Текст книги "Палаццо Форли"
Автор книги: Евдокия Ростопчина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Дамские экипажи нагружены несколькими корзинами мучной дроби и недорогих цветов: это их арсенал, попеременно опасный и приятный, – смотря по случаю и надобности, они пускают в дело ту или другую артиллерию. Когда заряды истощены, их можно возобновить, не покидая гулянья: между рядами теснятся разносчики и разносчицы – у них и конфеты, и мука, и цветы, – и воздух беспрестанно оглашается голосами всех диапазонов, от густого баса до визгливого сопрано, которые безостановочно кричат и вопиют: «Ессо fíori, ecco fíori» (Вот цветы, вот цветы!).
Как ни уединенна была обычная жизнь маркезины Форли, однако в эти масляничные дни Пиэррина всегда показывалась на среднем и главном балконе своего палаццо, и ее непременными спутниками были всегда Чекка, в праздничном шелковом платье, и некоторые женщины из отдаленных ферм, еще принадлежавших маркизскому дому. В эти годы у Пиэррины менее чем когда-нибудь была охота до шумных удовольствий, но она не хотела огорчить своих домашних, оставляя их одних. Она заняла свое место на балконе, куда, по условию, Ашиль де Монроа должен был тоже примкнуть, объехав сначала Лунг-Арно и все улицы в своей коляске с синьором Бонако.
Кроме того, что молодому французу хотелось рассмотреть это своеобразное и самобытное зрелище итальянского карнавала, он еще для того решился не оставаться безотлучно на балконе палаццо Форли, чтоб не дать повода городским толкам и не возбуждать любопытства испанца. Пиэррина потребовала от Ашиля величайшей жертвы, которой можно требовать от счастливого влюбленного и от влюбленного счастливца, – молчания и тайны! Она еще не успела поговорить с маркизом, а Пиэррина не могла и не хотела дать настоящего слова жениху без ведома брата, в котором она уважала старшего в роде.
Чекка с жадным восторгом вглядывалась в картину, мелькавшую мимо нее, рассматривала экипажи, смеялась маскам, рассыпала и получала конфетти, хохотала во все горло и помолодела двадцатью годами перед этим народным и столь любимым торжеством итальянцев. Аббата не было: он отлучился по делам своей должности.
Его беспокоило извещение маркезины о посещении Сан-Квирико и еще более смутил его тот разговор, который он имел с Ашилем о городских слухах насчет Лоренцо. Разузнать все подробно и положительно он еще не успел, – и пошел побродить по Лунг-Арно, надеясь встретить кого-нибудь, кто мог бы разрешить его сомнения. Ему было тягостно оставаться с Пиэрриною, разделяя внутренне ее беспокойство и притворяясь спокойным, чтоб не огорчить ее еще более. Их души так привыкли понимать одна другую, когда дело шло о Лоренцо, общей заботе их жизни, что они и без слов отгадывали друг друга.
Пиэррина смотрела без участия на карнавал, безумствующий под ее ногами. Шум произвел на нее мало-помалу влияние усыпительного гула далекой бури: она погрузилась в свои думы, забыла, где она, что около нее происходит, и до тех пор не возвращалась к действительности, пока Чекка не растормошила ее насильно:
«Ma guarde, ma guarde dunque, figliolina! Vedi un po cio il nostro caro signor Achille. Com'e bellino!.. Ti saluta! Vedi, ringrazia lo, Pierrina…» (Да смотри же, смотри же, синьора! Вот наш дорогой синьор Ашиль. Как он хорош!.. Он вам кланяется! Благодарите его, Пиэррина!).
Чекке не было сообщено о сватовстве Монроа, но сердце кормилицы полюбило и присвоило себе молодого путешественника, чуя верно, что он предан ее прекрасной маркезине.
Пиэррина быстро посмотрела на проезжавшую коляску Ашиля, ласково, но скромно поклонилась и вся зарделась румянцем любви и волнения; Ашиль, в блузе из небеленого полотна и большой пуховой шляпе, в полумаске, стоял в своем экипаже и почтительно кланялся перед балконом палаццо. Когда он увидел, что маркезина его заметила и наклонила к нему голову, – он поспешил снять шляпу и маску и послал своей возлюбленной взор полный нежности и приветствий, которых выговорить он не смел… Улыбка мелькнула и исчезла на лице маркезины. В это самое мгновение Бонако, видя движение своего товарища, также снял маску и шляпу, и Пиэррина с удивлением и испугом узнала в нем знакомое лицо.
