Текст книги "Жизнь цвета радуги. Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Этого Удалите

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Виталий купил лыжи и отправился в лес, несмотря на неблагоприятный прогноз погоды: обещали сначала снегопад, а потом резкое понижение температуры. Мороз застал художника в чаще леса. Метель замела его следы. Виталий с ужасом понял, что заблудился основательно, что, если сказка про Снегурочку только треп – ледяной скульптурой станет он сам. Мороз сковывал движения парня. Сознание посещали образы из разряда фантастических. Захотелось спать. Виталий присел в сугроб под елью. Тело сначала ломило, а потом стало даже хорошо. Показалось, что к нему пришли сказочные животные, что они говорят с ним на своем зверином языке, но он их понимает. А потом пришла Снежная Дева. Она принесла Виталию что-то гладкое, сияющее на своей ладони и протянула.

– На, смотри! Это мое сердце! Ты хотел посмотреть, получить его! Смотри! – говорила Снегурочка чарующим голосом.

А Виталий смотрел в ее глаза и погружался, погружался….

Очнулся он от жестоких прикосновений к своим рукам и ногам. Кто-то их растирал. Парень понял, что лежит в избушке, на лавке. Что он абсолютно раздет. Что растирает его высокая стройная девушка с длинной русой косой. Незнакомка действовала очень умело и проворно. Заметив, что ее подопечный очнулся, она только слегка покраснела, но действий своих не прекратила.

– Где я? – прошептал Виталий.

– У меня, – голос девушки был глубоким, чарующим, с приятными хрипловатыми нотками. – Чего тебя, дурня, потянуло в лес по морозу? Если б не Серый, я б тебя не нашла.

– Серый?

– Пес мой. А ты чего тут? Вроде столичный по одежде?

– Так, по делам… Надо бы человечка одного найти.

– В лесу? Человечка? – девушка громко засмеялась.

Видимо, на звук ее смеха вошел еще один человек: мужчина с окладистой седой бородой, кустистыми бровями.

– Очнулся? – зычно поинтересовался он.

Виталий никак не мог сообразить, кого вошедший ему напоминал, но кивнул.

– Будешь еще в мороз по лесу шастать?

– Ну, папа! – незнакомка подмигнула парню.

– Одевайся, давай. Вечерять пойдем. Миланья вкусно варит борщи-каши! – мужчина протянул болящему крепкую руку.

Виталий принял помощь и сел со стоном. Все нещадно болело. Руки были покрыты кровяной коркой. Проведя пальцами по щекам, парень убедился, что и они отморожены. Он еле натянул на себя штаны, и пошел на ароматный запах.

Готовила Миланья и впрямь знатно. Несмотря на боль, аппетит Виталию не отказал. Он едва не облизал тарелку.

– Спасибо! – прохрипел парень.

Девушкин отец, или кем он ей был, только крякнул, глядя на найденыша.

– А еще б немного, и Богу душу отдал! Почти двое суток без сознания валялся, а сейчас умял борщец, и глядит гоголем, – хмыкнул в усы.

– А кого искал-то? – спросила девушка.

– Снегурочку, – как-то само вылетело из размякшего парня.

– А я не она? – расхохоталась незнакомка, поставила руки в бока и прошлась павой по кухонке.

Перекинула косу через плечо, задорно вскинула голову, и Виталий понял, что та, что казалась ему в лесу, имеет с ней одно обличье.

– Не знаю, – просипел одними губами. – Ты ж Миланья?

– И то верно? – ответила девушка и принялась убирать посуду.

– Вы, как я понимаю, к жизни меня вернули? Я могу отблагодарить? – парню было неудобно почему-то, когда он вспомнил, как проворные руки хозяюшки обтирали его замерзшие члены.

– Можешь, – хозяин присел на табурет рядом с Виталием. – Миланье надо в столицу, по делам. Без провожатого – боязно. Проводишь?

Виталий кивнул:

– Нет проблем. У меня в поселке машина. Остановиться может у меня.

На том и порешили. Как немного потеплело, мужчина проводил парня и дочь до поселка.

Миланья по приезде в город переоделась и стала вполне городской особой, даже ее говорок особый пропал. Коса русая скрылась в замысловатых локонах. Вроде бы та девушка, вроде бы другая. Виталий зачарованно следил за этими метаморфозами.

