Текст книги "Динарская бабочка"

Автор книги: Эудженио Монтале

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

SLOW CLUB

Я решил вступить в Slow Club[115]115
  Здесь: Клуб «Тихоход» (англ.).


[Закрыть], отделение которого открылось и в нашем городе, и подал заявление о приеме в его члены. Сообщая данные о себе, я указываю, что хожу пешком, что у меня нет машины и водительских прав. Дело в том, что «изнурительной современной жизни» Клуб противопоставляет не таблетки, не порошки, не успокоительные капли, а исключительно анахронистический образ жизни. Штаб местного отделения занимает небольшую виллу, отдаленно напоминающую виллы Палладио; телефона нет, диапазон стиля, в котором обставлены помещения, простирается от Тюдора[116]116
  Тюдор-Ренессанс или Стиль Тюдоров – стиль английского искусства в период правления Генриха VIII Тюдора (1520–1550).


[Закрыть] до Бидермайера[117]117
  Художественный стиль оформления жилого интерьера, мебели, живописи, графики, получивший распространение главным образом в Германии и Австрии в 1815–1848 гг.


[Закрыть]. Отопление дровяное, газеты приходят с опозданием в несколько лет, чего удалось добиться в результате долгих переговоров с руководством разных учреждений и значительного увеличения стоимости доставки. Секретарь, показывающий мне здание, обращает мое внимание на то, что самый свежий из портретов на стенах – портрет прекрасной Отеро[118]118
  Каролина Отеро, или Прекрасная Отеро (1868–1962) – французская певица и танцовщица испанского происхождения, звезда и символ Прекрасной эпохи.


[Закрыть], а самый молодой поэт, допущенный в библиотечное собрание – бессмертный Баффо[119]119
  Джорджо Баффо (1694–1768) – итальянский поэт, автор стихов фривольного содержания на венецианском диалекте.


[Закрыть]. В читальном зале поражают старинные эльзасские часы с кукушкой. В баре можно получить только отвар ромашки, цветочный чай, мандариновый пунш. Из игр разрешаются шашки, лото и гусек; никаких шахмат, поскольку они требуют чрезмерной умственной активности. В «Тихоход» не принимаются женщины; в приеме отказывается также тем, кто много разговаривает и усиленно поучает других – например, офицерам и священникам.

Пока я любуюсь переплетом подшивки «Иллюстрированной сцены», до моего слуха долетает негромкий разговор нескольких членов клуба. Часть его мне удалось запомнить.

Первый участник разговора:

– Коллега Уиккерс из Чикагского отделения, который изучает жизненный ритм улиток, рассказывал мне, что его нельзя сравнить с нашим. Если бы улитка могла увидеть нас целиком, она все равно заметила бы только след, похожий на шлейф реактивного самолета, но не сумела бы разложить этот след на движение и звук. Уиккерс отправил нам свои труды отсроченной экспресс-почтой: не пройдет, полагаю, и двух лет, как они пополнят нашу библиотеку.

Второй участник разговора:

– Вчера вышла замуж одна моя родственница. Извещение о бракосочетании вы получите через несколько месяцев. Она обручилась со своим нынешним мужем в четырнадцатом году, но, узнав о тяжелом ранении отца на фронте, дала обет Богородице не выходить замуж раньше, чем не разошьет триста или четыреста, точно не знаю, риз. Отец вылечился, жених вернулся с войны живым и невредимым, но она все равно отказалась снять с себя обет. Месяц назад последняя риза была закончена, и верный жених, не подозревая, что он повторяет историю Исаака[120]120
  «Исаак был сорока лет, когда он взял себе в жены Ревеку…» (Бытие, 25:20).


[Закрыть], получил возможность повести суженую к алтарю после тридцати трех лет терпеливого ожидания.

Третий участник разговора:

– Кто-нибудь из вас помнит Карло Маринелли, моего университетского товарища? Он пал на подступах к Гориции в 1916 году, через несколько дней после того, как получил от молодой жены радостную весть: у них будет ребенок. Карло тотчас ей ответил, но письмо, кто знает почему, пришло только позавчера, а до этого где-то гуляло тридцать с лишним лет. Жена за это время успела поседеть, и нетрудно представить себе ее состояние, когда она узнала его почерк. Карло рассказывал о себе, писал, что очень скучает, что рад известию о будущем первенце и просил жену дать сыну при крещении имя Глауко, а если родится дочка, назвать ее Маргаритой. Но было поздно: девочку, которая с тех пор успела выйти замуж и стать матерью, крестили Анной. Но волею судьбы, на этот раз Анна сама ждет ребенка, и пожелание отца будет выполнено, пусть и через поколение.

