Текст книги "Поручик (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

XIII. ХЛЕБ С МАСЛОМ

День начинался прекрасно.

Я вытряхнул из барабана теплые, пахнущие порохом гильзы прямо на пыльную землю и полез в карман за патронами. Башибузуки гарцевали у самой опушки, время от времени постреливая в нашу сторону.

Лемешев снарядил винтовку новой обоймой, ее затвор сыто клацнул, принимая боеприпасы. Мы, по всей видимости, крепко встряли на этом блокпосту. Да и блокпостом его назвать было сложно – кирпичное здание караулки, окруженное невысокой стеной из мешков с землей – примерно по пояс. Достроить просто не успели: ни колючей проволоки, ни окопов…

Я как раз прибыл посмотреть, сколько и чего нужно, чтобы оборудовать крепкий опорный пункт для нашей штурмроты в этих Богом забытых местах. Ну, Богом может и забытых, а имперскими властями – нет. Местные богатые села и хутора зажиточных фермеров поставляли рожь, пшеницу, молочные продукты и овощи в значительных объемах – напрямую имперской армии, за что были освобождены от налогов. Защитить поселян для нас было делом чести.

Башибузуков явно кто-то наводил. Они дважды за этот месяц перехватывали караваны с продовольствием для имперских складов в Шемахани, и сожгли два хутора, парни с которых служили в армии. Такое прощать было нельзя.

Над головой свистнула пуля и выбила крошку из стены караулки. Я пригнулся и огляделся – все ли целы? Лемешев азартно палил из винтовки в сторону рощи, еще два бойца пытались привести в порядок ручной пулемет, скорчившись за бруствером. В караулке кто-то стонал и матерился, на крыше ТимирдейТингеев – стрелок-самородок и следопыт, недавнее наше приобретение – сосредоточенно целился куда-то в горизонт.

Остальных видно не было.

– Санитара в караулку! – крикнул я.

С противоположной стороны блокпоста на карачках побежал парень с сумкой, на которой был нарисован красный крест, и скрылся в здании караулки.

Хлопнул выстрел с крыши и Тимирдей дернул затвором:

– Господин поручик, так-то одного с коня ссадил.

– Сколько их там вообще?

– Так-то у дороги двое лежат, одного конь тащит, еще троих видал – за рощей-то.

– То есть шестеро всего было?

– Выходит так!

– Та-ак!

За рощей располагался хутор, на котором жила хорошая, крепкая, многодетная семья поселян. И увидеть хутор пылающим, а поселян – зарезанными не хотелось от слова совсем.

– Лемешев! Кончай палить в белый свет как в копеечку. Автомобиль заводи!

– Так я… Это к Парамонычу! – Парамоныч, он же ефрейтор Пищиков, привез нас сюда буквально полчаса назад на "полуторке".

– А Парамоныч – где?

– В караулке…

Давя внутри матерщину, я побежал к караулке, поднимая сапогами облачка пыли и надеясь, что Пищиков в состоянии справиться с машиной.

После яркого света южного дня полумрак караулки ослепил меня, и я сощурился, тщетно пытаясь разглядеть, что происходит внутри. Когда зрение вернулось, я облегченно выдохнул, но тут же одернул себя – парня было жалко. Молодой боец с бледным лицом стойко терпел перевязку, которую делал санитар, а Парамоныч – плотный дядька с блестящей лысиной, придерживал его голову и бормотал что-то утешительное.

– До свадьбы заживет, говорю! Еще попляшем на твоей свадьбе, говорю! Крови много не вытекло, не переживай, мы тебя к его светлости доставим, он тебя заштопает! Наш доктор кудесник, слышишь? Кудесник, говорю!

– Ефрейтор Пищиков, заводите машину!

– А как же…

Я глянул на санитара, потом на раненого парнишку. Тот выглядел худо, и по-хорошему его стоило доставить в расположение, но…

Санитар поднял на меня взгляд, и я увидел совсем молодое лицо, все в пыли, крови и копоти.

– Бедро, навылет. Жить будет, но его к врачу бы…

Я с досады хлопнул фуражкой по ноге. И почти просительно, растерянно проговорил:

– Может быть сейчас там башибузуки хуторян режут…

Раненый боец разлепил спекшиеся губы и тихо, но твердо сказал:

– Потерплю, езжайте.

