Текст книги "Город, отделяющий от неба (СИ)"
Автор книги: Этторе Пеллегрино
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Пеллегрино Этторе Неява
Город, отделяющий от неба
Город, отделяющий от неба .
«Целую жизнь я с бору по сосенке эти слова собирал...»
А. Розенбаум
"О несчастных и счастливых,
О добре и зле,
О лютой ненависти и святой любви..."
К. Никольский
« Прыгаю на метр в высоту, в город, отделяющий от неба»
Е. Солодовников
"А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!"
В. Высоцкий
Большинство персонажей книги являются плодом воображения автора. Схожесть поступков и характеров, а также действий и слов персонажей с чем-либо в реальной действительности является досадным совпадением.
Автор
«Кто родился в день воскресный...» . Артемий Кваснецов. 9 марта 1969 года. Ленинград
Мой одиннадцатый день рождения никто не собирался отмечать. Мама лежала в палате интенсивной терапии, а отец находился в заграничной командировке. Бабушка, которая мамина мама, сутками напролёт сидела в больнице, и я был предоставлен самому себе. Жалеть маму я был не в состоянии, поскольку был занят острой жалостью к самому себе. Мне казалось, что все вокруг меня забыли, и свой день рождения я проведу в тоске и печали. Ни один из моих друзей, прекрасно знавших про мою годовщину, не то что не пришёл в гости, но даже и не позвонил! Соседка баба Катя, приглядывавшая за мной, про мой праздник ничего не знала, потому проведать меня заявилась только к вечеру, чтобы убедиться в съеденности обеда и моей готовности к ужину. Обед, состоявший из невкусных щей из кислой капусты и слипшихся макарон по-флотски, я благополучно скормил коту Фимке. Планы на ужин у нас с котом были точно такие же, благо вишнёвое варенье имелось в избытке, а от сдобного батона оставалась добрая треть. На звук открываемой двери (у соседки имелся ключ, отданный ей моей бабушкой) мы с Фимкой двинулись синхронно, хотя и из разных мест: кот – с кухни, где он дежурил в ожидании новой порции макарон, я – из зала, где выбирал книгу "повзрослее" из большого книжного шкафа. Баба Катя вошла, привычно причитая про "бедную сиротинушку", а потом вдруг внезапно замолчала, словно прислушиваясь к чему-то, и замерла посреди прихожей на несколько секунд. Затем, вместо того, чтобы озаботиться моим ужином, она вдруг молча потрепала меня по голове, сунула ключи в карман замызганного халата и вышла прочь из квартиры, даже не заперев дверь, лишь притворив её. Мы с Фимкой замерли, глядя друг на друга со страхом и удивлением. Дверь тут же отворилась вновь, чуть скрипнув, и через порог в квартиру шагнула Снегурочка! Ну, то есть, конечно же, это была никакая не Снегурочка, а просто... просто Снегурочка из неё получилась бы самая настоящая. Это была рослая, очень красивая деваха с длинной пшеничной косой, переброшенной через плечо на грудь. Одета деваха была тоже под стать внучке старого филантропа – в коротенький отороченный мехом полушубок, вязаную голубую шапочку и высокие замшевые сапожки, мягкие даже на вид.
– Привет! – сказала Снегурочка с лёгкой улыбкой и принялась снимать полушубок.
Мы с котом не отводили глаз от незваной гостьи. "Может, это внучка бабы Кати?", – подумал я, цепляясь за остатки здравого смысла.
– Нет, не внучка, – сказала незнакомка, пристраивая дублёнку на вешалку.
"Наверное, это из больницы! Или с маминой работы", – догадался я. "Мама прислала, точно!".
– Мама твоя тут ни при чём, и ты это прекрасно знаешь, – твёрдо заявила гостья, поворачиваясь ко мне. – Чаем девушку напоишь?
– Д-да..., – выдавил я, и мы отправились на кухню, причём Снегурочка шла так, будто жила у нас давным-давно. По-хозяйски.