С некоторых пор, это лицо беспрестанно ее преследовало и попадалось ей на улице: выходила ли она к обедне с Чеккою поутру, прогуливалась ли с аббатом по вечерам, – она встречала незнакомого молодого человека и могла быть уверена, что он за нею наблюдает, но издали и так ловко, так скромно, что она не вправе была обижаться его любопытством и даже заметить его. Иногда маркезина не обращала внимания на этого наблюдателя, иногда думала, что ошибается и что незнакомый – просто сосед, приводимый случаем на ее дорогу. Но в это мгновение она узнала его рядом с Монроа и в его коляске… ее поразило такое сближение, и она дала слово разузнать о молодом товарище Ашиля, не подавая вида, что заметила его преследования.
Несколько минут француз и испанец стояли под балконом палаццо Форли, задержанные общею остановкою ряда карет, чуть движущихся; наконец ряды гулянья тронулись с места и экипаж путешественников подался вперед со всеми прочими. Ашиль и Пиэррина обменялись последним взглядом. Испанец отвернулся.
Скоро после них проехала колесница Флоры – раскидная карета путешественницы, бросившей несколько тысяч на эту благоуханную затею, чтобы затмить всех прочих соперниц и совместниц своих на этом турнире красоты и фантазии, – чтобы доказать возможность превзойти в роскоши самые тароватые выдумки, истратив на простые, свежие цветы вдвое более, чем другие тратят на раззолоченные игрушки, принадлежности дорогих переряживаний этого дня. Карета исчезает под букетами и гирляндами; лошади убраны камелиями и розами; люди издали кажутся кустами; сама барыня окружена корзинами цветов, и белая шляпа ее украшена одною чайною розою: просто, мило, изящно.
Далее показывался забавный поезд герцогини Казильяно – ландо, совершенно покрытое кошачьими головами, везомое жокеями-кошками, сопровождаемое лакеями-кошками и вмещающее на своих бархатных подушках очаровательную полукошечку, полуженщину, одетую просто по вседневному, но облеченную в дорогой горностаевый мех, с белою муфтою, с белыми перьями на шляпе, со всевозможным кокетством и осуществляющую вполне сказку о кошке, превращенной в женщину. Гордость знатного имени не унижена неуместным нарядом, требования карнавала выполнены, причуды женской фантазии создали новинку грациозную и своеобразную, о которой общество долго будет говорить. Чего же лучше?
Леди, вся в парчах, жемчугах и золоте, представляла Эсмеральду из романа Виктора Гюго; ее несли на богатых носилках и возле нее белую козочку, нарочно выписанную из Сицилии, чтоб сыграть роль Джали; более тридцати человек прислуги и наемщиков занимали должность фигурантов в разнохарактерном дивертисменте причудливой британки. Богато, странно и не совсем прилично даме высшего круга. Но рассчитано на сильное впечатление и оно произведено!
И наконец, вот еще маскарадная группа, но без масок, – это индийский караван, снаряженный и костюмированный со всею роскошью, со всем великолепием Востока: невольники, муллы, баядерки, чего тут нет? Все провожатые и участвующие замечательны по своей молодости, статности, красоте. Это сказка в лицах из Тысячи одной ночи, – это сама синьора Терезина Бальбини, несомая в голубом паланкине, отделанном серебряными бахромами и украшениями; ее театральный наряд горит алмазами, блещет золотом и серебром; из-под легкого покрывала струятся чудные белокурые волосы новой Нурмагали; на бархатных туфлях шитье из жемчугов и бирюзы; – она хороша, как ясный день, и весела, как майское солнце. Нельзя ее не заметить даже после всех знаменитостей, поразивших гулянье своею красотой. Народ, этот верный ценитель в подобных случаях, народ бежит за ней с восторженными восклицаниями, а она гордо и самодовольно улыбается, наслаждаясь своим торжеством.