Я просто кивнул и сказал Парамонычу:

– Давай, к машине! – и санитару: – Ты присмотри за бойцом…

Я, черт побери, ненавидел такие моменты. Но мы – солдаты, мы носим форму, мы здесь для того, чтобы там, на хуторе, остались живы семь детей, их мама и папа! Или всё это – война, Империя – вообще не имеет никакого смысла!

– Тингеев, и вы двое, – я кивнул бойцам с пулеметом, – за мной! Лемешев – остаешься за старшего.

Тингеев белкой юркнул в кузов, солдаты, переругиваясь, затянули пулемет и коробки с лентами. Я наконец вспомнил их фамилии – рядовые Гущенко и Ющенко, дюжие парни из одного села, откуда-то с юго-запада.

– Парамоныч, ты что – вампир? – спросил Ющенко, заглянув в окошечко.

В кабине, прямо под потолком висел венок, сплетенный из чеснока. Крупные головки торчали наружу, источая ни с чем не сравнимый аромат.

– Это чего это вампир? – удивился шофер, дергая рычаг коробки передач. – Профилактика инфлюэнцы!

Мое место было рядом с водителем. Я нервно щелкал барабаном револьвера и думал о том, что вампиру-то как раз чеснок вроде бы противопоказан. А еще, почему-то, о "чемоданчиках" – таких бутербродах из ржаного хлеба, сливочного масла и мелко нарубленного чеснока, которыми в моем детстве лечили простуду. Рот непроизвольно наполнился слюной.

Мотор взревел, и мы рванули по грунтовой дороге к хутору. Парамоныч выругался, когда полуторка подскочила на колдобине, и только краем глаза в боковом зеркале я увидел, что это был труп башибузука.

Кой черт их несет сюда? Знают же, что война, что люди злые, с оружием… Триста-четыреста, а то и пятьсот верст из своих кишлаков проходят! С другой стороны – у них там нищета удивительная, даже по нашим скудным временам… Жрать захочешь – и не такой крюк сделаешь.

Но жрать – это одно. А тащить за волосы по земле молоденькую девчушку – это…

– Огонь на поражение! – заорал я, дергая ручку двери и вываливаясь на обочину.

Хлопнула винтовка Тингеева, рухнул смуглый горе-насильник лицом в крапиву, а я уже бежал к высокому тыну, окружавшему усадьбу фермера. Ворота были отворены, двое поджарых ребят в полосатых халатах пинали ногами крупного мужика с окровавленной русой бородой.

Я начал стрелять на бегу, думал – если не попаду, то хоть отвлеку от хуторянина. У него изо рта шла кровь, алая и густая.

Башибузук в тюбетейке завалился кулем на утоптанную землю двора, второй потянул из-за пояса кинжал, и я нажал на курок, целясь ему в грудь. Револьвер сухо щелкнул. Я проклял себя последними словами – угораздило с перепугу высадить все патроны на бегу! Понимая, что не успеваю, просто швырнул оружие прямо в скуластое лицо, заставив замешкаться, бросился в ноги и, ухватив под коленки, свалил на землю.

За спиной грохотал пулемет и хлопала винтовка Темирдея. Ну, снайпер, ну сукин сын! Шестеро?

Мне повезло, что он выронил кинжал, когда падал, этот башибузук. Не смотря на субтильное телосложение, противник мне попался крепкий, и мы катались в пыли и душили друг друга, и лупили по чем попало.

Все закончилось внезапно – скуластый обмяк, и из живота у него появились металлические острия. Хозяин хутора сумел встать и взяться за вилы…

Я отплевывался и откашливался, одновременно вертя головой и пытаясь понять, на каком свете мы находимся и почему не слышно выстрелов.

– Господин поручик, так-то еще пятеро конных свалили. Пулемет хорошая вещь, однако – заявил Темирдей. – Надо коней-то поймать, пропадет скотинка-то.

– Сам ты скотинка, Тингеев… Так-то ты сказал, что их всего шестеро было!

– Шестерых-то видал, еще пятерых не видал… – развел руками стрелок-самородок.

