Текст книги "Поручик (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Что ж, так и поступим. У вас есть план, схема зданий? Нам будет очень кстати…

Пелагея Павловна кивнула, и пригласила меня к себе в кабинет, раздав перед этим распоряжения преподавателям и воспитанницам. Кабинет выглядел солидно – мебель из мореного дуба, обширная библиотека, карта Империи – на полстены и портрет последнего императора.

На просторном письменном столе мы разложили план построек. Учебный трехэтажный корпус был спроектирован буквой П, и фасадом обращен к рыночной площади. Флигель общежития – более компактное четырехэтажное здание, располагался во внутреннем дворике. Между двумя опорами этой буквы П – кирпичная стена, высотой около четырех метров, с крепкими стальными воротами, выходящими на городское кладбище. Госпожа начальница уверяла – безопасность воспитанниц здесь – на первом месте. Немало девушек – из богатых и знаменитых семей, да и возраст такой, что глаз да глаз нужен!

Я забрал схему и отправился в столовую – там мы устроили штаб. Из какой-то аудитории выпорхнула стайка воспитанниц с полными руками учебных принадлежностей – они явно перебирались во флигель. Солдаты, занявшие позиции у окон улыбались и лихо подкручивали усы, принимая мужественные позы.

Наверняка полицмейстер предполагал разместить нас в другом месте, но – что сделано то сделано. Я собрал офицеров и унтеров, и мы, чиркая карандашом прямо на схеме, определили позиции для пулеметов, объем работы по укреплению первого этажа и место для наблюдательного пункта.

– Я даже знаю, кого ты посадишь на этот насест, – сказал Стеценко, имея в виду часовой механизм с балкончиком под крышей флигеля. – Тингеев?

– Ну а кто ж еще. А ты, подпоручик, отправишься к полицмейстеру, раз такой умный, – предварив его возражающий возглас, я добавил. – Разрешаю пойти в гражданском, попросишь местных – тебе покажут черный ход.

Тут в столовую вошла Пелагея Павловна, и все вскочили. Дама была разгневана и глаза ее метали громы и молнии.

– Они не пускают сюда пролетки и таксомоторы, представляете? Перекрыли все улицы, на площади соорудили нечто невообразимое! Мы теперь что – в осаде?

Следом за ней примчался, однако, Тингеев.

– Господин поручик! На площади так-то нечистая сила!

– Что? – вытаращились на него мы.

– Флаги-то синие!

– Тьфу, ты пропасть! Лоялисты?

– Я и говорю – нечистая сила!

Бог его знает, этого Тингеева, отчего он лоялистов нечистой силой назвал? Может, трудности перевода?

В любом случае я рванул к окнам фасада, и, отодвинув занавеску, уставился на приличных размеров баррикаду, которая перегораживала въезд на рыночную площадь. Лихие люди с синими повязками разбирали прилавки, тащили ящики и бочки, останавливали транспорт и таким образом добавляли новые и новые детали к своему фортификационному сооружению. Над баррикадой реяло синее полотнище. Да откуда их здесь столько?

– Тингеев! На других улицах то же самое?

– Кроме кладбищенской, господин поручик! Там пока тихо.

Стеценко покинул институт именно там, так что была надежда, что всё обойдется.

Солдаты таскали мешки с песком, и устанавливали их на окнах первого этажа. Напротив входной двери, между колоннами холла соорудили баррикаду – на случай прорыва. Семеняка суетился, подсчитывая наши и университетские припасы. Учитывая нас и сто восемьдесят восемь воспитанниц – получалось, в осаде мы можем просидеть дня три, не больше. Благо, с водой проблем не было – у них тут имелась артезианская скважина. В ответ на обвинения соратников в пессимизме я открыл ротную кассу, сунул в руке унтер-офицеру Демьянице несколько купюр:

– Берешь с собой полдюжины бойцов и бегом – через кладбищенскую сторону в бакалейную лавку, ее из окна видать. Тебя интересуют крупы, пеммикан, консервы – понятно? В неприятности старайся не влезать, но если они случаться – пошуми, мы услышим и вытащим вас. Понятно?