Четвертый участник разговора:

– На днях я позволю себе предложить членам руководящего совета настой вербены в фарфоровых чашках из недавно полученного сервиза. Его приобрел в 1819 году в Китае адмирал Лоунфилд, прапрадед моей жены. Потрясенный искусством тамошних мастеров, адмирал заказал чашки и блюдца, расписанные вручную. «Мы выполним ваш заказ, – сказал старший мастер, – но только мы не делаем ничего серийного, тем более для таких людей, как вы. Предоставьте нам немного времени, совсем немного, несколько лет, и вы получите сервиз, красивее которого не видела Англия». Хотя его и удивили сроки, сэр Роджер Лоунфилд согласился и, оставив небольшой задаток, отбыл на родину. Однако в пути его фрегат, The Green Bird[121]121
  Зеленая птица (англ.).


[Закрыть], потерпел крушение у берегов Либерии, и никому из команды не удалось спастись. Месяц назад, в январе пятьдесят третьего года, моя жена, последняя представительница рода Лоунфилдов, получила внушительных размеров ящик с предупреждающей надписью «Осторожно, не бросать!» откуда был извлечен, укутанный горами ваты и стружки, великолепный сервиз, одни предметы которого украшал портрет адмирала, другие запечатлели его подвиги. Специалисты кричат от восторга. Нам не пришлось платить ни гроша. «Сумма, уплаченная адмиралом, – объясняло сопроводительное письмо, – принесла за сто тридцать три года проценты, достаточные для покрытия расходов, даже с учетом неизбежного обесценивания денег». Следовали извинения за небольшую задержку, вызванную, в частности, поисками наследников; искупление задержки авторы письма видели в любви и художественном тщании, с коими лучшие китайские мастера работали над выполнением сложной задачи.

………………………

Я охотно слушал бы дальше, но желтые лица сидящих в креслах уже поворачивались в сторону незнакомца, и я ловил на себе подозрительные взгляды; в это время кукушка на часах шесть раз выглянула из гнезда и шестикратно, с раздражающим lentissimo[122]122
  Очень медленно (итал. – муз. термин).


[Закрыть], прокуковала: ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку; по этому сигналу все сказали: «Уже поздно» и поднялись с кресел.

– Через несколько лет вам придет ответ на ваше заявление, – пообещал секретарь, провожая меня к выходу. Если вы не заставите говорить о себе, возможно, вы не самый blackboulé[123]123
  Здесь: недостойный претендент (франц.).


[Закрыть]. Я распорядился подать вам карету.

И действительно, у дверей ждал фаэтон с кучером в ливрее, чтобы отвезти меня в город.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ

Около полуночи, когда он гасил свет, зыбкая зловещая тень, отпечатавшись зигзагообразным, как молния, пунктиром на стене, пролетела у него над головой в сторону занавески, отгораживавшей умывальник. Тут же раздался пронзительный вопль.

– Летучая мышь! – кричала она, трясясь от ужаса. – В какую гостиницу ты меня притащил? Прогони эту мерзость, прогони ее!

Она кричала из-под простыни, под которую спряталась с головой, боясь, что непрошеная гостья заденет ее своим противным крылом. Сдавленный голос звучал глухо. Она требовала, чтобы он выгнал эту тварь палкой, зонтом, чем угодно, чтобы не закрывал окно и не включал электричество. Может, ее выманит наружу свет уличных огней, чем черт не шутит…

Обмотав голову полотенцем, в пижаме, он бегал по номеру, натыкаясь в темноте на стулья, размахивая свернутым в трубку иллюстрированным журналом («Зонтик!» – кричала она, хотя у них не было с собой зонтов) и издавая нечленораздельные звуки; но вот его рука нащупала выключатель на стене, и свет из прозрачного, в форме морской раковины, плафона под потолком залил комнату.

