Текст книги "Жизнь цвета радуги. Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Этого Удалите

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Поэт? – поинтересовалась Таисья.

Галя кивнула, печально вздохнув:

– Главное, его об этом не спрашивай. А то присядет на уши по поводу несостоятельности современной литературы и автографами завалит.

– А есть на чем заваливать? – усмехнулась наследница.

Хохотушка задумалась, а потом пожала плечами и ответила невпопад:

– Нет, так сам принесет. Давай, хватай его за ноги, надо убрать с дороги, а то в прошлый раз мои через него на велике катались. Не поверишь, Мусе ничего, а у мальчишек синяки во все коленки.

Тася, морщась от непривычного занятия, подхватила соседа. Ей еще никогда не приходилось заниматься столь странным занятием. А Галя, вероятно, была привычная, настолько ловко у нее все получалось.

– Свет, ты не поверишь. Я здесь неделю. А как будто год уже. Одна – считает меня врагом и захватчиком. Другая – просит забрать сыновей из детского сада. Третий – порывается занять тысчонку-другую, – Тая хохотнула.

В пересказе подруге все выходило не так уже катастрофически. А вот как передать то, что жить на одной территории с еще кем-то – это не так светло и романтично, как показано в "Покровских воротах"? Туалет и ванная по совместительству постоянно оказывались занятыми кем-то другим, в кладовке рядом с кухней нашлось место для чего угодно, но только не для вещей из бывших комнат Ивана Петровича, а чай, кофе и сахар незаметно перекочевывали из Таиной посуды в неуказанную собственность.

– Я вчера вечером устроила собрание. Объявила, что нашла риэлторов, готовых расселить нашу коммуналку. Галя с Мусой не против. Даже, наоборот, весьма воодушевились. Конечно, плачу же я. А вот Эмма Витальевна категорически заявила, что уйдет из жизни в этих стенах... Какое пророчество? Бог с тобой, Светка! В тюрьму садиться из-за сумасбродной старухи?... Ну и шуточки у тебя, подруга!... Ладно, давай, привет супругу.

Тая с легким раздражением кинула телефон на диван. Поднялась и подошла к зеркальному шкафу. Раздвинула створки. Одежду она закончила разбирать еще вчера, что-то выбросила, что-то отдала местным нуждающимся. Теперь надо перебрать бумаги. Их у Ивана Петровича было не мало. Видимо, не имел привычки выбрасывать. Или хранил по долгу службы?

Галя съезжала первой. Она с легкостью согласилась бы на что угодно, лишь бы поближе к садику и работе, и не на соседей. Но Тая посчитала нужным выбирать из нескольких вариантов. Особенно хорош был третий: отдельная квартира в новом районе. Светлая и уютная. Она и стоила на порядок дороже всех остальных.

Однако Галя, посоветовавшись с Эммой Витальевной, отказалась туда переезжать.

– Таечка, я не хочу слишком уж пользоваться твоей добротой, – смущенно упаковывая вещи, которые точно не пригодятся в ближайшее время, объясняла соседка. – Ты подыщи что-то подешевле, что ли. Мне же грех жаловаться.

Конечно, грех жаловаться! С зарплатой операционной медсестры и двумя сыновьями без мужа. Тая злобно глянула в сторону отстраненно помогающей Семилесовой. Видно, о своем лесе заботится, старуха, и не при чем высокопарные фразы, что умрет в этой квартире.

– У меня хватит средств расселить вас всех, – громко и безапелляционно заявила Тая.

– Не сомневаемся, – спокойно отозвалась Эмма Витальевна. – Но это не повод, чтобы сейчас отдавать лишнее, за то, что через год будет стоить в разы дешевле.

– Вы ясновидящая? – злобно прищурившись, спросила наследница.

– Нет. Просто слежу за новостями, – старуха спокойно выдержала ее взгляд. – Там рядом, в пяти метрах от дома, будет прокладываться дорога. Сами представляете: шум, выхлопные газы. Поэтому кто поумнее, сейчас там квартиры продают, чтобы после не продешевить.

Галя вдруг вспыхнула румянцем и вытряхнула вещи, так любовно складываемые в коробку, на пол.