С каждой минутой, проведенной рядом со своей спасительницей, он убеждался, что она ему все больше нравится. Даже, наверное, больше. Нелька, «Ледяное сердце» ушли на второй план.

– Ты останешься со мной на Новый год? – шептал Виталий жарко.

– Отец там один, – неопределенно отвечала Миланья.

Нелли заметила отчужденность любовника и заявилась к нему, когда он был на встрече с ее отцом. Что уж она наговорила девушке – неизвестно. Когда Виталий вернулся, Миланья ждала. На столе стояли приборы, был приготовлен ужин. А самое главное, расстелена огромная постель…

Парень опьянел предвкушением. Торопился сказать девушке о своих чувствах, но она только закрывала ему рот тонкой ладошкой и тихо улыбалась. Когда все случилось, Миланья оделась, собрала вещи и произнесла недоумевающему Виталию:

– Ты хотел получить сердце Ледяной Девы? Что ж добился своего…

– Погоди! Здесь была Нелли? Что она наговорила?

Девушка опять закрыла ему рот.

– Не надо слов! Они лишние. Я тебе отдала ледяное сердце. Ты верни мне живое…

– Как? – только прошептал Виталий.

– Получи премию десять раз подряд. Потом посмотрим… На одиннадцатый… – и исчезла, просто растворилась в воздухе, как мираж.

Никита открыл глаза. История походила на сказку. Разумеется с оговоркой «не для детей до 18-ти…».

Саша и Мороз выжидающе глядели на него.

– Не хило, – прошептал в ответ водитель. – И сердце ему… И дочку, значит, оставил… Его ищете, что ли? А почему не он сам?

– Это в сказках так бывает, – проговорил Иван Иванович. – Десять лет подряд он получал премию. Заслуженно, между прочим, никто не спорит.

– А Нелли? – Кит ждал, что Виталий, как положено в реальности, женился на ней, несмотря на ночь с Миланьей.

Мороз покосился на внучку и пожал плечами.

– Ничего не знаем. Вышла замуж, уехала за границу, папочка для нее расстарался.

– Не за Виталия?

– А на кой он ей? Так, поиграться если только…

Александра смотрела в окно. Никита видел ее напряжение и нетерпение.

– Можно узнать, делал ли он скульптуры в этом году? Может не на конкурс, а так? – спросила девочка. – Мама меня первый раз сюда отпустила, говорила, не время еще…

– Сейчас!

Никита позвонил в агентство и попросил Клавдию узнать, кто был победителем «Ледяного сердца» – и где можно посмотреть его скульптуры. Оказалось, что в этом году конкурс проводился за городом. Был построен целый ледяной городок одним автором – Виталием Снегуровым, как он назывался.

Никита набрал в навигаторе координаты и поехали туда. Саша почти полтора часа бродила между ледяных статуй. Любовалась, трогала. Разговаривала с прозрачными зверушками, знакомилась с холодными жителями сказки.

– Смотри, дед! Он опять получил «Ледяное сердце»! – восклицала девочка.

Мужчина только смотрел на внучку теплым взглядом.

Как и договаривались, к полночи Никита отвез Мороза с внучкой на главную елку, подождал их там два часа, а потом доставил домой. При прощании, парень остановил мужчину:

– И что теперь? Волшебство кончилось. Виталий получил премию без ледяного сердца. Миланья к нему вернется?

– Решать ей, – Иван Иванович улыбнулся. Лукавый огонек в его глазах, кустистые брови, аккуратная борода – словно сошли с лубочной картинки.

Никита остановил машину у супермаркета и поехал в офис с подарками для Клавдии, она ведь все-равно его ждала …

Мусор.

Женя всегда очень аккуратно относилась к своему мусору. Она его не просто в мусорное ведро выбрасывала, а проводила своеобразную сортировку: фантики от конфет заворачивала в один, туго-туго; очистки от овощей – в отдельный мешочек, еще в процессе этой самой отчистки; некондиционные обрезки – в коробочки (мало ли их набирается время от времени); пустые футляры, флаконы и баночки – предварительно помыв и высушив… И так все.