– Наверно, она улетела, – сказал он, стараясь казаться спокойным, и подошел к окну, чтобы закрыть его. Но тут же что-то липкое коснулось его лба, безумная тень порхнула по стене и исчезла на недосягаемой вершине черного шкафа.

– Помогите! Помогите! – вопила женщина, выглядывая из-под подушки, под которой прятала голову. – И не увидев снующей по стене тени, немного успокоилась. – Это чудовище улетело! Скажи, что улетело.

– Боюсь, что нет, – усомнился он, стараясь уклончивым тоном смягчить суровую правду («чудовище» шебаршилось на шкафу, что-то мешало ему взлететь). Боюсь, что нет, но сейчас я его прогоню. Спрячь голову, трусиха.

Он залез на стул, снова обмотав голову, и метким броском закинул свернутый трубкой журнал на крышку шкафа, откуда, подняв облако пыли, с шумом прянуло маленькое «чудовище», и, описав небольшую дугу, закончило конвульсивный полет в корзине для бумаг.

– Помогите! Помогите! – не унималась она, тогда как он, вооружившись сафьяновым шлепанцем и держа перед собой прикроватный коврик, решительно направлялся к плетеной корзине, и его голос звучал увереннее.

– Я знаю, что делать, – приговаривал он. – Переверну корзину, и зверь очутится в ловушке. Хватит! Прекрати истерику!

Когда ему показалось, что расстояние позволяет осуществить задуманное, он пнул корзину ногой: пинок, по его расчетам, должен был перевернуть ее вместе с содержимым. Бац – и корзина покатилась по полу, разбрасывая вокруг яичную скорлупу, окурки, горелые спички, а быстрая тень, отделившись от мусора, устремилась к алебастровому плафону, в котором, как жемчужина в устричной раковине, светилась потолочная лампа.

– Ничего не вышло, – признал он, садясь на край кровати. – Не хочет она улетать. Успокойся, дай мне перевести дух, и я с ней справлюсь.

– Позвони в колокольчик, – хныкала она из-под двух одеял, которые натянула на голову. – Позови горничную, это она, гадина, открыла окно. Пусть теперь и разбирается с этим вампиром…

– Успокойся, дорогая, мы не в Италии, ночью к тебе никто не придет. Но можно, я думаю, можно было бы…

– Позвонить портье, – предложил из глубины всхлипывающий голос. – Накинь что-нибудь на голову, ляг рядом, не раскрывай меня, сними трубку, скажи ему, ты ведь знаешь языки…

– Языки, – полулежа, говорил он, задыхаясь под ковриком. – Как, черт возьми, называется летучая мышь на других языках?

В снятой трубке слышалось чье-то хриплое «Алло, алло».

– Chauve-souris, летучая мышь, может быть, bat[124]124
  Летучая мышь (франц., англ.).


[Закрыть], – хныкала она замогильным голосом.

– Вот что значит читать романы, – сказал он, выглядывая из-под коврика. И уже в трубку: – Алло, алло. Chauve-souris, летучая мышь, может быть, bat. Нет, я в своем уме (он говорит, что я сошел с ума). Chauve-souris, летучая мышь, может быть, bat, in ту room[125]125
  Летучая мышь в моем номере (англ.).


[Закрыть]. Пожалуйста, приходить. Help! Help![126]126
  На помощь! На помощь! (англ.).


[Закрыть] Au secours![127]127
  На помощь! (франц.).


[Закрыть] Трубка разразилась проклятиями и непонятными словами. Последовавший щелчок означал, что ее положили.

– Что он сказал? – спросил ватный голос.

– Сейчас придет, ну не прямо сейчас, но придет… может быть, придет. Не уверен, что он понял. Подожди, дорогая, потерпи еще немного.

Он решительно встал, сам удивляясь своему бесстрашию. Сдернул с лица коврик и сел в цветастое кресло, единственное в номере. Судорожная тень продолжала биться в алебастровой морской раковине плафона, и то одна, то другая часть комнаты погружалась в полумрак: было такое впечатление, будто лампочка мигает.

– Потерпи еще немного, – продолжал он. – Ты уверена, что летучая мышь будет bat? Уверена? Да? По тому, как портье повторил слово bat, можно подумать, что оно ему знакомо. Успокойся, сейчас этот осел придет с веником – a broom[128]128
  Метла, веник (англ.).


