Текст книги "Город, отделяющий от неба (СИ)"

Автор книги: Этторе Пеллегрино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Не поднимется, – задумчиво сказал я. – Сбежала старушка.

– Какая ещё старушка? – спросил Тошка, осторожно высовываясь из-за края балкона. – Молодая тётка... она, наверное, уже по лестнице вверх идёт. Будет нам сейчас!

Когда стало понятно, что никто в дверь звонить не собирается, мои друзья перестали дрожать и кидать на меня гневные взгляды. Как выяснилось, все они видели под балконом отнюдь не старуху, а высокую молодую даму учительского вида, ссора с которой даже на первый взгляд не сулила ничего хорошего. Когда б я не был озадачен экзотическим исчезновением мокрой бабки, я был бы ошарашен таким несоответствием. Поразмыслив, я решил осмотреть паутинный след происшествия. Результаты меня поразили ещё сильнее. Таинственная не-бабка сбежала, успев оборвать все ниточки, ведущие к ней. Я сумел лишь почуять что-то притягательное за ручкой зонта в виде головы попугая, но и то – совсем недолго, будто хозяйка, вспомнив о пропаже, вернулась и вырвала дорогую ей вещь из сферы моего внимания. Открытие того факта, что паутиной и Маятником умею пользоваться не только я, и даже не столько я, требовало полного пересмотра моей выжидательной позиции. Зная, что кто-то ещё ходит по Земле со странной опухолью в голове, опухолью, дающей возможность заглянуть за горизонт событий да ещё и подёргать там кое-какие ниточки, и не просто ходит, а дожил до весьма преклонных лет (здесь я верил больше себе, а не друзьям), я уже просто не имел права тянуть с овладением своими странными новыми достоинствами. Догадки о том, что способ обойти смертный приговор полезного паразита существует (и, возможно, даже не один), вертелись в моей раскаченной Маятником голове с самого момента осознания этого самого приговора. Не спрашивайте, как эти догадки возникли и откуда они вообще взялись. Паутинная логика плохо ложится на словесную основу. Просто я ощущал где-то рядом туманные зачатки росинок на паутинках вне поля моего зрения. От этих недоформированных росинок явственно попахивало странными возможностями продления моей недолгой жизни, и попахивало как-то поганенько, потому я в том направлении и смотреть-то особо не хотел. Бабка в молодой личине самим своим существованием подтверждала не только усмотренные возможности, но и унюханные неприятности. Да и вообще, может, ей от роду двадцать пять, а выглядит на самом деле как древняя старуха, потому и прикинулась молодухой. Хотя что-то мне подсказывало, что последнее маловероятно, учитывая, какой колоссальной внушительностью обладал бабкин пристальный взгляд. Такой взгляд точно не встретишь у юных, почти никогда – у молодых, довольно редко – у зрелых, и уж совсем иногда – у стариков. Очевидно, думал я, мудрость доступна со временем каждому, но вот удержать её в руках могут далеко не все, а на каком-то этапе старения она и вовсе вываливается из скрюченных артритом рук.

