потенциального союзника в далеком островном государстве. Получали японские военные дипломаты информацию и от своей агентуры в нашей стране. Было бы наивно думать, что к тому времени лихие контрразведчики из КРО выявили, уничтожили или перевербовали всех японских агентов. Но в КРО хорошо знали о деятельности сотрудников японского военного атташата и держали их под «колпаком», принимая все меры, чтобы выяснить и характер военной и политической информации, и источники ее получения.

Для этого в середине 1920-х в КРО, возглавляемом Артузовым, было создано специальное подразделение – «5-е отделение», которое специализировалось по контршпионажу против японской разведки. Под руководством Артузова и его помощника Пузицкого оперативные работники отделения Губала, Чибисов, Пудин, Маншейт, Кренгауз, а впоследствии Николаев, Калнин, Ким локализовали деятельность японских разведчиков, прикрывавшихся работой в японском посольстве, консульствах и в военном атташате, имевших дипломатические паспорта и пользовавшихся правом дипломатической неприкосновенности. Их деятельность на советской территории была взята под жесткий контроль. В результате успешной работы отделения КРО располагал итоговыми обзорными материалами самих японцев по агентурной разведке. Начальником этого отделения был назначен И. Ф. Тубала. Этот контрразведчик под руководством Артузова развернул фундаментальную работу против японской разведки в Москве и на Дальнем Востоке (в Хабаровске). К ней был привлечен и бывший заместитель Полпреда ОГПУ на Дальнем Востоке Чибисов, который хорошо знал методы работы японской разведки.

Поэтому можно считать, что КРО, а впоследствии Особый отдел (с использованием крокистов) был не только аппаратом контрразведки, ставящей задачей выявлять разведывательную сеть противника, чтобы ее ликвидировать, но и подлинным разведывательным аппаратом военно-политического профиля. При помощи своей агентуры KPO сумел получать сведения не только об агентуре противника в СССР, но и ценные материалы о деятельности и намерениях военных и политических органов Японии, генштаба, МИДа и даже самого правительства.

Артузов стоял у истоков создания резидентуры ИНО в Японии. Чем руководствовался начальник разведки, когда отбирал людей и отправлял их в эту далекую страну? Какие принципы использовались при подборе кадров? Оправдались ли они при практической работе сотрудников ИНО в Японии? Со всеми этими вопросами пришлось обращаться к Борису Игнатьевичу, используя его знания исторических проблем того периода и великолепную память старейшего разведчика России. Вот выдержки из его воспоминаний:

«Другое дело, что мало были разработаны и выяснены возможности активной разведывательной работы в самом островном государстве. Однако и в этом отношении если говорить о Маньчжурии, где японцы и до захвата ее вели довольно активную разведывательную деятельность, то ИНО поставило в Харбине и в Сеуле довольно глубокую разведку, в результате которой в Москву поступали весьма ценные материалы о подрывной деятельности против СССР и Китая. Но ИНО, и в частности Артузов, не удовлетворилось этими достижениями и смотрело в будущее. Было у иношников намерение выяснить возможность постановки глубокой агентурной разведки в самой Японии. Надо отметить, что у некоторых довольно опытных работников (таким, например, был помощник Артузова Пузицкий) сложилось мнение, что в самой Японии разведывательную работу вести вообще невозможно из-за якобы широко поставленной „тотальной“ контрразведки, что Япония типичное полицейское государство, в котором каждый японец – агент полиции. Артузов не принимал на веру такие мнения и считал, что у сторонников этих взглядов нет достаточно убедительных доводов для подтверждения их негативной позиции. Он считал, что этот вопрос должен быть обстоятельно изучен на месте.