Поравнявшись с окнами палаццо Форли, султанша Нурмагаль обратила пристальные взоры на почтенную наружность старинного фасада, рассмотрела внимательно резной мраморный герб, венчающий середину фронтона, и, увидав маркезину с ее свитою на балконе, долго не отводила от нее любопытных глаз.
Чекка принялась выхвалять восточный караван и его повелительницу. Пиэррина показала кормилице, что прекрасная султанша не перестает смотреть на них и даже повернула голову, чтоб долее иметь их в виду; она не понимала, что могло так возбудить внимание незнакомой ей женщины. Но, так как она никого почти не знала в городе, это обстоятельство скоро перестало ее занимать.
Вдруг что-то тяжелое упало к ногам маркезины: она вздрогнула, и нашла камень, к которому была прикреплена записка следующего содержания: «Если маркезина Форли желает узнать об одном деле, очень важном для ее семейства, ее просят прийти сегодня одну и никому не говоря о том, после вечернего Ave Maria и захождения солнца, во втором часу, к углу церкви и монастыря Сан-Марко; там она найдет незнакомого проводника в черном домино, который скажет ей девиз ее дома: n? piu, n? m?no. Пусть она смело следует за ним, – он ее приведет туда, где ей будет объяснена тайна, для нее крайне значительная!»
Пиэррина поспешно посмотрела на улицу: под балконом, среди народа, масок и прохожих, стояло черное домино, совершенно замаскированное: оно глядело на нее с видимым ожиданием и любопытством, и у него в руках было маленькое знамя, на котором были написаны слова: n? piu, n? m?no. Очевидно, оно бросило камень с запискою. Пиэррина кивнула ему головой в знак согласия, и домино скрылось в толпе, разорвав на мелкие куски свое бумажное знамя.
Что бы это значило? – подумала маркезина. – Кто этот человек! кем послан?.. Что ему надо от меня? У меня нет ровно никаких тайн, никаких дел… Тут не обо мне речь, о брате!.. Сказать падрэ Джироламо? Но старик усомнится, испугается, не пустит меня одну. А меня просят никому не доверяться!.. Если я пропущу этот случай узнать что-нибудь, может быть, с Лоренцо приключится какая неприятность?.. Нет, не скажу никому ни слова и пойду! решительно пойду, и одна, как написано! Будь что будет! мой долг – не терять этого случая!
Ни Чекка, ни другие женщины, находившиеся на балконе, ничего не видели и не заметили. Маркезина спрятала полученную записку и умолчала обо всем, что думала и что намеревалась предпринять.
X. Совещание врагов семейства Форли
Вот что происходило накануне открытия карнавала, в пятницу вечером, в глухом переулке, недалеко от главного рынка Флоренции, в доме еврея Ионафана дель-Гуадо.
Хозяин дома, еще другое лицо, известное до сих пор читателю под именем командора, и молодой человек, называемый Леви, который участвовал безмолвным зрителем в происшествиях кофейни на гулянье Кашин, сидели все трое около стола в небогатой, но пристойной гостиной. Они рассуждали о делах, по-видимому, для них важных; кипы бумаг лежали перед ними. Ионафан читал вслух одну из них. Командор прервал его.
– Понимаю, вижу, в чем дело! подробностей мне не нужно! – сказал он; – теперь, скорее к главному: ты отдал ему сегодня последние две тысячи франческонов?
– Отдал из рук в руки, у Сан-Квирико, – возразил Ионафан, – разумеется, не за свои, а как полученные от венецианца.
– И он отвез их тотчас ей?
– В ту же секунду!
– И она, разумеется, передала их тебе обратно?
– Нет еще, но это не к спеху! Мы знаем, что деньги у нее и она привезет их не сегодня, так завтра.
– А маскарад ее, чем же он устроится, на какие деньги?
– О! уж у нас и без того все было готово: ткани, бахромы, дорогие шали, все взято из моей лавки, а остальное немудрено было набрать в Гетто…[61]61
Ghetto – квартал евреев в некоторых итальянских городах, отделенных стенами от прилегающих к нему улиц, и каждый вечер запираемый снаружи воротами. Там, где для евреев нет особенного квартала, как во Флоренции, там продолжают называть Гетто еврейскую общину. (Примеч. авт.)