Но празднование дня рождения друга требовало моего внимания, потому необходимые, хотя и тяжкие размышления были отложены в сторону. Окончательно решив, что за хулиганство им ничего не грозит, друзья мои затеяли игру в города, не особо надеясь выиграть у зубрилы Усовича. Обычно в нашей компании велась ожесточённая борьба за второе место между мной, Камилем и Тошей. Балбес Федька неизменно вылетал из соревнования первым, обычно на какой-нибудь букве "ш". Так вышло и на сей раз. Рахманов был посажен арбитром за большущий атлас мира 1954 года издания, вещь роскошную и семейством Тугушевых весьма ценимую. Федькин арбитраж, стабильный и неизменный, не шёл пацану на пользу никак. Другой бы на его месте уже всю номенклатуру наизусть зазубрил, водя пальцем по строкам обширного указателя географических названий, занимающего весь второй том атласа. Кто угодно, только не Федька. Ему гораздо интереснее было пялиться на потуги друзей вспомнить хоть что-то на букву "у", чем использовать паузу для заполнения собственных пробелов, неминуемо приводящих его к поражению в популярной игре. Нет, тщеславию Рахманов вовсе не был чужд, просто ему куда больше нравилось наблюдать за чужими прорехами в образовании, нежели латать свои. Вот и теперь ехидный аутсайдер давился беззвучным смехом, глядя на страдальчески сморщенный лоб Антона Васильченко, пытающегося выудить из памяти город на букву "ж". Коварный очкарик Усович, назвавший предыдущим ходом французский Лимож, развесил губы от уха до уха, предвкушая вынос очередного бренного тела из священного пространства Великой Географической Игры. Наконец положенные полминуты истекли, и ход перешёл ко мне. Я, лишь пару секунд назад не помнивший ни черта, не задумываясь, назвал Житомир и отчалил в тихую гавань ожидания, где мне предстояло пребывать совсем не долго, учитывая лёгкость задачи Камиля (буква "р") и скорость Юрки. Спустя пять минут, когда и Тугушев отправился на скамью штрафников, я было успокоился, решив, что второго места с меня вполне хватит. Ещё через четверть часа заскучавшие друзья слиняли допивать лимонад. Ушёл даже наш судья, справедливо решив (и озвучив своё решение сварливым шёпотом), что в его услугах "эти два ботаника" больше не нуждаются. Я держался, и это было странно. Единственными двумя предметами, где я спокойно превосходил нашего классного умника, были английский и физкультура, да ещё, пожалуй, труды (где я мог хотя бы за молоток с нужного конца взяться). География никогда моим коньком не являлась. Все эти Копенгагены и Кейптауны соскальзывали с поверхности моей памяти, как голуби с лысой головы мраморного Ильича в ветреный день. Тут же откуда-то вспоминались вовсе уж экзотические Форталезы и Шибеники. Наконец Юрка устал от пулемётной скорости игры и начал задумываться на каждым новым ходом, тем более что я подкидывал ему задачки всё сложнее и сложнее. Он мне на "ч", я ему – "Череповец", он мне на "у", я – "Узункёпрю"! Вот хоть режьте меня, понять не могу, откуда я взял этот самый клятый "...прю", который Усович бросился было искать в атласе, пока не получил от меня по рукам. Позвали арбитра, тот нехотя припёрся, дожёвывая кекс с изюмом, сунулся было сальными руками листать тугушевское сокровище, был подвергнут обструкции и заменён другим судьёй, с чистыми руками и совестью, каковой (обладатель рук) и зафиксировал мою правоту, а невдолге и победу. На запах сенсации сбежалась возбуждённая публика. Нового триумфатора увили лавром и усыпали розовыми лепестками, в то время как низверженный прежний победитель тихо дотлевал от стыда в углу, униженный и презираемый всеми. Когда восторги и поздравления схлынули, Федька сказал:

– А может, ты, Тёма, после болезни гением заделался? Я читал, что люди с повреждением мозга на древних языках начинали говорить.

Народ дружно заржал. Рахмановская фраза "я читал" веселила почище нового райкинского монолога. Все начали хлопать Федьку по плечу и поздравлять его с началом карьеры литературного критика. Воспрянувший духом Усович посулил ему блестящее будущее и даже сравнил с Лихачёвым. Последнее сравнение пропало втуне; понять его и оценить мог только я, а именно мои мысли в тот момент были заняты совсем другим. Я думал, что Федька, может, и дурень неотёсанный, но версию выдал неожиданно годную. Одно дело по паутинам, будто на метро, от одной росистой станции к другой с комфортом и ветерком перемещаться, и совсем другое – получать что-то совершенно неосознанно. А если мой мозговой сожитель и убийца уже и впрямь начинает осваивать какие-то вегетативные процессы в моём организме, минуя сознание? Эдак я, чего доброго (а вернее, недоброго), скоро начну терять контроль над дыханием, пищеварением или что там ещё на бессознательном уровне у нас происходит. Пока что я быстро сообразил, что подселенец, включившись в игру вместо пинающего балду меня, перлюстрировал давно заархивированную библиотеку моих былых и весьма мимолётных воспоминаний (на судействе с каталогом атласа не только Федька сиживал), библиотеку, к пыльным страницам которой у моего ленивого сознания доступа не было никакого. А вот, допустим, завтра, ну, или через полгода, этот самозваный гений решит вместо спящего моего сознания, что для его нормального функционирования не хватает свежих парных мозгов (и хорошо ещё, если телячьих!)... Меня передёрнуло, и это характерное движение не ускользнуло от внимания одного из моих наименее наивных друзей.

