Текст книги "Жизнь цвета радуги. Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Этого Удалите

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Сыыыыынннн. Молодая мать, будто на вкус, попробовала это слово. Оно горчило, и казалось совершенно неприменимым к этому комочку плоти. Так, выкормыш, ребенок, мальчик. И все. Хваленая материнская любовь сходила с Анны, как луковая шелуха. В умных книжках пишется, что стоит покормить ребенка молоком, тут же возникнет святое чувство единения и сопричастности жизней. Интересно, так было у самих авторов? Или писали от противного? Накатило раздражение. Хотелось закричать на воркующих Любу и Зою. Указать им, что их «красавицы» – пока еще ни рожей, ни кожей не выдаются. Они на людей-то еще приблизительно похожи. Разворачивают, как кукол, осматривают, обцеловывают каждый пальчик молодые мамы. Показушно все!

Анна едва сдержалась от грубости, когда медсестра пришла забирать детей.

– Опять Журавлев сырой! Мамочка, учитесь здесь пеленать, дома некогда учиться будет, – пришептывала женщина.

– Будить не хотелось, – прошипела Нютка в ответ.

Злость будто вытекала прямо из ее пальцев. Когда они соприкоснулись с руками медсестры, раздался щелчок.

– Ой, стреляетесь, – удивленно, а потом ласково маленькому. – Сейчас, переоденем тебя. А проснешься, так опять заснешь. Сухим-то лучше спиться.

Когда малышей забирали, становилось немного легче. Появлялось ощущение обратимости, возможности все изменить. Анна расслаблялась, веселела. Перебрасывалась шуточками с соседками по палате, подсмеивалась над их лазаниями по подоконникам, когда приходили их мужья: у Любы – молодой студентик, а у Зои – почти уже старик, с седыми волосами и пузом, висевшим над ремнем. Самой Анну навещали Алка и отец. Они не удостаивались долгих разговоров в форточку. Так, мимикой, через стекло. Будет с них. Один раз пожаловала Галина. К ней новоиспеченная мама даже не выглянула.

Аньке было плевать, какое мнение о ней и ребенке сложилось у Любы и Зои. Подумаешь, встретились на недельку, потом разойдутся, потеряются в городе – и все дела. Пусть перешептываются между собой, додумывают что-то, ерунда!

На третий день после родов Анна познакомилась в комнате гигиены с Анжелой. Та курила в форточку, и была не в застиранном больничном прикиде, а модном домашнем халатике и красивых расшитых тапочках на босу ножку, при чем один тапок был снят, и Нютка заметила педикюр на пальчиках.

– Хочешь? – заметив жадный взгляд, предложила дамскую сигаретку на тот момент еще незнакомка.

– Не откажусь! – Анька с наслаждением затянулась, вкус был не привычный, мягкий ванильный. – Я – Анна!

– Анжела, – отозвалась барышня и спрыгнула с подоконника, как-то сразу ловко угодив в снятый тапок ступней. – Рожала?

– А что, можно оказаться здесь по другому поводу? – не удержалась от ехидства молодая мамочка.

– Можно, – в голосе девушки было что-то такое, и облегчение, и оправдывание, и бахвальство. – У меня были искусственные роды.

– Не проще ли аборт?

– Не проще, – тон в тон отозвалась Анжела. – После аборта бывают осложнения, гормональные сбои. А я еще и замуж когда-нибудь выйду.

– Что же за этого своего не вышла? – Анна невольно почувствовала превосходство новой знакомой над собой и старалась самоутвердиться.

– Он – женатый человек. Большая должность. У меня не было цели разрушать его семью, – серьезно ответила барышня. – Достаточно того, что он вытащил меня из того дерьма, где я плавала до встречи с ним! Ребенок – это моя ошибка. Теперь – она устранена, – голос немного дрогнул, показав, что ничто человеческое Анжеле было не чуждо.

И Анька, сама от себя не ожидая того, вдруг выложила свою историю, начиная с того момента, как познакомилась с Сергеем. Рассказала об отношении к новорожденному ребенку, про Германа, и вызов в Германию. Все то, что зрело, жгло изнутри своей нечаянной спелостью: вдруг забудешь снять – и все, сгниешь на корню! Анжела слушала очень внимательно. А потом предложила именно тот выход, который и не чаяла разглядеть ее собеседница.