Спустя десять минут я сидел и прихлёбывал чай со здоровенным куском торта, глядя на голубую пушистую кофточку гостьи. Снегурочка одной рукой держала чашку с чаем, а второй гладила возлежащего у неё на коленях предателя Фимку. "Юбку с кофтой заманается отстирывать от кошачьей шерсти", – мстительно, но как-то лениво подумал я. Деваха тут же оторвалась от кота и погрозила мне розовым пальчиком. "Торт из-за спины достала, мысли мои читает, а имя своё так и не сказала. Невежливо получается!" – с вызовом проговорил я про себя, глядя на незнакомку исподлобья. Большущий торт на блюде из прозрачного стекла Снегурочка извлекла прямо из воздуха за своей спиной пару минут назад, как только я начал разливать по чашкам свежезаваренный чай. Извлекла, быстро сунула мне его в руки, звонко выкрикнула (именно выкрикнула!): "С днём рождения!" и молниеносно чмокнула меня прямо в нос. Подлую эту атаку я проспал, ошеломлённый увиденным.
– Прямо невежливо! Ты вот, Тёма, со мной даже не поздоровался, – сказала Снегурочка, прервав мои мысли о торте и клюнутом кончике носа.
– Незваный гость хуже татарина! – ответил я папиными словами. Я всегда начинаю дерзить от растерянности.
– Татары ему помешали! Чего тогда с Камилем Тугушевым дружишь? – строго спросила незнакомка. Но в зелёных глазах её плясали озорные огоньки.
– Это была фигура речи, – я опять цитировал отца.
– Ага, скажи ещё: "игра слов"! – последние два слова наглая гостья произнесла, сильно растягивая гласные, потому у неё получилось что-то вроде: "игра ослов". – Ладно, не буду больше.
Она встала, мягко стряхнув кота на пол, сделала церемонный шаг вбок (я только тогда заметил, что сапожки, которые она так и не сняла, не оставляют на полу мокрых следов) и присела в шутливом книксене.
– Позвольте представиться: Лиза! – торжественно заявила она и кокетливо поправила шапочку, чуть сбившуюся на бок. И тут вдруг добавила ни с того ни с сего: – Кто родился в день воскресный – получает клад чудесный!
Какой у неё звонкий голос, подумал я. Прямо как отличница у доски.
А "отличница" тем временем пристально меня разглядывала, словно ждала чего-то. Чего она ждала, я догадывался. Игра в "пароль – отзыв", как же! Папа называет это культурным кодом. Надо показать вопрошающему, что ты с ним одной крови ("из одной страты", по-папиному).
– Да читал я этого вашего Уайльда! – не выдержал я наконец. – Только торт на клад не похож, да и я не угольщик Петер Мунк.
– Ну, во-первых, Уайльд никакой не мой, да и не он эту историю записал, а Гауф! – весело произнесла Лиза. – А на Петера ты похож: такой же недовольный и вечно себя жалеешь.
Тут бы мне и обидеться, но я внезапно понял, что мне очень не нравится слово "записал". А ещё я вспомнил, как в той сказке звали жену Петера. Лизбет. Лиза.
– Значит, клад тебе подавай? – спросила Лиза сердитым тоном, но глаза у неё были весёлые.
– Ты сама про клад сказала, – сказал я холодно и спокойно, подметив как бы со стороны, как легко я перешёл на "ты" со "взрослой тётенькой".
– Ладно, Ико, будет тебе твой клад!
И тут я растерялся. Хорошо, положим, Снегурочка читает мои мысли, но я и сам не сразу вспомнил своё давнее детское прозвище. Мама рассказала мне как-то, что в возрасте двух лет на меня вдруг напала неудержимая икота. Икал я несколько дней, а когда странный недуг прошёл, родители стали звать меня Икошкой и даже Икошечкой, а позже – просто Ико. Прозвище мне раньше даже нравилось, но это пока я не узнал, откуда оно взялось. А как узнал (это было уже во втором классе), так сильно рассердился и попросил родителей больше меня так не называть. Вот и не называли четыре года...
– Откуда ты знаешь?
– А откуда ты знаешь, что я – Снегурочка?
– Ты в зеркало на себя посмотри! – сказал я и тут же понял, что глупо девчонке говорить про зеркало. Уж они-то в него смотрятся за день чаще, чем я за год.
– Да и ты посмотри. У тебя на лбу твоё настоящее имя написано.
И я посмотрел.