[Закрыть], по-моему, он сказал broom, и все сделает. Bat… bat… Послушай, а не так ли назывался ресторан, где мы познакомились? Кажется, на вывеске были нарисованы черные крылья…

– Точно, точно, – доносился голос из ватного подземелья. – «Летучая мышь».

– Странно, – сказал он, не спуская глаз с плафона. – Ты этого не знаешь, но летучая мышь – единственное живое существо, которое я убил. Мне говорили, что из-за беспорядочного полета в нее невозможно попасть. Чтобы подбить летучую мышь, достаточно одной дробинки, одной-единственной дырочки в ее липком крыле. Но кому, какому меткому стрелку дано попасть в нее этой дробинкой? До меня в тот раз стреляли все, и ни одна летучая мышь не упала, напротив, их стало еще больше, потому что прилетели другие. Казалось, они смеются над нами. Потом выстрелил я, почти наугад. До этого я никогда не стрелял из ружья двенадцатого калибра. Летучая мышь падала, как носовой платок и, упав, с минуту билась на земле… пока не умерла.

– У-у-у!

– А знаешь, вблизи они совсем нестрашные. Бедные мышки с перепончатыми крыльями. Питаются комарами, зла никому не причиняют. Моя жертва, к несчастью, не сразу умерла, она пищала… совсем как эта. (У-у-у!) Не плачь, сейчас придет другая тварь, портье. Дадим ему два-три шиллинга, может, больше, смотря сколько времени займет охота. Не плачь, это не такие уж большие деньги. Подожди, дай вспомнить: нет, это не вторая, а третья летучая мышь в моей жизни. Про первую ты теперь знаешь, вторая… только не обижайся, это, пожалуй, ты, третья влетела сюда сегодня вечером, и какой прием мы ей оказали? Бросаемся на нее с журналом, тапком, ковром: еще немного, и ее, уже и без того чуть живую, прикончат веником. Не знаю, хорошо ли это, не знаю… не знаю. (У-y, у-у!) Да не реви ты, это я так, только говорю. Посмотрим, что можно сделать. Лучше всего поймать ее и аккуратно выпустить в окно. Если бы она опять залетела в корзину, я бы вышвырнул корзину вместе с ней в окно. Гм, гм. Дай мне подумать…

Он плюхнулся на кровать, сунул голову под сбившиеся одеяла, так что она оказалась рядом с ее головой.

– А вдруг это мой отец, – шепнул он ей в ухо, – вдруг у него возникло желание проведать меня.

Она с криком сбросила одеяла и подушки и села на кровати. На мгновение она забыла о черном существе, которое билось в плафоне.

– Ты сумасшедший, – сказала она, уставившись на него. – Самый настоящий сумасшедший. Давай накинем что-нибудь и спустимся вниз. Нам поменяют номер, а мы пока погуляем в саду. Сейчас тепло и внизу никого нет. Я сама поговорю с ночным портье. Твой отец – летучая мышь? С чего ты взял?

– Не знаю, – говорил он чуть не плача. – Это единственное живое существо, которое я убил, единственное, не считая, понятно, мух и муравьев. Отец очень расстроился. Думаю, он иногда возвращается, в том или ином обличии, чтобы проведать меня. «Встретимся в другом месте, – сказал он мне за день до смерти. – Ты слишком глуп, чтобы выжить в одиночку. Не бойся, я что-нибудь придумаю, я тебя не оставлю». Но я его почти забыл. Лишь иногда, когда вижу летучую мышь, я целюсь в нее пальцем – паф! – и вижу, как она падает, будто тряпка. И тут же вспоминаю о нем…

Он направил палец на плафон, и оттуда тотчас выпорхнуло испуганное «чудовище», ударилось о потолок и вылетело в окно, за которым его поглотила удушливая тьма. Женщина, вскрикнув, снова зарылась в подушки. Одновременно кто-то постучал в дверь.

– Наверно, это портье, – сказал он, поспешно закрывая окно, и громко крикнул: – Одну минуту! – Затем шепотом: – Посмотри, нет ли у тебя полкроны, немного серебра, много не надо, этот болван ничего не сделал.

