Текст книги "Поручик (СИ)"

Автор книги: Евгений Капба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

XI. ВАША СВЕТЛОСТЬ

Ложка дребезжала о краешек граненого стакана, стакан дребезжал о серебряный подстаканник. Имперские железные дороги не переставали меня удивлять – даже на территориях подконтрольных лоялистам и прочей нечисти вдоль путей сохранялось подобие порядка, на станциях и переездах дежурили люди в фуражках с красным верхом, а проводники все также подавали чай в граненых стаканах с подстаканниками.

За окном редел лес, стволы сосен уже не стояли сплошной стеной, в просветах можно было разглядеть поля с подтаявшим снегом, хаты далекого хутора, давший первые трещины лед узенькой речушки… Оттепель!

В дверь купе постучали, заглянул пожилой проводник.

– Господин поручик, подъезжаем к станции. Стоять долго будем, эшелоны-с на фронт пропускать придется… Новобранцев везут! Можно выйти, прогуляться, там буфет-с приличный…

– Да-да, спасибо!

Откуда такое внимание к моей особе? На весь вагон первого класса всего-то было три или четыре пассажира, потому как направление неподходящее – в сторону фронта эшелоны идут заполненные до отказа, в таких вот комфортабельных купе размещаются шумные компании штаб-офицеров, второй и третий класс занимают унтера и нижние чины. В теплушках почти не ездим, это вам не первый год войны!

Могу я в конце концов прокатиться с комфортом за казенный счет? Все же по служебной надобности еду – нужно встретить и сопроводить в бригаду группу специалистов, из волонтеров: медики, радисты, переводчики, механики, мало ли кто еще…

– Лимончику-с не желаете? – оказывается, проводник все еще стоял в дверях.

– Лимончику? Шикарно живем!

Проводник истово перекрестился:

– Слава Господу и Его Высочеству, дела на лад идут, вот как юг и побережье от супостатов освободили – оттуда и лимончики-с… И чаёк, опять же!

Солнечного цвета ломтик булькнул, погружаясь в чай, дверь купе задвинулась с характерным звуком, я отпил горячего ароматного напитка, в котором теперь чувствовался почти забытый вкус цитрусовой свежести, и блаженно зажмурился, откинувшись на спинку мягкого дивана.

…Громыхнуло так, что стакан слетел со стола, грянулся об пол, рассыпавшись тысячью осколков и звякнув серебрянным подстаканником.

Я сильно приложился затылком о какую-то деревянную финтифлюшку, и услышал скрежет металла о металл – поезд стремительно тормозил. Снаружи кто-то орал благим матом, хлопали двери, слышался треск и грохот.

Чей-то истеричный голос моментально всё прояснил:

– Цеппелин!!!

Где-то высоко в облаках сейчас парит огромная серебристая штуковина и сыплет, сыплет из своей необъятной утробы смертоносные фугасные подарки…

Одновременно с этими мыслями я подхватил планшет с документами, шинель, дернул револьвер из кобуры и долбанул рукояткой по стеклу. Проклятье!

Это имперская железная дорога, стекла тут что надо, так что ничего кроме ноющей боли в кисти руки я не добился. Цепляясь шинелью за элементы интерьера я выбрался в коридор и побежал ко входу. Оставаться в консервной банке вагона во время бомбардировки было бы по меньшей мере идиотизмом.

В тамбуре лежал проводник с залитым кровью лицом и стонал. Я выбросил наружу шинель, повесил на плечо планшет и потащил железнодорожника за подмышки наружу. Из его разбитой головы капала кровь, ноги в кирзовых сапогах стучали по металлическим ступенькам.

Уложив его на шинель я встал во весь рост и огляделся.

Бомбы продолжали падать где-то за хвостом состава, наверное, цеппелин нашел себе другую цель. Наш паровоз пыхтел, выпуская клубы угольно-черного дыма, и по всей видимости, был не поврежден.

Я побежал вдоль состава, матерясь и призывая всех выбираться наружу. Чертов цеппелин расколошматил четыре вагона, один – товарный, два пассажирских и еще один – с лошадьми.