Зачем Евгении это было нужно? Она, наверное, и сама это не знала. Просто до сих пор вспоминался запах от мусорного ведра в доме ее мамы: тошнотворный, удушливый, въедливый. Вроде и ведро уже порожнее, а приходится лезть в эту вязкую жижу на дне и скрести, скрести, споласкивать чистой водой несколько раз. Потому как иначе голова начинала болеть.

А мама все удивлялась, зачем? Если через день будет то же самое? Гладила дочку по голове, и шептала, будто припечатывала:

– Аккуратистка ты моя…

Теперь мамы уже не было. Никто не погладит, не назовет…

Жене тридцать семь. У нее хорошая работа. В смысле: платят достаточно, а график – свободный, можно вообще все дома делать, а готовую документацию приносить, или даже по электронке отправлять. Мечта современной женщины… Поэтому дома у Евгении полный порядок. Всегда. Тем более что некому его нарушать: муж был да сплыл, еще, когда мама только болеть начала, почти пятнадцать лет назад, детишек они завести не успели.

– Ты – одиноооокая, – вот именно так, с упором на «о», говорит женщине ее соседка Машка.

Машке почти тридцать. У нее двое детей от разных мужиков. Сами они уже давно сплыли с Машкиного горизонта. Но она не «одиноооокая». А вот Женя, значит, такая, по определению.

Соседка пару раз сватала Евгении своих «спиногрызов», мол, под присмотр. Тогда были каникулы. И Машке было влом маленькую Катьку в садик водить, а Пашке тоже еще не особо доверишься, ему восемь в ноябре исполнилось.

– Приглядишь? Мне на смену, – забежит, и смотрит собачьими глазами, – Ты же все – равно дома…

– Оставь у себя. Я зайду, покормлю. В пять выгуляю.

Машка обижалась:

– Покормлю… Выгуляю… Они что, собаки тебе? – хватала дочку на руки и уносила в детсад, а сын оставался сам на себя.

Хороший мальчик. Очень серьезный. В очках. Смотрит всегда как-то наискосок, и чуть-чуть улыбается. Рот щербатый. Нос в конопушках.

Женя пробовала Пашку накормить, но он предпочитает самостоятельно кормиться, а она не настаивает. Уходит домой с чувством исполненного долга. И зря потом соседка обижается, что не проследила, потому что мальчишка так себе гастрит «наел». Не Женины же дети…

У Евгении привычка: когда сидит за компом и работает, периодически бросает взгляд на окно. Ландшафт – так себе. Главная достопримечательность – мусорные бачки. Вот в десять часов наметится замызганная парочка. Он – всегда в вытянутых трико и фуфайке, она – в вязаной шапочке, перекошенной кофте и длинной цветастой юбке. Морды испитые, но их обладатели всегда ходят за ручку, горделиво так. В мусоре шарятся недолго, переругиваясь. Следом за ними приходит дама с собачкой. Эта уже в поношенном зеленом пальто с песцовым воротником, и в кедах. Ее псина – большая, лохматая, на толстой веревке. Дама аккуратно вытаскивает верхние мешки с мусором и роется только в них, добычу складывает в бесформенную клетчатую сумку. Следующий посетитель бачков – ближе к трем часам. Это мужик лет сорока с небольшим. Одет относительно чисто. Почти всегда выбрит. Для Жени – это показатель. Она не почувствовала к нему отвращения даже тогда, когда он, видимо, изрядно оголодав, что-то жадно начал есть, прямо «не отходя от кассы». За мужиком, уже в районе шести приходили еще несколько маргиналов. Но за этими Евгения наблюдала без особого интереса: ничего особенного в них, в массе не выделятся.

С некоторых пор, как-то незаметно для себя, Евгения вдруг стала выносить свой мусор именно ближе к трем часам. Наблюдала, как мужик выуживает ее коробочки, мешочки, нюхает, перебирает. Почему-то было приятно осознавать отличие ЕЕ мусора от отходов других. Иногда Женя намеренно складывала вполне еще пригодные кусочки пищи: хлеб, колбасу, сыр, котлеты – в отдельную тару, и смотрела. Бомж осторожно так вынимал ее подношения и ел, медленно, с наслаждением. Потом оглядывался по сторонам, впивался взглядом в окна домов, в спешащих мимо прохожих. Как-то подслеповато щурился, разводил руками. Потом обращал взор к небесам – и уходил до завтра.