Мёртвые суши . Генрих Бордин. 2 4 мая 1986 года. Посёлок Прибрежный
Генка скучал. До начала конкурса оставалось полчаса, а торжественная часть с его участием завершилась пятнадцать минут назад. Как комсомольский вожак и ветеран любительского театра, Генка (а точнее, Генрих Рудольфович Бордин) должен был восседать в жюри областного конкурса, который труппа под его руководством выигрывала до того два года подряд. Своё будущее Генка не планировал – он совершенно точно знал, что так и будет. Будет театральное училище в Саратове, будут заметные роли в городском драмтеатре, будет приглашение в Москву от Табакова, непременно будет большой экран и всесоюзная слава. Цену себе Бордин знал. Талант – штука очевидная и осязаемая, а уж если актёрский и режиссёрский в одном флаконе... У кого другого упомянутые перспективы захватили бы дух, но только не у Генриха. Он был преисполнен спокойной, полной достоинства гордости за себя и свой ценимый окружающими труд. Именно труд, поскольку таланта в театре явно маловато. Ни одной премьеры в театрах областной столицы Генка не пропускал, потому в теме разбирался крепко. Бывало, воображая себя на месте режиссёра, видел недостатки постановок столь чётко, что аж хлопал себя ладонями по ляжкам, раздражая соседей-театралов.
Так вот, Генка скучал. Привычка всё время работать над собой не давала расслабиться. Мы бы с вами назвали его состояние разновидностью невроза, но Бордин этого слова не знал. Знал он лишь изнурительные тренировки в гимнастическом зале, постоянные репетиции перед зеркалом и – уже на грани истощения сил – работа над школьными заданиями. Сейчас вот заняться бы проговоркой про себя очередного монолога, но мандраж перед работой в жюри не отпускал, хотя сам Генка полагал себя абсолютно спокойным. Вынужденное безделье бесило. И тут взгляд почему-то приклеился к стоящему у дальней стены вестибюля (а дело происходило в Доме Культуры посёлка Прибрежный) длинному парню. Незнакомец подпирал зеркальную стену с таким наигранно печоринским видом, что Генка аж поперхнулся от возмущения. Длинный это заметил и, кривовато улыбнувшись, вдруг поманил Генку к себе пальцем. Почему-то вздрогнув, Бордин покачал головой: надо, мол, – сам подойдёшь. Парень усмехнулся ещё раз и плавно отчалил от стены, будто оттолкнулся крохотными ручками, растущими на лопатках. Шёл он невероятно грациозно для своего роста. Такие обычно передвигаются, как чучело на ходулях – этот же был в движениях даже рациональнее самого Генки, почти такого же рослого, но гораздо более крепкого и плечистого. Так бы мог двигаться ремень с привязанным к низу увесистым грузиком, почему-то подумалось Бордину. Да, именно ремень.
Ремень остановился в полуметре от Генки и, протянув ему руку, сказал:
– Ну, здравствуй, Генрих!
– Не могу ответить тебе тем же: ты не представился, – ответил Генка, глядя незнакомцу в глаза. Глаза были светло-серые, в мраморную прожилку, довольно близко посаженые и очень, очень холодные. Как у судака из морозильника.
– Вадим, – просто сказал Ремень, продолжая держать руку на весу.
– Ладно, здравствуй! – сказал Генка и пожал эту самую руку. Ладонь Вадима оказалась горячей и твёрдой, словно батарея отопления. Генка едва не отпрянул, но на пожатие всё же ответил уверенно, хотя и без фанатизма – состязаться со странным чуваком почему-то очень не хотелось. А тот пялился своими морожеными лупетками, и улыбочка, застывшая на узком лице, тоже была какая-то заиндевевшая. Не поймёшь – то ли ухмылка, то ли гримаса.
– Думаешь о своём будущем? – вдруг спросил длинный Вадим. – Пустая трата фантазии. Хочешь, я расскажу тебе, что с тобой будет на самом деле? И очень скоро.
В генкиной голове летучими мышами заметались мысли. Кто его подослал, этого "предсказателя"? Явных врагов Бордин не имел, с откровенными хулиганами не схлёстывался, а всякая подлая мелочь, зная о гимнастическом его прошлом и постоянных нынешних тренировках, связываться боялась. Может, он сумасшедший? Вон глаза какие странные.