* * *

Ночью лоялисты на баррикадах жгли огни и переговаривались. В городе было неспокойно – слышался звон разбитого стекла, крики, пару раз донеслись хлопки выстрелов. Мне, вообще-то, было совестно – рота должна была быть на улицах, наводить порядок… А мы отсиживались тут.

С другой стороны – сунуться в город не зная обстановки и погубить людей в уличных боях – это глупость несусветная. Как мы поможем людям, если нас перестреляют из окон и крыш за первым же поворотом? Я ждал Стеценку и психовал от отсутствия рации. Мобильные станции всё еще были дефицитом, а тут предполагалось, что связью нас обеспечит полицмейстер. Спать всё равно не получалось, так что я спустился во внутренний дворик, махнул рукой солдатам, которые стояли на посту у флигеля. Мы специально подобрали семейных, тех, что постарше – во избежание, скажем так.

Вдруг от стены здания отделилась фигура – и бросилась наперерез мне. Я схватился за револьвер, но потом выдохнул – платье! Это была одна из воспитанниц.

– Господин офицер, разрешите обратиться? – девушка храбрилась, но было явно видно что она смущается.

– Обращайтесь, сударыня… – и как она из флигеля сбежала?

– Мы тут всей комнатой решили, что хотим быть сестрами милосердия. У вас ведь есть лазарет? Вы не подумайте, мы с понятием – у нас соответствующие курсы читали и сестринская практика у нас была, в Доме призрения при Елисаветинском монастыре…

Я рассмотрел ее повнимательнее: тщательно уложенные светлые волосы, изящная шея, чуть курносый нос, бархатные карие глаза, в которых отражался свет из окон института.

– Скажу прямо, сударыня, это для меня – полнейшая неожиданность. Тут, в Мангазее, как я понял, к имперцам теплого отношения ждать не приходится.

– Так ведь вы – совсем другие! Я это сразу поняла, когда вы говорили перед нами в аудитории… И солдаты ваши ведут себя как будто я для них – младшая сестрица, а не… – она потупила глаза и проговорила: – Про кавалеристов такое говорят, что… Когда вы в институт вломились, мы Бог весть что думали, а оно ведь всё совсем по-другому! А от тех, синих, нам и подавно ничего хорошего ждать не приходится! – внезапно закончила она.

Я совсем разучился общаться с девушками, и тем более мне не приходилось делать этого в роли начальства.

– Сейчас, слава Богу, на попечении у нашего доктора – один раненый, и тот кавалерист. Так что ваши услуги не требуются. Но в случае необходимости – дополнительные койки мы разместим как раз на первом этаже вашего флигеля, он хорошо защищен со всех сторон – тогда и попросим о помощи. Как мне вас найти?

– Второй этаж, восьмая комната, Наталья Андреевна Гагарина.

В это время в калитку, которая была предусмотрена в одной из створок ворот, постучали. Часовые потребовали пароль, и, услышав хриплый отзыв, пустили внутрь двух людей, в одном из которых я узнал Стеценко, а во втором – к своему немалому удивлению – Феликса!

Я обернулся, чтобы попрощаться с девушкой, но ее и след простыл. И как она умудрилась сбежать из флигеля?

* * *

– А вы спросите, спросите у вашего этого раненого, кто ему посоветовал гайку на конец плети присобачить, а? И что случилось на Эспланаде, от чего полгорода плюется, когда кавалеристов видит… А потом, поручик, залезь на балкончик – туда, где твой снайпер сейчас сидит, и посмотри в бинокль на бухту. Знаешь, что ты там увидишь? – Феликса развезло в тепле, после рюмочки ликера. – Ты там увидишь дымы. Много дымов. Это эскадра Протектората и Альянса – представляешь, как быстро они договорились? Угадай, зачем они здесь, и откуда в городе столько «синих» с характерным акцентом, а? А еще можешь выйти на улицу и послушать, о чем орут лоялистские крикуны, когда говорят о том, что творят имперцы забаррикадировавшись в институте благородных девиц. Ну какого хрена нужно было тебе именно в это здание переться? Завтра утром тут будет такая толпа… Кстати, тот мальчонка с рыночной площади – жив, дома сидит, у него бровь рассечена – но кому это интересно, верно?