Не знаю, что меня дернуло, но я не выдержал и остановился напротив отъехавшей в сторону двери теплушки. Внутри дико стонала раненая лошадь. Ладонь почувствовала ребристую рукоять револьвера, большой палец взвел курок.

Шестизарядный барабан табельного револьвера опустошается очень быстро. Патронов мне хватило, потому что три из восьми лошадей были убиты разрывом бомбы наповал.

Понятно, что глупо. Понятно, что рядом, может, люди умирают. Просто совсем невыносимо было слышать, невозможно было делать что-то еще….

В одном из пассажирских вагонов обрушилась крыша, кто-то взывал о помощи из-под развалин. Я подумал, что очень хорошо, что поезд полупустой, иначе все было бы гораздо хуже.

– Чего стоим? Разбираем, разбираем все это и уносим к чертовой матери! – я взял привычный командирский тон, и растерянные бойцы-отпускники, какие-то гражданские, выбравшиеся из второго, менее пострадавшего вагона и железнодорожники принялись растаскивать обломки.

Я некоторое время работал с ними, пока меня не осенило, и я рванул к паровозу.

– Рация, у вас есть рация? – набросился я на машиниста. – Нужно вызвать авиаторов, чтобы они отогнали цеппелин, иначе раздолбит пути, как фронт снабжать будем?

Машинист и его помощники – перепачканные в масле и угольной пыли суровые мужики, переглянулись, и главный сказал:

– Рустик, хватай дрезину и дуй в Закопытье. Тут полторы версты, мигом домчишь. Нехай оттуда аеропланы вызывают, там есть телеграф. А вы, господин офицер, вот что… Тут вторая ветка есть, во-он стрелка, видите?.. В лес ведет. Так что не прервется снабжение. Работы много будет, но эшелоны гонять продолжим…

– Постойте, ветка в лес? Сможем отогнать туда поезд?

Рустик уже готовил дрезину, которая была прицеплена перед паровозом, а мы с машинистом бежали к поврежденным вагонам.

Огромные сосны прикрыли бы нас своими ветвями, которые склонялись над путями, а если идти малым ходом, чтобы дым из трубы нас не демаскировал… Безалаберность железнодорожников, не вырубивших лес у полотна на положенное расстояние сыграла нам на руку. Так что отогнать туда состав – это было хорошей идеей. Нужно было только разобраться с поломками, и как можно быстрее.

Взрывы бомб всё еще слышались верстах в двух, проклятый цеппелин не желал убираться восвояси. Сколько же у него боеприпасов? Что за монстр висит в облаках?

* * *

Кроме меня и машиниста осознанные действия организовались вокруг некого молодого человека, который в данный момент склонился над давешним проводником и умело бинтовал ему голову.

Этот юный джентльмен ехал со мной в одном вагоне со вчерашнего дня, я его заметил еще вчера вечером, запомнил франтоватую жилетку, накрахмаленную белую рубашку и серебряные запонки. Он курил в окно дорогую сигару, а проводник обращался к нему не иначе как "ваша светлость".

Теперь его светлость и его рубашка, и его жилетка были заляпаны в грязи и крови, и он, закончив бинтовать проводника, побежал к следующему – у того неестественным образом была вывернута рука. Отточенным движением он дернул пострадавшего за конечность, и выражение лица у того изменилось со страдающего на удивленное.

– Давайте, вставайте, нужна ваша помощь! Вывих у вас пустячный… Был…

Пострадавших было много – десятка два, и его светлость, вытерев пот со лба, заорал:

– Есть у кого-то спирт, одеколон, водка?!

Мы с машинистом были уже совсем близко, я достал из нагрудного кармана плоскую фляжку с коньяком и протянул ему.

– Коньяк. Подойдет?

– Подойдет. Подержите вот этого, нужно вытащить осколок и кровь остановить…

У полного господина из икры торчал здоровенный такой кусок деревяшки, по всей видимости – элемент вагонной мебели. Его светлость полил себе на руки коньяком, рванул край почти чистой рубашки пострадавшего длинными цепкими пальцами, а потом…

А потом р-раз – левая рука бьет пациенту пощечину, а правая, прерывая возмущенный вопль, дергает деревяшку! Это он что, так внимание от боли отвлекает, за неимением морфия? Коньяку бы дал, что ли… Ну и методы!