– Встретимся сегодня после вечернего кормления. Здесь. Конечно, если не передумаешь.

– Я тебе буду должна что-то?

– Ни-че-го, – нараспев пропела барышня и выпорхнула в коридор, будто фея-крестная из Золушки.

Глава 12. Небо дурим.

Алла, как и многие, не любила ночных телефонных звонков. Они могли нести только плохие вести. И даже если все-таки все оказывалось не так ужасно, как рисовало воображение, оставался кислый привкус на душе: почему новость прилетела не дневной или утренней птахой, почему разбередила самое дно, подняло мутные осадки. Это, конечно, не относилось к чему-то ожидаемому, запланированному.

Но этот звонок оставил не просто кислое ощущение. Коктейль из крови и слез, наверное, был бы приятнее! Незнакомый мужской голос довольно холодно произнес, что Журавлевых Аллу и Василия ожидают в роддоме, по поводу ЧП. При этом, что же именно произошло, и с кем, не говорилось, да и девушка так растерялась, что не догадалась спросить. Ладно, папина машина всегда теперь дневала и ночевала под окнами, все – равно «копейка» никому не нужна.

Приехали в роддом. Алла быстрым шагом, стараясь поменьше цокать каблучками – раннее ведь утро – прошла в кабинет врача, вызвавшего ее. Тот сидел за столом, низко опустив голову, сутулясь, и что-то писал. Молодой еще, в сущности, мужчина, но что-то в его позе говорило о навалившейся уже усталости старости. Может, конечно, дело в ночном дежурстве. Он ведь даже не заметил, как вошла Алла и встала на пороге. Пришлось еще раз постучать, теперь уже с этой стороны.

Тот час в девушку впились тяжелые серые глаза с красными веками, вонзились, как два ножа, даже дыхание сперло от смутной вины.

– Вот так, так, – протянул врач. – Играться, значит, будем. Пришли, ушли. Здесь, моя хорошая, не дискотека! Вы уж определитесь.

– С чем, – немного запинаясь, прошептала Алла.

– Вот я подготовил бланк отказа. Даю пять минут. Думайте, – он подтолкнул к девушке бумажку. – Пока вы прогуливались, у вашего сына поднялась температура, начал кричать, не могли успокоить…

– Что с ним? – встрепенулась Аленка, она, наконец, начала понимать, что мужчина просто спутал ее с сестрой, только, где же тогда Анна, уж не эта тайна ли спровоцировала ночной звонок.

– С мальчиком все в порядке, у детей бывает, когда вдруг поднимается температура.

– Слава Богу! – выдохнула девушка.

– Итак? – взглядом указал на бумажку на столе врач.

– Вы не поняли… Я приехала по вашему звонку. Я не Анна, я – Алла Журавлева. Мы – близнецы, – объяснила Аленка.

Мужчина очень внимательно посмотрел на нее, потом вздохнул и убрал бланк отказа обратно в папку, развел руками и виновато улыбнулся.

– Значит, зря набросился. Извините. Если приглядеться, вы отличаетесь, конечно. Но у меня уже третье дежурство подряд, мало персонала.

– Я понимаю, – кивнула девушка, поэтому и серый вид, воспаленные глаза. – А где Аня?

– Не знаем. Она ушла каким-то образом. И обнаружили, только когда мальчик стал кричать, – покачал головой врач. – Вы, надеюсь, понимаете, к чему это ведет?

Он принялся объяснять, что должен будет вызвать милицию, они запротоколируют, что мать бросила ребенка. И даже если Анна вернется, малыш все – равно останется у них, пока не вынесется решение, что его могут забрать близкие родственники: отец и, получается, тетя.

– Это дело не быстрое, пройдет не один месяц. Придет комиссия, будет смотреть условия проживания…

Мужчина (девушка мельком глянула на табличку – Прытков Николай Валентинович) продолжал говорить, не замечая, что Алла внутри себя принимает очень важное решение, пытается перевернуть ситуацию так, чтобы преломить проблему. Или хотя бы сделать ее менее острой, хотя бы для маленького человечка.

– Простите, – перебила новоиспеченная тетя, – можно и по-другому. Без милиции, без комиссий.

Николай Валентинович удивленно приподнял бровь.

