Текст книги "Соседка"
Автор книги: Этьен Годар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
* * *
Он пересек городок и начал подниматься на гору по каменистой дороге среди маленьких домишек, надеясь вот-вот увидеть оливковую рощу, из-за которой он сюда и тащился и которую никогда не видел, а лишь вычитал о ней в старой лоции.
Оливковой рощи не было.
Следует отметить – это был удар. Бернар выдержал его достойно. Стоило столько тащиться по жаре, рискуя получить солнечный удар, а до того читать старую уважаемую лоцию и представлять себе оливковые деревья, и тень под ними, и мечеть со стройным минаретом, и вот приплыть, придти, преодолеть швартовки в портах, штормовое море, дурное настроение, свою хандру, чуть ли не специально явиться аж из самого Парижа – и не найти ничего…
Старые лоции иногда подбрасывают такие шутки. Прошло слишком много времени, что-то изменилось, что-то перестроили…
Гора над Латакией не была украшена оливковой рощей. Она украшена красотой бесконечно голубого неба, спокойным величием очень древних камней и несколькими десятками старых акаций. Ровно шумит ветер. Его шум смешивается с урчанием воды в водонапорной башне. Бернар узнал башню – он пеленговал ее на подходе. Ему стало приятно, словно встретил старого друга.
Всегда странно на земле оказаться возле маяка или какого-нибудь знака, который пеленговал с моря. Как будто линия пеленга, проведенная раньше на карте, связала тебя с маяком или каким-то знаком интимного единения. И маяк знает, что вы знакомы.
* * *
С гребня горы он спускался другим путем и оказался перед холмом, густо-зеленым от частой травы и кустарника. Среди пыльной зелени паслись белые овцы с длинными ушами. А у баранов рога закручивались в устрашающие спирали, и подходить к ним не хотелось.
Начинало смеркаться, в холодеющем воздухе раздавалась перепалка пастухов. Возле маленькой каменной лачуги женщина выбивала из ковра остатки шерсти. Тропинка крутилась по холму, в конце концов выведя его на кладбище. Каменные надгробия непривычной формы охраняли покой усопших.
За кладбищем виднелась мечеть и минареты. Правее мечети вращалась антенна радара.
Едва ли не всякий день встречая арабов на улицах Парижа, Бернар имел, тем не менее, весьма смутное представление о мусульманской культуре и оттого несколько робел. Он шагал через кладбище к мечети с внутренней опаской, которая появляется у всех возле чужих святынь. Вдруг он, неверный, оскорбит святыню сирийцев и его грубо прогонят или уши отрежут?
Окна мечети были забраны решетками. Бернар свернул с тропинки, пробрался сквозь могилы и кустарники и заглянул в невысокое окно. Внутри мечеть показалась ему необычайно пустой. Несколько циновок и голые стены.
С возрастающей робостью (вдруг пришло в голову, что ему здесь могут взять и припомнить оккупацию Алжира) Бернар вошел во двор, огороженный высокими стенами. В центре его был круглый бассейн, полный воды, и фонтан, который не бил.
Рядом находился колодец, и стоял кувшин на каменной земле. В воде фонтана, совершенно неподвижной, отражались черные кипарисы, растущие за оградой. У входа в мечеть стояли сандалии. Дальше сандалий Бернар идти не решился.
Мальчик молился у противоположной стены под навесом. Он не обратил на вошедшего никакого внимания. Вечерние тени уже скользили среди тишины чужой веры, надежды и любви.
Бернар прислонился к стене. Грудь сжало странное предчувствие и тоска. «Пора возвращаться», – подумал он, имея в виду не судно, а Париж.
Глава Девятнадцатая
Матильда с увлечением работала. В творчестве она находила удовлетворение и обретала покой. Оно отвлекало от переживаний, тем более что рисунки понравились Ролану. Это придавало ей еще больший энтузиазм и желание создать что-нибудь оригинальное. Она любила рисовать детей. И для детей. Наверное, она была бы хорошей матерью.
– Я куплю тебе хорошую бумагу и мольберт, – сказал Филипп. – Ведь ты становишься профессионалом. Ролан говорит, что бумагу лучше выписывать из Парижа.