– А ты что, провидец, что ли? – неожиданно для самого себя спросил Генка.
Однако Вадим на вопрос не ответил.
– Ты умрёшь через неделю в камере следственного изолятора, – спокойно сказал он. – Порвёшь на лоскуты свою итальянскую рубашку, свяжешь верёвку и на ней удавишься.
Генка замер, отчётливо ощущая, как по спине движется ледяная струйка пота. Ни о чём другом, кроме этой мокрой дорожки, думать он сейчас не мог. Мысль словно не смела переползти через услышанное, как змея через огонь. Время увязло, будто муха в меду.
– Даже не знаю, что будет тобой руководить больше всего, – донёсся до Генки сквозь звон в ушах размеренный голос. – Нежелание сидеть за убийство человека или невозможность существования на земле без Вики.
На последней фразе в Генку точно иглу воткнули – пузырь с замедленным временем лопнул, и Бордин, схватив Вадима за воротник, зашипел ему прямо в лицо:
– Не с-смей трогать мою Вику!
***
Вичка-Мичка жила в соседнем доме.
Полосатый камень. Ярослав Решетилов. 1 января 1982 года. Брянск
Не спрашивайте, за что Ярик любит Новый год. На риторические вопросы старший из братьев Решетиловых отвечать не станет – не в его это характере – словами разбрасываться понапрасну. Любому же ясно: конфеты-мандарины – вдоволь, подарки нужные покладистый старик в ватной шубе ночью под кровать подбрасывает. А сосну, принесённую с балкона и благоухающую смолой и свежестью – наряжать стеклянными шарами – пробовали? То-то же!
Вот и теперь, проснувшись первым новогодним утром, Ярик сначала бросил ревнивый взгляд на кровать брата – не проснулся ли наглый кролик раньше него? Венька – не Ярослав, ему триумфальное завершение двухмесячных интриг – без надобности. Здесь надо сказать, что за интриги такие. Каждый год братья писали записку Деду Морозу. Писали в середине декабря, а до этого рядились, какой подарок (или подарки) требуется на сей раз. Седобородый дароносец отчего-то дарил либо один на двоих большой подарок, либо два – поменьше, но непременно одинаковые. Вот ради убеждения младшего брата Ярик и плёл козни, начиная с самого конца октября. Захотелось ему заиметь настольный хоккей – потребовалось сделать так, чтобы и у Веника точно такая же лампочка в мозгу загорелась. Или взять фонарики. Для игры в лабиринтах подвала, спрятавшегося под домом, где жил Ярик, мощный фонарик просто насущно необходим. Веника в подвал играть не пускали, пришлось придумывать иной повод и укоренять его в сознании упрямого братца. Зато теперь и в хоккей с друзьями режется наш хитрец, и фонарик в ход пошёл, и мелкий негодник обиженным себя не ощущает.
Ярик какое-то время смотрел на мирно спящего брата, потом, не выдержав, легонько толкнул его в плечо. Венька смешно нахмурился, сел в кровати, не открывая глаз. Солнечный зайчик, проникший в комнату сквозь неплотно закрытые шторы, мазнул его по припухшему веку. Венька открыл глаза и немедленно чихнул. Затем поморгал сонно и, увидев гирлянды, протянутые через спальню крест-накрест, сразу вспомнил про Новый год и подарки. Вспомнил и метнулся прямо через брата, подглядывающего за ним через щёлочки прикрытых глаз. Ярик решил "проснуться" и повернулся посмотреть, что же брат вытягивает из-под кровати. Ах, ну да, это же набор для понг-понга, "как-же-я-мог-забыть!". Ярик отцу все уши прожужжал, объясняя, какие ракетки нужно купить. Неожиданностью было лишь то, что в набор входила сетка с креплениями и полдюжины целлулоидных шариков. Веник, завладев шариками, сразу же принялся кидать их об стену – уж очень хорошо они отскакивали. Все, кроме одного. Последний шарик, тяжело ударившись о стену и пол, раскололся. Половинки разлетелись куда попало, а вот то, что находилось в шарике...
Немного жести в холодной воде. Антон Флеборский. 12 июня 20 10 года . Москва
АФ: Микрофон включен, Евгений Олегович. Вам удобно так?