Уместно сказать, что одним из характерных свойств Артузова была способность подбирать и готовить работников для возглавляемой им службы. Так было в период его работы в КРО и Секретно-оперативном управлении (СОУ), так же было и в период его работы в ИНО. Еще с конца 1920-х годов основным поставщиком, если так можно выразиться, работников для ИНО был КРО. Опытные контрразведчики из аппарата КРО, направленные в ИНО, сравнительно быстро и успешно осваивали работу за рубежом. Сами ранее проводившие контрразведывательную работу против иностранных разведок в Советском Союзе, они хорошо и конкретно себе представляли те опасности, которые их поджидают на новом поприще за рубежом. Поэтому они были более осторожными, более мудрыми, более хитрыми, чем те, которые раньше в КРО не работали. И прежде чем принимать какое-либо решение по вербовочной комбинации, они придерживались правила – семь раз отмерь и один раз отрежь. В результате у ИНО провалов было значительно меньше, чем у наших «соседей» (Разведупра), посылавших на заграничную работу людей в основном без опыта контрразведывательной работы – о ней у них было не жизненное, а чисто теоретическое представление. Кроме того, работники «соседей» психологически старались быть как можно дальше от таких органов и не использовали возможности проникновения в контрразведывательные органы зарубежных стран, где они вели разведывательную работу. В то время как работники КРО, находясь на разведывательной работе за рубежом, одной из главных своих задач считали именно проникновение в эти органы противника.

В случае удачи они получали двоякую пользу. Во-первых, они имели возможность заранее узнавать о подстерегающих их опасностях, и во-вторых, через агентуру в таких органах они имели возможность проникать в другие интересующие их органы противника (военные учреждения, Мининдел и другие). Практика показала, что наша агентура в жандармских и полицейских органах противника не раз своевременно сигнализировала нам об опасности провала, в том числе и об угрозе нелегалам «соседей». Так было не раз в Маньчжурии, Корее и даже в самой Японии. В этом направлении весьма эффектную работу в Маньчжурии проводил бывший работник КРО Федор Карин, направленный Артузовым на работу в ИНО. В аппарате Карина в Маньчжурии работали Алексеев, Пудин, Герман, ставшие затем, как и Карин, кадровыми работниками ИНО. Кроме того, из КРО в ИНО были переведены на постоянную работу Гурский, Силли, Пузицкий, Сыроежкин, Малли, Штейнбрюк, Кияковский, Федоров, Тубала, Чибисов, Алахвердов и многие другие контрразведчики».

* * *

К 1930 году азиатский континент был «освоен» ИНО. Работали, и вполне успешно, Харбинская и Сеульская резидентуры, в Москву поступала ценная документальная информация. Но в руководстве ИНО понимали, что работа в Маньчжурии и Корее только первый шаг, что надо идти дальше и сделать следующий шаг на японские острова. Беда была в том, что никто из руководителей и сотрудников японского отделения не работал в Японии. Для них эта страна была белым пятном на географической карте, о которой им почти ничего не было известно. И чтобы разобраться в обстановке, определиться на месте и выяснить возможности разведывательной работы, туда надо было направить человека с опытом работы на Востоке и достаточно хорошо знающего японский язык. Конечно, такой человек должен был иметь и самые общие знания по Японии, чтобы не выглядеть дилетантом при общении с японскими чиновниками различных рангов. Первый легальный резидент должен был обладать и опытом разведывательной и контрразведывательной работы на Востоке.

После раздумий и взвешивания всех «за» и «против» решили остановиться на кандидатуре Владимира Павловича Алексеева. Родился он в 1899 году в семье железнодорожного служащего. Окончил гимназию и первый курс Харьковского политехнического института, в 1919-м вступил в РКП(б). В том же году он – комиссар батальона. Участие в боях, ранение, госпиталь. После выздоровления был направлен в Гомельскую ЧК. В 1920 году участвовал вместе с Артузовым, Кариным и Эйтингоном в ликвидации Западного областного комитета савинковской организации. Потом вместе с группой гомельских чекистов, в которую входил и Эйтингон, был направлен на оперативную работу в Башкирскую ЧК. После возвращения в Москву в 1923 году был назначен в Восточный отдел ОГПУ, вначале оперативным уполномоченным, а потом и начальником отделения. В этом же году Петерс направляет его на учебу в Военную академию на восточный факультет. Образование у него было достаточное, и после успешной сдачи вступительных экзаменов молодого оперативника зачисляют на японское отделение. И тут произошло главное, что определило дальнейшую судьбу чекиста. Так же, как и Зорге, Алексеев «заболевает» Японией. Начались два года работы и тяжелой учебы, особенно по изучению японского языка. В 1925 году он оканчивает Восточный факультет и приказом Реввоенсовета по личному составу от 4 августа назначается в распоряжение ОГПУ. Вместе с ним факультет оканчивает Наум Эйтингон и Иван Шебеко, которые тоже назначаются в распоряжение ОГПУ.