Ротмистр Карский уже достал меня со своими загадками. Говорил бы толком, а то взял вот этот вальяжный тон, и разглагольствует, закинув сапоги на стол. Я встал, скинул его ноги со стола и подошел к окну. Над крышами домов поднималось солнце.

– Ну хорошо, Феликс, – заговорил я. – Если тебе охота играть в шарады – слушай. Мангазея совсем недавно была порто-франко, под международной защитой. По факту тут правили бал ребята из Альянса – ходили морячки с помпончиками и гвардейцы в гетрах. Не так давно город перешел под имперскую руку – Его Высочество потянул за ниточки. И вот теперь наши бывшие союзнички хотят вернуться – вместе с Протекторатом. Им удобно проворачивать здесь свои делишки – еще бы, не так много на Севере незамерзающих портов. Рыльский – предатель или идиот, он специально или по своей непроходимой тупости науськал кавалеристов быть пожестче, и, учитывая их паскудные натуры, получилось отменно. Не знаю, что было на Эспланаде – но скорее всего кавалеристы сотворили что-нибудь мерзкое, а Рыльский их отмазал. А еще та эскадра, что дымит на рейде, привезла с собой лоялистских эмиссаров и агитаторов, и, скорее всего, оружие. Горожане не успели хлебнуть лиха от их порядков, и теперь местным обывателям кажется, что по сравнению с имперской кавалерией синие – ангелы небесные. И когда горожане, пылая справедливым гневом по поводу обесчещенных нами юных дев, пойдут на штурм института – тут мы снова увидим бравых морячков с помпончиками, гвардейцев в гетрах и, на сей раз, еще и гренадер с рогатыми шлемами, которые быстренько наведут порядок и предстанут в виде спасителей и защитников. Отличное будет зрелище!

Феликс, кажется, даже немного протрезвел. Видимо, я попал или в цель, или очень близко.

– Ну, а теперь у меня вопрос к всевидящему оку имперской разведки. А точнее – даже два, – я смотрел, как на другом конце рыночной площади, у баррикады, какой-то тип мочиться на землю прямо возле синего флага.

– Валяй, пехота. Задавай свои вопросы.

– Много в городе настоящих лоялистов и людей, засланных с той стороны?

– На самом деле – не очень. Человек сто-сто пятьдесят. Остальные – это в основном рассерженные горожане и всякие маргиналы, которые поддержат любую бучу. Им и оружия не раздали еще, планируют сначала устроить здесь демонстрацию, а потом обязательно – кровь, штурм и всё такое. Тогда пути назад у города не будет, начнут формировать отряды, выберут Ассамблею…

– Как тебя взяли в разведку, Феликс?

– В смысле?

– Почему ты такое трепло? Ты ответил на два моих вопроса сразу. Я хотел спросить – готовы ли горожане воевать?

– Вообще-то, после историй об изнасилованных институтках – скорее да чем нет. До этого всё-таки вопросы были в основном к Рыльскому и его офицерам.

И тут у меня в голове созрел план. Это была настоящая авантюра в духе рыцарских романов, и я рассмеялся, осознавая бредовость этой идеи.

Смех прозвучал неестественно, и Феликс глянул на меня, как на душевнобольного.

* * *

Под окнами гудело людское море. Горожане боялись подходить близко – видели стволы пулеметов на крышах. Как будто лишние пятьдесят шагов уберегут их от пулеметной очереди! Очередной оратор распинался перед ними, стоя на бочке. Я вопросительно посмотрел на столпившихся в холле солдат и воспитанниц института.

– Где там ваш белый флаг, Вишневецкий?

Подпоручик протянул мне древко с ровным белым полотнищем из простыни.

– Ну, хоть не панталоны! – ну, Стеценко, ну, сволочь!

Раздались нервные смешки, а девушки зашушукались.

Панкратов и Фишер открыли передо мной дверь и я вышел на высокое крыльцо института.