– Савка, Гришка, – хрипло гаркнул хуторянин. – Бегом за лошадьми!

Он кровью сплюнул в пыль, и только потом обратился ко мне:

– Душевное вам и сердечное спасибо, господин офицер… От лютой смерти нас спасли…

И тут же сел на землю, схватившись за ребра. Наверное, сломаны… Из крепкого двухэтажного бревенчатого дома выбежали светловолосые хлопчики лет десяти-двенадцати и, зыркнув на нас, бросились ловить лошадей.

Миловидная женщина в цветастом платке вытирала слёзы девчушки, из окна первого этажа высовывались четыре любопытные детские мордашки.

Парамоныч собирал трофеи, Грищенко и Ющенко ругались, колдуя над перегретым пулеметом, Тингеевбдил с винтовкой в кузове автомобиля.

– Потрапезничайте с нами? – каждое слово давалось хуторянину с трудом.

– У нас там раненые, на блокпосту… – я мял в руках фуражку.

Девочка, почти девушка – голенастая и стройненькая, вытерла слёзы, вырвалась из рук матери и скрылась в доме. И через секунду появилась – с краюхой ржаного хлеба, завернутого в расшитый рушник.

– Возьмите, пожалуйста, – потупила глаза она.

Хлеб дышал жаром и пах просто изумительно. А девчонка была чудо как хороша! Я передал хлеб бойцам, сам выбрал из трофеев приличного вида двустволку и патронташ и протянул хозяину:

– Лишним не будет. Этих… – я глянул на тела башибузуков.

– Похороним, – кивнул хозяин. – С лошадьми что?

– Присмотрите, потом пришлю бойцов – заберут.

Хуторянин огорченно вздохнул. "Куркуль!" – почти восхищенно подумал я. Тут только что чуть не лишился всего, что дорого человеку, на волосок от смерти стоял – а о прибытке думает. Кремень мужик!

* * *

Я разломил хлеб на пять частей и раздал бойцам. Свою долю завернул в рушник и сунул за пазуху. Уже когда сидел в кабине, вдохнул чесночный запах и снова подумал о «чемоданчиках» – ну что за напасть такая?

– Я возьму? – уточнил я у Парамоныча, откручиваю одну головку от венка на потолке.

– Возьми сколько хочешь! – сделал он щедрый жест. – Хоть две!

* * *

Раненых у нас было трое – молодой боец из караулки, схлопотавший царапину от каменной крошки Лемешев, и я, грешный. Достал меня всё-таки башибузук кинжалом, когда я ему в ноги кинулся – неглубокий порез над правой лопаткой. Сразу я и не заметил, это Парамоныч вой поднял, когда я ему сиденье в кабине кровищей испачкал.

Так что кому ехать в лазарет – вопросов не возникло. Мы с Лемешевым погрузили носилки с тяжелораненым в кузов и устроились рядом.

– Трофеи небогатые, – цыкнул зубом Лемешев.

– Ну, а чего ожидать? Это не лоялистские эмиссары, у которых на обед колбасы копченые, а в карманах – портсигары золоченые, – буркнул шофер из кабины. – Эти башибузуки – сплошное перекати-поле. Ни кола, ни двора… У них на ихних востоках бабы парней пачками рожают, почитай в два раза больше, чем девчат. Вот ему кинжал в руку, халат на плечи – и то, если повезет – и вперед, секим башка делать!

Лемешев ощерился:

– Да пусть хоть сожрут там друг друга! Мне вообще плевать. А то ведь когда с лоялистами закончим – мы им эту "секим башка" припомним, ой припомним! Девки незамужними будут до старости ходить, женихов искамши…

Я старался не прислушиваться, уж больно муторно на душе было от таких разговоров. Солнце уже садилось, когда, впереди появились ровные ряды палаток, огороженные спиралями "колючки". Бдительный часовой остановил полуторку, и я разглядел в нем Панкратова. Тот улыбнулся, узнавая, и отсалютовал – открытой ладонью к виску.

Парамоныч подогнал машину к самому лазарету. Тревельян вышел нам на встречу, вытирая руки вафельным полотенцем.

– Давайте его сюда! – он отбросил полог медицинской палатки, а потом глянул на нас с Лемешевым: – Да вы и сами… Что у вас там приключилось?