– Ничего, – сказал мстительный Усович. – Привыкай к славе. Тебя ждёт цирк Барнума!

Призрак пилы Джигли (да, я уже посмотрел в энциклопедии, что это такое), приправленный видениями войлочных стен и смирительной рубашки, вновь замаячил пред моим воспалённым воображением. И тут меня что-то нехорошо так царапнуло, словно про забытый дома утюг вспомнил. Запах. Когда я подумал про мозги (телячьи, не свои), каким-то шальным сквознячком мимо меня потянуло некое тухловатое амбре, которое буквально час назад я уже имел несчастье поминать. Оставалось только вспомнить, в связи с чем. Ну да, старуха и гниловатые перспективы продления жизни. С большой неохотой, с мрачным нелюбопытством утончённого живописца, плетущегося смотреть на флорентийское кальчо исключительно в познавательных целях, я забросил паутинный спиннинг в тот затхлый чулан, о котором даже думать не хотел. Оказалось, не хотел совершенно справедливо. По всему выходило, что употребление в пищу некоторых сырых (и свежеизвлечённых) желез человеческого тела могло дать отсрочку смертного приговора для такого монстра, как я. И как та бабка, кстати. Я потом узнал, что это за железы и как называются требуемые для выживания вещества, а точнее, гормоны, до которых был так охоч колдовской сосед в моей голове. Но это было потом, а в тот момент я лишь твёрдо пообещал себе, что не стану продлевать свою жизнь таким чудовищным образом ни за что на свете. Должен существовать какой-то иной способ, и я просто-таки обязан его отыскать, как собираюсь во что бы то ни стало разыскать Лизу. В вонючем чулане, однако, кроме людоедских рецептов, больше ничего не обнаружилось. Оставалось ждать следующего сквозняка-суфлёра или начинать самостоятельные масштабные раскопки. Я выбрал второе. Но сначала мне предстояло научиться ладить с незваным соседом и начать перенимать его неординарные способности. Перенимать всерьёз.

Мёртвые суши. Павел Прасолов. 8 мая 1986 года. Саратов

Пробегая мимо втягивающейся на стадион колонны физкультурников, Панюта понял, что ждать Кнута уже смысла не имеет. Нет, опальный боксёр даже мысли не допускал, что кровавый кошмар ему лишь приснился. Обладая довольно ограниченным воображением, Пашка умел ценить любое эмоциональное событие своей жизни, под каким бы знаком оно ни происходило. Нужно было просто скорректировать своё поведение, опираясь на яркий опыт, плох тот был или хорош. Однако, чтобы внести изменения в жутких ход событий проклятого "двойного" дня, требовалось нечто большее, чем просто составить план действий. Длинный незнакомец явно сказал ему не всё, а недостаток информации, как гласил дворовый и спортивный пашкин опыт, мог погубить всё дело ещё на стадии планирования. И вот теперь Кнут не пришёл. Значило ли это, что он сказал всё, что хотел, и теперь ждёт действий Круглого? Зачем вообще было предупреждать его? Что такому человеку, как Кнут, надо от простого и незатейливого Панюты? Хотелось бы верить, что не в быки он его вербует, как это делал гнида Фред. В конце концов, Васька поймал Пашку на заботу о друге и (что там греха таить!) на бабки. Кнут же попросту спасал его жизнь и, возможно, жизнь глупой беременной Людки вместе с её будущим ребёнком. Спасал, покуда не требуя ничего взамен. Или требуя? Ведь не для одной же наглядности он позволил Пашке прожить черновой вариант дня своей возможной смерти? Может, это проверка такая?