Сразу меня не заметили, продолжая слушать оратора на бочке. Но постепенно сначала один, потом второй, третий, большая часть поворачивались в мою сторону. Шагая сквозь расступающуюся толпу, я чувствовал агрессию, понимал, что кое-кто был готов разорвать меня прямо здесь, но пока этого почему-то не происходило. Лоялисту-агитатору с синей повязкой волей-неволей пришлось уступить мне место на бочке.

– Дамы и господа! – мне приходилось использовать голосовые связки во всю мощь. – Через четверть часа мы собираемся сопроводить воспитанниц института в Елисаветинский монастырь, под защиту монахинь и крепких стен, а потом отправиться к городским конюшням, чтобы арестовать полковника Рыльского. Мы не сможем сделать ни того, ни другого, если на улицах будут баррикады, а перед институтом – толпа. Понимаете?

Шум поднялся неимоверный. Я видел агрессивную активность личностей с синими повязками, видел ненависть в лицах одних и надежду – в глазах других. К бочке прорвалась дородная дама, раскрасневшаяся и с заплаканными глазами:

– Верните нам наших дочек, ироды! Где наши дочки?! – закричала она.

– Да кто ж против-то? Вот они, сами посмотрите!

Раздался гулкий удар часов, и двери института широко открылись.

Первым шествовал Стеценко под руку с Пелагеей Павловной – начальницей института. Когда только успел побриться, шельмец! Далее – Вишневецкий с Натальей Андреевной Гагариной – оба стройные и красивые, я даже позавидовал слегка. Новые и новые пары выходили на крыльцо и спускались на площадь. Белые кружева и солдатское хаки. Лакированные туфельки и кирзовые сапоги. Аккуратные прически и фуражки с кокардами.

Я замер на своей бочке, глядя на толпу.

– Наташенька! – закричала вдруг дородная дама, и площадь взорвалась ликующими криками.

Спрыгнув с бочки, я протиснулся к своим людям и скомандовал:

– С музыкой, в темпе вальса, шаго-о-ом марш!

До Елисаветинского монастыря мы прошли под звуки незабвенной "Маруси", которая от счастья слезы льет. Монахини приняли девушек с распростертыми объятьями, а я построил роту в походный порядок, дождался пулеметной команды, которую никто и не думал трогать, и ускоренным маршем мы выдвинулись к конюшням. Добрая половина толпы следовала за нами – еще бы, такое зрелище!

Обалдевшие кавалеристы за решетчатыми воротами заклацали затворами своих драгунских карабинов, но, увидев мои погоны, приоткрыли створки – как раз, чтобы я смог пройти.

– Какого черта вы себе позволяете, поручик?! – брызгал слюной Рыльский.

Его полное лицо раскраснелось, глаза налились кровью, а рука сжималась и разжималась на эфесе сабли.

– Вы арестованы как предатель или провокатор, господин полковник, – сказал я. – Если вы добровольно не сложите оружие и не проследуете со мной в расположение моей роты – под арест, я буду вынужден…

– Что?! Что вы мне сделаете, поручик, у меня тут пятьсот сабель…

– А у меня бомбометчики сейчас наводятся на крышу вашего штаба. И, видит Бог, если мы с вами отсюда не выйдем через четверть часа, они дадут серию из дюжины зажигательных снарядов по вашей богадельне.

– Какое вы право имеете… – он явно сдувался.

– Самое непосредственное. Ротмистр Карский с утра пораньше наведался на телеграфную станцию, так что о ваших деяниях и ситуации в городе уже знают на самом верху. Угадайте, кто назначен новым исполняющим обязанности командира гарнизона?

Полковник рухнул на кресло, потом вдруг резко открыл ящик стола, выхватил оттуда револьвер, направил его сначала на меня, потом на себя, потом сунул его в рот, а потом зачем-то, размахнувшись, выбросил его в окно.

Мы вышли из решетчатых ворот, и я передал арестованного унтер-офицеру Лемешеву и его людям.

– Примкнуть штыки! – скомандовал я. – Каре! В расположение роты – шаго-о-ом марш!