Один раз то ли Женя припозднилась, то ли мужик подошел раньше, но они встретились. Прямо у мусорных бачков.

Женщина неловко сжала свой пакет с мусором, не зная, отдать в руки незнакомцу, или все-таки положить по прямому назначению. Мужик принял молниеносное решение и протянул руки сам.

– Там кусочки вырезки, у меня день рождения был вчера, хлеб белый, – прошелестела Евгения.

– Спасибо, – заволновался вдруг он, засуетился руками, лицом, – я так и понял, что вы специально мне подкладываете. Знаете, я ведь ловил вас. Ждал. Вы не думайте, я человек положительный. Это просто обстоятельства…

– Пьете? – припечатала Женя.

– Нет, что вы, – махнул рукой мужик. – Я по этому делу раньше слабый был. А теперь – ни-ни…

– Не на что? – продолжала своеобразный допрос женщина, а сама почти по-собачьи водила носом – от незнакомца не пахло специфическим запахом; дешевым мылом – да, куревом, но и только; и одежда его была поношенной, застиранной, неглаженной, но не с чужого плеча.

Будто в ответ этим принюхиваниям, мужик с виноватым видом достал из кармана видавший виды платок и протер лицо, руки.

– Почему не на что? Я сторожу в конторе, мне пять тысяч платят.

– Не густо, – усмехнулась Женя.

Он только дернул плечами, соглашаясь.

– Да, тысяча за комнату уходит, на свет. Я в коммуналке живу.

В голосе мужика был такой стыд, такая безнадега, что женщина поняла, вот он уйдет сейчас, и все, больше они не увидятся, некому будет еду подкидывать, а на его время сдвинутся те, шестичасовые. Как бы в подтверждение, незнакомец положил ее пакет в бачок, кивнул головой и пошел шаркающей походкой по дороге.

– Эй, погодите! – Евгения почти сама себя не узнавала, ей не верилось, что это она делает это, добровольно, без чьей-то просьбы и принуждения. – Пойдемте ко мне. Я одна живу. Двухкомнатная квартира.

Его звали Борисом. Раньше он работал хирургом, был на хорошем счету. А потом вдруг раз, и сломался. Сначала – неудачная операция и суд. Потом – уход жены к другу. Под конец – прогрессирующая болезнь единственной дочки Ники, она неуклонно теряла зрение.

– У жены сейчас другая семья, там уже тоже двое детей. Я могу ее понять, – жадно ловя внимание, рассказывал мужик; перед ним остывала тарелка с наваристыми щами, к которым он так и не прикоснулся; ломоть хлеба был безжалостно истерзан на крошки. – Вы, Женя, тоже не вините Ларису. Она поселила Нику в хороший загородный интернат для детей с ограниченным зрением. Там с дочкой занимаются специалисты.

Женщина и не думала никого винить. Если только себя, потому что поддалась жалости, впустила в свою жизнь кого-то, кто может вдруг причинить боль, разрушить ее такой отстроенный мирок. Вон как ломоть искромсал и все разметал вокруг себя …

Борис вдруг собрал все крошки со стола и одним махом отправил в тарелку с супом, а потом начал хлебать эту бурду, быстро, но аккуратно. Все уже остыло. Поверху плавали жиринки, но мужик не обращал на это внимание, просто молча, ел. Потом вылизал остатки корочкой хлеба, убрал за собой тарелку и ложку в мойку, поднялся.

– Спасибо, накормили! Давно такого не ел!

– Холодное же было уже, – немного виновато ответила Женя.

– Ничего. Пойду я, – сказал, но и только…

Мужик как-то мялся, топтался на одном месте, будто не знал, уходить ему уже, или еще можно погреться душой, тянул время. Женщина, по всему понятно, одинокая, квартира у нее большая, уютная. А ему, как псу шелудивому, ютиться в своей девятиметровке на продавленном диванчике, и все почему? Потому что при разводе сыграл в благородство. А теперь в этом трехкомнатном «благородстве» живет Лариска со своим чудиком и их детьми… Или причина еще раньше? Когда пожалел юбиляра Шимова и вышел вместо него на плановую? А пациентка возьми да скончайся. И не докажешь, что половину сопутствующих диагнозов Шимов уже потом дописывал и вклеивал… Оправдали же… Просто от работы отстранили… Или тогда Борис сватал сам себе коммуналку, когда приучался отдыхать истинно по мужски: с бутылочкой, в хорошей поначалу компании, где юная Ларочка после первой же бурной ночи зачала от него девочку Веронику, маленькую, недоношенную, косоглазенькую…