– Башибузуки… – развел руками я и поморщился – порез болел.

– Ну, ожидайте.

И мы ожидали, сидя тут же, на раскладных стульях у палатки.

На самом деле нам несказанно повезло – его светлость доктор успел уделить нам внимание – обработал мне спину и сделал аккуратную перевязку, и подлатал Лемешева. Потому что потом Тревельяну стало совсем не до нас – начался настоящий ад!

Раненых и убитых везли на автомобилях и подводах со всех наших шести блокпостов, и было совершенно ясно, что моя штурмрота умылась кровью в этот проклятый день. Потери составили пятьдесят семь человек, из них безвозвратные – восемнадцать. Четверть личного состава – из строя долой! Десятая часть – убита. Катастрофа.

Лемешев остался в госпитале – помогать в качестве санитара-добровольца. Парамоныч сорвался на своей полуторке за новой партией раненых к Вишневецкому, а я рванул в штаб – нужно было что-то делать.

Стеценко был на месте. Он яростно матерился в рацию, взывая к совести кого-то в штабе бригады. Увидев меня, он сначала отмахнулся, чтобы доматерить собеседника, потом предельно аккуратно положил трубку на стол и сказал:

– Помощи не будет. Мы тут один на один с этими сволочами.

– Рассказывай давай, – поторопил его я.

Всё было точно так же, как у нас. Летучие отряды башибузуков, обстрелы блокпостов, нападения на поселенцев, засады. Нам повезло больше всех – у меня на блокпосте был пулемет и глазастый ТимирдейТингеев, однако. У Вишневецкого тоже был пулемет, но когда они отправились спасать горящую деревню – с собой его не взяли. И потеряли половину взвода.

– Ну, командуй, поручик, – Стеценко был рад, что я вернулся с блокпоста и ему больше не давит на плечи груз ответственности.

А я точно знал, что мы должны переломить ситуацию. Восемнадцать трупов – этого оставлять просто так было нельзя. Но как мы сможем померяться силами с маневренным и наглым противником?

А потом в голове щелкнуло – зачем плодить лишние сущности? Один раз получилось – почему не получится еще?

– Слушай мою команду, подпоручик! Мне нужны наши грузовики, полсотни бойцов и пять пулеметов. А еще – Тимирдей Тингеев. И бомбомет прикажи демонтировать – он тут, в расположении, пока только пыль собирает…

* * *

Мы собрали мангруппу быстро. Наши эрзац-броневики были укреплены мешками с песком в кузовах и листами стали – на дверцах и кабинах. Солдаты были озлоблены и готовы зубами рвать башибузуков, так что в добровольцах отбоя не было.

На шести машинах мы выехали перед самым рассветом – забрать Тингеева с блокпоста. Для человека, который выслеживал зверя в лесу всю свою жизнь определить местонахождение нескольких десятков всадников особых проблем не составило.

– Много коней-то. Пить надо! – сказал Темирдей, и наша колонна направилась в ближайшую от блокпоста Вишневецкого деревню.

Ту, которая горела прошлой ночью.

Всё оказалось просто – Тингеев уточнил у крестьян что-то по поводу водопоя и брода, и уже от ближайшей речушки безошибочно вывел нас по руслу ручья к обширной балке, из которой доносилось конское ржание и негромкие гортанные разговоры.

Машины ожидали нас у дороги, и, отметив наиболее перспективные с точки зрения стрелковых позиций высотки, мы определили сектора обстрела.

Я устроился на привычной уже машине Парамоныча, с командой вахмистра Перца. Подносчик лент Фишер и рядовой Панкратов доливали воду в кожух пулемета, а Перец энергично высекал огонь для своей трубочки.

– Мне б еще парочку бойцов в команду, а, господин поручик? – пустив клуб дыма, сказал он. – На блокпостах приходится черти кому машинки наши доверять…

– Есть у меня двое… Неплохо справлялись, – обнадежил его я. – Геройские парни – пятерых вчера срезали… Гущенко и Ющенко, слыхал?

– А-а-а, двое из ларца… – хмыкнул он, но видимо, был доволен.

У подножия высотки бомбометчики заканчивали устанавливать свой агрегат, и долго возились с опорами.