– Вы исправляете сейчас в документах «Анна» на «Алла». Я иду в палату. И, – девушка сглотнула, необходимо было сделать кодовую точку, – Кирилка, – все, пути назад быть не может, она уже дала имя! – становится моим сыном. Анне он был не нужен, у нее другая дорога! А малыш не должен страдать!

– Это не по закону, – прошептал мужчина, но рука его уже тянулась за ручкой.

– Зато по-человечески, – так же тихо ответила Аленка.

Еще до утреннего кормления она была в палате. В больничном халате, с беленьким платочком на голове. Только плоский абсолютно животик отличал ее от всех других мамочек. Зоя и Люба косились в сторону девушки, но вопросов не задавали.

Когда принесли малышей, Алла взяла Кирилла очень осторожно, невольно прильнула щекой к его головенке. Маковка пахла так вкусно, что невольные слезы защекотали горло.

– Родной мой, – приговаривала, кормя из бутылочки, – маленький, Кирилка. Мы все выдержим! Мы с тобой и дедушкой знаешь, как будем жить! Лучше всех! Только ты не болей…

Малыш косился на новую маму из-под золотистых ресниц, и будто недоумевал, а где же его титя со сладким молочком, почему это его кормят по-другому. Быстро высосав бутылочку, он и не подумал заснуть. Алла умилялась над его деловым видом, над тем, как он изучает ее лицо. И понимала, что всю ее душу насквозь пронизала любовь. От Кирилла сладко пахло молоком, детством, чем-то страшно близким. Когда пришло время расставаться, девушка даже расстроилась.

– Ну, давай, Журавлева, давай, – ворчливо говорила медсестра. – Тебя, как подменили сегодня. И гляди-ка, пеленки поменяла. Я ж показывала, как пеленать надо. Что так слабо завернула?

– Ему же не удобно, – попробовала защититься Алла.

– Надо, так, как надо, – женщина забрала мальчика, положила его на каталку к соседкам и увезла.

Аленка вышла в комнату гигиены. Ополоснула холодной водой горящие щеки, потом увидела пристальный взгляд через зеркало, и оглянулась. На нее смотрела белокурая худощавая незнакомка. Она, как обратила внимание девушка, чем-то походила на нее и сестру, только была постарше, и как-то хищнее что ли, даже не опытнее, а матерее.

– Передумала все-таки? – молвила, растягивая слова, хищница. – Или не решилась? Кишка тонка. Могла бы и предупредить.

– Вы решили, что я – Анна? – грудную клетку разбивал молот сердца; это был единственный шанс, узнать, где сестра, и Алла не собиралась его упускать.

– А то – нет? – хмыкнула незнакомка. – Склерозом мне пока рано страдать. Где вещи-то мои?

– Я не Анна. Я ее сестра. И мне бы очень хотелось узнать, куда она делась?

Анжела метнулась к выходу. Но Аленка была ловчее, и крепко схватила ее за запястье. Обе девушки тяжело сверлили друг друга взглядами, как бойцы на ринге. В молчании прошло минуты две, хорошо, что никто не зашел в это время. Не выдержав морального прессинга, первой сдалась, как ни странно, старшая.

– Отпусти руку, больно! – она потерла покрасневшую кожу. – Я вечером дала Аньке свою одежду и ключи. Сказала адрес. Просила позвонить мне, когда придет. А она – молчит! Тут захожу, вижу знакомую рожу, что я должна была подумать?

– Идем к Николаю Валентиновичу, или кто там будет! Расскажешь все!

– Нет, уж! – Анжела опустила голову. – Я адрес тебе скажу. Меня в это дело не впутывай. Это у вас свое, семейное, я человек – крайний.

Через полчаса адрес, по которому ушла Анна был известен и врачу, и отцу. Алла терпеливо ждала известий. Ожидание скрашивал Кирюша. Молотил по воздуху своими кулачками, метился пальчиком в рот, скашивал глазенки к носу. Тетя-мама наблюдала за этими нехитрыми играми. Кормить, естественно, пришлось опять из бутылочки. Зоя с Любой вопросов так и не задавали. Видимо, решили, что просто молоко пропало. Сама Аленка с ними общаться не рвалась, чтобы не возникли ненужные подозрения.