Все эти мысли рождали на лице мужика чудовищную гамму негативных эмоций: ненависть, презрение, самобичевание. Женя смотрела на эти метаморфозы и столбенела. Вдруг потянуло душком мусорного ведра, того, из детства. Захотелось взять тряпку и скрести-скрести, поливая «Белизной» от души.

– Вы оставайтесь, – сами по себе предложили губы, отдельно от разума, от всего остального тела, от других частей лица.

Борис кивнул и остался. Остался так, что буквально через день женщина звонила бывшему сокурснику Рустаму Юнусову, ныне владельцу огромного рынка, чтобы тот подыскал в оплату давнишнего, почти забытого долга, работу для ее хорошего знакомого. Рустам, долго не думая, предложил должность мясника. Борис криво усмехнулся: «Был хирургом, стану мясником. Что ж, смежные профессии» – но согласился.

А еще через три недели принимал на Жениной кухне бывшую жену Ларису с ее новым-старым мужем. По поводу? Весьма серьезному: необходимо было юридическое согласие Ларочки на то, чтобы на выходные и каникулы Ника приезжала к отцу. До этого только он почти через день ездил к девочке, привозил ей нехитрые гостинцы, сидел с ней полчаса и уезжал обратно.

– Вы кто Борису будете? – въедливо спрашивала бывшая у Евгении.

– Жена, – отвечал Борис, – гражданская.

– Сожительница, – кривила губы Лариса. – Фактически никто, – и ядовито добавляла, – и звать никак…

Тут уже Женя не выдержала:

– Паспорт может принести? Прочтете, как звать.

Бывшая уставилась на нее, как на вдруг заговорившую мебель, потом беспомощно захлопала ресницами, и посмотрела на мужа. Тот приосанился и произнес баском:

– А что? Принесите? Может вы уголовница, и лимитчица, а мы вам ребенка должны доверять, так сказать.

Евгения уже было развернулась, чтоб найти прежде «серпастый и молоткастый», как вдруг вспомнила, что там до сих пор стоит штампик ЗАГСа о браке ее с Федоровым Михаилом Сергеевичем 1970 г.р. – не мешался же он никогда, вот и не расторгали – и резко притормозила. Или это рука Бориса ее остановила?

– Лариса, уймись! – одернул мужик. – Это Федорова Евгения Семеновна. Не веришь – найми детектива, узнаешь всю подноготную ее жизни за свои кровные. Но это потом, давай, подписывай бумажки. Работа у меня теперь денежная, живу, как видишь, не на девяти метрах…

Ларочка презрительно наморщилась и в едином порыве подписала все бумаги. Потом поднялась, прямая, как шпала, махнула рукой вдруг как-то сразу сдувшемуся мужу, и они ушли. Женя ожидала хлопка дверью, но его, как ни странно, не было.

Борис немного идиотически улыбался, читал-перечитывал документы, чуть ли ни норовил поцеловать их.

– Женечка, вот оно счастье-то! – припевал он. – Поедем завтра к Нике, познакомитесь. Она, знаешь, какая у меня умница! Стихи пишет!

Женщина слушала и сама не замечала, что расплывается в улыбке. Присела на табурет, и почувствовала, как устала, положила тяжелую голову на стол, и застыла в бездумье.

А мужчина не сидел без дела. Отложив документы, полез в холодильник, начал доставать сыр, колбасу, нехитрый салатик, оставшийся с завтрака, нарезал продукты, раскладывал по блюдечкам.

– У тебя подруги есть? – спросил воодушевленно Женю.

– Зачем? – будто проснулась она.

– Как зачем, праздновать будем! Такое событие! Та-а-а-кое, – пропел он.

– Подруг нет, – замотала головой женщина. – Если только соседка, Машка.

– Зови Машку, – разрешил Борис.