[Закрыть]. Мои собратья торгуют и промышляют всем на свете. У них и не карнавальное султанское шествие можно собрать и снарядить в полсутки, а Динах давно уж хлопотала о своей Нурмагаль; она исподволь выпросила себе в баядерки самых пригоженьких девушек из Гетто; в носильщики пошли наперерыв сыновья самых старейших. Ты знаешь, как все они покорны Динах и как гордятся ею!
– Посмотрим, что из этого всего выйдет завтра, а теперь вам надо порешить, как действовать дальше!.. Что он не заплатит, это несомненно – стало быть, в понедельник утром венецианец подаст ко взысканию; я, по нашему давнишнему уговору, скупаю векселя, и во вторник – я владелец и палаццо Форли, и архива, и бумаг… Тут мы начинаем рыться в старых актах, находим, что нам нужно: я подаю документы в суд, доказываю свое происхождение, прошу дозволения принять титул и фамилию, а чрез несколько времени усыновляю Леви, который после меня будет маркизом Форли! Тогда все-таки же по условию нашему мы разделимся: приобретенные картины тебе – ты их продашь выгодно, составишь себе огромный капитал, а я буду владеть домом, фермами и развалинами старого замка в Апеннинах.
Командор, говоря эти слова, постепенно доходил до величайшего волнения; торжество и нетерпение изображалось на лице, в голосе, во всем существе его.
– А если предполагаемые акты не отыщутся в архиве палаццо, тогда как быть? – спросил Ионафан.
– О, не беспокойся! что акты существуют, в том покойный отец мой был уверен. Но если бы бумаги не отыскались вскоре, по какому-нибудь случаю, тогда… тогда можно пособить и этому: я могу составить все нужные документы для доказательства, что мой родитель – Винченцо Бианкерини – был сын маркиза Карла Форли, прозванного в народе Гаубетто, что мой родитель, говорю, точно родился в замке своего отца и крещен там на другой день. Свидетелем был брат моей бабушки – я помню все это как нельзя лучше из слов отца – и бумаги будут в надлежащем виде!..
Презрительная улыбка скривила слегка тонкие и бесцветные губы Леви. До сих пор он молчал, наблюдая за разговаривающими; тут он обратился к командору.
– Как нельзя лучше, синьор комендаторе! Вы опровергли все опасения насчет актов!.. Но это еще не все! По вашим словам, я могу надеяться, что у вас есть готовая сумма для немедленной покупки векселей маркиза?
Командор покачнулся назад в своем кресле.
– У меня – нет! а у Ионафана, по нашему договору, должна быть… я оттого и говорю, что она есть, полагаясь на его слово.
Командор поглядел на дель-Гуадо, ожидая ответа: тот глубокомысленно гладил себе бороду и отмалчивался.
– Падроне, – начал Леви, обращаясь также к хозяину дома, – извольте же сказать ваше мнение! вы тут, кажется, главное лицо?
– Не совсем!.. – проговорил звучный женский голос за дверью: все присутствующие обернулись с удивлением – дверь тихонько отворилась и в комнату Ионафана дель-Гуадо вышла Джудитта, подруга Терезины Бальбини.
– Не совсем справедливо, что главное лицо здесь вы! – сказала она, обращаясь к хозяину, – так как не совсем еще верно, что синьор комендаторе через три дня проснется маркизом Форли… Вы все забыли в своих расчетах и сделках дочь вашу – и я вижу, что подоспела сюда очень кстати, чтоб вам напомнить о Динах хоть сколько-нибудь!.. Но продолжайте ваше совещание, продолжайте – я тут не лишняя, я все знаю и буду вас слушать, буду даже возражать, если позволите!
И покуда три прежние собеседника еще не опомнились и не нашлись, Джудитта сбросила плащ и шляпу, сняла перчатки и развязно уселась между ними, облокотясь правою рукою на стол, где лежали деловые бумаги, которые она прикрыла своим локтем.
Приход непрошеной гостьи неприятно поразил все собрание, особенно же командора; он нетерпеливо кусал себе губы. Ионафан старался придать своему лицу строгое выражение.