***

Без пяти одиннадцать, нажимая кнопку звонка у двери с цифрами «95», Панюта совершенно не волновался. Он всего лишь делал то, что считал нужным. В боксе под таким настроем он мог, к примеру, проиграть бой превосходящему противнику, но даже после поражения ни за что не счёл бы своё поведение неправильным. Круглый ощущал спокойную радость от правильных своих поступков, коих он за собою вне спорта числил не так уж и много.

Людка открыла дверь очень быстро, словно ждала под ней или бежала со всех ног, рискуя своим женским бременем. Ждала, да. Мужа. Непутёвого, нелепого мужа, какой он ни на есть. Коренастого крепыша за порогом она помнила как сашкиного знакомого, хотя он и оставался для Людки всего лишь безымянным сопляком, как и все пацаны младше её самой.

– Ты чего пришёл? – спросила она, бессознательным жестом придерживая живот.

– Поговорить надо, – буркнул Панюта, понимая, что должен как-то завоевать её доверие.

– Сашки дома нет, – сказала Людка, хмурясь. Она явно была в теме мужниных проблем, и подставлять его не собиралась.

– В том-то и беда, что нет. Люда, они хотят тебя убить. Блин, ты только не волнуйся, я им не дам это сделать!

Спустя пару минут, разместив обморочную сачковскую жену на диване (тот самый диван), и распахнув ради свежего воздуха балконную дверь (тот самый балкон!), Золотая Рыбка понял, сколько сил ему стоило доволочь обмякшую Людку от входной двери до спальни. Мало того, что девчонка куда крупнее его, так ещё с таким пузом и висит, как неживая! Только её пульс, передававшийся ему во многих (слишком многих) местах соприкосновения их тел, успокаивал Пашку, говоря ему об обычном женском обмороке. Знал Панюта и про свежий воздух, и про нашатырь, потому бросился было искать аптечку, но сразу же дал по тормозам, сообразив, что внезапно очнувшаяся дурища, застав его за шмоном её жилья, может понять ситуацию слишком превратно. Тут будущая мамашка и сама зашевелилась, задышала шумно. Подняла голову, увидела Прасолова у балкона и даже разинула рот, чтобы заорать, когда на Пашку снизошло настоящее вдохновение. Он бухнулся на колени и заблажил, не забывая о тонких стенах, однако:

– Смилуйся, государыня-рыбка! Совсем моя старуха сдурела: не даёт мне покоя!

Нет, Панюта понимал, что выбор репертуара так себе, а про качество исполнения и вовсе говорить не стоит, однако цели своей он достиг. Испуг на глуповатом людкином лице сменился недоумением, а потом и чем-то вроде брезгливости.

– Тебе травы надо, что ли? – спросила она с оттенком снисходительной пренебрежительности. – Говорю же: нет Саньки дома, а я этим не занимаюсь.

И опять себя по животу погладила, тут же обнаружив, что жёлтый фланелевый халатик (тот самый) перекручен на ней совершенно неприличным образом.

– Ты меня лапал, что ли? – возмутилась Людка запоздало и настолько наигранно, что Пашка тут же понял, что её актёрская игра ничуть не сильнее его собственной. И как она в такой ситуации глазки строить ещё может, свиристелка пузатая!

– Санька твой дурак, – меняя интонацию, но не вставая с колен (пусть думает, что хочет!). – Он кучу денег Фреду должен.

Людка понурилась. Знает.

А Пашка встал и продолжил, чувствуя, что инициатива переходит в его руки:

– Фред откуда-то узнал, что Санёк сегодня должен за тобой приехать.

Медведцева дёрнулась и вжалась в диван.

– И он велел пацанам прийти сюда и выбить из него деньги. Они придут в три. Санька ведь в это время не будет?

– Он вечером обещался, – проблеяла Людка еле слышно. – Поздно. И передал, чтоб собиралась. Я и вещи уже собрала. Он написал, чтоб не больше одной сумки было.

– Через кого передал?

– Через Андрея, моего брата двоюродного. Он мелкий ещё совсем, за ним точно никто следить не будет.

– Проболтался твой Андрей. Больше-то некому, – веско сказал Панюта, усаживаясь рядом с сачковской супружницей. Ему очень хотелось опять ощутить тепло её мягкого тела, но он понимал, насколько это неуместно и глупо.

– А ты откуда всё знаешь? – словно почувствовав какую-то опасность, спросила Людка.