Алексеев работал в Харбинской резидентуре у Карина, потом в разведцентре ИНО во Владивостоке. В 1927 году переведен в ИНО и в апреле 1928 года был направлен в Токио первым легальным резидентом. В Наркоминделе оформили все необходимые документы, сменили фамилию на Железняков, и в столице империи появился новый второй секретарь посольства.

Нужно было знакомиться со страной, вникать в новую для него работу посольства, выполнять дипломатические функции, возложенные на второго секретаря, и выполнять их отлично, чтобы не выглядеть дилетантом в глазах японских дипломатических чиновников и многочисленных иностранных дипломатов. Еще в конце 1920-х в постановлении Политбюро подчеркивалось, что резиденты политической и военной разведок, пользующиеся дипломатической «крышей», не должны пренебрегать выполнением своих дипломатических обязанностей, чтобы не вызвать подозрений со стороны контрразведки противника. Так что на дипломатическом поприще приходилось работать в полную силу. И, конечно, продолжать изучать японский язык. Склонность к языкам у него была. Японский он знал отлично. Мог свободно разговаривать на любые темы, читать газеты и журналы и даже читать переписку на японском языке, а это гораздо труднее, чем читать печатный текст. Блестящее, для иностранца, знание языка способствовало установлению неформальных доверительных связей и знакомств со многими влиятельными чиновниками японского МИДа, а это давало возможность иногда выполнять конфиденциальные поручения.

Были у него контакты и с «соседями». Одним из легальных резидентов военной разведки в Японии в начале 1930-х был Михаил Абрамов. О нем известно очень немногое. Он был офицером русской армии, и его очень уважал и ценил Берзин. В конце 1920-х он был резидентом в Тяньцзине, а потом резидентом в Японии под «крышей» вице-консула в Токио и под фамилией Шадрин. Очевидно», «крыша» вице-консула была представлена разведупровским резидентам. Василий Сухоруков ведь тоже работал под «крышей» вице-консула в Мукдене. Главным резидентом Разведупра в Японии в начале 1930-х был Аркадий Асков – первый секретарь посольства по печати. Он родился в 1897 году в Чернигове. Член партии с 1918-го, во время гражданской на подпольной и партийной работе. С 1923 года в Разведупре. В 1925-м окончил японское отделение Восточного факультета Военной академии. И сразу же был послан на разведывательную работу в Японию: вначале под «крышей» секретаря консульства в Нагасаки и Цуруге, а потом вице-консулом и консулом в Кобе. После пяти лет работы в Японии был отозван в Москву в распоряжение Управления и одновременно был назначен референтом по печати в Наркоминдел. Возможно, что с учетом референтской работы он и был назначен в 1933-м первым секретарем по печати советского посольства в Токио. На этой должности он проработал до 1937-го. Потом его отозвали в Москву, 26 мая 1937-го арестовали и 2 сентября расстреляли. Еще один опытный разведчик ушел в небытие.

Алексеев был резидентом ИНО до 1932 года. Отлично работал, исполняя свои дипломатические обязанности. Хорошо изучил страну, приобрел солидные связи и знакомства в мидовских кругах и среди иностранных дипломатов. Но, очевидно, он стал больше дипломатом, чем разведчиком. Посол в Японии Трояновский очень высоко ценил его дипломатические способности и во время одной из своих поездок в Москву добился в ЦК партии откомандирования Алексеева на постоянную работу в Наркоминдел. При этом дипломатические способности нового сотрудника были оценены очень высоко. Он получил значительное повышение и должность первого секретаря посольства и Генерального консула в Токио. Когда новый начальник отдела узнал об этом, то было уже поздно: ИНО потеряло в Токио очень перспективного работника, который мог бы развернуть широкую разведывательную работу. Все возможности у Алексеева для этого были. По воспоминаниям Гудзя, он был удивительно талантливым японистом. Ему бы, как говорится, и карты в руки. Опытный чекист, незаурядный ум, достаточно смелый, уверенный в себе, он не оставил ни одного агента японца. При встрече с «Павлом» (псевдоним Алексеева) Артузов деликатно упрекнул его за «измену» и все же выразил уверенность, что он будет в меру возможностей оказывать ИНО некоторые услуги. «Павел» обещал и в дальнейшем помогал резидентам ИНО Шебеко и Гудзю в переводах и экспертизе японской документации, полученной токийской резидентурой от японских источников.