– Давайте не будем торопиться. Вот подешевеет, тогда и купим. И пусть дорога. Я поставлю пластиковые окна, ничего слышно не будет.

Тая с шумом выдохнула, чтобы нечаянно никого не обидеть, грозящими сорваться с языка, словами.

– Мы лучше пойдем и посмотрим еще варианты. Эмма Витальевна, больше нигде ничего вести не планируется? – спросила с едва прикрытым сарказмом.

Муса, когда съехала Галя, заскучал. Тая предположила было романтические устремления соседа, но не слишком, признаться, походил он на безответно влюбленного. Скорее, его желудок затребовал Галиных супов и небольших заначек медицинского спирта.

Поэт попробовал постоловаться с оставшимися соседками. Но Эмму Витальевну – он побаивался, а Таисья – быстро свела на нет его гастрономические порывы, пообещав обратиться к участковому.

– Устала я, Светка, – докладывала по телефону подруге. – Поводила этого Абдулзакиева и туда, и сюда. Ему все не нравится. Еще, не поверишь, отбрехивается стихами. У самого – конура-конурой, а подавайте ему хоромы царские. Завтра, чтобы неповадно было, поведу его в одну квартирку, на соседей. Скажу, не хочешь, пеняй на себя.

Но Муса захотел. Очень захотел. Соседкой там оказалась миловидная барышня с шоколадными глазами и аппетитными формами. Тая, едва сдерживая смех, наблюдала, как распушил хвост Абдулзакиев, как принялся рифмовать мудреные комплименты. А будущая его соседка млела и томно закатывала очи. У нее – выходил возраст, а замуж очень хотелось. Такой удачный вариант...

Тася с инструментами, баночками растворителей и отверткой замерла около двери. Сколько на ней слоев. Как колец у дерева, говорящих о целых поколениях, канувших в небытие. Снять их безжалостно. Обнажить первозданную красоту, объявить работу мастера. Думал ли он, что его творение постараются так испортить. Люди-люди. Ушли со своей историей, а эта шикарная вещь хранит ваше надругательство.

Девушка подковырнула табличку с именем дяди. Зачем она тут?

Двойственная мысль: зачем она тут? Табличка? Тая? И нет ответа.

Вспомнила бумаги Ивана Петровича. Деловые выкидывала, не читая. Прямо в картонных папках с надписью – "Дело". Записки, дневниковые записи, какие-то черновики мельком пробегала глазами. Художественной ценности они не представляли. Но у дяди был легкий слог и интересный взгляд на некоторые привычные вещи. Личную переписку Тася посчитала нужным сжечь.

А вот у гардероба оказалось двойное дно. Там лежала еще одна папка. Ей, вероятно, грозила бы участь своих предшественниц, не раскройся она, будто предлагая проникнуться некой тайной. Тася прочитала.

Досье на некоего Семилесова Виталия Павловича. Отца несговорчивой Эммы? Настоящие документы. Вынес с работы? Зачем? Насколько Тая поняла из обрывочных высказываний старухи, Ивана Петровича она недолюбливала, если не больше. Не в досье ли причина?

Размышляя, снимала краску с двери, слой за слоем. Снятые таблички лежали на полу.

– Рано вы меня из квартиры выселили, – раздался особенно гулкий в подъезде голос Семилесовой.

Тася вскинула глаза. Старуха пристально смотрела на то место, где еще недавно значилась ее фамилия.

– Эта дверь не имеет цены. Я просто реставрирую. Никого не выселяю.

Эмма Витальевна еще больше поджала тонкие губы и прошла в квартиру.

– Мне звонила риелтор, – кинула в спину девушка. – Для вас есть неплохой вариант.

– Единственный вариант для меня – комната, в которой я прожила всю свою жизнь, – даже не обернувшись, ответила Семилесова.

Каждый день в квартире, где Тасе принадлежала большая часть, настраивал ее еще больше против соседки. Бесшумно скользя по коридору, Семилесова умудрялась слышать и видеть все. Она словно читала мысли. Если Тася собиралась вынести ненужную мебель, все местные забулдыги, ранее согласные за бутылку помочь, вдруг исчезали с поля зрения. Риелторша, довольно профессионально сработавшая с Галей и Мусой, отказалась находить варианты для старухи.