– А меня Фред пытался к этому делу тоже припахать, типа: твоему другу Перепелу Сачок тоже должен – так иди и возьми!

– И что же: ты меня предупредить решил?

– Я этих козлов знаю. Они придут за деньгами, а будут убивать. Сейчас они вмажутся как следует для храбрости, а потом, когда поймут, что Санька здесь нет... ты понимаешь, что они с тобой сделают?

Людка, побледнев, принялась натягивать куцый халат на свои цыплячьи колени.

– И что же делать?

– Надо отсюда свалить пока. Переждать где-нибудь. У родителей, например.

– У родителей я не могу! – Медведцева замотала головой. – Меня мать на порог не пустит. Она говорит, что я блядь конченая.

– С ума сошла? Беременная матом лаешься?! А отец? Ему можешь позвонить? Это же он вам с Сашкой квартиру эту сделал?

– Что я ему скажу? Он и так меня пилит: где муж твой? И менты опять приходили...

– Те самые, что Сачка на фарцовке взяли?

Людка закивала. Руки её, оставив в покое фланелевый подол, вновь принялись оглаживать живот, словно боялись, что тот внезапно исчезнет.

– Когда? – спросил Круглый, в голове которого зашевелились нехорошие подозрения.

– Позавчера.

– А брат твой когда письмо привёз?

– Тоже позавчера, за пару часов до ментов...

– Знаешь что, подруга, – сказал Пашка, чувствуя свою значимость и становясь оттого необычайно красноречивым и по-взрослому убедительным. – Сдаётся мне, что Фред с мусорами в доле. И решили они твоего Саню как леща очистить и выпотрошить. То-то они так быстро приехали...

Последнюю фразу, сказанную вполголоса, пожалуй, и вовсе озвучивать не стоило, поскольку она касалась событий отменённого Кнутом дня. Пашка даже подумал, не было ли приглашение участвовать в акции выбивания денег банальной подставой, целью которой был он сам, лошок по фамилии Прасолов. Правда, обдолбанные хорьки всё равно всё испортили, но ведь менты могли дело выставить в таком свете, что полёт с седьмого этажа показался бы глупому боксёру прекрасным выходом.

– Так что же мне делать?

– Валить отсюда надо. Прямо сейчас.

– Да говорю же: некуда мне!

Людка чуть не плакала. И тут Пашка вновь показал себя Золотой Рыбкой.

– А мы сейчас скорую вызовем. Скажем, что у тебя схватки начались, ну, или что там у вас бывает.

– Точно! – обрадовалась Медведцева. – Ты молодец, мальчик!

Панюта на "мальчика" даже не обиделся. Она же просто не помнит, как его зовут. Но на место тёлку (или тётку, учитывая её положение) поставить требовалось.

– Мальчик – это твой муж Сачок, – сказал он. – Который тебя в такое говно втравил, что даже мне противно. Втравил и бросил, картофельная башка. Ладно. Всё фигня. Сейчас переодевайся, как на прогулку, но возьми паспорт и свидетельство о рождении, и сумку собери, но не ту, которую ты приготовила на выезд, а маленькую, чтоб никто не подумал, что ты смываешься. Сложи туда бельё там, мыло. И вообще, лучше эту сумку мне отдай. Сделаем так. Я с сумкой выйду раньше, и буду ждать тебя у молочки, ну, знаешь, на углу у сквера. Там телефон есть.

– Зачем так сложно? – удивилась Людка. – Давай ты сюда вызовешь.

– Не, нельзя. Хорьки... ну, фредовы бойцы, потом будут соседей расспрашивать и узнают, куда тебя увезли.

Медведцева восхищённо посмотрела на Пашку, не прекращая мацать собственный живот.

– Ты сядешь на лавочку, ну, типа, тебе поплохело. Я такой, с понтом мимо иду. Если будут свидетели, ты попросишь меня вызвать тебе неотложку. Нет, не так! Мне же надо будет знать, куда тебя повезут, Сачку-то я что скажу? Давай лучше вот как. Врачам скажем, что я твой родственник, и провожу тебя до больницы. А потом Санька твоего отыщу и прослежу, чтобы его не выловили. Ты чего сбледнула-то? Да не боись, прикрою я твоего мужичка! Я ж боксёр.