– Лейте! Лейте на бинт!

Я лью коньяк на бинт, а его светлость делает все остальное: обрабатывает и перевязывает рану.

– Спасибо, князь! Век помнить буду… – бормочет человек с перебинтованной ногой.

Князь?

Машинист орет что-то маловразумительное, его помощники отцепляют хвост поезда, и паровоз утаскивает голову вместе с поврежденными вагонами к стрелке. После нескольких хитрых маневров и движения задним ходом, поезд возвращается уже в укороченном составе, но зато без лишней нагрузки.

– По вагонам! Несите раненых в вагоны!

Я организовываю погрузку, пользуясь авторитетом золотых погон и командирским рыком. Князь-доктор отдает распоряжения по поводу тяжелораненых, машинист распекает проводников…

Через четверть часа эшелон малым ходом втягивается под сень вековых деревьев хвойного леса.

Я стою у открытых дверей и гляжу на проплывающие мимо стволы сосен, прислушиваюсь к звукам приближающихся разрывов авиабомб (да сколько их там, этих цеппелинов-то?), и радостно различаю гул моторов родной авиации. Летят, орлы!

– Господин поручик, можно вас?

– Да-да..

Его светлость пытается вытереть окровавленные ладони об одежду, потом пожимает плечами и говорит:

– Ни одной чистой рубашки. Не ожидал такого вот… Ехал налегке…

– Так вам переодеться? У нас с вами вроде один размер! Ради Бога, доктор, пройдемте в мое купе, возьмете что нужно…

У меня правда кое-что было из гражданского.

Я специально не назвал его "светлостью", хотел посмотреть на реакцию, а ему хоть бы что – и ухом не повел.

Не знаю, черт побери, как у него это вышло, но моя весьма скромная серая сорочка и коричневые брюки смотрелись на нем куда как аристократично! Правда, запонки он вставил свои.

– Благодарю, поручик… На станции сочтемся!

– А можно прямо сейчас?

– Что – сейчас?

– Ну, вы мне отвечаете на один вопрос, и рубашка с брюками остаются в вашем вечном пользовании…

Его бровь взлетела вверх, он удивленно глянул на меня, а потом махнул рукой:

– Валяйте…

– А вы в каком смысле светлость? – наконец выпалил я.

– Да бросьте вы, неужели…

– И всё-таки?

Он постоял минуту, а потом изобразил самый затейливый поклон из всех, что мне довелось видеть, и сказал:

– Позвольте представиться – Георгий Тревельян, князь Зурбаганский…

* * *

Мы сидели и пили чай в буфете на станции.

– Я ведь учился в Протекторате, на медицинском. Разругался с отцом, не хотел идти по военной линии. Потом война, Протекторат – наш противник, меня, естественно, отправляют к черту на кулички в какой-то лагерь лечить холерных военнопленных… Потом весь этот хаос и отец мой… М-да…

Отец его был министром внутренних дел, до всего этого. Настоящий был человек и настоящий имперец. Его повесили за ноги одним из первых, тогда лоялисты взяли себе такую моду – вешать за ноги имперцев. Вообще-то тогда их еще никто не называл лоялистами, но это уже другой вопрос…

– Я ненавижу войну, поручик. Понимаете? Я вот осознать не могу, каково это – человек родился, жил, любил… Родители его заботились, кормили в конце концов… Он потом учился, представляете, хотел стать кем-то… А потом р-раз – война. Шинель на плечи, винтовку в руки, и в первом бою – три пули в брюшную полость. Господи Боже, столько усилий, столько старания – всё впустую! Тем более – война современная! Вы лучше меня понимаете, вы военный: новобранца обучают, тренируют по-всякому, снаряжение ему дают, винтовку… Потом едет он вот в таком поезде, вместе со своей треклятой винтовкой и бах! Невесть откуда из-за облаков прилетает бомба, и нет ни солдата, ни винтовки… Все насмарку, все годы жизни, все месяцы тренировок! Это же безумие, настоящее безумие!