После перевода Алексеева в Наркоминдел руководство ИНО решило назначить резидентом в Токио, тоже под «крышей» второго секретаря посольства, Ивана Шебеко. Очевидно, в конце 1931-го, когда состоялось это назначение, у ИНО не было другой подходящей и, главное, свободной кандидатуры. Шебеко родился в 1896 году в крестьянской семье. Участник первой мировой, с августа 1915-го по 1917 год – на фронте рядовым. В Красной Армии служил всего четыре месяца в начале 1919-го. И с мая 1919-го – в органах ВЧК. В 1925-м вместе с Алексеевым окончил Восточный факультет Военной академии и после короткой подготовки в декабре 1925-го под фамилией Журба командируется в Японию секретарем консульства в Кобе, где проработал два года. В 1927 году переводится вице-консулом в Сеул, а в июле 1928-го назначается консулом в Дайрен. В ноябре 1930-го возвращается в Москву и находится в распоряжении Наркоминдела.

Вот его и решили отправить новым резидентом в столицу империи. Есть чекистский опыт, хорошее военное образование, пятилетний стаж работы в Маньчжурии и Японии, знание страны и некоторое знание японского языка. Казалось бы, все говорило за то, что выбор был удачным и можно надеяться на активную и результативную работу нового резидента. Но, к сожалению, эти надежды не оправдались.

К 1933 году в ИНО сложилось негативное мнение о работе Шебеко как резидента. Никакой инициативы в работе. Как выразился Артузов, «проявлял сонливость». От него нельзя было добиться ясной оценки о возможности работы по разведке. Единственный агент японец, переданный ему на связь, не был им научен, и Центр не имел точной оценки ни о его надежности, ни о его перспективности. Шебеко ни разу не встречался с этим источником, и связь с ним поддерживалась через переводчиков посольства Клетного и Радова. Причина, может быть, была в том, что Шебеко, хотя и проучился два года на японском отделении Восточного факультета и потом проработал шесть лет в Японии, японского языка почти не знал. Возможно, что и рисковать при встрече с aгентом не хотел. Полицейский режим в столице империи был очень жестким. И хотя «Кротов» был у него на связи более года – точного представления о нем и о его качествах как агента у резидента не было. На все запросы Центра о единственном источнике Токийской резидентуры вразумительного ответа не было. Вся работа с источником сводилась к механическому получению от него документальных материалов, которые он без всякого анализа и оценки переправлял в Москву.

Поэтому в ИНО пришли к выводу, что Шебеко надо отозвать в Москву и направить в Токио более инициативного резидента, желательно япониста (изучавшего японский язык), хотя бы и молодого, с перспективой роста. Но, очевидно, в то время японистов в ИНО можно было пересчитать по пальцам, и свободной кандидатуры в центральном аппарате не нашлось. Пришлось искать подходящую кандидатуру на периферии, и обязательно на Востоке. В это время в Москву, после годичной стажировки в Иркутске, вернулся Димитрий Косухин. Это был выпускник института иностранных языков (изучал иностранный язык), распределенный в ИНО и отправленный в Полпредство Восточно-Сибирского края набраться опыта контрразведывательной и разведывательной работы. В Иркутске он был прикреплен к Гудзю, с которым и проработал вместе весь год. Участвовал в повседневной работе по операции «Мечтатели», во встречах и переговорах с японскими представителями на станции Маньчжурия (под видом корреспондента ТАСС). Гудзь привлек его к вербовке датского служащего, работавшего на промежуточной иркутской станции международной телеграфной линии Копенгаген – Шанхай. Год стажировки у Косухина был напряженным, и некоторый опыт работы он получил.