Сведения об Анне поступили только в пять вечера. Прытков Николай Валентинович вызвал девушку к себе в кабинет. Когда она вошла и села на предложенный стул, долго молчал, прятал взгляд.

– У меня плохие новости, – решился, наконец.

– Я не буду вас казнить, – посеревшими губами произнесла Алена.

– Понимаю, – очень серьезно покачал головой врач. – Хотя так было бы, наверное, легче. Анна в очень тяжелом состоянии в реанимации. Ваш отец с ней.

– Осложнения после родов?

– Нет. Ножевые ранения.

Отец нашел дочь по названному адресу. В квартире Анжелы было все перевернуто, Анна лежала на полу без сознания в луже своей крови. Еще бы час – и ее бы просто не спасли. Алла тяжело переваривала эти новости. Встала со стула, подошла к окну.

– Мне нужно знать, кто дал вам адрес?

Именно в этот момент из дверей роддома вышла разодетая Анжела в сопровождении элегантного мужчины. Было видно, что он уже не молод. Они подошли к машине. Им навстречу вышел водитель и распахнул двери. Нечаянная знакомая вдруг оглянулась на окна, будто почувствовала, что за ней наблюдают. Но ее спутник коротко подтолкнул ее. Машина тронулась и уехала. Алла заметила госномера.

– Боюсь, что это уже не возможно, – ежась от внезапного холодка по коже, ответила девушка. – Оставим все без изменений, если можно. Я – мать Кирилла, рожала его без мужа. А Анна…

Она заплакала беззвучно. Почему-то появилась чудовищная уверенность, что сестру спасти не получится, что все уже бесповоротно. Что где-то там, на небесах уже подписали приговор, и даже привели его к исполнению. Алла почувствовала, что Николай Валентинович по-дружески обнял ее за вздрагивающие плечи.

– Так Кирилку жалко. Все грудное молоко сосут, а он из бутылочки, – в голову лезли совсем посторонние мысли, мозг отказывался принимать случившееся, хотелось чего-то другого.

– Знаете, бытует мнение, что молоко может появиться даже у нерожавшей женщины, если она некоторое время будет давать малышу грудь, – поддержал разговор врач. – Сам с этим не сталкивался. Но все возможно.

– Знаете, в нашей семье – палиндром.

– Это как? А роза упала на лапу Азора?

– Мы все постоянно возвращаемся в точку, с которой история повторяется, – Алла начала рассказывать, все что знала про историю своей семьи, про трагические смерти бабушки, мамы после рождения мальчиков; поведала все, не заметив, как бежит время, потом вдруг очнулась, взглянула на висевшие часы. – Ой, вам, наверное, надо идти домой?

– Надо, – кивнул врач. – Знаете, а ведь есть еще перепалиндромы, когда в одну сторону одно, в другую – противоположное. Только, чтобы его составить надо очень постараться и захотеть сойти с накатанной колеи.

Эпилог. Я иду с мечем судия.

2010 год.

Анна. Живет в Германии. Носит вожделенную фамилию Штульц. Уже пять лет безуспешно проходит лечение в дорогих клиниках. После ранения в квартире Анжелы возникли осложнения и у нее никак не получается забеременеть. Герман требует наследника. Анна в курсе, что у него две дочери на стороне, и единственная возможность остаться богатой женой – родить мужу сына.

Алла. Работает переводчиком в зарубежной фирме. Ее муж – Прытков Николай Валентинович – открыл свою частную консультацию. У них еще двое детей – дочь Елена и сын Женя, кроме Кирилла.

Василий. На пенсии. Наслаждается рыбалкой в компании внуков.

Анжела. Вышла замуж за «элегантного». Тот, наконец-то, решился развестись. Ключевым фактором этого решения стало дело по нападению на Журавлеву Анну Васильевну. Именно жена чиновника организовала нападение. Только она не была в курсе, что Анжела находится в роддоме на прерывании беременности. Нанятые люди обознались и чуть не убили другого человека.

Папочка под Новый год.

Он уже, который год, подрабатывал Дедом Морозом. Ударный труд в течение недели: перед отпрысками богатых папочек, выступления на утренниках и корпоративах, милое дело! – много пота, но и денег много. На такой халтурке легко можно было исполнить свою мечту – в тот год, например, поменял машину.