За моей спиной послышалось покашливание. Я обернулся. Этот был тот самый кавалерийский ротмистр, он так и не узнал меня.

– И что нам теперь делать, поручик? – чуть ли не заискивающе спросил он.

– Принимайте командование полком и ждите жандармов. Они тут будут в течение пары часов – насколько я знаю, литерный поезд уже прибывает на вокзал.

С дальнего конца улицы послышались заполошные свистки городовых. Это торопился из-за всех сил на встречу нашей роте полицмейстер.

–

XV. ЛЕЙБ-АКУСТИК

Он вошел в офицерский клуб, постукивая по полу изящной белой тростью – красивый молодой человек с бледным лицом, слегка растрепанными волосами и в темных очках, за которыми совсем не было видно глаз. Светлый мундир лейб-гвардейца с невиданными мной доселе нашивками говорил о том, что он находится на действительной службе.

Странный лейб-гвардеец замер на пороге, как будто в нерешительности. Буфетчик за барной стойкой в этот момент со звоном устанавливал стеклянные стаканы в подстаканники и разливал чай. Молодой человек тут же уверенно шагнул в его сторону, и, всё так же постукивая белой тросточкой, достиг стойки, ладонью провел по ее полированной поверхности и, щелкнув пальцами, сказал:

– Можно кофе? И покрепче.

Я смотрел на него во все глаза и не мог поверить. Оставался последний штрих – когда принесли кофе, его ноздри затрепетали и он уверенно взял чашку, даже не повернувшись в ее сторону. Теперь я совершенно уверился – он был слеп!

Слепой – в действующей армии? Я не мог пропустить такого персонажа, встал, задвинул стул и прошел к барной стойке.

– Добрый вечер! Никак не могу распознать ваши нашивки и мучаюсь от любопытства. Не просветите?

– Лейб-акустик, господин поручик…

– А как вы…

– У вас легкий шаг. Если бы вы были хотя бы полковником – то, скорее всего, топали бы как рота солдат – в больших чинах легко располнеть. Сапоги у вас, судя по скрипу, яловые – слишком хорошо для вольноопределяющегося или нижнего чина, и слишком плохо – для штаб-офицера. Так что вы или поручик, или подпоручик, или штабс-капитан. Выбрал среднее – и не прогадал. И да, я слепой.

– Это ведь потрясающе – дедукция, да? – он нравился мне все больше и больше каждой минутой знакомства. – А лейб-акустик – это как? Акустики – они ведь на флоте.

– И, с недавних пор, в противовоздушной обороне.

Я хотел спросить, видел ли он Его Высочество – "лейб" – означает что он должен был состоять непосредственно в охране Регента, но потом прикусил язык.

– Вы встречались с Его Высочеством? – спросил я. А потом, хмыкнув, добавил: – Это, наверное, второй глупый вопрос который вам задают чаще всего.

– Ну да… Обычно спрашивают – видел ли я Его Высочество, а потом начинают извиняться. Ради Бога, я знаю что я слепой, но я понятия не имею о зрении – я слеп от рождения, поэтому для меня это то же самое, что для вас – не уметь летать. Ну, нет и нет – есть масса других способов быть полезным и получать удовольствие от жизни. Отвечая на ваш вопрос – да, я встречал Его Высочество неоднократно – очень тактичный, интеллигентный мужчина, пожилой, с приятным низким голосом… Аккуратный, не курящий… Давайте лучше о музыке, а? Вы любите музыку?

И мы весь вечер говорили о музыке – по основной своей профессии он был скрипачом, и разбирался в вопросе явно лучше чем я. Скрипача – лейб-акустика звали Марк Вознесенский, и в войсках он был уже четыре года – с тех самых пор как аэропланы и цеппелины стали массово использовать для бомбардировок. Я всё еще не очень себе представлял, в чем именно заключались его обязанности, но впечатления от общения с ним были исключительно приятные – чувство юмора и эрудиция делали его отличным собеседником!

* * *

Я всё гадал – когда мои выходки выйдут боком. На самом деле поручик не может себя вести так, как я. Это в суматохе первых месяцев гражданской войны начальство еще как-то терпело такого скверного типа. Если быть честным – командир штурмроты получился из меня посредственный.