После возвращения в Москву он был определен на работу в дальневосточный сектор ИНО, начальником которого в то время был Юрий Куцин – бывший помощник резидента ИНО в Харбине. В ИНО учли полученный Косухиным опыт работы в Иркутске и было решено готовить его к работе в Японии. Предполагалось, что посылка его в Японию будет совмещена с направлением туда нового резидента на смену Шебеко. Куцин был в курсе операции «Мечтатели», и роль Гудзя в ней была ему хорошо известна. Очевидно, сыграла свою роль и положительная оценка работы. Вероятно, тогда и возникла в дальневосточном секторе идея отправить в Токио в качестве нового резидента Гудзя вместе с Косухиным, который неплохо знал японский язык. Такая связка опытного контрразведчика, имевшего к тому же навыки разведывательной работы, и молодого япониста считалась перспективной и могла дать положительный результат. Обратились к Артузову, и начальник ИНО, отлично знавший Гудзя, дал «добро». В конце 1933 года Гудзя вызвали в Москву, и его двухлетняя работа на Дальнем Востоке закончилась.

Работа резидента, в том числе и легального, в любой разведке покрыта покровом непроницаемой тайны. Дела любой резидентуры засекречены наглухо, упрятаны в недра архива разведки и никогда не выдаются исследователям. И единственная надежда узнать какие-либо подробности и проникнуть на «кухню» резидентуры – сам резидент и его память профессионального разведчика, хранящая не только факты, даты и имена, но и колорит того времени, дух эпохи и атмосферу работы резидентуры. И те запомнившиеся нюансы повседневной жизни страны пребывания, которые невозможно найти в пыльных папках на архивных полках. Для автора таким человеком, который может рассказать о прошлом, является старейший разведчик России Борис Игнатьевич Гудзь. Именно благодаря его уникальной профессиональной памяти и воспоминаниям мог появиться без использования архивных документов достаточно подробный очерк о работе Токийской резидентуры ИНО 1930-х годов и о людях, работавших в столице островной империи на самом переднем крае и за линией невидимого фронта.

Перед отъездом в Токио во время беседы Артузов отмечал, что новому резиденту придется выполнять не только разведывательные, но и контрразведывательные задачи. Надо прежде всего проверить состояние безопасности посольства, учитывая угрозу со стороны агрессивных военно-фашистских организаций. Нужно выяснить возможность взятия под контроль действий японских контрразведывательных органов (жандармерии и полиции), пытавшихся через японский обслуживающий персонал проникнуть в посольство и торгпредство. И главное: выяснить, есть ли какие-либо условия для ведения разведывательной работы и для успешных действий иностранной и японской агентуры. И при первой возможности ознакомиться с работой Сеульской резидентуры.

– Мы посылаем Вас в Японию, – говорил Артузов Гудзю, – не для того, чтобы Вы там изучали язык (пусть им занимается Косухин), а для того, чтобы изучить японские условия и выяснить возможность проведения там разведки, как под легальным прикрытием, так и нелегально. Другой важнейшей задачей будет ознакомление с историей вербовки «Кротова», установление его надежности и перспективности его дальнейшего использования. О намерениях Японии в отношении СССР, – продолжал Артузов, – мы должны знать не только в стратегическом, но и в тактическом плане. Все, что нам известно о целях японских спецслужб против нас, сейчас, при созданной японской военщиной опасной обстановке, недостаточно. Конечно, такие задачи, видимо, будут решаться частями, и может быть, с неожиданной стороны, в меру открывающихся, благодаря нашим усилиям, возможностей то тут, то там, и в том числе перед Вами, в Токио и Сеуле. Но при этом нужно постоянно помнить, что, – как бы не было заманчиво поскорее приступить к активной работе, – необходимо обдумывать, соизмерять каждый свой шаг с тем, чтобы не допустить провала. В сложившейся исключительно острой международной обстановке, и особенно напряженной в отношениях между СССР и Японией, провал может быть чреват самыми тяжелыми последствиями не только для резидента и его ближайших помощников лично и не только для нашего ведомства, но и для всего нашего государства.

Итак, предельная бдительность и предельная осторожность. Любая возможность провала должна была исключаться полностью. Конечно, упоминание Артузова о последствиях для резидента не было угрозой. Подобный стиль разговора не был характерным для этого начальника ИНО. Но предупреждение прозвучало серьезное. И новый резидент, хорошо запомнивший эту беседу, не забывал об этом во время своей двухлетней работы в Токио.