ЕО: Да, Антон, спрашивайте.
АФ: Собственно, как мы и договаривались. Лето 1979-го.
ЕО: Ещё раз спрошу: вы уверены, молодой человек? Есть вещи, которые вас меняют безо всякого возврата.
АФ: Я полностью уверен и отдаю отчёт...
ЕО (нетерпеливо): Никакого отчёта отдавать вы себе не можете, разумеется. Впрочем, ладно. Это ваш выбор.
АФ: Итак, мы начинаем. У нас в гостях генерал-лейтенант милиции в отставке Евгений Олегович Орехо?вский, прошу любить и жаловать! Евгений Олегович, здравствуйте!
ЕО: Здравствуйте, Антон!
АФ: В вашей богатой на события карьере случалось всякое. Какой эпизод был самым таинственным в плане, ну... скажем, в плане детективном, загадочном?
ЕО (усмехается): События трёх месяцев 1979 года, город Качинск, южная Сибирь. Три месяца – с июля по сентябрь... даже по начало октября.
АФ: Качинск? Как вы там оказались?
ЕО: По распределению, разумеется. Годом ранее, в 1978-м, я закончил Саратовскую школу милиции и был направлен в Качинск на должность участкового инспектора. А через год это и началось. Вернее, началось-то раньше, просто тревогу забили как раз в июле. После выпускного, через пару недель, 8-го июля пропали пятеро парней-десятиклассников, ну, выпускников уже, получается. Все они были знакомы, хотя и учились в двух разных школах. А, надо сказать, Качинск в то время – это было, да-а! На сто тысяч населения – глинозёмный комбинат, цементный завод, дорожно-строительная мехколонна и две ТЭЦ. Воздух там был, скажу я вам – сказка, но сказка страшная, типа Гауфа этого вашего. Что смеёшься, Тоша? Ничего, что я на "ты"? Ну, и ладно. Что, Гауф не ваш? Или чего ты прыскаешь? Тупой мент писателей знает? Ну, ты слушай, слушай!
АФ: Извините, Евгений Олегович, это я лишнего себе позволил.
ЕО: А-а, перестань! Так вот: на комбинате треть взрослого населения ишачила, а с жильём, чтоб ты знал – был тогда полный капец. В хрущёвке жить или там, в частном секторе – это счастье великое. Комбинатовские-то были в основном "понаехавшие", и жили они в бараках. А барак тот, Тоша, "балОк" по-местному, – это особая статья социалистического пейзажа. Стены фибролитовые..., знаешь, что такое фибролит? Рейки, обмазанные глиной, а внутри доска-пятидесятка. Такую стену пальцем ткни – труха посыплется. Так вот, балок тот: не дом – сарай длиной тридцать метров. Посредине идёт коридор – прямая кишка, по бокам – комнаты. В начале коридора – кухня и хозблок, в конце – умывальники. Сортир где? Сортир, Тоша – на улице. Десятиочковый, зато один на четыре барака. Доски щелястые, ветер гуляет – того и гляди – геморрой застудишь. Двери входные на щеколду запираются, только нафиг та щеколда никому не сдалась, и двери на том ветру хлопают так, что в кишках отдаёт. Нужник пополам фанеркой разделён. Это, значит, чтобы разнополые аборигены друг за дружкой не подглядывали. А чего там, Тоша, подглядывать: в комнате баба охнула – все соседи в курсе, сколько ей муж палок кинул, прости за грубое слово. В коридоре, на кухне, в хозблоке – шум, гам, дети общие бегают, чумазые, как шахтёры. Бабы кастрюлями бренчат, склочничают и мирятся, гречку друг дружке пересаливают. Короче, Босх с Брейгелем в обнимку. Да ты не жмурься, журналист, больше не буду я умничать! Не идёт мне, я знаю.
АФ: Евгений Олегович, я вас прошу: вы прирождённый рассказчик, так не сдерживайте себя. Всё очень интересно...