Единственное, чем я мог гордиться – это нормальные отношения внутри нашего подразделения. Старые служаки – такие как Демьяница и Перец, простые парни рабоче-крестьянского происхождения типа Гущенки, Ющенки, Панкратова и Лемешева, рафинированные интеллигенты вроде Фишера и Тревельяна, кадровые офицеры – Вишневецкий и Семеняка, проходимцы вроде Стеценки, да Бог знает кто еще… Вся эта компания под руководством меня, грешного, как-то тянула лямку и выпутывалась из передряг, и даже неплохо воевала. Но в целом – с укреплением Новой Имперской армии, или армии Новой Империи – как угодно, нашей вольнице должен был прийти закономерный конец.

Бардак в снабжении, которое всеми правдами и неправдами налаживал Семеняка, неуставщина (в хорошем смысле) в отношениях, с которой мы с господами офицерами смирились и даже поощряли, нестандартное вооружение, навроде карамультука Темирдея Тингеева или моей горской шашки… Множество всяких мелочей – от оплетенной лозой металлической фляжки до более удобного гражданского ранца – для нашей роты всё это было настолько привычно, что когда по наши души нагрянула инспекция из Генерального штаба – мы и не подумали как-то скрывать все эти наши штучки.

Инспекция представляла собой весьма представительную тройку офицеров в сопровождении полковника Бероева. Полковнику приходилось хуже всего – это ведь под его носом расцвело такое непотребство. В нашей бригаде было четыре батальона, то есть двенадцать рот и подразделения поддержки и снабжения. Такая странная структура сохранялась до сих пор только потому, что не доходили руки до переформирования. Теперь – дошли. Бригады упраздняли, вводя дивизии и полки – как в старой армии. Бероеву дивизия не светила, обещали дать полк – из двух батальонов и артиллерийской батареи.

И нам оказаться в этом полку, видимо, не светило. Главный инспектор наливался дурной кровью всё больше и больше, прохаживаясь вдоль строя бывшей шестой штурмроты. Это был явно штабной генерал, дородный и ухоженный, с окладистой бородой и в пошитом на заказ мундире. Мундир сидел на нем идеально.

На нас родные "хаки" сидели скорее как рабочие спецовки. Хорошо ли это? Нам-то хорошо, но…

– Это армия, поручик!!!

Я чуть не продолжил его мысль про институт благородных девиц, но решил не забивать гвозди в крышку своего гроба.

– Это армия, а не партизанская вольница, постарайтесь привыкнуть к это мысли! Вы какое военное училище заканчивали?

– Никакое, господин генерал!

Он остановился прямо напротив меня и недоверчиво посмотрел прямо мне в лицо, стараясь разглядеть признаки лжи или дефектов головного мозга.

– Как вас понимать, господин поручик?

– Имею честь быть бакалавром антропологии Горского института гуманитарных исследований, магистерскую диссертацию не защитил в связи с началом боевых действий, господин генерал!

Генерал воззрился на полковника Бероева:

– И как это он руководит ротой, господин полковник?

– Был зачислен в отдельную штурмроту вольноопределяющимся, как образованный – сразу на должность заместителя командира взвода. После дела под Верным – произведен в подпоручики и поставлен заместителем командира роты. За тот же бой награжден Серебряным крестом. По рекомендации капитана Тенегина произведен в поручики в связи с нехваткой кадровых офицеров. После формирования на базе роты батальона – исполнял обязанности командира роты, утвержден в этой должности после дела под Клёном. Даже был в списке на повышение, но…

– Так это ТОТ САМЫЙ поручик!

Вот он как. Я – тот самый поручик. Это мне или Арис кучу подложил, или кто-то из дружков Рыльского. Мне оставалось только пожирать глазами высокое начальство. Я не зря вспомнил Ариса – человек с безликим лицом и в форме преторианца без знаков различия что-то прошептал на ухо генералу. Третий инспектор – полковник со шрамом на переносице – всё это время безмолвствовал.