– Я займусь этим сама, – Матильда раскрашивала волосы мальчику, которого нарисовала чудесной черной гуашью.
Она сидела за столом. Горела настольная лампа. В библиотеке, которая стала и рабочим кабинетом Матильды, было уютно и тихо.
– Если этому мальчику сделать светлые волосы, он будет похож на Тома, – заметил Филипп.
– У моего темные волосы…
Действительно, даже не желая того, она нарисовала Тома. Матильда смутилась. Этот мальчик был очень похож на своего отца. Наверное, образ Бернара будет теперь преследовать ее всю жизнь.
Филипп сидел в кресле, перебирая фотоальбомы.
– Странная вещь эти фотографии, – сказал он. – Я бы оставил твои, а свои выбросил.
Стареющему Филиппу было неприятно смотреть на фотографии двадцатилетней давности. Воспоминания навевали тоску. Гораздо приятней было смотреть на снимки Матильды. Вот она в школе, худенькая, угловатая девочка-подросток с огромными черными глазами на бледном лице. А вот лицеистка в темно-синем платье с большим белым воротником. Студентка… Здесь уже другая Матильда. Волосы коротко острижены под «каре» и лежат пышной небрежной шапкой. Узенькие джинсы и вишневый свитер-гольф. Прелестная высокая фигурка. Но глаза уже не те. В них больше грусти. Эти фотографии сближали его с Матильдой. Бедный Филипп видел очень плохо и наиболее мелкие, групповые снимки рассматривал через лупу.
На одном из них его взгляд задержался.
– Это ведь Бернар! – воскликнул Филипп. – Я и не знал, что вы были знакомы.
Он посмотрел еще раз, внимательно разглядывая фотографию. Ну конечно, это был Бернар. Он не мог ошибиться. Он показал снимок Матильде. Это была группа ее однокурсников по художественной школе. Бернар стоял сбоку и улыбался. В то время она сдавала экзамен, а он ожидал ее. Так и попал случайно на это фото.
– И вправду, Бернар, – Матильда старалась не выдавать смущения. – Я видела его всего один раз.
Она чувствовала, что нервничает, поэтому встала, прошлась по комнате, остановилась возле пианино (в отсутствие Филиппа она перенесла его сюда).
– В него была влюблена моя кузина.
– А он ее любил? – спросил Филипп.
– Да, – она стала нажимать на клавиши, пытаясь наиграть какую-нибудь мелодию.
– Так почему же они не поженились? – Она играла. Потом остановилась.
– Мне она объяснила так: ее отговорил отец. Он навел справки о Бернаре и сказал: «Не торопись. Он из тех, кого легко заполучить, а удержать невозможно».
Она сама не знала, как сочинила эту нелепую историю. Хотя… В ней была доля правды. Она говорила о себе.
Матильда перестала играть, подошла к Филиппу. Она прижалась к нему, положив голову ему на плечо. Чувство вины угнетало. В душе она ощутила страх.
– Ты любишь меня? – спросила она. – Ты меня защитишь. – Она еще крепче прильнула к нему, обхватив руками.
Филипп ласково потрепал ее по щеке.
* * *
Прошло несколько недель, и Матильда окончательно успокоилась. Вычеркнув прошлое, она решила начать новую жизнь. С Филиппом.
Она много работала, много рисовала. И некоторые работы были уже опубликованы в детских журналах. Это внесло в ее жизнь ощущение «нужности» и самостоятельности. Она больше не была никчемной домоседкой, только вечно ноющей и вздыхающей об утраченной любви. Она внезапно поняла, что кроме этого в жизни есть много интересного и важного. Работа! Вот что могло ее спасти. Вылечить от воспоминаний.
Она стала внимательнее относиться к Филиппу, больше интересовалась его работой. Получив гонорары, она купила ему подарки: серебряную булавку для галстука, новый домашний халат и мягкие велюровые тапочки. Потом она заметила, что его туфли уже недостаточно хороши и истрепались. И она купила ему сразу три пары новых. Раньше своим гардеробом Филипп занимался сам. Он долго жил холостяком и привык о себе заботиться. Да и Матильда была как-то равнодушна к этому. Он был сражен окончательно, когда на своем туалетном столике увидел новый, причем очень дорогой одеколон, крем для бритья и даже новый бритвенный станок.