Я понимал его очень хорошо. И еще я понимал, что он просто отрабатывает эмоции, которые давил в себе, пока нужно было заниматься ранеными, пострадавшими. Поэтому я кивнул, а потом спросил:

– Зачем тогда вам всё это? Кровь, грязь, дерьмо… Вы же князь! Могли бы в столице где-нибудь…

– Да бросьте вы! – он перебил меня. – Я помогать хотел, понимаете? Я потому и на медицинский пошел! Если все вокруг сбрендили, бегают и тычут друг в друга заостренными железками, то я этого делать не обязан. Но и в стороне стоять мне совесть не позволит. В конце концов я имперец! Кровь, грязь – все это не стыдно для князя. Для князя стыдно стоять в белом пальто и смотреть как другие в этой грязи копаются, и делать вид что ты выше всего этого… Если он настоящий князь, конечно!

А я думал, что он очень похож на своего отца, не смотря на все их разногласия. И еще я думал про то, что мне очень нравится его искренность и его доводы. И его квалификация как хирурга. Так что если я всё правильно понял, то…

– Знаете, князь… Я еду за специалистами, нам в бригаду обещали прислать медиков, радистов, Бог знает кого еще. У меня в штурмроте страшный дефицит медицинского персонала, два санинструктора на две сотни человек…

Его светлость откинулся на кресле и заинтересованно посмотрел на меня.

– Обещаю, что никто не будет давать вам в руки заостренных железок, за исключением скальпеля… Будете у меня начальником медсанчасти?

– В конце концов, – князь взмахнул рукой в своей неподражаемой манере. – А почему бы и нет?

XII. ШЕЛУХА

Феликс заявился ко мне в роту нежданно-негаданно. Я тут же сообразил что-то вроде застолья. Ротмистр Карский выпил, закусил, потом еще раз выпил, а потом сказал что у него мандат от Разведуправления набрать в нашей роте команду добровольцев для секретной операции в глубоком тылу у лоялистов. Не то чтобы это было чем-то сверхъестественным, разведчики постоянно привлекали людей со стороны – кадровый голод и все дела… Но глубокий тыл? Дюжина человек? Из занюханной штурмроты задрипанной сводной бригады?

На такие мои аргументы Феликс только отмахнулся:

– Не прибедняйся! Бойцы у тебя что надо!

Тут я подумал о том, что бойцы мои только два дня как на отдыхе, и такого рода инициативы командования вряд ли вызовут у них волну энтузиазма. Так что выискивать среди них добровольцев будет делом непростым… То есть, кто-то конечно найдется. Наверное…

По словам Феликса выходило, что у них недавно вычислили крота. Сидел в архиве какой-то очкарик и аккуратненько копировал личные дела разведчиков. И отправлял лоялистам… Или их забугорским хозяевам, что, в общем-то, даже хуже.

И во время задержания этот рыцарь плаща и кинжала успел принять яд, так что одному Богу известно, какие именно оперативники Разведуправления теперь засвечены. Поэтому на такое задание было решено отправить людей надежных, с боевым опытом, но со стороны.

– Великолепно, Феликс! Услужил так услужил! – меня злость разобрала, если честно.

– Просто я знаю, что никто лучше тебя и твоих ребят с этим не справится.

– Меня?! – ну то есть я предполагал нечто подобное, но все равно это стал неожиданностью… – А в чем суть задания?

– Нужно устроить контрреволюцию в Яшме!

* * *

Я стоял за дверью, замахнувшись табуреткой. В коридоре слышался шум, кого-то тащили по ступенькам, а потом громко били ногами. И это лучшая гостиница в Трубах?

Трубы – это, конечно, та еще дыра, райончик паскудный даже для Яшмы в ее современном состоянии…

Дверь скрипнула, и ко мне в номер ввалился здоровенный детина. Он сделал пару шагов, пачкая ковровую дорожку сапожищами, и сплюнул на пол.

На голове у него была дырявая шляпа с какими-то пожеванными краями, шея обмотана грязным шарфом. Дальше я его рассматривать не стал, поскольку револьвер в его руке говорил сам за себя.

Дверь с визгом начала закрываться, детина повернул голову и вдруг увидел меня, стоящего за его спиной с табуреткой в руках.