– Джудитта, что это значит?.. – начал он, грозно глядя на прибывшую. – Вы явились к нам без приглашения?.. Я запретил внизу пускать кого бы то ни было.
– Я не думаю, чтоб это запрещение относилось ко мне, синьор! Рахиль точно говорила мне, что вы заняты, но я надеялась найти здесь вашу дочь и вот почему вы меня здесь видите!.. Не думаете ли, что я мешаю вашим толкам? Ведь они отчасти и меня касаются, как истинного друга Динах: так я вправе их послушать!
– Если вы так нерассудительны, что решились потревожить нас в занятиях нужных и важных, я должен надеяться, что вы, по крайней мере, не с пустыми руками к нам пожаловали: где деньги, полученные Динах вчера от этого сорванца, пустодома?
На эту речь командора, сказанную не совсем ласковым голосом, Джудитта отвечала простодушно:
– Деньги, какие деньги?.. я, верно, ослышалась? Вам угодно было ей предложить небольшой подарок, чтоб способствовать необходимым ее издержкам для карнавала?.. Вот это милость с вашей стороны! Совершенно мило! Благодарю вас, синьор.
– Эти шутки не у места, синьора! Я спрашиваю: где две тысячи франческонов, которые Динах вчера выманила у безумного маркиза?
– Позвольте вам заметить, что выражения и тон ваш неприличны, синьор! Для такого великосветского человека, как вы, для посетителя самого знатного круга Флоренции, право, такое поведение крайне предосудительно, и я удивляюсь…
Ионафан не дал ей докончить:
– Полно же, Джудитта, – сказал он с неудовольствием, – вы расшутились совсем не вовремя! Отвечайте лучше на вопрос его: где деньги, данные Динах сегодня маркизом?
– У нее, в ее шкатулке!
– Зачем вы не доставили их сюда?
– Я не совсем вас понимаю: вы будто ожидали от меня ее денег, тогда как я пришла сюда узнать, что вам угодно для нее сделать?
Ионафан привстал с своего кресла от изумления; командора покорчило с досады: у Леви сорвалась снова язвительная улыбка.
– Пожалуйста, не выводите меня из терпения! – проговорил Ионафан сердито.
– Тут какое-то странное недоразумение! – продолжала Джудитта. – Вы здесь собрались, чтоб делить между собою свою добычу – имущество и титул маркиза, а забыли Динах, без которой вы бы ничего сделать не могли, потому что вы оба, один из ненависти к Форли, другой из любви к его золоту, вы давно преследуете бедного Лоренцо, стараетесь вовлечь его в ваши ловушки, и вам вдвоем, несмотря на изобретательный ум синьора комендаторе, почти ничего или очень мало до сих пор удавалось! Благодаря Динах, вы наконец успели заставить маркиза подписать вам на третье имя векселя, надеетесь отнять у него все, что он имеет, а до такой степени непризнательны к ней, что требуете от нее безделицы, когда она вправе просить у вас значительного награждения?..
– Вы с ума сошли или смеетесь над нами? – спросил Ионафан, приходя в ярость.
– Синьор!.. вы бранитесь и сердитесь, как ваш друг комендаторе!.. успокойтесь!.. Но вы уклоняетесь от дела! Когда вы, по совету комендаторе, отвезли Динах на воспитание в лучший пансион Марселя, не сказали ли вы тогда: «Динах, дочь моя, ты будешь красавицей, ты умна и этого довольно, чтобы доставить отцу твоему счастье, за которым он гнался всю свою жизнь: на тебе основана вся моя надежда!..» Вы остались довольны вашею дочерью, когда через пять лет приехали за нею! Она в неведении своем отдала себя на жертву вашим хитросплетениям. Вы повезли ее в Венецию, заставили бегать за маркизом, влюбить его в себя, вступить на сцену, чтоб произвести более шума и тем сильнее действовать на тщеславие и воображение Лоренцо…
– И эта проделка стоила мне около десяти тысяч флоринов, – пять заплаченных импресарио за позволение ей пропеть один раз на его театре и за ее мнимый с ним контракт, да пять, выданных шайке хлопальщиков, устроившей ее триумф, – целые пять тысяч флоринов, истраченных на места для наших из Гетто. Да, сударыня!.. ее появление на сцене Фениче стоило мне десять тысяч злополучных флоринов… все это было мною брошено на воздух, без всякой пользы, единственно, чтоб возвысить и прославить ее перед Венецией.