***

Полтретьего Пашка уже маячил на углу, поджидая хорьков. Эвакуация сачковской жены прошла просто блестяще. Скорая приехала спустя пятнадцать минут, Панюта даже завидовать начал – к нему-то, умирающему в прошлом варианте этого же дня, явились намного позднее. Врач поначалу отказывался сажать в машину непонятного родственника-малолетку, но Людка вдруг повела себя просто молодцом: принялась ныть, что муж-де в командировке, приедет на один вечер, а она невесть где... В-общем, проводил Круглый Медведцеву до Третьей горбольницы, дождался, пока разместят, запомнил номер палаты и даже успел явиться на место встречи на полчаса раньше срока, истратив карманные два рубля на такси. Оказалось, спешил не зря. Спустя пять минут напряжённой походкой районного кента к нему выдвинулся Витька Форш. На такой подарок судьбы Паша даже и не рассчитывал. Витёк без Руслана был человеком совсем иного разбора, нежели с. Неясно, правда, чего это они по отдельности подтягиваются, ведь на сачковской хате они были явственно удолбаны какой-то дрянью, и едва ли эти двое уделывались порознь.

Поздоровались за руку. От Панюты не укрылось, что Фарш не просто взбудоражен, а – взвинчен до чрезвычайности. Зрачки в точку, плечи дёргаются, гримасы странные на лице пляшут. В таком состоянии Витька был опасен, но поговорить с ним всё равно было необходимо, раз уж его сутулый кореш где-то задерживается.

– Чего один? – спросил Пашка очень тихо, как всегда делал, желая поставить собеседника в неудобное положение. Фарш этот пацанский приёмчик знал вообще-то, однако сейчас, будучи на нервах, всё же на него повёлся. Что сказал ему Круглый, он не расслышал, и подался вперёд, наклонившись к маленькому Прасолову неловко и неудобно для себя.

– Чё говоришь-то? – почти выкрикнул Витька, а Панюта с изрядным удовольствием подумал, что вот в этот момент легко срубил бы открывшегося гадёныша одним ударом. Жаль, нельзя пока.

– Кэмела где забыл?

– Сука твой Кэмел! Блядская жадная с-сука!

Вот так новость, подумал Пашка. Неужто что-то изменилось?

– Тормози, чувак, Кэмел не мой. Он твой, и Фреда.

– Фреда-хуеда!

– Чего ты бешеный такой?

– Фред Руслану за возврат сачковского долга полтонны обещал, а мне – только двести пятьдесят!

– Откуда знаешь?

– Он сам под чумой проболтался.

Что такое "чума", Пашка не знал, но, что называется, догадался по контексту.

– Моя доля – тоже пятьсот, – сказал Панюта, решив ещё немного поворошить муравейник витькиной зависти.

– Тебе-то с какого хера?! – вызверился Фарш.

– А с какого хера Фред с ментами корешится?

– С какими ещё ментами? – удивился Витёк, сбитый с толку внезапным Пашкиным финтом.

– Да видели его люди с каким-то старсером.

– А-а, да это, наверное, Балуй!

– Кто?

– Балуй, Славка Балуев. Они в одном классе учились. Вот как мы с тобой когда-то.

– И что, теперь не западло с ним дружить?

Фарш молчал, обдумывая пашкины слова. Ощущение было такое, будто у него колёсики в башке от натуги поскрипывают.

– Мне эти воровские законы до одного места, в общем-то, – наконец сформулировал Витёк свои (или, скорее, фредовы) мысли. – Сейчас на таких понятиях только на нары нырнуть можно.

– Это тебе так Фред сказал?

Услыхав такое, Витька перестал наконец рыскать взглядом и мрачно уставился на Прасолова.

– Что смотришь, Витюня? Фред с этим своим мусорским старсером Сачка на бабки с двух сторон поставили. А ты много с этой схемы поимел?

– Тебе-то какое дело?

– И не было никакого, пока ты сам плакаться не стал на свои двести пятьдесят.