Безусловно, он был крайне польщен. Но такие резкие перемены немного испугали его. Из угрюмой и полубольной, холодноватой и ко всему безразличной Матильда вдруг превратилась в заботливую жену и замечательную хозяйку.
В доме многое изменилось. Она поменяла обои в библиотеке и спальне, накупила кучу очаровательных деревянных безделушек для кухни.
Филипп взял отпуск, и Матильда усердно готовилась к отъезду. Перебирая свой гардероб, она заметила, что изрядно обносилась. Многие вещи уже вышли из моды. А ее летние платья и вообще стали вчерашним днем. Она не имела даже приличного купальника, потому что сто лет нигде не отдыхала. Надо было срочно заняться собой. Потом она пересмотрела вещи Филиппа, хотя тот упорно сопротивлялся, уверяя, что все сделает сам. Ну уж нет. Она его жена, и это – ее прямая обязанность. И тогда она составила список, а он оказался обширным, и двинулась в Гренобль.
* * *
На обратном пути весь багажник ее машины был завален майками, шляпками, мылом, шампунями, зубной пастой. Она купила себе новый полупрозрачный голубой халатик, несколько новых платьев, два купальных костюма, дезодоранты и флакончик духов.
И только дома, заглянув в чековую книжку, увидела, что истратила нешуточную сумму. Ну и пусть. В новую жизнь она войдет с новыми вещами. Все старое выкинуть, забыть. Чтобы ничего не напоминало о прошлом.
С Бернаром они виделись редко. Как добрые соседи, мило здоровались и расходились по домам.
Конечно, сказать, что она выбросила его из души совсем, было бы нечестно. Такое не проходит быстро. Но во всяком случае она пыталась и делала для этого все возможное, что было в ее силах.
По случаю отъезда на курорт чета Бушор давала банкет. Они пригласили своих друзей, знакомых, даже несколько сотрудников с работы Филиппа. Словом, гостей собралось много, и в доме стояли шум и оживление.
Был чудесный летний день. Во дворе хозяева расставили столики, и гости потихоньку собирались там.
Кузина Филиппа Николь, которая тоже жила в Гренобле, принесла фотоаппарат. А маленький Тома со своим приятелем Андре с удовольствием позировали.
– А теперь снимаемся втроем! – Николь позвала Бернара.
Он подхватил на руки Тома и посадил его к себе на шею.
В это время Матильда подносила гостям прохладительные напитки. Она была в белом открытом платье со шлейфом и лакированных белых туфлях. В этом наряде она выглядела великолепно и походила на невесту.
– Матильда, – позвала Николь. – Присоединяйтесь. Станьте поближе к Бернару.
Матильда поставила поднос и подошла.
– Внимание!
Они стояли рядом, будто счастливая семья.
– Вот видишь, – сказала Матильда, – мы друзья, хоть я и не верила, что такое возможно.
– Снимаю! Щелкнул фотоаппарат.
– Друзья мои! – Филипп постучал по бокалу. Он стоял на ступеньках. – Я прошу у всех минуту внимания. Позвольте мне сказать несколько слов.
В легком светлом костюме, он выглядел торжественно и элегантно. Глаза светились от счастья. Перемены, происходившие с женой, радовали его. Теперь у них все будет прекрасно. Матильда – ангел. А главное – она смеется. Мрачное прошлое исчезло, и жизнь вновь приобретает свое очарование.
Стало тихо, присутствующие внимательно смотрели на хозяина.
– Я хочу объяснить, почему мы здесь собрались сегодня. Вы все знаете, что через два часа мы с Матильдой улетаем в погоню за солнцем, но лишь немногие знают, что это наше… – на секунду он замолчал, подбирая нужное слово. – …Свадебное путешествие.