– Дедушка! Дедушка Мороз, постой! – Максим слышал прерывистое дыхание за спиной, легкий топот детских ножек – привяжется же – но упорно шел дальше. Сейчас зайдет в подъезд, там кодовый замок, прилипчивая мелюзга отстанет. Но надежде не суждено было сбыться. Маленькая девочка прошмыгнула в дверь вместе с мужчиной и вцепилась в полу его синей шубы с искусственным меховым подбоем худенькими пальчиками. Макс заметил, что они совсем замерзли без перчаток. Да, и сама девчонка выглядела не по погоде одетой: вязаная шапочка, тонкая курточка «на рыбьем меху», джинсы и осенние ботиночки. Большие глаза маленькой незнакомки светились загадочным блеском в свете подъездной лампы.

– Дедушка! Ты письмо мое получил? – слегка задыхаясь, спросила девочка.

«Влип! Родители – алкоголики не могут подарок ребенку купить» – подумал Максим, но ответил, степенно и важно, как и положено Деду Морозу:

–Получил, милая! Все ищи под елочкой, дома. Ты уж не обессудь, если что, кризис, у дедушки со средствами туго, что гномы настругали, то и положил. Иди-иди, – мужчина легко подтолкнул ребенка к выходу, а сам пошел к лифту, не заметив, как сразу погрустнели большие глаза.

Кабина лифта подъехала на первый этаж быстро. Максим начал морально настраиваться на предстоящую встречу с заказчиками, погружаться в образ, но перед самым закрытием дверей опять заскочила та же девочка. Она была настойчивой.

– Я уже сказал тебе: подарок под елкой, дома! – мужчина начал терять терпение, разрушать детскую сказку не хотелось, но и появляться перед клиентами с прилипалой – тоже. – Иди домой!

Девочка молча нажала на девятый. «Потерплю! Может она просто тут живет!» – подумал Макс и уставился в потолок.

На пятом кабина дернулась, заскрипела и замерла…

Мужчина лихорадочно пробежался пальцами по кнопкам. Бесполезно. Застряли. Минус пять тысяч! А то и больше. У Макса сегодня еще три клиента намечались…

А девочка, напротив, была довольна. Ее глаза опять засветились. Она едва не прыгала от возбуждения: в лифте с Дедом Морозом. Если вспомнить детство, ее даже можно было понять.

– Хоть песенку что ли спой, – уныло предложил мужчина, он порылся в карманах шубы и достал забытый чупс. – Вот и подарочек.

– Я Снежанна! – вдруг представилась девочка. – Вы забыли, наверное! Я посылала письмо, еще летом. – Она частила, почти не глядя на попутчика, будто боясь, что лифт тронется и придется расставаться, – Тогда мама уже болела. Я написала, что очень хочу найти папу. Мне мама рассказывала про него. Он хороший. Просто они были очень молодыми, папа хотел зарабатывать большие деньги и уехал. Он – артист! Мой папа не знает про меня ничего.

Сердце Максима сжалось, защемило. Сбитый рассказ напомнил, что он тоже менял девушек еще лет пять назад, как перчатки. Говорил, что артист, что уезжает на заработки, когда надоедала очередная…

Максим покачал головой:

– Я не смогу помочь…

Но девочка не слышала сбитого шепота:

– Мамы нет уже два месяца. Меня должны были взять тетя с дядей, но у них своя семья. Они люди хорошие, просто сейчас кризис. Я в детском доме, на Северной. Отпросилась в гости к тете Жене, и вдруг тебя встретила!

Ее прорвало:

– Моя мама – Сибирякова Елена Сергеевна. Вспомни, дедушка.

Теперь уже Снежанна не заметила изменившихся глаз. Они не просто округлились. В них появилось такое! Максима прошил пот. Ленка была его одноклассницей. Они были действительно очень молодыми: на двенадцать лет моложе, чем сейчас. Только закончили школу. И случилась у них любовь, только однажды, а потом Макс уехал поступать в театральный… И ничего про Ленку не слышал…

Максим машинально стянул бороду и вытер пот, прямо на глазах изумленной Снежанны.

– Так ты не Дедушка Мороз? – девочка едва не заплакала.

– Я его помощник, – мужчина обнял девчушку. – А у тебя отчество какое?