– У нее глаз дурной! – выпалила в последнюю встречу и сорвалась на машине.

Соседка, вроде, и не делала ничего конкретного. Просто она захватывала само пространство, воздух. Оккупировала. Мешала.

Тася, не привыкшая делить квартиру с чужим человеком, довольно болезненно переживала это насильственное сосуществование.

– Свет, я сама, конечно, дура. Оставила договор на поставку на столе в кухне. Захожу, вроде бы бумаги лежат, как и лежали. А она мне заявляет вечером, что зря я связываюсь с этой фирмой. Смотрит в глаза, спокойно так, равнодушно, как удав. Мне бы сказать, что не ее дело! А Эмма разворачивается и уходит, – долго и в красках говорить по сотовому не получалось, оставалось давать лишь краткую обрисовку ситуации, поэтому до подруги не доходило, почему надо терпеть это давление. Высказала бы бабке, что думает, и все дела.

Край наступил тогда, когда Семилесова каким-то образом вмешалась в Тасины отношения с Лисовским. Егор появился в жизни девушки пару месяцев назад. Искренний, веселый, общительный. Она успела поверить ему. И привыкнуть звонить по любым мелочам.

Молодые люди бродили по вечерам, взявшись за руки. Гуляли по набережной, кормили птиц. Егор рассказывал о бывшей жене, и почему не сложилось семейного счастья. Что особо понравилось Тае, не обвинял супругу, и не унижал себя. Просто разошлись. А раз не родилось детей – разошлись совсем.

Лисовский владел фирмой. Что-то связанное с машинами. Дела шли неплохо. Форс-мажоры были, но от этого никто не застрахован.

Когда заходили разговоры про работу Егора, у Таси замирало сердце. Вот сейчас, все произойдет, как описывается в дамских журналах: любимый попросит взаймы, зная, что у нее есть деньги, а потом исчезнет. Но Лисовский не просил. И не исчезал.

Они решили вместе отмечать новый год.

Тася на пару дней ездила к себе в город, приводила в порядок документацию по магазину, одаривала Светку и ее семейство.

Для Егора нашлась очаровательная вещица, которая ему должна была понравиться: старинный, начала прошлого века зажим на галстук. Предвкушая приятный праздник, Таисья сошла на перрон. Ее никто не встречал. Но этому удивляться не приходилось. Она не хотела смазывать впечатление от встречи усталым видом. Все на вечер.

Эмма Витальевна, глядя, как готовилась к гостю по возвращении соседка, поджимала губы и хмурилась. Заходила в кухню, подыскивая причину, но через минутку уходила. Если хотела что-то сказать – говорила бы. Молчала.

К половине девятого у девушки уже стояли на столе салатики, в углу комнаты источала аромат еловая веточка с игрушками, а сама Тася примерила новое платье и туфли.

Егор не звонил. Его телефон был недоступен. Мало ли, конечно, какой могла быть причина. Девушка старалась не думать о плохом. И подавляла неприятные волнения, подкатывающие все чаще и чаще.

В десять раздался сдержанный стук в дверь. Семилесовой не спалось.

– Да? – Тася постаралась не выдать раздражения, это же только мелочи, когда ты ждешь одного, а приходит другой.

Мелочи.

Старуха окинула глазами стол, комнату, саму девушку. Потом переступила через порог.

– К вам должны прийти?

– Сегодня праздник.

– Он не придет, – оставалась еще вероятность, что Семилесова сошла с ума, и говорит про новый год.

Но это предположение как-то не вязалось с ее общим видом, ее тоном, ее сдержанностью и безучастностью.

– Кто не придет? – Тая решила не сдаваться, соседка не обойдется в этот раз спокойствием.

– Ваш ухажер, – та слегка приподняла тонкие брови и словно выплюнула ответ.

– Как я понимаю, тут тоже не обошлось без вашего участия? – девушка ненавидела эту пиковую даму, хотела впиться ногтями в ее сухую кожу, обхватить пальцами куриную дряблую шею и сжимать-сжимать до последнего выдоха.

– Тоже? – переспросила Эмма. – Не понимаю.