ЕО: Ага, польсти, давай! Послушал бы ты, как я в том Качинске изъяснялся. Ты бы такого участкового на порог не пустил. Ладно, лирику оставим. В общем, выпускники, кто попутёвее, в красноярские вузы поступать укатили. Кто попроще да поплоше – по технарям рассосался. Эти пятеро "погулять" решили. Осеннего призыва дожидались, орлы бордюрные. Компашка та ещё была. За год я их изучил вдоль и поперёк. Как танцы в комбинатском ДК – так драка с их участием. А то ещё у комбинатских развлечение было – в городской Дворец Культуры на дискотеку ходить да с "центральными" там хлыстаться. Так что, когда никто из них ночевать домой не пришёл в тот вечер, на то родители даже не почесались. И в понедельник, девятого, только к вечеру чухнулись. Двое из них не просто армии ждали – на работу устроились. Один на овощебазе грузчиком подрядился, а второй, Васька Смурнов, золотые руки – чугунная башка, в телеателье работал, хоть и без образования. Его-то шеф мне и позвонил к концу смены.
Тысяча и одна дочь. Вареник. 1 6 августа 1957 года. Минск
Доктор глядел на Варьку внимательно и участливо. Но за показным участием угадывался какой-то болезненный интерес (словно ему синяя лягушка попалась) и даже хорошо запрятанная тревога, будто интерес тот запретен. Но всё это Вареник ощущала как-то ватно, будто сон смотрела.
– Спит неделю или две, а как проснётся, слОва из неё клещами не вытянешь! – сказала тётя Надя и театрально пригорюнилась, как и всегда, когда приходилось говорить о малахольной племяннице. – Ей же в школу через две недели. Как же она учиться-то станет?
– Как, вы говорите, это всё началось? – спросил доктор, постучав пальцем по тощей медицинской карточке, лежащей перед ним на столе.
– В конце мая, 24-го, ага, жара стояла ещё страшная, старики даже не помнят, чтобы в мае-то..., – привычно начала тётя Надя от царя Гороха, но вдруг отчего-то сбилась и испуганно посмотрела на врача, а потом на племяшку. – Сенокос у нас, а им оценки в школе уже выставили, вот и – сено-то ворошить, десять лет девке уже. Кто ж знал?
– Да вы не волнуйтесь, Надежда... м-м... Алексеевна. Что там произошло?
– Сомлела она. От жары! – заторопилась тётя Надя. – Такая духота, а потом – гроза!
– Так. Давайте по порядку. Девочка потеряла сознание. Верно? Это сразу заметили?
– Да кто ж знает? До грозы сено сметать хотели. Да накрыть. Ленка Канашонок рядом с Варькой была. Потом смотрит – лежит! Ну, тогда Ленка крик и подняла. А тут – ветер, гроза, ливень начался. Варьке по щекам нахлестали, смотрим – заморгала. Ну и – все на сено. А вечером говорю с ней – молчит.
– Ясно. Здесь написано, что к врачу вы обратились только 12 июня. А раньше что же не пришли?
– Так как? Пока всё сено высушишь, да уберёшь – вот и три недели прошли! А к врачу ехать в Сморгонь – это 42 версты в один конец! Да и так председателя еле уломали, чтоб машину свою дал!
– Не понимаю. У вас девочка говорить перестала, засыпает на неделю, а вы – сенокос! Когда первый раз она не проснулась?
– Да спустя неделю после того случая. Расталкиваю утром – а она как пьяная. Мычит что-то, а глаза не открывает. Фершала позвали – он говорит: литургия.
– Летаргия. И фельдшер. Правильно говорить: "фельдшер". Что же вы, Надежда... э-э... Алексеевна, в самом деле! В школе ведь преподаёте, а такая дремучесть. Неужели вам девочку не жалко? Ведь её сразу к врачу надо было. И потом, вот вам врач направление в нашу клинику выписал. Где же вы два месяца-то были?
– Как где? На прополке, потом опять сенокос. В колхозе так. В этом-то годе рано всё зреет: того и гляди – дожди али заморозки! Да и не учитель я! Рукоделие да домоводство девчонкам вот...
– Ладно, сударыня, сейчас выйдите, пожалуй, а я с Варенькой сам пообщаюсь.
– Так ведь она ж...
– Идите!
Выпроводив тётку, доктор Брагинский встал из-за стола и, выдвинув оттуда тяжёлый стул, водрузил его напротив кушетки, на которой сидела Вареник. Усевшись, он посмотрел на девочку и вдруг улыбнулся, как-то особенно тепло и ласково. Вареник этого не ожидала и от неожиданности звонко цокнула языком.