– Максимовна…

– Ну, вот, я и говорю… Дед Мороз получил твое письмо. И прислал меня на помощь…

Именно в этот момент в двери лифта забарабанили.

– Есть тут кто? – сердитый женский голос немного привел Макса в чувства. – Нажмите на первый и выходите, когда дверь откроется!

– Поняли, – мужчина натянул бороду снова и протянул Снежанне руку. – Мы сейчас пойдем на праздник. Ты будешь Снегурочкой!

– А потом? – доверчиво прошептала девочка.

– А потом к папе.

Мгновение счастья.

П

о широкому мощеному двору проходил художник. Он снова был в своей старой одежде и старомодной, широкополой шляпе, с которой стекали капельки дождя.

Художник остановился и окинул взглядом серые мрачные стены дома, широкий карниз со свисающей зеленью, темные, скучные стекла окон. За одним из них стояла девушка. Она всегда была там, словно героиня ненаписанной картины. Художник помахал девушке шляпой, обнажив потешно-плешивую голову. Силуэт за окном исчез.

Упрямо моросил дождь.

Г

абриэла отошла от окна. Смешной старик позабавил ее. Что он делает на улице в такую слякоть?…

За стеной, отголоском мыслям и погоде, неслись аккорды прелюдии Шопена. Мелодия дошла до кульминации и внезапно оборвалась. Вдруг. Обидно и жестоко.

Девушка прислонилась ухом к стене – тишина. Если бы Габриэла могла, она бы попросила продолжить; но это было, к сожалению, не в ее власти. Длинные пальцы скользнули по трещине на стене, повторяя ее повороты, каждый, казалось, символизировал не доигранный аккорд, прерванный мотив. Лицо девушки ожило и затрепетало… Она жила беззвучной музыкой, поселившейся в ее душе, жила мгновением счастья…

Габи?

Габриэла обернулась. Неожиданный оклик смутил ее. Девушке вдруг показалось, что ее застукали за чем-то очень интимным и сокровенным, это и пугало, и заставляло обороняться.

Я стучу-стучу. Потом вспомнила, что взяла ключи и открыла, – Мальвина была мокрой, но не унывающей, она встряхнула кудрями и что-то неожиданно вспомнила: – Это тебе. Просил передать старик с улицы…

Габриэла взяла свернутый влажный лист: стена, окно и девушка в нем. Набросок был живым и трогательным.

Эй, ты слышишь?… Габи, с тобой все в порядке?

Габриэла взглянула на сестру и кивнула. Конечно, все в порядке, неужели не видно?

З

а стеной вновь послышалась музыка. Мальвина, что-то напевая совсем невпопад, скрылась в ванной.

Габриэла накинула дождевик и тихо, стараясь не шуметь, выскользнула из комнаты. В длинном темном коридоре пахло дождем и ветхостью…

А музыка все звучала и манила…

Не в силах преодолеть искушение, девушка подошла к соседней двери и толкнула ее…

П

альцы Дерека скользили, взлетали, били по клавишам. Какой-то посторонний звук ворвался в комнату, заставив вновь прервать игру.

Кто здесь? – он не видел, но чувствовал чье-то присутствие. – Кто это?…

Габриэла подошла к пианино и неуверенно взяла аккорд. Рука мужчины накрыла ее пальцы.

Я тебя не знаю? Мы ведь не знакомы?…

Он был слеп так же, как она нема… Девушка пересела, чтобы видеть его лицо. Дыхание Габриэлы всколыхнуло прядь волос Дерека. Он дотронулся рукой до ее щеки, скользнул пальцами по губам, так же, как прежде по клавишам, девушка чувствовала это… Снова лилась мелодия, правда, на этот раз мелодия ее души.

Наверное, я все-таки знаю тебя, ты девушка из соседней квартиры? – предположил молодой человек.

Габриэла кивнула, едва улыбаясь, словно он мог видеть ее.

Я слышал тебя. Ты очень легка и пластична… И молчалива.

Нет. Он просто не понимал. Девушка говорила, говорила глазами, жестами, движениями, душой. Она достала рисунок старого художника.

Что это? – пальцы Дерека внимательно обследовал лист.