Но Таисью уже несло. Она начала вслух припоминать все прегрешения соседки – кажущиеся и настоящие. Самое странное, что та не порывалась уйти по своему обыкновению. Стояла и слушала. Иногда усмехалась, морщилась, кривила губы. Но не произносила ни слова в свое оправдание.

– Вы хорошо подготовились к празднику. У вас просто офигенный подарок для меня! – кричала Тася, а потом трясущимися руками достала папку «Дело» из архива дяди. – Что ж, у меня тоже есть чем вас удивить!

Эмма взяла, открыла и как-то дрогнула. Все ее ухоженное лицо будто собралось в одну точку посередине. Как это могло произойти, девушка не знала. И средоточие этого лица шарило по бумагам из папки, читало и не видело.

Потом старуха как-то едва слышно охнула и осела на пол.

У Таи все не получалось набрать номер «Скорой». Пальцы не попадали в нужные кнопки, сбивались, мешали. Потом девушка не могла назвать точного возраста соседки. Потом капала «Корвалол» в стакан и пыталась влить пахучую жидкость между стиснутых зубов.

Приехавшая медичка меланхолично сообщила:

– У вашей бабушки – предположительно инфаркт. В больницу надо везти. Или отказ напишете?

– Это не моя бабушка, – отказалась от сопричастности к Семилесовой Тася.

Медичка неодобрительно покосилась в сторону накрытого праздничного стола, вздохнула, заполнила какие-то бланки и крикнула в коридор санитару:

– Палыч, неси носилки. В 13-ю повезем. А вы, – она оценивающе взглянула на Таисью, – барышня, соберите документы, вещи что ли какие. Завтра не приемный день, не в казенном же ей ходить.

Девушка покорно кивнула и юркнула в комнату Эммы Витальевны. Святую святых, куда доныне даже глазком не заглядывала. Да, и сейчас было не время. Документы, наверняка, лежали в старинном комоде? Порывшись, Тася нашла паспорт и полис. В первый попавшийся пакет покидала найденное белье, халат и гигиенические средства. Решила, что на завтра-послезавтра этого хватит. А потом, может, найдет, кому сообщить, что соседка в больнице. Хотя, за время проживания со старухой, не видела никого, кто ее бы навещал.

– Вот, – протянула собранное врачихе.

Та как раз командовала Палычем и, видимо, водителем, которые положили Семилесову на носилки и выносили в коридор.

– Оперативненько, – скривилась, как от уксуса, медичка. – Ладно, хорошо отпраздновать. С наступающим.

Тася закрыла входную дверь и сползла по ней на пол. Хотелось рыдать. Но слезы царапали глаза, не проливаясь наружу. Вот тебе и новый год. Новое счастье вперемежку со старым.

Она понимала, что навсегда возненавидела смешанный запах хвои, мандаринов и салатов. И эта смесь теперь будет ассоциироваться только с пожеланием врачихи "Скорой". Тася поймала себя на мысли, что пытается вспомнить, как именно выносили Семилесову: головой или ногами.

– Бред! – простонала в пустоту квартиры.

Заставила себя подняться. На улице бухали фейерверки, кто-то визжал и смеялся.

Шатаясь, добралась до своей двери. Споткнулась об рассыпавшуюся по полу папку. Присела, начала собирать бумаги. Аккуратно, методично, уголок к уголку.

Тася изучила их давно. И знала, что строгого мужчину – Семилесова Виталия Павловича осудили, как тогда говорилось, за антикоммунистические настроения. В деле лежали все допросы и доносы на упомянутого человека. Потом подробно перечислялись места заключения. И нельзя было догадаться, почему он так часто кочевал. Если не знать, что Семилесов – потомственный врач-химик. Если не обратить внимание на свернутый квадратиком тетрадный листок.

"Дорогие мои Эльза и Эммочка!

Нет, я не тешу себя мыслью, что это письмо когда-то попадет в ваши руки. Скорее всего, оно затеряется в секретных архивах, где я – всего лишь номер. Но все-таки я хочу покаяться перед вами. За все то, что мне пришлось делать. На моей совести жизнь десятков людей. Хороших. Честных. Специалистов своего дела. Выступая их мучителем и палачом, я оправдывал себя тем, что защищаю вас, мои любимые девочки. Оправдывал, пока не пришло осознание, что именно я делаю. Мне приходилось испытывать лекарства на живых людях, травить и калечить. Нет, не буду обвинять, что заставили, вынудили. Невозможно заставить, пока ты сам не соглашаешься. И сегодня я выношу приговор себе. Сам. Разрывая цепочку между мной и вами.