– И что ты предлагаешь? – спросил Фарш, глядя на Пашку мрачно и тяжело.

– Мне-то что предлагать? – удивился Панюта. – Мне Фред полштуки зарядил.

– Много ты знаешь, – веско обронил Витёк.

– Да? И чего я не знаю?

Фарш молчал. Гримасы перестали ёрзать по его лицу, которое было теперь словно высечено из грязного куска мрамора – высечено наспех и кое-как. Поняв, что ответа не будет, Круглый пошёл ва-банк.

– Да знаю я про вашу подставу. Хочешь, расскажу, как Фред с этим вашим, как его... Балуевым всё расписали? Во сколько там старсер со своим напарником к подъезду должны подкатить? Двадцать минут четвёртого? Да только схема ваша к чёрту полетит с самого начала, потому что никакого Сачка на квартире нет и не будет. Не такой уж Медведцев и идиот. В записке он жене одно написал, а на словах передал другое. Чуешь, чем это пахнет? Хочешь, расскажу, как дальше всё будет? Вы зайдёте. Сачка нет. Людка одна. Кто из вас, наркошек, первым сорвётся? Те же двое ментов, хоть они с Фредом и в сговоре, вас и повяжут, как пучок редиски.

Пока Панюта произносил столь длинную и оттого совершенно непривычную речь, он внимательно следил за реакцией Витьки. Казалось, что Фарш спокоен и расслаблен, но Пашка прекрасно понимал, насколько реакция наркомана может отличаться от нормальной. В этот раз, однако, почти не отличалась. Витёк выдохнул через нос и сказал, кривя губы:

– Не было никакой подставы. Проверить тебя, ссыкуна, в деле хотели. И ментами пугнули бы только. А тебя и проверять не надо: ты уже заранее посыпался, правильный пацанчик.

Следовало признать – такое вполне могло быть, а значит, в выборе тактики для разговора с бывшим одноклассником Золотая Рыбка дал маху. Но ничего, ещё пободаемся, решил Пашка и продолжил как ни в чём ни бывало:

– Нет, Витя – посыпались мы все. Сказано же тебе: не приехал Сачок за женой.

– Это ты так говоришь.

– А пойдём, проверим!

– Вот Руслан подойдёт – и проверим.

– А я и говорю: прижмёте вы эту дуру пузатую, она – в крик. Вы же оба на взводе. Убьёте вы её, я уверен. Потому с вами обоими я туда не пойду.

– А я говорю: ссыкун ты. Боксёр, бля, плюшевый!

– Ага, ты ещё скажи, что вам с Кэмелом людей мочить – как два пальца!

Витька осклабился как-то уж совсем мерзко, и Пашка понял с испугом, что последнее его предположение вполне могло оказаться правдой. А коли так, то никаких дел с этими упырями вести уж точно не следовало. Приняв решение, Панюта, как всегда в таких случаях, почувствовал облегчение. Коротко крутанувшись, он насадил витькину челюсть на такой роскошный апперкот, что Фарш тут же завалился навзничь – будто манекен уронили. Встряхнув ушибленной рукой, Круглый плюнул хорьку в ноги и не спеша пошёл туда, откуда должен был появиться Руслан.

***

Давно стемнело. Во дворе несколько малолеток увлечённо пинали мяч, полагаясь скорее на интуицию, нежели на зрение. Запоздалые гуляки, плотненько отметившие грядущий День Победы с коллегами на работе, натужно расползались по домам. Пашке же домой совсем не хотелось. Батя, конечно же, конкретно датый в преддверие праздника, и мать, уже давно разделав законную свою половину на дрова и уложив их в поленницу, охотно приступит к распилке юной ветви, благо ей наверняка уже известно и про изгнание из бокса, и про сегодняшний прогул школы. В конце концов, все дела долгого дня, возможно, самого главного в его недолгой жизни, были сделаны. Людка вытащена из-под обстрела, больничные её координаты переданы законному мужу, оба хорька должным образом отделаны и какое-то время будут не в состоянии чем-то навредить самому Пашке и его подзащитным. Да что там говорить: Золотая Рыбка сам только-только начал осознавать, насколько прекрасна жизнь, и каким невероятным чудом было его собственное спасение. Его не волновало ни то, что он проотвечался перед Фредом, ни то, что не вернул пятьсот рублей непутёвому своему другу Перепелу. Даже приобретение врагов в лице старшего сержанта милиции Балуева и его напарника не особо заботило сейчас человека по имени Павел Прасолов.