Габриэла проиграла легкую, воздушную и немного несобранную мелодию одной рукой. Молодой человек бережно убрал ее руку с клавиш и задумался. Девушка терпеливо ждала. Вдруг его будто озарило:

Ты – немая?… Но как же я тогда узнаю твое имя?

Габи настойчиво потянулась к клавишам и отбила странное сочетание звуков… Дерек только вздрогнул.

Бред! Это не может быть твое… Ты нема с рождения? Вот я когда-то видел. Мне было двадцать, на мои концерты съезжалось полмира! Это был восторг! Ты слышала о Дереке Дарси? Конечно, кто не слышал. Впрочем, ты была еще ребенком… А однажды я устал… И перестал видеть…Конечно, я бы мог давать концерты, меньше, чем раньше, но не хуже, только я не стал…

Габриэла подошла к окну… Она бы не устала говорить, если бы имела голос…

С

тарый художник сидел на скамейке под большим черным дырявым зонтом, и смотрел на серый дом. Снова появилась девушка, но в другом окне, там, откуда прежде неслась музыка. Художник помахал незнакомке. Впрочем, она уже не была незнакомкой, он познакомился с ней, рисуя набросок. Девушка грустно улыбнулась и опять исчезла…

Как же тебя зовут?

Габриэла подошла к пианино и опять сыграла свою безумную песенку. Дерек лишь покачал головой:

Какой разброд. Ведь ты слышишь? Ладно, это не столь важно, меня никто никогда не слышал.

Из коридора донесся голос Мальвины:

Габи, Габриэла! Ты где? Не купишь мне шоколадных конфет?…

Г

абриэла шла по мосту. Смотрела вдаль на огромные грозовые облака, на остовы одиноких, заброшенных кораблей. Она никуда не торопилась. Девушка перегнулась через перила и посмотрела вниз, в серую, мутную зыбь, проследила за юркой береговой ласточкой… Что она делает здесь в дождь?…

«Ласточка – это я. Вы не услышите от меня ни одного слова. Я умею только думать и молчать, молчать и слушать, слушать и смотреть. Что вы видите? Глупую птицу, летящую в дождь? Нет, она живет, она рвется на простор, сквозь ветер и бурю; она борется, она бунтует, и нельзя считать ее глупой…»

Ласточка исчезла в пелене дождя. Девушка зябко поежилась, но не ушла с моста. Она замерла, будто в ожидании чего-то.

Вдалеке, сквозь тучи начали проскальзывать солнечные лучи, робкие и неуверенные по началу.

Дождь кончился. Габриэла откинула капюшон и подставила лицо солнцу. Потом улыбнулась и побежала, распахнув руки, как крылья.

«Я ласточка! Я свободна, как ветер!»

Д

ерек сидел в черном кожаном кресле и задумчиво улыбался. Тяжелые, барабанящие по стеклу капли дождя навевали неопределенные мысли. Он порывисто встал и подошел к окну, постоял так некоторое время, потом разочарованно вздохнул:

Почему мне показалось, что я должен тот час увидеть… Какая глупость! – слова в тишине квартиры прозвучали особенно больно и жестоко.

Мужчина пошел к фортепиано, но споткнулся о стул, поставленный не на свое место. Тот с грохотом упал.

Черт!…

За стеной опять послышалось монотонное пение. Видимо за стеной жили две девушки, одна из которых была немой, но хорошо чувствовала музыку, а другая любила петь модные песенки, но совершенно не имела слуха.

Дерек поднял стул и сел за инструмент. Пальцы быстро и легко побежали по клавишам, но навязчивая песенка из-за стены перебивала музыку, как все шумные, бездарные, но напористые и тем подавляющие вещи, созданные будто в противовес прекрасному.

Молодой человек поднялся, вышел в коридор и подошел к соседней двери. Вдруг нерешительность заявила о себе, сковала тисками уже поднявшуюся для стука руку. Дерек замер. Впрочем, длилось это лишь несколько секунд, и уже совсем уверенно он толкнул дверь. Она услужливо и удивительно легко распахнулась.

Габи, ты принесла конфеты?

М

альвина, не получившая никакой реакции на свой вопрос, вышла из спальни прямо в нижнем белье и с бигуди в волосах.

Ой, привет!… – девушка схватила халатик с кресла и накинула его на себя; но на стоящего в дверях парня, похоже, ее вид не произвел никакого впечатления. – Вы кто?