Люблю вас, мои прекрасные девочки".

Эмма Витальевна беспрерывно гладила и сминала пальцами ткань пододеяльника. Отворачивалась в сторону, а потом опять впивалась взглядом в Тасино лицо.

– Тут суп, – показывала девушка, – здесь второе.

– Спасибо, не стоит, тут прилично кормят, – сдержанно поблагодарила Семилесова.

– Я не нашла, кому сообщить, что вы в больнице, – чувство вины оказалось гораздо глубже, чем можно вообразить.

– А никого и нет, – Эмма усмехнулась с едва заметной горчинкой.

– Нет? – Тая как-то вдруг сразу устала.

Тяжело опустилась на стул.

– Не поможете мне? – соседка начала приподниматься. – Мне теперь трудно двигаться. Надо выйти в коридор… Не хочу при этих, – она кивнула на товарок по палате.

Девушка обхватила старуху и помогла встать на ноги. В голове пульсировала зарождающаяся боль. И сумятица мыслей мешала четкому осмыслению происходящего.

В коридоре пахло хлоркой, сновали дежурные врачи. Выбрав местечко подальше от периферии, соседки сели на скамейку, производя издали впечатление приболевшей бабушки и заботливой внучки. Вблизи картина была нашпигована чувством вины, привычкой видеть плохое и навязанной близостью.

– Вы не поверите, но единственным близким мне человеком был Добров Иван Петрович, – опустив голову, вдруг начала рассказывать Семилесова. – Подозреваю, что он относился ко мне так же. Хотя долгие годы я считала, что это не так. Где вы обнаружили папку на отца?

– В тайнике дяди. Случайно.

– В этой жизни все предопределенные события происходят как бы случайно, – Эмма Витальевна подняла глаза на Таю, впервые заметившую, их глубокий синий цвет.

Наверное, соседка была необычайно хороша в молодости. Существуют, конечно, люди, лишь с годами обретающие красоту. Но в Семилесовой это было монументальным и исконным. Как в двери, за которой она жила.

– Наша с вами квартира когда-то давно, еще до моего рождения, принадлежала семье отца. Пять комнат, кухня, черный ход и даже каморка для прислуги. Необычайная роскошь, да? – синева подернулась слезами. Не горечи, нет, маленькая Эмма родилась в коммуналке, уплотненной Советами. – Отец привел маму уже в одну комнату. Он был врачом. Хорошим врачом. И, наверное, когда-нибудь смог бы вернуть всю квартиру. Но на него написали донос. Коллеги, не раз бывавшие у нас в гостях. Папу забрали. Первое время мама носила ему передачи. А потом, – старуха развела руками, ее история не казалась удивительной или особо оригинальной.

Тася даже могла предположить, что кляуза была написана, либо потому что некто заинтересовался жильем, либо юной тогда Эльзой. Ведь наверняка, Эмма пошла в мать красотой?

– Сразу после войны, – продолжала Семилесова, – к нам подселили нового жильца – Доброва. По тому, что ему выделили две комнаты, можно было заподозрить, в каком ведомстве он служит. Иван Петрович был интеллигентен, вежлив, умело уходил от сомнительных разговоров. Но, пожалуй, я единственная, стала испытывать к нему добрые чувства. Другие не доверяли. Мамы на тот момент уже не стало, я подрабатывала санитаркой в госпитале. Возвращалась довольно поздно. У Ивана Петровича вдруг появилась привычка выходить мне навстречу. Знаете, если бы не его участие во мне, я не стала бы тем, кем стала.

– Вы любили дядю? – слетело с языка шелухой.

Разве эти слова могут обозначать отношения? Все устремления, порывы – заключаются не в них. И Тасе был не важен ответ в фонетическом эквиваленте. Достаточно видеть, как задрожали губы Эммы Витальевны, какая мука пронзила все ее существо, заставив скрючится в невыносимой позе.