– Х-ха! – я хряснул табуреткой прямо по дырявой шляпе, которая тут же съехала ему на лицо.

Он с грохотом, рухнул на пол, а я захлопнул дверь и кинулся к револьверу, который отлетел в дальний угол. Крутанув барабан, я довольно хмыкнул: шесть патронов, модель знакомая, это ведь табельное оружие у лоялистских командиров.

Детина застонал, и попытался подняться. Я в три шага пересек номер и рукояткой револьвера снова врезал по шляпе. Он обмяк и больше встать не пытался.

Благодаря этому типу я разжился горстью патронов, тощей пачкой денег, перетянутых женской резинкой для волос и пакетиком с какой-то буро-зеленой гадостью.

Патроны и деньги я распихал по карманам своего пальто, пакетик и резинку выбросил к черту.

Вдруг раздался требовательный стук. Я тут же шагнул за дверь, взведя курок револьвера. А что – позиция подходящая!

Постучали снова, а потом в замок несколько раз выстрелили, и дверь с шумом распахнулась настежь, и треснула меня по коленке и по кончику носа, видимо, выбитая ударом плеча.

Действительно! Сначала в комнату плечом вперед влетел парень – точная копия лежащего на полу, только вместо дурацкой шляпы – котелок. А следом за ним – два типа совершенно уголовной наружности.

Глаза у меня слезились от удара по носу, и поэтому я выпустил в них все шесть пуль, стараясь стрелять наверняка – в корпус. О конспирации теперь можно было забыть! Какая к черту конспирация?!

Комната заполнилась воплями и пороховой гарью. Я принялся за дело: особенно не церемонясь обезоружил истекающих кровью налетчиков, с трудом придвинул к двери массивное трюмо, и подготовился к бегству.

Для такого солидного дела, как налет на гостиницу, четырех человек было явно недостаточно, и устраивать тут уличные бои с целой бандой не входило в мои планы. По крайней мере, сейчас. И уж точно не в одиночку!

Нет худа без добра: я обзавелся еще двумя револьверами, солидным запасом патронов и целым арсеналом колюще-режущих предметов. Деньги перекочевали в карманы, все трофеи за исключением одного револьвера – в солдатский "сидор", который я повесил за спину.

Распахнув окно, я выпрыгнул наружу с высоты второго этажа и больно приземлился на пятки.

У парадного входа дежурили две характерные фигуры, тут же среагировавшие на мою попытку бегства.

Они принялись палить из револьверов, не вынимая оружия из карманов – типичная фишка уголовников из Яшмы.

Такой способ позволяет использовать эффект неожиданности, но сильно снижает прицельность огня. Этим я и воспользовался, петляя зигзагами, как заяц. Пули выбивали искры из брусчатки, парочка свистнула совсем рядом, и моя душа была не то что в пятках – кажется, она переместилась куда-то в каблуки сапог!

Я почувствовал себя в относительной безопасности только пробежав кварталов семь и нырнув в мрачный узкий проулок.

Кажется, никто меня не преследовал. С чего бы им меня преследовать? У них там целая гостиница на растерзание осталась… С другой стороны, я убил четверых их подельников, и устроить какие-то мероприятия по розыску обнаглевшего чужака для этих ребят будет делом чести… Если это слово применимо к таким подонкам и вырожденцам.

Нужно было срочно найти своих!

Моя легенда была самой приличной – нынче я был заграничным репортером и даже соответствующая аккредитация у меня имелась. Более того, даже газета моя существовала, где-то в Протекторате. Лоялисты всегда любили потрепаться перед газетчиками, так что это давало мне прекрасную возможность осмотреться в Яшме. Никто не препятствовал свободному перемещению по городу, но и безопасность никто гарантировать не собирался…

Теперь-то со всем этим было покончено – приближался решающий день, да и я несколько подмочил свою репутацию: хорош репортер – убийца четверых бандитов…

Остальные прибывали в город разными путями. Например, Тревельян изображал сельского фельдшера, который добрался в Яшму с группой беженцев. В эту группу еще входил незабвенный Стеценко, кого он там изображал я уже не знаю… Знаю только что приют они нашли в каких-то трущобах у Хлебного рынка.