Такими восклицаниями, чисто в еврейском духе, прервал Ионафан подругу и заступницу Динах. Она дала ему кончить и продолжала:
– Цель ваша была достигнута: маркиз полюбил Динах, увез, заплатил импресарио будто бы неустойку за мнимый ее побег, заплатил старой Рахили, которая, тоже по вашему приказанию, отличилась в роли ее нежной и строгой матери… И те и другие деньги к вам же возвратились; чтобы достать их, маркиз через вас занял у Сан-Квирико суммы, вышедшие просто из вашей кассы, и для того заложил вам почти все, что имел… Благодаря ей и мне, вам тогда досталось сорок тысяч флоринов, не так ли? Здесь, во Флоренции, опять для нее, маркиз отдал вам под залог, за две несчастные тысячи франческонов, остаток своего имущества, следовательно, у вас теперь в руках его палаццо, его фермы, его картины, его семейные бумаги – кажется, с вас довольно?.. Вы уладили выгодное дело, – она вправе получить от вас вознаграждение!
Адвокатка синьоры Бальбини Динах сложила руки на груди и в этой позе ожидала ответа Ионафана.
Изумление удерживало язык дель-Гуадо.
Командор вместо него вскочил было с сверкающими глазами и бросился к девушке с бешеным восклицанием «cospetto», но она гордо оттолкнула его и тоном Семирамиды приказала ему не мешаться в это дело, в котором он совершенно лишний.
Леви не переставал смеяться исподтишка.
Ионафан пришел в себя и задыхающимся голосом спросил у гостьи, чего же она хочет? что надо сделать для Динах?
– Немногого! – возразила она. – Вам представляет дочь все богатства, все преимущества и права маркиза Форли, – а ей… оставьте его бедность!.. На долю себе, на свою часть, она хочет только его самого… одного Лоренцо… пусть у него отнимутся все блага жизни, она ему останется и все заменит ему своею любовью!.. Да! она любит Лоренцо. Вы не рассчитывали на эту развязку, она вас удивляет? Но оно так вышло само собою! ее воля тут непричастна!.. Вы заставили ее кокетничать, хитрить, притворяться любящей, – природа и сердце взяли свое, – она в самом деле полюбила и хочет исполнить до конца долг своей любви!..
Леви сам не выдержал, – его бессменное хладнокровие было потрясено этим неожиданным переворотом:
– О che vulpa sopra – что за тонкая лиса! – запел он вполголоса россиниевский мотив из «Цирюльника», посматривая искоса на гостью, принявшую вдруг выражение Джулиетты, говорящей про Ромео, или Франчески да Римини, требующей от вселенной своего возлюбленного, если бы их вздумали разлучить.
Командор подоспел на выручку.
– Хорошо, синьора, – сказал он, – вы говорите о маркизе, но он, кажется, без того в ее руках… Что же хотите вы собственно сказать вашею запутанною фразою?
Девушка, в свою очередь, вскочила на ноги, как раненая львица. – Я хотела сказать, что Динах выйдет замуж за маркиза Лоренцо Форли!.. – вскрикнула она. – Да! слышите ли? выйдет за него замуж и потому не позволит, чтоб ее жениха заживо смели с лица земли, как ненужное тряпье, не позволит, чтоб при жизни его делили и крали его титул, его имя, его собственность!.. Вы думали, синьор комендаторе, что вам так же легко справиться с нею, как с маркизом, что, обманув его, вы надуете и ее, что она, как кукла, будет плясать по вашей дудке, и потом спокойно и смирно сойдет с каната, делая книксен публике?.. Нет, постойте!.. Нет, шутки с нею в сторону! говорите дело!.. Вы, почтенный комендаторе, вы, кроме своих змеиных козней и плутовских выдумок, вы тут ничего не принесли вкладчиной на торговую операцию: ваше дело чисто – вы ни при чем! с пустыми руками уйдете, как пришли! А доказывать вам, что вы потомок какого-то предка маркиза Форли, право, некстати и ни к чему не приведет. Поздравляю вас с знатным происхождением, но вы останетесь все тем же синьором Карлом Бианкерини, от имени и звания вашей бабушки[62]62
Biancherina, biancharina – белье; прозвание прачки. (Примеч. авт.)