Он взял монетку, открыл дверь и долго разговаривал в коридоре. Она бросила панический взгляд на переставший качаться плафон и подумала о ресторане с черными крыльями на вывеске, но тут вспомнила, как несколькими годами раньше желание побывать на «Летучей мыши» Штрауса спасло ей жизнь, уберегло от бомбы, разрушившей ее дом, и, судорожно смеясь, бессильно откинулась на топорщившиеся горбом одеяла.

АНГЕЛОЧЕК

В темноте неожиданно раздается фантастический, напоминающий легкую дрожь систра, звук, исходящий из недр чемодана. Чтобы уловить его, нужно не спать и очень внимательно прислушиваться: достаточно вздоха, зевка, скрипа кровати, мягких шагов в коридоре, чтобы заглушить этот звук, и тогда он смолкнет, не услышанный. Но такого почти не бывает. В половине девятого утра, даже в самые мрачные зимние дни, когда гостиница говорит еще сонными голосами, он и она, проснувшись заранее, ждут звонка маленького будильника марки «Ангел», который они держат в чемодане из свиной кожи. Будильник квадратной формы, лежит он в изящном красном футляре; если его поставить на тумбочку, он будет светиться ночью, потому что стрелки у него фосфоресцирующие. Но мужчина не выносит тихого тиканья этого маленького механического сердца, а женщина не любит назойливого свечения в четверти метра от себя. Оно привносит в комнату нечто призрачное, soupçon[129]129
  Чуть-чуть (франц.).


[Закрыть] призрачности, как она говорит, к которой ей так и не удалось привыкнуть. И потом лучше дать времени возможность идти, не проверяя его ход каждую секунду. Остается одно – похоронить Ангела на дне чемодана и ждать с открытыми глазами, когда он вас разбудит. Редко бывает, чтобы они оба проспали и не услышали его звонка. Мужчина страдает бессонницей, а женщина вообще мало спит. Как же такое может случиться? А случись – начинается выяснение причин, носящее далеко не мирный характер.

– Противный Ангелочек, – говорит мужчина, встряхивая красный кожаный футляр и поднося его к уху. – Ты это нарочно? Что, голос пропал? А может – и он поворачивается к жене, – может, ты забыла его завести?

– Я завожу его вот уже двадцать лет, каждый вечер в одно и то же время. Бывает, по два раза встаю, чтобы проверить, завела ли. Наверно, он звонил, когда ты храпел. У него слабый голосок, сам знаешь, удивительно, что, старея, он совсем не осип. Но если прислушиваться, его прекрасно слышно.

– Я храпел? – возмущается он, отнимая от лица электрическую бритву. – Ты что, забыла, что в четыре часа я уже не сплю? Может, он звонил, когда три негритянки из соседнего номера устроили обычный базар. Или ты не слышала? Эти «Паприка Систерс» возвращаются под утро и – спасайся, кто может! Аж стены дрожат.

– Сегодня они вернулись в четыре, – говорит она, протирая полой рубашки стекло Ангелочка. – А ребенок звонил около девяти. Непонятная история.

Постучав, входит официант с двумя чашками кофе и газетой, похоже, набитой новостями. После его ухода двое в номере некоторое время молчат. Мужчина водит надоедливо жужжащей бритвой по шее. Затем выдергивает вилку из розетки, растягивается на постели и разворачивает газету. Минуту спустя, словно очнувшись от сна, он спрашивает:

– Ребенок? Какой еще ребенок? Это идиотизм – называть ребенком старый осипший будильник. Ангел не ребенок, а часы.

– Ты сам говорил, что он нам как сын. Он ездит с нами уже больше двадцати лет. Я запрещаю тебе обижать его.

Она берет Ангелочка, целует, бережно кладет в чехольчик из шотландки и убирает чехольчик в чемодан.

– Хватит! – раздраженно говорит он. – Сколько можно? Выдумка с детьми безвкусица, очередное проявление инфантилизма. К черту сумеречные настроения! Жизнь становится все труднее. Нужно думать о конкретных вещах, иначе нельзя. Хочешь, попробуем? Начнем с сегодняшнего утра, прямо сейчас и начнем.

– Давай попробуем, – покорно вздыхает она.

Но он уже пробегает заголовки газеты.