Отряхнувшись и слегка приведя себя в порядок, я поднял воротник и вышел из проулка на свет Божий.

Раньше это было проспектом Фортуната – одной из центральных улиц Яшмы. Я бывал тут до всего этого кошмара, так что прекрасно помню магазины, рестораны, клубы и синематографы, теснившиеся по обеим сторонам мостовой, сверкавшие вывесками и громыхавшие звуками музыки. Когда-то тут кипела жизнь, прогуливались элегантно одетые пары, горели фонари и ходил электрический трамвай.

А теперь – первое, что бросалось в глаза даже в утреннем тумане – это мусор. Окурки, шелуха от семечек, какие-то обрывки, огрызки и ошметки – все это покрывало проспект тонким слоем, скапливаясь в углах и ливневых стоках. Мостовая не ремонтировалась, наверное, никогда. Ставни и шторы на окнах жилых домов были плотно закрыты, многие витрины и вывески – разбиты и изгажены похабными надписями, фонари, раньше светившие от заката до рассвета, не горели, являя миру скорбную картину из выкрученных лампочек и разбитых плафонов. Вместо них кое-где на перекрестках стояли металлические бочки, внутри которых что-то горело неровным красноватым дымным пламенем. Вокруг бочек грелись угрюмые люди, и, о Боже, проклятые синие мундиры.

Картина, мягко говоря, удручающая.

Я зашлепал по грязи и лужам к ближайшей бочке, где не было "синих".

– Мужики, погреться можно?

Бородатый дядька в латанной-перелатанной одежде и второй, лысый, с железными передними зубами и в рабочей спецовке, синхронно кивнули, и бородатый спросил:

– Ты откуда такой в пальто красивый?

– Из гостиницы сбежал, ее грабили, кажется…

Лысый цыкнул зубом:

– Теперь постоянно что-то громят и кого-то грабят. Песьи дети!..

– А "синие" что? – спросил я, кивая на вояк.

– А что – "синие"? "Синие" – за свободу, равенство и братство. А про порядок у них ни слова.

Я даже удивился такой интерпретации современной социально-политической ситуации в Яшме, но углубляться в такие дебри не стал.

– А как до Хлебного рынка пройти, не подскажете?

Бородатый глянул на меня из-под кустистых бровей и пробурчал:

– Ты вообще откуда, с луны свалился? Нету больше рынка!

– Это как это – нету? А что есть?

– Да вот пойди да посмотри! Три квартала по этой улице, и на шлагбауме направо.

– Спасибо, мужики!

Вдруг лысый воровато огляделся и шепотом спросил:

– Скоро начнете?

– Что… Кто начнет? – удивленно наклонился я к нему.

– Порядок наводить?.. – он хитровато прищурился и отсалютовал мне, быстро приложив к виску открытую ладонь и тут же ее отдернув.

Сказать, что я был шокирован, увидев приветствие имперских войск прямо под носом у лоялистских патрульных – это не сказать ничего. И как мне на это реагировать? А вдруг – провокация?

– Порядок, прежде всего, нужно наводить в головах… – проговорил я как можно более нейтрально, развернулся на каблуках и пошел по шелухе от семечек, по окуркам, картофельной кожуре и другому мусору, который равномерным слоем покрывал тротуары некогда шикарного проспекта Фортуната…

Хлебного рынка теперь и в самом деле не было. Вместо него осталось пепелище, на котором ровными рядами стояли десятки виселиц. Большая часть из них была занята – повешенные за ноги люди с разбухшими головами и черными лицами качались на ветру, и вороны кружили вокруг, и клевали что-то.

Туда-сюда ходил часовой в синем мундире и противогазе. Наверное, он должен был помешать родственникам забрать тела казненных. Или для чего он здесь?

Я думал обо всем этом отрешенно, сознание отказывалось воспринимать такую картину как нашу современную реальность. За что повесили старика в некогда белоснежной, а теперь заляпанной кровью рубашке и клетчатой жилетке? И целую семью: отца, мать, почти взрослую дочь и двух подростков-сыновей? И еще множество мужчин и женщин, самого разного возраста?..