Это все, конечно, Евгении не очень-то нравилось, но тупая радость, видимо, была заразительной. Ноги сами побежали из квартиры, руки звонили в запертую дверь.

– Чего? – соседка выглянула вся какая-то расхристанная, лохматая, недовольно глянула на сияющую Женю.

– Ты, это, идем ко мне! Мы празднуем с Борисом!

– О, это всегда, пожалуйста! Подожди немного, – подмигнула Машка и скрылась за дверью.

Мария отсутствовала, казалось, не более, полуминуты, а вышла уже совсем другим человеком: причесанной, с макияжем, и новеньком кокетливом платьице выше колена. В руках у нее была запотевшая бутылка водки. Соседка помахала ею перед носом Евгении, как флагом, и продефилировала в ее квартиру.

Женя пыталась сказать, что Борису, наверное, пить не следует, но Машка ничего не слушала, отмахивалась, как от назойливой мухи и уверенно шла вперед.

На кухне женщин уже ждал накрытый стол. Блюда были простыми, даже будничными, но посреди стола стояла дорогущая ваза – подарок на полузабытую свадьбу с Михаилом – а в ней три пыльных искусственных тюльпана, еще принадлежавших, наверное, прабабке, и давно пылившихся где-то на антресолях. Женя отметила всю несуразность такого украшения, но говорить ничего не стала.

– Так. Чего, соседи, отмечаем? – бойко спросила Машка, водружая рядом с вазой свою бутылку. – Никак заключение брака?

– Ты торопишь события, – тихо ответила Евгения, заметив, как блеснули глаза Бориса, при виде горячительного.

Он же уже суетливо отвинчивал крышку, доставал рюмки из шкафа, разливал: дамам по половинке, себе – целиком.

– Мы празднуем другое не менее приятное событие! – ответствовал мужчина. – Теперь моя дочь Ника может приезжать ко мне на законных основаниях! Дернем!...

Машка как-то вульгарно хохотнула и замахнула рюмку. Женя же не смогла даже пригубить: всюду чувствовался запах помоев, резкий, противный, одуряющий. И посреди этого запаха разряженная соседка и Борис, раскрасневшийся, приосанившийся, как петух. Примерно через час Евгения ушла спать, сославшись на головную боль. Женщина слышала, как гости пели дуэтом на кухне, как бряцали посудой. Потом вдруг резко заснула.

А проснулась от тревожащей, бередящей душу тишины. Даже в ушах от нее как-то свистело, и где-то в закоулках сознания забрезжили мысли о нечаянном конце света. Женя отряхнула их резким движением головы, поднялась с дивана и неслышно ступая пошла на кухню.

Картина там была весьма красноречивая и не сказать, чтобы живописная. Наверное, где-то даже женщина была к ней отчасти готова. Гора немытой посуды на столе, опрокинутая пустая бутылка, разбитая подаренная ваза. Борис и Машка в обнимку спали на полу. В волосы соседки были воткнуты прабабкины тюльпаны. И поза, и непорядок в одежде не оставляли сомнений, что именно произошло между мужиком и бабой до того, как они заснули.

Евгения брезгливо откинула подальше вглубь от порога розовые трусики Машки. Потом глянула на часы: полседьмого, посуду вымыть уже не успеет, да и ЭТИ разлеглись… Женщина неслышно оделась и пошла на поезд, она знала примерно, где находится интернат, в котором жила Ника.

Встреча с дочкой Бориса прошла в каком-то тумане. Женя все пыталась почему-то оправдаться, почему к девочке приехала какая-то чужая тетка, а не родной отец. Ника сидела напротив нее, глядя невидящими, но все понимающими глазами, и аккуратно сворачивала фантики от съеденных конфет: сначала разгладит, потом сложит уголочек к уголочку, и так несколько раз, пока бумажка не превратиться в малюсенький квадратик.

– Я, когда папа приезжал, всегда его гладила по щекам. Выбритый. Значит, еще не совсем спился. Только похудел очень. Они ведь с мамой плохо расстались, – неторопливо, как старушка говорила Вероника. – И пахло от папы чистотой. Я не люблю плохие запахи, очень чувствую их остро…

Евгения, как в омут погружалась в этот тихий детский еще голосок, в эти беспокойные тонкие руки, в эти слова, в эту жизнь. И понимала, почему Борис всегда казался более чистым, бритым, чем другие у помойки. Не из-за себя. Из-за этой худенькой девочки с большими карими глазами.