[Закрыть], потому что нельзя же сделать, чтоб маркиз Лоренцо Форли перестал быть маркизом Лоренцо Форли и чтоб вы родились не сыном мещанина Бианкерини. Вы напрасно обманываете отца Динах и ласкаете его надеждою отыскать какие-то документы… Да и найдись они, – ему-то какой в том толк, какая выгода? Никто не знает и не должен знать, что его ребенком отдали к португальскому еврею дель-Гуадо и что он им усыновлен и принял его имя. Стало быть, ему, настоящему и действительному виновнику предприятия, ему, издержавшему на воспитание Динах, на путешествие в Венецию и на разные расходы суммы, которая еще не вполне возвратилась в его руки, ему в успехе вашем ровно нечего выиграть, кроме удовольствия видеть вас маркизом и надеяться, что после вас ваше звание и титул перейдут к Леви! Я вижу, Ионафан и Леви поражены моими словами… стало быть, они внутренно соглашаются со мною, видят, что им мало пользы служить подножием вашему возвышению! И если они знают вас так же, как я, синьор, они должны быть убеждены, что от вас им нечего ожидать, потому что вы их обманете непременно! Да! я говорю и подтверждаю, что вы способны на всякий обман и всякую низость, господин Карл Бианкерини, еще не вылупившийся из яйца маркиз Форли…
Командор уже не в состоянии был отвечать: злость и замешательство поразили его, как гром; он задыхался и бросал на девушку дикие взоры разъяренной гиены.
Леви продолжал глядеть попеременно на торжествующую гостью, на крепко призадумавшегося Ионафана и на злобствующего командора.
Но, по мере того, как Джудитта разоблачала перед командором все, что в составленном им плане было выгодно для него одного и невыгодно для самого Ионафана, последний переставал сердиться и внимательно прислушивался к убедительной и неумолимой логике девушки… По мере того как гнев его остывал, расчет и соображение вступали в свои права над его сребролюбивою душою, и он не мог не согласиться с велеречивою адвокаткой в том, что он трудится гораздо более для возвеличения командора, чем для своих собственных выгод. Помолчав немного, он сказал, не обращаясь особенно ни к кому из слушающих, а в виде заключения размышлений:
– В словах Джудитты есть много правды: я нахожу, что ни я, ни Леви не обеспечены простым и пустым обещанием командора – признать Леви наследником своего титула. Я никогда не думал и не располагал дать ему возможность войти одному, через подложную покупку, во владение всего заложенного имущества маркиза. Я хотел, чтоб купчая была совершена на имя нас обоих, не его одного, – и не могу согласиться на такие запутанные и неясные сделки! Надо придумать другой способ удовлетворить всех: иначе я не выпущу из своих рук векселей маркиза и сам приму в свое владение все, что он заложил мне под именем Сан-Квирико.
Командор из багрового сделался зеленым.
Леви слушал и молчал.
– А вашей Динах вы предоставляете право выйти за ее дорогого Лоренцо?
Дель-Гуадо приподнял плечи в знак недоверчивости.
– Так он и женится на ней, еврейке! – сказал он насмешливо.
– Да, это мы посмотрим! – прибавил командор язвительно.
– Посмотрим… – равнодушно и самоуверенно отвечала Джудитта все тем же ровным и спокойным голосом. – Еврейка может принять крещение, а маркиз должен будет жениться на своей благодетельнице – на женщине, которая настолько ему предана и привязана к нему, чтоб пожертвовать для него даже своим семейством! Когда она избавит Лоренцо от гибели и разорения, тогда благодарность довершит то, что начато любовью: он захочет соединить навек свою участь с ее участью!
И слезы глубокого умиления повисли, как жемчужины, на длинных ресницах девушки.