Это, наверное, было написано на белых табличках, прикрепленных на груди у несчастных. Виной тому изощренный цинизм, или непроходимая человеческая тупость – прочитать надписи было почти невозможно, потому как таблички эти цепляли ДО казни, и теперь они располагались ВНИЗ ГОЛОВОЙ.

Какой-то кошмар.

Мне, на самом деле, не нужен был Хлебный рынок. Мне нужен был один из домов в переулке Кондитеров.

На табличке с названием переулка был нарисован мужской половой орган, который закрыл всю надпись, кроме первого слога "Кон.." и последней буквы"…в".

Сориентировавшись таким образом я высмотрел нужный дом и подошел к ржавой металлической калитке.

Побренькав за витой язычок, я дождался реакции.

Калитка приоткрылась и показался благообразный дедушка, очень прилично одетый, но в несусветных цветастых домашних тапках. Я попал по адресу!

– Вы по какому поводу? Тоже за чистоту боретесь? – спросил он кодовой фразой, блестя стеклами старомодных пенсне.

– Не нужно бороться за чистоту, нужно подметать! – отзыв прозвучал, и дедушка широким жестом пригласил меня внутрь.

Между плиточками садовой дорожки пробивались стебельки травы, на давно не стриженном газоне лежали пожухлые прошлогодние листья и гнилые яблоки.

Двухэтажный домишко производил впечатление этакой премилой ветхости: осыпавшаяся местами штукатурка, пятна сырости на стенах и при всём этом – уютом так и веет.

Входная дверь без скрипа отворилась и хозяин проговорил:

– Вам вниз по лестнице и направо…

Подвал?

Я спустился по скрипучим ступенькам вниз и на секунду замер у двери, а потом тихонечко взялся за ручку.

– … костоправ хренов, руки из задницы растут, тебя в твоем Протекторате наверное на мясника учили, и то дерьмово получилось, – сквозь зубы сипел знакомый Стеценкин голос. – Тебе бы чучела набивать а не людей штопать!

– Таксидермист, – князь Тревельян, по-видимому, был совершенно спокоен.

– Какое в задницу такси? Хирург ты дерьмовый, вот что я тебе говорю! Расколупал мне всю спину, теперь иголкой тычешь! Такой иголкой конскую упряжь чинить, а не людей!

– Таксидермист – это специалист по набивке чучел. А скорняк – мастер по изготовлению конской упряжи.

– Да в гробу я видал… Что, всё? – в голосе Стеценко послышалось удивление и облегчение одновременно.

Я отворил дверь и тут же остановился. Прямо мне в живот был направлен ствол ручного пулемета. Вахмистр Перец, сидящий напротив двери за столом, только что, кажется, протирал его тряпочкой… Так, а откуда у них пулемет?!

Его светлость замер с внушительных размеров иголкой в руке. Он склонился над койкой, на которой на животе лежал до пояса голый Стеценко, спину его пересекал свежий шрам с аккуратным швом.

Ранее бесполезный подносчик патронов Фишер (оказалось – уроженец Яшмы) и его приятель-антагонист Панкратов склонились над шашечной доской, и не подумали повернуться в мою сторону.

Вдруг за моей спиной кто-то молодцевато гаркнул:

– Р-равняйсь! Смир-рна! Господин поручик, личный состав отдыхает и приводит себя в порядок. За время моего дежурства происшествий нет! Доложил унтер-офицер Демьяница!

Я, если честно, чуть не поседел от такого доклада, но видя ухмылки подчиненных, обернулся на каблуках и со зверски-казенным выражением лица отчеканил:

– Благодарю за службу! Вольно!

Демьяница – старый служака, переведенный к нам из Пятиреченского полка. Он козырнул отточенным движением, а я прошел внутрь и осуждающе уставился сначала на вахмистра, потом на Стеценку.

– Откуда сие? – я указал на пулемет, и на рану своего заместителя.

– Они взяли штурмом какой-то притон, – сказал доктор. – Основания были самые серьезные. Там был пулемет и еще масса полезных вещей…

Я только беспомощно развел руками. Полезные вещи – эта гора оружия и боеприпасов в углу комнаты?