– Что они там делают? – спросил Фишер.

– Смазывают шаровые. Сливочным маслом, – загоготал Панкратов. – У них от долгого стояния бомбомет заржавел, в хозяйстве-то у них– бардак! Даже смазку найти не смогли, когда припекло! Вот и взяли – сливочное…

Бардак у бомбометчиков – это, вообще-то, камень в мой огород. Хоть Панкратов и не имел это в виду. Наконец, бомбомет был в порядке, и командир расчета преданно уставился на меня, ожидая сигнала.

А я глянул в сторону балки, ожидая сигнала от Тингеева. В лучах восходящего солнца пару раз блеснуло зеркальце– пора. Я махнул рукой. Бомбометчики засуетились, заряжающий сунул снаряд в дуло орудия и все зажали уши. Грохнуло, а потом раздался жуткий вой. А затем – еще и еще. В балке земля вспухла от разрывов, вверх полетели ветки, брызги воды, какой-то хлам и Бог знает что еще…

Башибузуки, видимо, ни разу не сталкивались с бомбометным обстрелом, и потому повели себя так, как мы и ожидали – бросились в бегство. Конная лава вырвалась из-за деревьев и понеслась между холмами – прочь, туда где недостанет воющая смерть с неба. Через пару секунд они заметили автомобили, и стали замедляться. Кажется, их предводитель решил, что лощина у нашей высотки – самая удобная, да и позицию бомбометчиков они, видимо, вычислили. Так что лава слегка развернулась и помчала прямо на нас.

Вахмистр Перец припал к пулемету, бойцы защелкали затворами винтовок, я ухватил трофейный карабин. Первая длинная очередь прямо у меня над ухом раздалась в тот момент, когда всадники перешли на галоп.

* * *

 
Все будет так, как мы хотим.
На случай разных бед,
У нас есть пулемёт «Максим»,
У них Максима нет,
 

– продекламировал Фишер, вытирая очки полой родного «хаки».

Лощина была завалена человеческими и лошадиными трупами, накрытыми с трех сторон пулеметным огнем. Не зря мы распределяли сектора обстрела.

По полю битвы, а точнее – бойни, ходили бойцы и добивали раненых башибузуков. Я и не думал их останавливать – после того, что видел на хуторе, и в сгоревшей деревне… Наверное, еще год назад я стал бы настаивать на трибунале, и орать на солдат, но теперь мне было всё равно.

Обернувшись, я увидел бомбометчиков, которые разбирали свою адскую машину.

– У вас сливочного масла не осталось? – спросил я.

* * *

Я нарезал ржаной хлеб прямоугольными кусочками, намазал толстый слой масла, накрошил чеснок и посыпал сверху. А потом накрыл всё это еще одним слоем хлеба с маслом. Красота!

– Господин поручик, нужно подписать ведомость с трофеями! – сунулся в дверь штаба вестовой.

– Сейчас буду!

Возня с бумагами заняла какое-то время, а когда я вернулся, то увидел, что Стеценко дожевывает что-то, стоя лицом к столу, и вытирает руки о галифе.

– Ненавижу чеснок! – проговорил он, стряхнув ржаные крошки с небритого подбородка.

XIV. ИНСТИТУТ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ

Полковник Бероев расстегнул верхнюю пуговицу форменного кителя и снял фуражку. На начинающей проявляться лысине блестели капельки пота.

– Ну нет никого, кроме вас, понимаете? Людьми вас пополнили, отдохнуть вы пару дней – отдохнули… Да и к действиям в городских условиях вы привычны… Ну хотите, я бомбомет в вашей штурмроте оставлю?

Накойчертмне нужен бомбомет в городских условиях, учитывая тот факт, что город – под имперской властью, я представить себе не мог и в страшном сне. В любом случае от всего этого дела попахивало скверно. Я так и сказал:

– Мы не жандармерия, господин полковник. Мы пехота, "хаки". Наше место – в поле, месить пыль сапогами.

Бероев был вообще-то неплохим человеком и талантливым командиром. Но золотые погоны на плечах давили на него подобно паровому прессу, и у него были свои приказы. Поэтому он застегнул пуговицу на вороте, надел фуражку на потную лысину и решительно подкрутив усы, выпучил глаза и гаркнул:

– Господин Поручик! Слушай мою команду!