Всю обратную дорогу встреча была перед глазами Жени. Разворачивалась, как кино. Почему-то черно-белое, только она и Ника были цветными. А еще краски: кричащие, броские – были у фантиков, не выкинутых, как попало, а старательно превращенных в правильные приглаженные квадратики.

Дома женщину встретил запах застарелого перегара. Машка с виноватым видом мыла посуду. Борис вообще отсутствовал, но недолго, оказалось – мусор на помойку выносил. И вернулся, пока женщина мыла руки, как раз успел подать полотенце.

Соседка, пряча глаза, поставила перед уставшей Женей тарелку свежесваренного супа.

– Ты уж, Жень, не обижайся, ладно, – присаживаясь на краешек табуретки, попросила она.

Мужик вообще молчал, только шумное дыхание, будто содрогало воздух.

Евгения съела суп, сама налила себе чаю, а потом вдруг неожиданно для своих «гостей» начала звонко смеяться.

Борис и Машка переглянулись. Он рванулся к шкафчику, где стояла настойка валерианки, принялся капать в вымытую, но еще не убранную рюмку, потом протянул ее Жене. Но она отвела его руку, и хохотнув в последний раз прочувствованно сказала:

– Господи! Какой же ты, Борис, мусор! А ты, Машка, не просто шалава. Ты ж, та, кто ходит к этому бачку мусорному, и ест содержимое, жадно, с чавканьем, с придыханием!...

И не видела женщина глаз тех, кому говорила все это, потому что видела свернутые аккуратно фантики, тонкие ловкие пальчики и святые карие глаза Ники.

Такая любовь

Павел лениво приоткрыл глаза и потянул носом: кажется яичница. Ну, зачем Ланка взялась за готовку в такую рань? Впрочем, он ведь сам попросил ее разбудить часиков в восемь.

Натянув шорты, выполз на кухню.

– Привет! – не смотря на напряженную спину девушки, попытался приобнять ее. – Хозяйничаешь?

Лана, сердито засопев, глянула искоса и промолчала.

– Дурочка моя, – ласково пропел Павел. – Я же все равно сейчас жрать ничего не смогу.

– Паш, я не могу так больше! – она сорвала с плиты сковороду и брякнула ее на стол.

Глазунья дымилась и шкворчала в маслянистой лаве. Завтракать не хотелось. Но воздержанию девушка обиделась бы еще больше.

– Как?

– Ты же все понимаешь, – Лана говорила с легким раздражением. – Мы как договаривались? Помнишь? Расписываемся и формально считаемся мужем и женой.

– М-м-м, – Павел засунул в рот слишком большой кусок, поэтому пытался поддержать разговор только междометиями и размахиваниями вилкой.

Лана продолжала:

– Тебе дают эту должность. Я, – она сглотнула, – у меня свои причины.

– Сказка! – было не понятно, к чему именно относится последнее высказывание: к пережеванной, наконец, пище или к словам девушки.

– Когда у меня появляется возможность приобрести квартиру, я съезжаю, – в ее голосе проскользнула дрожь.

– Солнышко, – он постарался казаться беспечным, – ты повторяешься. Уже третий раз за две недели. Что ты можешь купить сейчас? Комнату в коммуналке? С вечно пьяным соседом?

– У меня и сейчас такой сосед, – она сдалась и всхлипнула, – две недели!

– Не преувеличивай, Лан.

– Тебе тяжело. Мне тяжело! – девушка шумно вздохнула, будто перед глубоким заплывом. – Я не вижу больше смысла в нашем браке! – она так часто прокручивала эту фразу мысленно, что смогла произнести, едва запнувшись на последнем слове. – Можно было бы просто собрать вещи, оставить ключи на полке... Но я так не хочу!

Павел отодвинул сковороду, закинул вилку в мойку. Закурил, заметив, как задрожали пальцы.

– Лана, не парься ты! Я ж не требую ничего. Живи спокойно.

– Не могу я жить спокойно! Тебе не кажется, что наша затея затянулась? Одних целей достигли, а другие, – девушка всплеснула руками. – Мы свободны и не свободны! Не можем привести кого-то...