– Однажды я попросила его узнать о папе. Иван сначала долго отговаривался, а потом отказался наотрез.

– Почему? – Тася почти перешла на крик в своем непонимании. – Он же достал эти документы, хранил в шкафу.

Семилесова вдруг улыбнулась.

– Вы, правда, не понимаете? – она пожала пальцы собеседницы. – Иван не хотел, чтобы я узнала всю правду об отце. Представьте, это гуманнее, думать, что его оклеветали и как тысячи других он сгинул в застенках, чем знать правду.

Тася покачала головой. Старая женщина сказала:

– Я не смогла простить и понять тогда отказа. Увы. Тешила себя мыслью, что Добров приведет жену и у меня появится больше поводов его ненавидеть. А он, – махнула рукой и вздохнула.

Говорили долго. Объясняли то, что мешало понимать и верить. Эмме не нужна была другая квартира, она, действительно, хотела завершить жизнь в этих стенах. Пронизанных духом разбитой семьи и любви. Тася пообещала это.

К истории с Лисовским соседка имела только самое опосредованное отношение. Он пришел накануне. Долго выспрашивал все про Таисью, посидел на кухне с поникшей головой. А потом вдруг достал симку из телефона и спустил ее в унитаз.

– Передайте, что я не приду, – сказал, как отрезал.

Семилесовой было тяжело. Видеть, как соседка готовится ко встрече, которой не суждено состояться. А потом выслушивать все обвинения.

– Вы не расстраивайтесь так, Тася. Наверное, мы слишком похожи. Я тоже принимала скоропалительные решения в вашем возрасте, – конечно, Эмме легко прощать и быть великодушной.

А как найти смелость простить себя Таисье? Тем более, после слов, что завещание Семилесовой оформлено на нее? Да, наверное, с этим можно жить. Забыть и не видеть во сне. Чувствовать свою правоту во всем. Поверить в неслучайность случайного. Только Тася этого не умела.

– Я приду завтра, – пообещала искренне. – Принесу пирог. Вычитала новый рецепт, а проверить повода не было.

Семилесова Эмма Витальевна умерла через час после ухода Таси из больницы.

Тася оглянулась на дверь. Странно, без своих табличек и звонков, она стала безликой. В ней больше не чувствовалось напряжения жизни. Стертая краска оказалась негативом. Можно проявить и получить шедевр. Можно запороть и рыдать над выкидышами фото. Это искусство – не перегнуть палку. Редкое.

Теперь бесполезно давить на звонок и слушать его дребезжание в пустой квартире, никто не выйдет. Никто.

Жизнь цвета радуги.

Каждый (красный)

Тася просыпалась каждое утро с осознанием того, что срочно необходимо что-то менять, за что-то бороться. Поэтому гнала прочь мысли о годах, идущих вперед, о необходимости проживания в одной квартире с давно чужим человеком, о морщинках под глазами, которые скоро будет не способна скрыть никакая дорогая косметика, о том, что некогда весьма роскошная фигура несколько погрузнела...

Женщине было тридцать три. Возраст Христа. Говорят, это ключевой этап для мужчины. Мол, для слабого пола – тридцать три это просто очередные двадцать пять с хвостиком...

Тася настраивала себя, что последнее весьма вероятно. Ей посоветовали упражнение. Надо просыпаться каждое утро с улыбкой, вне зависимости от качества своего изображения в зеркале, и манящим тоном произносить себе слова любви или просто ласковые прозвища. От искусственных комплиментов организм должен был воспрянуть, выработать гормон молодости и повернуть процесс неминуемого увядания вспять. Тася занималась этими упражнениями уже полгода.

Кирилл сначала смеялся, потом кривился, после крутил пальцем у виска... А сейчас не обращал внимания. Тем более, их режим совпадал только один раз во время рабочей неделе, когда у мужчины была работа с аспирантами, и он мог приходить в универ на час позже.

Сегодня был вторник. Значит, Кир уже ушел. Тася потянулась на кровати, приклеила на лицо улыбку и поспешила умываться.

Зубная паста не захотела выдавливаться из пустого тюбика. Конечно, женщина забыла купить новую, а муж и не подумал "поделиться". Тася, скрепя сердце, почистила зубы просто щеткой. Улыбка в зеркале отражалась все более натянутой.