В такие минуты я ненавидел армию. Мыши плакали, но продолжали есть кактус – кажется, так это называется? Так что я вытянулся в струнку.

– Выдвинутся во главе вашей штурмроты, подразделений поддержки и обеспечения и особого разведывательного отряда в Мангазею и обеспечить там имперский закон и порядок! Приказ ясен? – и буркнул: – Это армия, а не институт благородных девиц!

Я щелкнул каблуками и наклонил голову ровно настолько, насколько было положено по уставу:

– Так точно, господин полковник! Разрешите исполнять?

– Исполняйте… – устало махнул рукой он, и, когда я был у самых дверей, проговорил: – Там Рыльский со своим полком стоит, он вздорный человек… Если попробует на вас давить, так и знайте – он вам не начальство. Об усилении просил полицмейстер, так что подчиняетесь вы ему, мне и Его Высочеству Регенту. С Богом, поручик!

* * *

Нас везли в Мангазею железной дорогой, в теплушках. Но до центрального вокзала состав почему-то не докатился. Начальник поезда развел руками:

– Там вроде как стачка у железнодорожников!

Вот это новости! Мангазея – это ведь как Яшма. Только на севере. Город, славный своими архитектурными ансамблями, разводными мостами, каналами, зимней иллюминацией и богатыми культурными традициями. Какая к черту стачка? Ну да, лоялисты там водились. Их вышибли оттуда вернувшиеся с Западного фронта верные Регенту части еще в самом начале всего этого, так что недолгое правление синих там забыли как страшный сон. Когда весь Север полыхал огнем гражданской войны, Мангазея была площадкой для международных переговоров и имела статус порто-франко: здесь встречались делегации и кроили политическую карту, а товары вывозили и ввозили беспошлинно – и город не трогали, ни имперцы, ни синие, ни Протекторат. Теперь тут установили имперскую власть. Вроде как.

Мы остановились в пригороде, на какой-то занюханной станции среди одноэтажных домишек, слякоти и порывистого ветра. Мангазея славилась своей погодой.

Рота, пулеметная команда, бомбометчики и снабженцы выстроились прямо на перроне. Я прошелся вдоль строя, а потом, молясь Богу, чтобы не сорваться на фальцет, заговорил:

– Солдаты! Офицеры! Друзья! Честно говоря, в прекрасной Мангазее сейчас происходит черт знает что. Если нас – "хаки" – зовут на помощь, чтобы обеспечить имперские закон и порядок – значит, дело дрянь. Поэтому я ожидаю от вас предельной внимательности, собранности и взаимопомощи. Насколько мне известно, в городе сейчас – кавалерия Рыльского… – строй загудел, как растревоженный улей, с кавалеристами у нас была давняя нелюбовь. – Так что нам придется показать местным, как должны выглядеть и вести себя настоящие имперцы! Зайдем в город как на свадьбу, братцы, а?

Дождавшись одобрительного гомона, я дал людям четверть часа, чтобы оправиться и привести в порядок форму после тесноты поезда. Сам тоже прошелся щеткой по шинели, вычистил сапоги, прекрасно понимая бессмысленность таких усилий при нынешней погоде, поправил портупею и кокарду на фуражке.

– Ну, с музыкой, шаго-о-ом – марш!

Барабан выбил будоражащую кровь дробь, а потом перешел на походный ритм. Подключилась флейта. Знаменосец развернул имперский штандарт и мы пошли – как на свадьбу, чеканя шаг по заляпанной грязью и конским навозом мостовой – от станции к центру. Туда, где располагалось полицейское управление.

Хлопали ставни, кое-кто из прохожих останавливался, чтобы поглазеть на диковинных зверюшек – имперскую пехоту. Но большая часть просто спешила убраться с нашего пути – и это было странным.

Если честно – мы привыкли к другому отношению. Не всегда, конечно, кричали барышни ура и в воздух чепчики бросали, но закрывать ставни и бежать, когда идут имперцы – это мы видели только в оккупированных областях Протектората и на совсем лоялистском северо-востоке.