Артузов не скрывал, что среди некоторых иновцев укоренилось мнение, будто в Японии вообще невозможна активная разведывательная работа из легального аппарата (имелись в виду советское посольство и другие официальные учреждения в Японии), поскольку японские полицейские и жандармские органы применяют метод непрерывного наружного наблюдения за иностранцами, сковывающий любые их действия.

У агентуры ИНО и в Сеуле, и в Токио была определенная направленность, не свойственная агентуре военной разведки – источники в полицейских и жандармских органах. Чем же было вызвано такое специфическое направление вербовки? Еще в 1920-х годах в ИНО было известно, что обмен опытом и информацией внутри различных государственных органов Японии имел довольно широкое распространение. Эта практика имела, конечно, прогрессивное начало, и она получила применение в органах военного ведомства, жандармерии, полиции и японских военных миссий (филиалов органов военной разведки) на континенте. Сотрудники ИНО, работавшие во второй половине 1920-х в Харбине и Сеуле, установили, что этот метод был характерен и для разведывательных органов Японии. Они применяли рассылку, конечно под грифом «Совершенно секретно», очень важных документальных материалов: докладов, сводок, полученных в каком-либо разведывательном органе, по всем организациям разведки, расположенным на периферии.

В начале 1930-х Сеульская резидентура получила от одного из своих источников, служившего в жандармерии, доклад японского военного атташе в Москве о состоянии Красной Армии. По этому докладу при тщательном анализе можно было примерно установить источники получения этих данных. Можно привести и еще один пример. В начале 1930-х сотрудникам Харбинской резидентуры удалось завербовать сотрудника японской жандармерии, который поставлял ценнейшую документацию. Для сохранения этого источника и надежной связи с ним была создана специальная нелегальная резидентура, которая обеспечивала бесперебойный контакт с этим источником. В то время этим резидентом был чекист О. Х. Герман, имевший надежный американский паспорт. «Крышей» для него была закупочная меховая фирма, поставлявшая меха в Париж. Так что нельзя было пренебрегать возможностью внедрения нашей агентуры в органы жандармерии и полиции и на континенте, и в самой Японии. Конечно, при осуществлении таких вербовок требовалась особая настороженность, учитывая возможность провокаций со стороны японцев. Вот здесь и мог пригодиться контрразведывательный опыт сотрудника резидентуры.

После инструктажа и соответствующей разведывательной подготовки оформление и получение документов в Наркоминделе. И транссибирский экспресс уносит нового третьего секретаря советского посольства в Японии Б. А. Гинце, на эту фамилию были оформлены документы Гудзю, во Владивосток. Оттуда несколько дней пароходом до Токио. В этом же экспрессе ехал и новый переводчик посольства Косахов – на эту фамилию были оформлены документы Косухину.

Предполагалось, что после передачи дел Шебеко должен будет сразу же вернуться в Москву. Однако после ознакомления с ситуацией на месте с согласия Шебеко был поставлен вопрос перед ИНО о временной отсрочке отъезда Шебеко в Москву с тем, чтобы он некоторое время поработал помощником резидента. Это имело тот смысл, чтобы не демаскировать связь между отъездом второго секретаря сразу же после прибытия третьего. Внешне это могло выглядеть как замена одного другим, что было нежелательно, поскольку было известно, что должность 2-го секретаря в некоторых случаях считается связанной с особыми функциями. В токийской жандармерии об этом наверняка знали. Поэтому по обстановке было разумнее прибытие 3-го секретаря не связывать тут же с отбытием 2-го секретаря посольства.

Кроме того, требовалось время и уверенность в целесообразности личной встречи нового резидента с источником «Кротов». Предварительно нужно было самым тщательным образом ознакомиться с историей его вербовки во всех деталях, опросить посредников, через которых уже более года поддерживалась связь с «Кротовым», проанализировать переданный им материал с точки зрения возможной дезинформации (в Москве возникали такие сомнения). Таким образом, оставление Шебеко в Токио позволило поставить на связь с источником именно его, после чего, в случае положительных оценок всех данных, перейти к личной встрече нового резидента с этим источником. Центр согласился с этой аргументацией, и совместная работа с Шебеко быстро стала налаживаться. Без всяких помех они проработали в связке все два года пребывания Гудзя в Токио.