Я ваш сосед… Извините, это, наверное, глупо; но… Не могли бы вы петь тише?

Мальвина совсем онемела от такой наглости – являются тут без стука всякие и требуют заткнуться!…

Я, кажется в своей квартире, могу делать все, что захочу! А если вам не по душе мой голос, наудите другой дом или, еще лучше, поселитесь на кладбище – там и вовсе никто не поет!

Я обещаю подумать над вашим предложением, но и вы примите к сведению мою просьбу.

Девушка не обращала никакого внимания на вежливые интонации, она открыла ящик стола, и вытащив револьвер, навела его на соседа.

И вообще, давайте-ка, проваливайте отсюда!

Молодой человек даже не шелохнулся, невзирая на угрозу.

В этот самый момент на пороге появилась Габриэла.

Габи! Быстро ко мне! Здесь какой-то псих, вломился и еще диктует свои требования!

Вошедшая девушка удивленно взглянула на сестру и покачала головой, пальчики ее быстро заработали, объясняя ситуацию.

Дерек Дарси? Сосед? Музыкант? Сле…, – Мальвина быстро прикусила язычок. – А я то удивляюсь его хладнокровию перед этой игрушкой…, – тот час молодой человек потерял всякий интерес для нее. – Ты принесла конфеты?

Габриэла отдала сестре блестящий пакетик, и та скрылась в спальне, вновь принявшись напевать бестолковую песенку.

Габи-Габи-Габриэла… – напевно протянул Дерек. – Кажется, я не очень понравился твоей сестре?

Габриэла улыбнулась.

Может, познакомишь меня со своим обиталищем?

Девушка услышала, что писклявый голос Мальвины затих и толчком прикрыла ее дверь. Потом, взяв мужчину за руку, медленно провела его по комнате и усадила на диван.

И как мы с тобой будем общаться? – казалось, молодой человек полон кипучей деятельности.

Габриэла взяла его руку и прикоснулась к ней губами. Дерек в недоумении отдернул ее.

Ты что это?

Может, девушка ненормальная?…

Она лишь вздохнула и снова сделала попытку прикоснуться к его руке.

Ты так хочешь разговаривать? – дошло, наконец, до Дерека. – Интересно, пойму ли я?

Ее никто не понимает, – Мальвина зашла вновь. На сей раз на ней был бежевый свитер и джинсы в обтяжку. – Пока, детка. Вернусь утром. И не позволяй ему себя целовать, знаю я этих музыкантов.

И лишь только удушливый запах ее духов остался в комнате.

У нее есть парень? Сколько ей лет?… Я заваливаю тебя вопросами без надежды получить какой-нибудь ответ, – в голосе Дерека прозвучала горечь; Габи не поняла, чем конкретно она вызвана – уходом сестры или чем-то еще.

Молодой человек и сам не понимал своего состояния, но почему-то безмолвие девушки вызывало отчаяние. Он вскочил и почти выбежал из комнаты. Минуту спустя Габриэла услышала громогласные, бравурные аккорды.

«Я не свободная ласточка, бесстрашно летящая в ночь… Я всего лишь серый, промозглый туман, окутывающий ее. Даже не увидев Мальвины, он восхищается ею, а не мной… Она – ласточка!»

По щекам девушки безостановочно скатывались соленые капли. Она порвала рисунок, подаренный художником, и побежденная печалью, упала ничком на диван, пружины которого недовольно заскрипели, будто жалуясь на плохое обращение.

У

же несколько дней Дерек не слышал Габриэлы за стеной. Однажды он подстерег шаги Мальвины, и пока она открывала дверь, вышел в коридор.

Извините, а где ваша сестра?

Она теперь живет в другом месте, и не желает вас знать… Не понимаю, чем вы не угодили этой сумасшедшей?…

Г

абриэла еще раз сверила по газете адрес и попыталась открыть калитку, совсем не заметив звонка.

Вообще-то здесь надо звонить.

Прямо за спиной девушки стоял симпатичный, улыбчивый парень.

Вы ко мне?

Девушка потупилась. Незнакомец был, казалось, очень этим удивлен. Габи протянула объявление.

«Нику Стентону, профессиональному танцору требуется партнерша по танцам…»