На кухне в раковине была гора немытых тарелок – вечером к Кириллу приходили голодные аспиранты – а помыть он и не подумал. Зачем? Он человек ученый. Не барское это дело!... Так, кофе выпили, батон съели. Можно, конечно, разжарить яичницу... Но масло тоже закончилось. А вареные яйца Таина ненавидела с детства.

Пришлось бежать на работу, подкрепившись парой-тройкой сухариков из пакетика и лишними комплиментами своей выдержке: милая, родная, ненаглядная, терпеливая, понимающая!

Охотник (оранжевый)

Уже подходя к остановке, Тася заметила, что ее автобус, который вечно приходилось ждать, трогается с места. Проклиная модные шпильки, кинулась за ним. Женщина летела, как каравелла на всех парусах, не обращая внимания на выбоины на тротуаре, на боль в вывернутой когда-то щиколотке, на чей-то недовольный окрик, когда кто-то попался на дороге. Но уже перед самыми дверями маршрутки Тасю перехватили сильные руки. Она недовольно оглянулась. Водитель, видимо, не заметил ее спешки, и тронулся. Женщина осталась стоять на остановке в обществе...

Ба! Стас! Бывший (как много "бывших", когда тебе за тридцать) красавчик-одноклассник. В него были влюблены все девчонки, и Тася, разумеется тоже. Он – гад такой – встречался с каждой ровно три дня, до первого поцелуя, а потом переходил к следующей. Тася помнила его поцелуй до сих пор. В свои тогдашние шестнадцать – Стас целовался мастерски.

– Куда спешим, Таська?

– На работу, вестимо, – стараясь улыбаться так, чтобы был поменьше виден второй подбородок и легкие морщинки в уголках глаз ответила женщина.

– Тогда, давай подвезу, – Стас галантно распахнул дверцу фиолетовой "Калины". – Ты мне расскажешь, как живешь-бываешь. Я тоже поделюсь бытием...

Тася впорхнула на сиденье, радуясь сэкономленной двадцатке и тому, что не придется нюхать ароматы чужого парфюма вперемежку с миазмами пота.

Всю дорогу Стас заливался соловьем. Пел песни, что получает бешеные бабки, что жена у него красавица, сын – круглый отличник. Женщина, знать, поддакивала, улыбалась, где надо, и советовала, по какой дороге проехать быстрее. Таина знала, что финансы у одноклассника – как у всех (иначе не ездил бы на такой машине), что женился он по залету на Людке из параллельного, что сына его уже три раза чуть не выперли из школы, только папа жены – какой-то чин в ГУНО – пособил внуку. Но зачем рушить такую красивую сказку? Тем более, Тасе хотелось, наконец, узнать, что Стас от нее хочет. И еще – по-прежнему ли он так вкусно целуется?...

Желает (желтый)

Стас подвез до самых дверей, галантно выпустил из машины, проводил под ручку по крутым лестницам. Тася удовлетворенно отметила завистливые взгляды сослуживиц и заинтересованные сослуживцев. Это приятно пощекотало самолюбие. На губах женщины теперь уже блуждала вполне искренняя улыбка.

– Пока, – одноклассник выжидающе смотрел прямо в глаза Таине и не выпускал ее руку из своей. – Может, встретимся вечером? Поболтаем… А то я тебе все про себя, да про себя. А ты ни о чем не рассказала.

– Возможно, встретимся, – тоном царствующей особы решила женщина; она просто купалась в волне заинтересованности Стаса; хотелось верить в свою неотразимость, силу обаяния, способность к молниеносному обольщению.

– Погоди здесь! – мужчина быстро оглянулся по сторонам.

Тася замерла в моментальном предвкушении: чего же он хочет? Поцеловать? У всех на виду? Не будет ли это как-то по-детски?...

Но ее фривольным надеждам не суждено было сбыться. Хотя, как сказать, что было лучше – легкий поцелуй, или то, что сделал Стас: он подскочил к тетке, неподалеку торгующей цветами, и купил букет из пятнадцати роз.

– Это тебе, – протянул он цветы. – Аванс на вечер.