– Надо же, – говорит он, помешивая кофе. – Умер Блэкки Хэлиган, герой боевых действий на Тихом океане, раненый и награжденный за воинскую доблесть. Знаешь, кто это? Почтовый голубь, который спас жизнь трем сотням человек.

– Хорошее начало для нашего уговора, – усмехается она. – Надеюсь, ты не собираешься обсуждать со мной, начнется ли война и был ли кардинал Миндсенти[130]130
  ’ Кардинал Йозеф Миндсенти (1892–1975) – глава католической церкви в Венгрии. Арестованный в 1948 г. подписал под пытками признание в том, что является врагом народа, и в феврале 1949 г. был приговорен к пожизненному заключению.


[Закрыть] в состоянии наркотического опьянения или нет; не хватает еще, чтобы ты объяснил мне, что такое атлантические принципы. Нашел повод расстраиваться: подумаешь, какого-то голубя не стало.

– Наш уговор может вступить в силу и через полчаса. Черт побери! Если тридцать лет молоть всякую чепуху, невозможно вдруг взять и остановиться. Видишь, даже они, хоть и выиграли войну, не принимают вещи всерьез. К сожалению, Италия превратилась в страну бюрократов и педантов. Как родилась легенда о нашем неисцелимом анархизме? Мы формалисты, консерваторы и крючкотворы даже в самых невинных делах. Очеловечивание голубя или, допустим, будильника, – есть проявление наивного анимизма, а анимизм не только самая достойная, но и самая логичная человеческая позиция. Потому что человек не может перестать быть собой, не может мерить все отличными от своих мерками.

Ему кажется, что он недостаточно чисто побрился, и он снова вставляет вилку в розетку. Женщина уже успела уткнуться в какой-то заграничный журнал, и, подняв голову, спрашивает:

– Что значит high-brow[131]131
  Интеллектуал (англ.).


[Закрыть]? В Америке миллионы читают книги, но из них только двадцать пять тысяч high-brows. Здесь так написано.

– Дай подумать. Речь идет об ограниченном количестве разборчивых читателей, гурманов, emunctae naris[132]132
  Людей с тонким вкусом (лат.).


[Закрыть]. И что предлагается с ними делать? Расстреливать?

– Ничего подобного. Рассматриваются возможности увеличения их числа. Желательно, чтобы они составляли по меньшей мере один процент населения. Тогда даже редкие книги, книги трудные, книги, в которых нет эффектных сцен, диких полицейских историй, уголовщины, выходили бы полуторамиллионными тиражами. А девяносто девять процентов американцев продолжали бы читать привычные книги. Это был бы рай для всех.

– А если бы мы, – говорит он, водя бритвой по щекам, – были high-brows в жизни вместо того, чтобы быть ими в искусстве? Ты не читаешь ничего, кроме никудышных журналов, я же в последнее время читаю одни детективы. У нас нет вкуса, совершенно нет вкуса. Но в жизни… в жизни все по-другому. Ангелы в чемодане и почтовые голуби в небе. Вот что нам нужно.

– Нам? – недовольно спрашивает она. – Говори о себе. Тебе не хватало жизненной закалки, и я сделала все для того, чтобы закалить твой характер. Нас ждут ужасные времена. Ангел… мой флирт с Ангелом – мое личное дело. Мне следовало приучить тебя к будильнику «Роскофф», напоминающему камнедробилку. Учти, ты должен быть твердым, очень твердым, если хочешь, чтобы тебя принимали всерьез.

Из недр чемодана доносится едва уловимый звук, пылинки звука, потренькивание, которое через несколько секунд замирает. Он вскакивает с постели, и они начинают вырывать друг у друга клетчатый чехольчик. Вынимают из него будильник, встряхивают, долго смотрят на циферблат.

– Работает. – говорит мужчина, стесняясь своего взволнованного голоса. – Стрелка звонка съехала немного вперед – с девяти на девять пятнадцать. Начиная с сегодняшнего вечера, если ты не против, заводить его буду я. – Он возвращается к зеркалу, разглядывает свое лицо, проверяя, действительно ли это лицо представителя «одного процента». Потом, повернувшись к ней, лепечет: – А что, если наш уговор… вступит в силу завтра?

Она молча кивает и прячет Ангелочка в чехольчик.