Навстречу нам вдруг вылетела двуколка, запряженная парой гнедых лошадей. Завидев колонну солдат, худой господин, правивший лошадьми, потянул за вожжи:

– Тпр-р-у-у!

Сидевший рядом с ним толстый господин в каракулевой шапке досадливо поморщился:

– Господи ты Боже мой, еще имперцы? Сколько можно-то? Опричники!

– Это не те имперцы, это другие. Смотрите – "хаки"! – резонно заметил худой.

– Все они одним миром мазаны! – бескомпромиссно заявил толстый и плюнул на мостовую.

Худой пожал плечами и тронул вожжи. А я ничего лучше не придумал, как скомандовать:

– Рота-а-а! Добрым жителям Мангазеи – троекратное ура!

– Ура, ура, ура-а-а-а!!! – заорали солдаты, выплескивая накопившуюся досаду.

Толстый господин схватился за сердце, худой хмыкнул, вороны с крыш обратились в бегство с заполошным карканьем. Люди на тротуарах прятали улыбки. Я подумал, что, возможно, всё не так плохо, но тут мы вышли к рыночной площади.

Эта публика выстроилась вдоль прилавков: хмурые лица, поднятые воротники. Они даже не думали улыбаться, сжимая кулаки в карманах. И дай Бог, чтобы только кулаки…

Стайка мальчишек вырвалась откуда-то со стороны рынка, и порскнула в нашу сторону. Они корчили рожи, крутили кукиши и несли какую-то околесицу, иногда – в стихотворной форме:

 
Я хотел нормально жить,
Но придётся послужить.
Бойся меня, лютый враг,
Потому что я – дурак.
Или еще, более гениальное:
В армию дурак идущий,
Потому что не имущий,
Потому что я – тупица:
Нету денег откупиться!
 

Это было и вправду обидно – вообще-то у нас в роте больше половины были или старые фронтовики, еще с той войны, или добровольцы. Призывники тоже имелись, но в большинстве своем – сознательные. Если не считать Стеценку. Солдаты не реагировали, только морщились: в конце концов идти оставалось не так уж и много.

А потом, ровно в ту самую секунду, когда один из мальчишек швырнул в сторону нашей колонны яблочный огрызок, из-за поворота галопом вылетели примерно две-три дюжины кавалеристов. Откормленные кони высекали подкованными копытами искры из мостовой, на киверах всадников развевались роскошные плюмажи, а в руках они сжимали готовые к удару плети.

Ротмистр, который вел полуэскадрон, показался мне смутно знакомым. Он крикнул:

– Секи! – и первым принялся охаживать мальчишек по головам, спинам, по чем попало.

Его подчиненные налетели на людей с рынка, принялись теснить их. Доставалось и пацанам. Вдруг один из ребят упал с залитым кровью лицом, и какие-то люди из толпы кинулись к нему. Их сбили на землю лошади, кто-то закричал, раздался истошный бабий вой:

– Уби-и-или мальчонку!

Я чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое – в сторону кавалеристов уже полетели первые камни. Мои люди смотрели на меня, ожидая приказов. Толпа напирала, кого-то стащили с коня и били ногами…

– Примкнуть штыки! Каре! Отступаем к зданию красного кирпича!

Это было первое, что пришло в голову. Я должен был защитить своих людей, не допустить чрезмерных потерь среди мирных жителей и разрушений их имущества. Красное здание было явно казенным – огромная кирпичная громада в стиле ампир, с колоннами, скульптурами нимф и атлантов и какой-то официального вида табличкой, с гербом. А я, как имперский офицер, мог пользоваться любым казенным имуществом – в случае необходимости. Полковник меня может и взгреет, но это еще когда будет…

Лязг штыков остудил горячие головы. Кавалеристы прошли сквозь наши ряды, укрывшись в центре каре. Мы, сохраняя порядок, отступали к зданию.

– Поручик, почему вы не прикажете вашим людям разогнать эту шваль? – высокий красивый ротмистр гарцевал у меня за спиной, нависая и нагнетая обстановку.

– Потому что это – имперские подданные. Такие же, как и мы с вами!

– Ваше чистоплюйство… – начал он, и тут я его узнал.