– О! – подивился доктор. – Да ты белка у нас!
Вареник, заслышав такое, вдруг заулыбалась смущённо.
– Ну что ж, поговорим с белкой! – сказал Брагинский и вдруг хлопнул себя ладонями по ляжкам.
– А белка-то говорящая? – спросил доктор Брагинский, всё так же приятно улыбаясь. – А то ведь я беличий язык подзабыл уже.
Солдаты Авалона. Тин-Тин. 17 первобря 3 3 года О П (1 73 от начала) . Нижний Город и окрестности
Старенький школьный "ПАЗик", поскрипывая подагрическими сочленениями, не спеша катился к Нижнему Городу. Урок-экскурсия к Ленивым Высотам оказался (или оказалась?) гораздо интереснее, чем Костик мог подумать. В дошкольном возрасте Костик, как и все его сверстники, бредил Ленивыми Высотами. В те годы рассказы о тамошних чудесах ещё не пошли на спад, а блокада всего Юга объединёнными силами военных была просто тотальной. Это потом, с появлением Института и снятием блокады Высо?ты стали доступны для экскурсий, а тогда, десять лет назад, по нарушителям стреляли боевыми! Вон, Лотару Лемке из Пасторской слободы, пытавшемуся было "посмотреть в космос", прострелили правое бедро. Чудом не умер парень, до сих пор хромает, что, впрочем, не помешало ему отхватить себе в жёны полгода назад первую красавицу слободы Катаринку Шмайхель. Вообще-то поговаривали, Катаринка та очень любила другого парня, но тот был родом из Саярска, или Верхнего Города, как его называли с недавних пор. Известно ведь про генетическую несовместимость людей из разных миров, а это значит, что детей у такой пары никогда не будет. Согласие на брак не получишь ни в муниципалитете, ни в комендатуре. Это ведь не Старая Земля ни в одном её варианте – далеко тут не убежишь. Пострадали-пострадали влюблённые, да и разбежались восвояси. Ромео и Джульетта из них не вылупились, как сказал костин друг Пашка Шанин, ехидна злоязыкая. Вот и сейчас Пашка, грубо прерывая костины раздумья, толкнул приятеля в плечо так, что тот чуть не свалился с трясущегося сиденья, и завопил на весь автобус:
– Зацени, пацанва: Серёга проснулся!
Серёгой, а, точнее, Сергеем-из-Риги, а также Блевуном, Бернардом Барфом, Полковником Буэндиа и прочая, прочая, называли гейзер, бьющий безо всякой системы прямо из небольшого озерца в Пьяном лесу. Дорога, по которой ехал сейчас школьный транспорт, как раз и стелилась извилистой лентой мимо Блевуна. Подростки чуть автобус не перевернули, рванув к окнам слева. Зрелище было редкое, да и посмотреть было на что: озерцо исчезло. Вместо него, издавая рвущие перепонки тошнотные желудочные звуки, вздымался на высоту трёхэтажного дома тугой водяной холм. Вода тут же растекалась двумя шумными потоками, текущими по специально выкопанным канавам. Никаких попутных газов гейзер не выделял – вода была кристально чиста и прозрачна, поэтому южная канава наполняла резервуар институтского посёлка, а северная – аналогичную ёмкость Нижнего Города. В Саярске тоже был отдалённо похожий источник, хотя не такой мощный и уж вовсе не шумный, зато действующий более активно. Четыре года назад комендатура разрешила саярцам селиться в Нижнем Городе, а ещё за восемь лет до этого были сняты блокпосты. Тогда же, в 21-м, власти Верхнего Города перестали называть нижних фашистами и предателями. Костик знал и ещё кое-что: контакты властей двух городов завязались гораздо раньше, уже на третий год после Слияния. Откуда мальчишке такое знать? Достаточно иметь родного дядю в комендатуре и пару подвижных внимательных ушей, а ещё уметь сопоставлять услышанное в разное время с увиденным.