– С этим всё ясно. Как продвинулись с выполнением основной задачи?

Основной задачей было выйти на связь с местным подпольем. Они готовили выступление уже давно, по косвенным сведениям организация была солидная, в основном – бывшие офицеры и профсоюзы. До того, как в Разведуправлении завелся предатель, пришла шифровка, что к активным действиям приступят после того, как будут уверены в поддержке имперских войск. Вот мы и должны были стать этой уверенностью.

После этого моего вопроса все как-то притихли. Не понравилась мне эта тишина, нехорошая она была, вязкая и тоскливая.

– Та-ак… – протянул я. А потом надавил голосом, по-командирски: – Немедленно доложить обстановку!

Стеценко зашипел с койки:

– Массовые аресты, поручик! Вот так вот, мать его. Крыса в Разведуправлении не одна была, а? Тварь такая!

– То есть как это? – снова обвожу взглядом комнату, вижу, как они прячут глаза.

– Восемь сотен арестованных. В основном – отставные офицеры, интеллигенция… Еще кое-кого похватали из рабочих активистов и так, граждан которые на виду. Мели всех, кто вызывал подозрения, – шипит тот же самый Стеценко. – Сучьи синемундирники как раз за дело взялись когда мы в кабак пришли на предмет оружия у местных уголовников уточнить… Отсюда и пулемет, и хреновина эта у меня на стене.

– И что, контакты наши они тоже замели? – это же провал, полный провал!

– Да они вообще почти всех замели! – Стеценко вскакивает, потом материться от боли и снова падает на кушетку. – Почти всё гребаное подполье! И нихрена об этом не знают!

– Лежи, подпоручик. Кто тут может адекватно обрисовать ситуацию?

– Лемешев и Перевозников из города вернуться – доложат.

Перевозников – один из добровольцев, рядовой. Вызвался с нами за компанию. Мол, Лемешев пошел и я пойду. Но это было скорее исключение, в основном ребята подобрались сознательные. Не считая Стеценки, конечно.

Здесь нас было восемь человек, еще шестеро квартировали в пригороде, на мельнице. Хозяин, мельник, был человеком надежным, и предложил взять наших ребят к себе в качестве поденных рабочих. Такая легенда не вызывала подозрений – многие батраки ночевали и столовались прямо на рабочем месте.

Командовал той группой Вишневецкий. Ему-то я доверял как самому себе, он парень что надо.

Мне налили чаю, подсунули ломоть черного хлеба с куском сала, и некоторое время я был занят. Проголодался до такой степени, что почти не думал о кошмаре на Хлебном рынке.

– Там в сидоре возьмите еще… И в карманах! – промычал я с набитым ртом.

Фишер кинулся выполнять, и на свет Божий появились револьверы, боеприпасы и деньги.

– Господин поручик-то зря времени не терял! – хмыкнул вахмистр Перец. – А на нас ругаться изволил…

Я отмахнулся, и принялся за второй ломоть хлеба.

В дверь заглянул давешний дедушка.

– Кажется, ваши товарищи возвращаются… – проговорил он.

Демьяница вызвался проверить, нет ли за ними хвоста, и вышел вместе с нашим хозяином. Он вообще – ретивый такой, этот Демьяница. Говорят пятиреченцы все – служаки и трудоголики. Но в данной ситуации это только плюс. "Синие" не дремлют!

Через несколько минут явились взмыленные Лемешев с Перевозниковым. У них разве что языки на плечи не свисали.

– Садитесь, мужики. Передохните, а потом изложите как есть, – Перец изобразил гостеприимный жест.

Бойцы дождались утвердительного кивка от меня и прошли в помещение. Перевозников выпил, кажется, ведро воды, а Лемешев хлопнул грамм пятьдесят спирта и занюхал рукавом.

– В общем, нужно брать ипподром, – вдруг выпалил он. – Или сваливать отсюда нахрен.

Вообще-то для Лемешева это было несвойственно – такие резкие высказывания при старших по званию. Парень он был дисциплинированный, ответственный. Поэтому я постарался сразу вникнуть в суть дела.