Тася спрятала лукавую улыбку за благоуханным букетом.

Весь рабочий день настроение было отменное. Сослуживцы, словно охотничьи псы, взявшие след, активно мели хвостами рядом. Сослуживицы разговаривали либо елейно – ядовито, либо сквозь зубы. Но это не раздражало. Даже нравилось. Начальник вызвал к себе и поинтересовался, не пропустил ли он чего.

– В смысле? – уточнила Тася.

– День рождения? – осведомился Григорий Александрович.

– Что вы, я бы пригласила вас первым! – поиграла ресницами женщина. – Так, повышение жизненного тонуса.

– Понятно, – понимающе усмехнулся шеф. – Можете уйти пораньше, если надо.

– Спасибо!

Лишний свободный часок совсем не помешает при подготовке к свиданию. Они договорились со Стасом, что он подъедет к ее дому часам к восьми. И если Тася придет домой не в шесть, а в пять, то можно будет не только быстро принять душ, но и навести сногсшибательный марафет. Вот, наверное, Кир удивится…

Знать (зеленый)

Кирилл был уже дома, когда Тася переступила порог с шикарным букетом в руках и улыбкой Моны Лизы на устах.

– Торжество? – скупо поинтересовался бывший.

Женщина отметила про себя, что заинтересованности в его голосе было гораздо меньше, чем в голосе шефа.

– Ага, внеочередное восьмое марта! – съязвила Таина.

Мужчина пожал плечами и скрылся в своей комнате, откуда не выходил ни разу, пока его некогда любимая активно готовилась ко встрече с одноклассником.

А Тася летала. У нее давно не было такой окрыленности в душе. И кто бы мог предположить, что виновником этого состояния будет проклинаемый некогда Стас. Судьба, порою, делает странные обезьяньи гримасы.

Когда женщина была уже у порога, наносила последние штрихи, благоверный выглянул с удивленным видом.

– Куда-то собираешься?

– Ага, – Таина постаралась придать голосу такую интонацию, чтобы он ей совершенно не поверил, – решили с Катькой в кафе посидеть, и Галкой. У них мужья в отъезде.

– Команда в отрыв, – сухо прокомментировал Кир, кивнув головой. – Я бы не советовал такие каблуки. Домой пойдешь затемно, одна. Хотя, как знаешь.

– Спасибо, за заботу, – отреагировала женщина, но уже в его спину.

Машина Стаса стояла уже у подъезда. Садясь на переднее сиденье, Тася незаметно окинула взглядом свои окна – не наблюдает ли кто? Но за окнами никто не проглядывал, ничей силуэт не тревожил занавесок. Что ж, счастье в этом мире не возможно на все сто процентов.

Стас привез Тасю в «Белые облака» – средненький ресторанчик, но славящийся своими блюдами из мяса фазана. Столик был заказан заранее и сервирован на двоих. Шустрый официант принял заказ.

Таина оглянулась по сторонам. Уютненько. Светло. Пока пустая сцена, но из угла доносилась необременительная легкая музыка. Почти нет людей. Так, еще две-три пары и отдельные персоны, спокойно наслаждающиеся едой.

Вновь подошедший официант налил вина на пробу. Посмаковав немного для приличия, Тася согласно кивнула.

И тут только заметила, что Стас как-то напряжен. Он несколько раз обвел зал глазами, его взгляд периодически останавливался на входной двери.

– Ждешь кого-то? – поигрывая бокалом, спросила женщина.

– Нет-нет, что ты! Ну, давай, рассказывай! Как твои дела? Чем живешь?

Одноклассник задавал дежурные вопросы. Таина чувствовала, что он что-то затевает, но не могла понять, какая роль в этом отводится ей. Настроение медленно приближалось к нулевой отметке. Хваленые фазаны ничем не отличались от обычной курицы, заказанный салат давил на желудок, легкое вино вдруг стукнуло по мозгам.

Тася почувствовала резкую головную боль. Нечаянно приделанные крылья разлетелись по перышку, и женщина неукоснительно приближалась к земле. Все! Надо было прощаться, и уходить домой, пока действительно не стало темно. А она на этих проклятых каблуках, на которых никогда не умела и не любила ходить.