Мы рубились с ним на дуэли несколько месяцев назад. Договорить он не успел: прозвучал одинокий выстрел из толпы и один из кавалеристов – кажется тот, от удара которого пострадал мальчишка, рухнул с коня. Послышался стук затворов – солдаты досылали патроны. Толпа с воплями кинулась врассыпную – как будто до этого было мало поводов разбежаться!

– Отставить! Занимаем здание! – закричал я. – Доктор, позаботьтесь о раненом!

Ротмистр злобно ощерился. Мне, если честно, было наплевать. Устроить тут бойню с залповой стрельбой по гражданским – этого точно в мои планы не входило.

Перед входом в здание мы поставили повозки с ротным добром, за ними занял позицию четвертый взвод под чутким надзором Семеняки. Отойти от своего хозяйства дальше чем на пять шагов для зампотыла было смерти подобно! Под прикрытием четвертого взвода, остальные бойцы забегали в широко открытые двери и рассредоточивались внутри.

Ротмистр по-разбойничьи свистнул и его кавалеристы, не дожидаясь развития событий, растолкали конями наших солдат и умчались куда-то по узким улочкам, оставив нам своего раненого.

Я вошел в крепкие дубовые, окованные медью двери после того, как внутрь занесли последний ящик с боеприпасами. Семеняка пропустил бойцов с грузом, закрыл дверь и щелкнул замками.

– Поручик, вы табличку видели?

– Табличка как табличка. С гербом.

– А надпись?

– Что – надпись? – если честно, я так и не удосужился ее прочесть.

Какая-нибудь очередная контора "Рога и копыта"… Семеняка хмыкнул и сказал:

– А я уж было подумал вы с умыслом вот это всё…

– Да что там, в конце концов… – стал закипать я, а потом поднял глаза и увидел, на стене холла крупную золотую надпись: "Мангазейский институт благородных девиц. Педагогическое отделение". Это ж надо!

Воспитанницы (язык не поворачивался назвать их институтками) собрались в большой аудитории-амфитеатре. В глазах рябило от блестящих глаз, стройных фигур, аккуратных причесок, изящных платьев и белых кружев. Мы с Вишневецким переглянулись в отчаянии – отдуваться пришлось нам, как самым интеллигентным и образованным. Нужно было как-то прояснить ситуацию, потому что соседство роты солдат с несколькими десятками молоденьких девиц со временем не могло не создать определенных трудностей. В идеале это соседство нужно было сделать как можно менее тесным и продолжительным.

Пожилая благообразная дама с идеальной осанкой встала со своего места и подошла к кафедре – то есть к нам с Вишневецким. Девушки перестали шептаться.

– Господа офицеры, позвольте представиться – начальница сего учебного заведения – Пелагея Павловна Подольницкая. Извольте объяснить, чем наша альма матер обязан визиту столь многочисленного мужского общества и как долго мы будем иметь удовольствие лицезреть в этих стенах мундиры имперской армии?

Я даже восхитился – она произнесла такую внушительную речь без единой запинки, с доброжелательной интонацией и тоном настолько ровным, что заподозрить ее как в симпатии, так и в антипатии к родному "хаки" было просто невозможно.

– Пелагея Павловна, я имею честь быть командиром этого, как вы выразились, многочисленного мужского общества. После возникшего на площади недоразумения с участием кавалерии и местных жителей, я был вынужден принять решение, которое не породило бы большего насилия и больших жертв… Как имперский офицер я имею право пользоваться казенной собственностью, и потому, увидев имперский герб, выбрал для дислокации роты хм… Ваше заведение. Ради Бога, поверьте, если бы я знал, что именно тут располагается, то тысячу раз подумал бы, прежде чем…

Мою интонацию нельзя было назвать ровной, а дикция по сравнению с произношением начальницы института вообще вызывала жалость. Она была опытным педагогом, а я, в общем-то, недалеко по возрасту ушел от ее подопечных. Поэтому стальной блеск в ее глазах спрятался куда-то в глубину, и выражение красиво состарившегося лица стало гораздо мягче.

– Что, ж, господин офицер… Я думаю вы не будете против, если мы отпустим воспитанниц, у которых есть родня в городе, домой? – предложила она.

Это было просто прекрасно!

– А остальные? – с надеждой спросил я.

– А остальные разместятся во флигеле – там у нас общежитие.