Шептание принесло свои плоды.

– Мы подыщем тебе новое место службы, поручик, – многообещающе сказал генерал. – В гвардии таким как ты не место! Будешь следующий год сортиры охранять.

Вообще-то мне было неинтересно всё это слушать. Высокое начальство снова витало в облаках – точно как пять лет назад. Видимо, череда побед над лоялистами вскружила им голову, и они решили что вернулись старые времена, и можно относиться к людям как к быдлу. Ничего нового! Но вообще-то я думал что таких деятелей развешали за ноги в первые месяцы… Оказывается, остались еще динозавры. Сортиры говоришь? Почему бы и нет, собственно?

Тут в дело вступил полковник со шрамом:

– Господа, обратите внимание на их оружие, – он подошел к бойцу из третьего взвода и взял у него винтовку.

– А что с ним не так? – встрепенулся господин без лица.

– Вот именно – всё так! Винтовка в идеальном состоянии, – полковник вернул ее солдату, прошелся вдоль строя и остановился напротив внушительной фигуры вахмистра Перца. – Вахмистр! Ваши люди готовы к небольшим показательным стрельбам?

– Так точно, господин полковник!

– Назначите человека?

– Никак нет, господин полковник, выбирайте любого! – опрометчиво заявил Перец, щелкнув каблуками.

Конечно, они выбрали Фишера.

Стрельбище у нас было оборудовано вообще-то неплохо. Правда, вместо ростовых мишеней стояли манекены из разоренного мародерами ателье портного, обряженные в самые несуразные обрывки нарядов, но после всего, что инспекция уже увидела – это были мелочи.

Фишер решительно поблескивал стеклами очков и устанавливал пулемет на позиции. Он зарядил ленту, поиграл желваками на скулах, дернул затвор и рявкнул:

– К стрельбе готов! – никогда бы не подумал, что Фишер умеет рявкать.

Наверное, ему тоже было обидно. Мы, интеллигенты, вообще – народ обидчивый.

– Огонь! – скомандовал полковник со шрамом.

Фишер припал к пулемету и начал выдавать короткие очереди. И, черт возьми, это было красиво! Он оставил девять из десяти манекенов без голов, а десятого нашпиговал пулями так, что он превратился просто в фарш.

– Изрядно! – вынужден был признать генерал-инспектор. – Кто таков будешь, солдат?

– Рядовой Фишер, господин полковник! Подносчик патронов в пулеметной команде!

– Подносчик…

Что значил весь этот цирк – понять было сложно. Я надеялся, что собак повесят на меня, а ребят оставят в покое. В конце концов – Бероев никогда не давал своих людей в обиду…

Инспекция отправилась в штаб бригады, и у ворот комбриг чуть отстал и подозвал меня к себе:

– Дерьмо попало на вентилятор, поручик. Я ничего не мог сделать… Зайдешь ко мне вечером?

– Так точно…

– Да не козыряй ты… Зайди просто и всё.

* * *

На меня действительно кто-то капнул. Мало ли было в нашей армии подразделений подобных моему? По большому счету новая Имперская армия находилась в процессе рождения, превращаясь из ополчения и добровольческих формирований в настоящую военную машину. Так что шли они специально в мою роту, и генерал этот был назначен в инспекцию специально.

Бероев рационально рассудил, что раз им нужна моя голова, то подставлять всю роту – дело последнее.

– Я задним числом оформил приказ о переводе тебя в войска ПВО. Они ничего не смогут сделать, это не их зона ответственности – другой корпус, понимаешь ли. Там командиром мой старый товарищ, примет, устроит…

– Да какое я отношение…

– В охранение. За зенитчиками глаз да глаз нужен!

Что ж, это было приемлемо. Зенитчики – не сортиры в конце концов. Несмотря на то, что боевые действия еще велись, и почти треть территории Империи была под синими – в целом всем было ясно, что мы их додавим. Слишком сильно они достали людей, когда взяли власть, и слишком много густонаселенных и промышленно развитых районов потеряли в первый год, когда имперцы восстали. Так что досидеть войну в охране зенитных батарей – это была вполне внятная перспектива.