Опустив голову, Бернар подошел к столику, где стояли напитки. В горле першило. Хотелось выпить. Он налил себе виски.
Он понимал, что теряет ее. А от этого становилось горько. Как ни пытался, он не мог ничего забыть. Горячо любя свою семью, он в то же время испытывал неудержимое влечение к Матильде. А сегодня она была так хороша!
– Дело в том, – Филипп продолжал свою торжественную речь, – что вскоре после свадьбы мы переехали сюда. И пока устраивались, это положенное по ритуалу мероприятие пришлось отложить. А теперь мы едем в путешествие и можем считаться настоящими супругами.
Матильда, улыбающаяся и прелестная, стояла вместе с ним. Он держал ее рукой за талию.
Раздались громкие аплодисменты. Они поцеловались.
От всего этого Бернар раздражался еще больше. Вдруг он почувствовал себя одиноким и покинутым. Любимая женщина принадлежала другому. И они счастливы. От горя он налил себе еще виски.
Подошел Ролан. Он держал бокал с вином.
– По-моему, это великолепно, – сказал он Бернару, – они как юные влюбленные. Просто счастливы. Я везу их в аэропорт.
Его слова окончательно добили Бернара. Судорожный комок сдавил горло. Он знал, что все происходящее, – ложь. Хотелось кричать, чтобы все узнали, что это неправда. Она любит только его, Бернара. И никакая это не влюбленная пара. А этот лысый флегматик и вовсе не имеет на нее никаких прав. Он первый встретил Матильду, первый ее полюбил. Она должна принадлежать только ему, и никто не должен прикасаться к ней. Никто. И в то же время он чувствовал свое бессилие, невозможность что-то исправить.
* * *
От виски кружилась голова, мутился разум. Он отошел от Ролана. Все веселились. Играла музыка.
Оживленная болтовня и смех раздражали Бернара. Он стал искать глазами Матильду.
Ролан поднес мадам Жюво бокал с водой.
– Это вам.
– Спасибо.
Из дома вышла Матильда. Она подошла к Ролану и мадам Жюво.
– Чуточку устала, – сказала она.
Бернару показалось, что она немного пьяна.
– Садитесь на мое место. – Ролан хотел было встать, но Матильда легким движением руки усадила его.
– Нет, нет, не нужно, Ролан.
Она взяла его за руку.
– Позвольте, я присяду к вам на колени.
Она смеялась. И села к нему, обняв его за шею.
Мерзавка! Бернар был страшно зол. Как она себя ведет! Ведь знает, что он здесь. Она нарочно хочет сделать ему больно.
К ней подошла Арлетт. В руке она держала снимок.
– Уже готово. Посмотри, – и протянула фотографию Матильде. – Вы красавица на нем, а Бернар сам на себя не похож.
Матильда взяла фото и стала внимательно его рассматривать.
– Я бы сфотографировала вас с Филиппом вдвоем, но что-то не вижу его, – сказала Николь.
– Он где-то там.
Все обернулись, ища глазами Филиппа. Он выходил из кухни, держа поднос с бутербродами.
* * *
Матильда встала, но платье нечаянно зацепилось за стул. Не прошло и секунды – и оно упало на землю.
Матильда осталась в одной комбинации. На минуту воцарилась тишина. От неожиданности все открыли рты, не в состоянии проронить ни слова.
Сначала Матильда стояла в растерянности, но потом засмеялась. И все стали смеяться вслед за ней. Она даже подняла руку, изображая жест манекенщицы. Мадам Жюво хохотала. Филипп тоже.
– Отложи камеру, Николь. Лучше помоги мне зашить платье.
Матильда подняла платье, и они побежали в дом.
– Тебе помочь? – спросил Филипп.
– Нет, нет. Николь поможет.
Они поспешно поднялись в спальню, плотно закрыв за собой дверь.
– Надо было обернуться им, как фартуком, а я и не сообразила.
Бешеная ярость овладела Бернаром. Он неистовствовал. Его переполнял гнев от того, что все видели его возлюбленную полуодетой, и в то же время увиденное возбудило его чувства к ней еще сильнее. Выпитое виски и вид раздетой Матильды привели его в состояние разъяренного зверя. Он уже не мог совладать с собой.