Первые три года стреляли и снизу, и особенно сверху. Когда Погружение оказалось Слиянием, саярские учёные в погонах немножко психанули, решив, что нарвались на контрмеры блока НАТО. Это сейчас смешно – какое там НАТО! Протерев глаза, испугались ещё больше: город, раскинувшийся под горой, пестрел флагами со свастикой. Правда, свастика была обратная гитлеровской (оказалось – древний солярный символ), и круг на знамени не белый – жёлтый. И всё равно – стреляли...
Так вот, когда верхним разрешили селиться внизу, костькина мать, прихватив сына в охапку, сбежала от мужа. Отец, в принципе, мог бы надавить на брата, курировавшего в комендатуре научные (самые важные для проекта "Погружение" дела), но – не захотел, гордость обуяла. И потом, сбежала-то супруга не к кому-то, а просто от него. Про свой невыносимый характер костин папаша, капитан КГБ Василий Романович Константинов, и сам знал досконально. Назвать его мелочным домашним тираном было всё равно что поименовать котиком. Нет, никакого рукоприкладства, что вы: один лишь тотальный перфекционизм. Костик хорошо помнил, как батя полдня ел матери мозг за поставленную "не в свою ячейку" зубную щётку. Сам мальчик и вовсе боялся отца до обморока, хотя тот и голоса на него ни разу не повысил. Теперь, без бати, было гораздо вольготнее, хотя мать порою изводила излишней опекой.
Пока Костик предавался воспоминаниям, автобус въехал в Нижний город, самими жителями именуемый Авалоном...
«Кто родился в день воскресный...». Артемий Кваснецов. 9 марта 1969 года. Ленинград
Из зеркала на меня смотрел лопоухий тощий пацан с вихрастой головой и испуганным взглядом. И чего я сюда припёрся? Ведь разыграла меня Снегурочка вредная! А Лиза тем временем подошла ко мне сзади, звонко цокая своими сапожками. Я не сразу понял, что две «картинки», слуховая и зрительная, упорно не желали склеиваться. Судя по звукам, Снегурочка стояла встала за моей спиной, я даже слышал её дыхание. Но в зеркале кроме меня никого не было! Резко обернувшись, я уткнулся носом во что-то податливо-мягкое и пушистое, не сразу поняв, что это была обтянутая мохнатой кофточкой грудь Лизы. Смущаюсь я быстро и охотно, и ошеломительная приятность девичьего тела просто парализовала меня. Я даже про зеркальный казус забыл. Так и застыл носом в сиську.
– А ты хорош! – весело сказала Лиза и взяв меня за щёки, чуть отстранила мою голову от себя. Глаза её смеялись. – Надеюсь, ты меня не за мамку принял?
Я хотел ответить что-то едкое, но язык словно в горло провалился. Собравшись с духом, я опять поднял на Снегурочку глаза и вдруг внезапно понял, что стыдный фокус с грудью она подстроила. Подстроила... зачем? Да, например, чтобы отвлечь меня от мыслей про потерянное отражение! Слушайте, я ведь не только Гауфа читаю. Кто у нас там в зеркалах не отражается? Галлюцинации, допустим. Или... нечисть лесная?
– Почему лесная-то? – спросила Лиза, и я подумал с облегчением, что никакая она не нечисть. Галлюцинация, точно. И чтения мыслей никакого нет. Я сам себе вообразил все сегодняшние чудеса, для компенсации неудачного дня рождения.
– Тоже вариант! – задорно сказала Снегурочка и скакнула из прихожки в гостиную, где пробивавшийся между шторами лунный свет стелился по полу серебристой дорожкой. – Я действительно похожа на галлюцинацию. Обрати внимание на мой профиль в лунном свете!
Лиза вошла в лунную дорожку и встала ко мне боком. Профиль был хорош. Я залюбовался, глядя, как линия высокого лба перетекает в кокетливый носик и пухлые губы. Упрямый подбородок завершал приятную картину. Присмотревшись повнимательней, я понял, что разглядываю тени на стене, отбрасываемые цветами на подоконнике за шторой. Осознав это, я почувствовал такую горечь потери, что даже застонал. Это была боль, которой я не знал до того... боль от упущенного чуда.
– Испугался? – спросила Лиза. Повернувшись на голос, я увидел, что она смотрит на меня из зеркала. Она была только в зеркале, и больше нигде!