– С ребятами жалко расставаться…

– Бог с тобой, поручик, разрешаю взять с собой хоть целое отделение – у них там страшный дефицит людей с боевым опытом. Аскеров прямо об этом просил, а я ему многим обязан… Может даже желающие в роте будут – ты спроси, мало ли?

* * *

Я возвращался в роту, думая, как донесу новости до своих людей. Их разбросают по другим подразделениям – Бероев ценил моих бойцов и хотел оставить в своем полку, но сохранить шестую в прежнем составе не мог. А меня отправят куда Макар телят не гонял – зенитчиков охранять.

Рота ждала меня в парадном строю всё это время. Всё время пока я был в штабе они стояли на плацу с развернутым знаменем и ждали! Вишневецкий командовал парадом.

– Р-равнение на-а командира! Равняйсь! Смир-р-на-а!

Что уж там, это было красиво!

– Вольно, друзья! Вольно… Вот что я вам скажу. Бероев нас прикрыл! Вы остаетесь в полку, я остаюсь поручиком. Но служить нам больше вместе не придется.

По строю прошел шепоток. Я снял фуражку и зачем-то хлопнул ей по ноге:

– У меня новое место службы – войска ПВО. Какая-то глушь, вроде как. Им там нужны обстрелянные бойцы – разбавить новобранцев в охране. Полковник сказал, что направит туда целое отделение под моим командованием. Добровольцы – шаг вперед!

Рота единым порывом качнулась в мою сторону.

Ей-Богу, мне пришлось делать вид что порывом ветра в глаза нанесло песку. Хотя штиль стоял мертвый.

* * *

Ипатьево – так называлась эта глушь, оказавшаяся совсем не глушью. Деревенька в двадцати верстах от самой столицы, в густом лиственном лесу. Мы на полуторке Парамоныча притащились туда поздней ночью, и найти дорогу в зенитную часть не было никакой возможности – секретность, мать её!

– Как-то во время войны первый император проверял посты вокруг своего лагеря, – вещал с умным видом унтер-офицер Демьяница. – И наткнулся на солдата, который был на посту пьяным. Свитские хотели примерно наказать служивого, но император был в хорошем расположении духа и сказал: " Оставь его!" Поэтому деревня, которую мы проезжали час назад называется Астафьево.

– А Ипатьево почему? – поинтересовался Фишер.

– А когда его величество застал того солдата пьяным второй раз, он скомандовал свитским…

Что он скомандовал свитским, мы так и не услышали, потому что въехали в деревню, и тут же увидели сидящих у колодца солдат. Они вскочили, а потом нам на встречу вышел офицер в темных очках – ночью! Я с большим удивлением и огромной радостью узнал своего знакомца – лейб-акустика Марка Вознесенского.

– Марк, дружище, какими судьбами?! – я выскочил из кабины и обнял товарища.

– А это и есть мое место службы! Когда у нас судачили о новом начальнике охраны, я всё пронюхал и узнал, что это будешь ты. Вот, напросился встречать. Думал, тебе будет приятно встретить знакомого человека в этих дебрях…

– Ну, как выясняется, не такие и дебри… Еще как приятно! Давай, командуй куда идти, поводырь! – и мы рассмеялись.

– Машину придется оставить здесь, заберем ее днём. Деревенские присмотрят.

– Как скажешь, – развел руками я.

Бойцы попрыгали из кузова и вытащили снаряжение. С этим мы, конечно, слегка переборщили – вахмистр Перец сумел упереть даже один ручной пулемет – из неподотчетных трофейных.

Мы шли по лесной дорожке, один из солдат-зенитчиков вел Вознесенского за руку, и, кажется, лейб-акустик совершенно не переживал по этому поводу. Вдруг он остановился и поднял руку вверх. Мы тут же присели, осматриваясь.

– Что-то неладно на батарее… – сказал он. – В это время прапорщик Бачура обычно слушает патифон, а сейчас – никакой музыки.

– Лемешев, Демьяница – осмотритесь вокруг! Тингеев – вперед по дорожке, только тихо, как мышь!