– А-а. Дело в этом? – он усмехнулся, прищурив глаза, выпустил струю дыма. – Я ж не запрещаю. Приводи. Предупреждай только... Заранее.

– Как я могу? – она затрясла головой. – А ты?

– А что я? – Павел отвернулся к окну. – Меня все устраивает.

– Меня не устраивает! – Лана подскочила к нему и забарабанила по деревянной спине кулачками. – Поймешь ты, или нет!

– Ага, – буркнул почти неслышно, давя сигарету в пепельнице.

– Паша! Я чувствую, тебе – плохо! – она заговорила срывающимся полушепотом, почти утыкаясь носом между лопаток. – Ты полюбил какую-то девушку, да? Признайся, да?

– Полюбил, – он резко развернулся и больно сжал ее плечи.

– Ну вот, значит, лучше расстаться, – заключила Лана, но как-то неубедительно.

Это придало Павлу уверенности:

– Говорю же – дуреха. Не лучше. Не расстаемся. Я тебя люблю!

Палиндром судьбы.

Глава 1. Ира, вари!

Они уже долго жили вдвоем: отец, и Ирина. Мать умерла, когда дочке едва три исполнилось, и теперь существовала только на фотографиях: красивая, молодая, с русой косой через плечо, белозубой комсомольской улыбкой, вся такая дородная и ладная, что казалось, жизни в ней не на один век человеческий отмерено было. Ан, вот оно как, и до тридцати не дотянула. Ирка любила разглядывать мамино лицо, представлять, каким бы оно стало сейчас, искать сходство с собой. Втыкала фотографию в уголок зеркала и сравнивала. Отец считал, что дочь и мать похожи между собой, только Алла крупнее костью была и выше. Что ж, так тому и быть. В памяти Ирки мама осталась только ощущениями всепоглощающей нежностью и почему-то запахом ирисок.

– Папа, поговорим о маме? – просила дочка порою.

– Ну, что сказать? – неторопливо начинал отец. – Жизнь у нее была достойная.

И по тысячному разу звучал рассказ о маминой семье, о недолгих ее годах. Ирка закрывала глаза, и будто воочию видела и замерзшего после изрядной выпивки деда, и бабушку, в сорок лет оставшуюся вдовой с четырьмя детьми на руках, где Алла была второй по счету, старшей дочерью. А потом и вообще – старшей, когда брата Гришу забрали на Финскую, и он погиб даже еще до начала Великой Отечественной… В сорок первом маме в апреле только исполнилось пятнадцать. Она тут же пошла на пекарню, работать, даже экзамены в школе не сдала. Хотелось, чтоб бабушке полегче было: дома ведь еще двенадцатилетняя Полина, да семилетний Алешенька. Но проще не стало.

Бабушка буквально сгорела на работе, когда по шестнадцать часов стояла у станка на заводе, гитлеровцы наступали, мужики уходили на фронт, даже с броней – кому работать? Вот и доработалась.

На Алле теперь была вся семья, надеяться не на кого. Когда поступило предложение вывезти детей подальше в тыл, девушка не раздумывая долго, дала согласие. И на долгие годы в памяти Аллы осталась картина: Полина и Алешенька, машущие сестре рукой из тамбура поезда, толпа провожающих, все плачущие, прощающиеся на неопределенное время. Ирина сама читала дневниковые записи матери, как той было тяжело отпускать малышню в неизвестность, как младшая сестра разобиделась перед отъездом, какие проклятия бросала в адрес старшей. И как был милосерден и терпелив братишка. И ведь именно с ним Алле так встретиться и не довелось больше. Эшелон разбомбили, дети потерялись на просторах насилуемой страны.

Это уже потом, когда фашистская Германия сложила знамена, когда мама была замужем, почти перед рождением Ирки, нашлась Полина. Совсем взрослая, закончившая школу. Алла искала ее через радиопередачу, через знакомых и незнакомых людей. И случился огромный праздник, когда сестренка зашла в дом. А вот Алешеньку найти не удалось.

От отца Ирка знала, что мама постоянно говорила о своей вине перед братишкой. Мол, если б не отправила, может и прожили бы все вместе. Ее сомнениям вторила Полина.