– А она, верно, обладает каким-нибудь талисманом, чтоб, как волшебница, спасти своего рыцаря и умчать его за облака на крыльях грифа? – спросил командор почти презрительно.
– Она знала, с кем имеет дело, и заранее взяла свои предосторожности! – отвечала Джудитта. – У Динах кое-что в руках, чем можно в один миг переменить весь ход обстоятельств и помешать ограбить порядочного человека!.. Когда в Венеции, в ее комнате, у Леоне-Бианко, кончилась сделка между участвующими в разорении маркиза, и Сан-Квирико за обещанную ему в подарок знаменитую картину палаццо Форли согласился служить посредником и подставным лицом; когда маркиз дал векселя на имя старого менялы за деньги, взятые у вас, и вы, в обеспечение свое, получили от Сан-Квирико тайную собственноручную расписку, с обязательством в пятьдесят тысяч флоринов, – я предчувствовала, что этот лоскуток бумажки будет иметь большой вес в решении участи Динах, и потому позволила себе подменить его…
– Как? возможно ли, быть не может?.. – воскликнули вдруг все трое мужчин.
– Так возможно, – продолжала Джудитта, – что у Ионафана расписка моего произведения, которую он не отличил от настоящей, потому что я имела целый час на искусное подражание! Но чтоб подлинное обязательство венецианца могло пригодиться Лоренцо, за чью невинность я, по желанию Динах, решительно вступаюсь, я прибавила на нем Вашим почерком, что оно передается маркизу Лоренцо Форли с правом получить следующие по нему купцу Ионафану дель-Гуадо от купца Сан-Квирико пятьдесят тысяч флоринов, или сто двадцать пять тысяч франков. Для полного соблюдения форм я приложила к этому документу большую печать вашего торгового дома!
– Где она, где эта расписка? – крикнул Ионафан.
– В безопасности, в верном месте!.. Но, если с Динах что-нибудь приключится, если она умрет, или занеможет, или исчезнет, или уедет из Флоренции, – через два часа после одного из поименованных мною случаев расписка эта будет отдана в руки маркиза! Я люблю порядок и исправность в денежных делах.
Молчание было ответом. Ионафан не знал – верить ли ему, или нет. Он отправился в комнату, где хранилась его касса, достал расписку Сан-Квирико, принес ее и с отчаянием показал командору, признаваясь, что он слишком редко видел прежде почерк Сан-Квирико, чтоб узнать подлог, о котором говорила подруга Динах. Все приметы на обеих расписках и на самой бумаге были одни и те же… Он недоумевал.
Командор принялся уверять, что Джудитта нагло и бесстыдно хвастает и что она никогда не посмела бы совершить такую дерзость. Девушка смеялась ему под нос и поздравляла его с этою сладкою уверенностью. Леви, напротив, объявил, что он твердо убежден в истине рассказа. – Она хотела обеспечить свою подругу, – прибавил он, – можно ли ее упрекать?
И улыбка, значительнее прежних, пробежала снова по губам Леви.
– Но на кой черт ей это обязательство? – вскричал Ионафан, вырывая клочки волос из своей седой бороды. – Что она сделает из лоскутка бумаги, который, кроме меня, никому не может служить, потому что я отопрусь от приписки в пользу маркиза, которой никогда не думал и не помышлял выдавать в ущерб себе?
– Вы так думаете? – спросила с усмешкою Джудитта. – Леви, друг мой, потрудитесь дать мне чернильницу и перо… Спасибо!.. взгляните, синьор, и вы тоже, господа! Можно ли Ионафану отпереться от обещания, или акта, написанного вот таким образом?
Она показала им две строки, набросанные ею на краю описи дома Форли – все трое остолбенели: так удивительно были похожи почерки и подписи Ионафана, Леви и самого командора.
– Нечего делать, – завопил купец, – надо сейчас бежать будить Сан-Квирико: – он еще во Флоренции и не хочет выехать без своей картины Фра-Бартоломео, которую берет от меня в подарок за услуги… надо ему признаться в возмутительном поступке этой мерзкой поддельщицы и просить, убедить его выдать мне другое обеспечивающее свидетельство, а прежнюю его расписку мы вместе должны заблаговременно объявить по всем судам как потерянную, похищенную, недействительную!