Панюта уже собирался идти домой, на раздачу предпраздничных люлей, как на лавочку справа от него кто-то подсел, ловко и едва заметно в сгущающихся сумерках.

– Здравствуй, боец! – сказал Кнут (а это был именно он), протягивая руку.

– Спасибо! – тихо ответил Панюта вместо приветствия, пожимая из неудобного положения костлявую ладонь, невероятно горячую и жёсткую.

– Да, – немного невпопад ответил Кнут и представился наконец: – Вадим. Вадим Машинский.

– Я тебе должен теперь, – полувопросительно сказал Пашка.

– Ага.

– Только что я могу дать такому, как ты?

– Ну, как минимум два с половиной года моей жизни, а как максимум – гораздо больше.

Продолжение следует

Примечания

• Anybody wants to continue? (англ.) – "Кто-нибудь хочет продолжить?"

• Einfache KonfigurationsДnderung (нем.) – "простая перемена конфигурации".

• Hinterwelt (нем.) – "вне мира".

• Mesencephalon – средний мозг – отдел мозга, отвечающий за зрение.

• Splenium – валик, или задний отдел мозолистого тела.

• "upon-Avon" and "birthplace of English playwright and poet William Shakespeare"(англ.) – "на Эйвоне" и "родина английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира".

• Very poorly (англ.) – "Очень плохо".

• Абыстайка – вольное русифицированное искажение слова "абыстай", принятое среди изрядно обрусевших татар. Абыстай – это и супруга духовного лица в исламе, и женщина почтенного возраста, знающая и соблюдающая исконные обычаи того же ислама и татарского народа. Иногда абыстайками называют просто богомольных старушек.

• Акмеизм – литературное течение, по одному из определений – "искусство точно вымеренных и взвешенных слов". Намекает Пашка на склонность обоих (и Костика, и директора) к точным, чеканным и красивым формулировкам в споре.

• Акопян – Имеется в виду советский иллюзионист Арутюн Акопян.

• Акрофобия ? боязнь высоты.

• Андроповка – выпускаемая с 1 сентября 1983 года водка ценой 4 рубля 70 копеек была самой дешёвой на тот момент. К концу лета 1986 года исчезла из продажи.

• Апперкот – удар в боксе, наносимый снизу вверх согнутой рукой.

• Арнольд – Киари – точнее, синдром, или мальформация Арнольда – Киари. Одна из врождённых патологий головного мозга.

• Барнум, Финеас Тейлор – знаменитый в 19 веке американский антрепренёр, прославившийся в том числе своим шоу уродцев.

• Бруханский, Николай Павлович – советский психиатр, профессор. Один из основателей отечественной судебной психиатрии. Осуждён в 1945 году за "контрреволюционную деятельность". Погиб в заключении спустя три года.

• Гигантский шпиль новой гостиницы – имеется в виду построенное в 1954 году высотное здание гостиницы "Ленинградская", одной из семи сталинских высоток Москвы.

• Гиперсомния – тяга к избыточному сну.

• ГУР – Группа уголовного розыска при городском отделении милиции

• Диафильм – Молодым, наверное, надо пояснить. Диафильмы представляли из себя небольшую плёночную ленту, где на одном кадре был один рисунок с текстом. Кадры, сменяя друг друга, показывали вам своего рода комикс. Фильмоскопом назывался нехитрый прибор с мощной лампой и небольшого телескопического устройства, позволявшего фокусировать изображение на расположенном неподалёку белом экране из... да к чёрту экран – мы смотрели прямо на двери. Магия была просто потрясающей: тёмная комната, кто-то из взрослых крутит ручку, сменяя кадры и читает текст. Вам не понять, детёныши, взращённые интернетом.

• Диссоциация – механизм психической защиты, когда человеку кажется, будто всё происходит не с ним. Синдром множественной личности – крайний случай диссоциации.