Бернар бросился за ними. Как коршун, он влетел наверх, хотел было открыть дверь спальни, но на секунду остановился. А! Телефон. Он снял трубку. Подошел к двери. На комоде увидел открытый чемодан, наверху лежало порванное платье. Бернар остановился, коснулся его рукой. Немного помедлив, он постучал.
– Матильда! Тебя к телефону.
Она вышла уже переодетая. Удивленно глядя на Бернара, взяла телефонную трубку.
– Ничего не понимаю…
Он выхватил трубку из ее рук.
– Хватит! Повесь. Поедем в отель.
– Это невозможно.
* * *
Матильда испугалась. Его глаза дико блестели, он прерывисто и громко дышал. Она однажды видела его таким разъяренным. Это было страшно. Боясь, как бы он не наделал глупостей, она пыталась успокоить его. Но он уже ничего не хотел слушать.
– Прошу, слышишь. Идем в мою машину. Надо поговорить.
– Все эти разговоры я уже знаю наизусть.
От ярости он был вне себя.
– Я не прошу многого от тебя! – Бернар кричал. – Всего два слова.
– Оставь меня в покое, – прошептала Матильда.
– Нет!
Он схватил ее за руку и больно сжал запястье.
– Не оставлю! – он тряхнул ее так, что Матильда едва не упала. – Ты поедешь или нет? Отвечай.
Больше он не управлял своими чувствами. Надоело мучиться, страдать. Почему же, живя всего один раз, они должны отказывать себе в счастье? Он хотел се. Он любил. И ничто уже не могло его остановить.
От страха Матильда потеряла дар речи. Увидев, что она вся дрожит, Бернар немного опомнился.
– Ну прости, – произнес он тихо. – Нам нужно поговорить. Попроси Филиппа перенести ваш отъезд. Хоть на сутки. Я тебе должен что-то сказать. Сказать! Слышишь?
Он уже не приказывал, а умолял.
– Ты сошел с ума, – Матильда вырвалась и хотела убежать, но он опять схватил ее.
Она чувствовала, как пальцы Бернара впиваются в ее тело. От боли она пошатнулась. Он тряс ее, она пыталась вырваться.
На шум вбежала Николь. Увидев, как какой-то здоровенный мужлан тряс ее родственницу, она подбежала к дерущимся, пытаясь защитить Матильду.
– Послушайте, что вы к ней пристали…
– Убирайся вон! – заорал Бернар и оттолкнул Николь так резко, что та едва не ударилась о стену.
Матильда бежала по лестнице. Обессиленная, она упала на кресло. Он догнал ее, поднял и снова стал трясти. Его лицо наливалось краской, волосы торчали в разные стороны, а глаза… В своем гневе он был похож на страшного зверя.
– Ты сошел с ума, Бернар, – по ее щекам катились слезы. – Что ты хочешь?
– Тебя, иди ко мне, – он крепко сжал ее, пытаясь поцеловать.
Из последних сил она оттолкнула его и опять упала в кресло, вспотевшая и взъерошенная.
– Нет! – кричала она. – Уйди!
Но он поднял ее снова, резко и грубо. Казалось, что вот-вот задушит.
От страха Матильду трясло, и она начала задыхаться. Он сжал ее в объятиях.
– Я тебя поцелую.
Она отворачивалась, но Бернар был неумолим. Он искусал ей губы. Почувствовав кровь, Матильда ударила его коленом в живот. На секунду он отпустил ее. Она выскочила на улицу. Он догонял.
– Помогите! – в отчаянии кричала Матильда, задыхаясь от слез. – Оставь меня!
Он бежал за ней, хватая за руки. Она вырывалась.
От неожиданности гости застыли в изумлении. Все были шокированы, ничего не понимая.
Тут Бернар догнал свою жертву, схватил так, что обессиленная Матильда лишилась чувств и упала на землю.
Мужчины вскочили с мест. Заломив разъяренному Бернару руки, они пытались урезонить его. Он вырывался, но они крепко его держали.
Матильда, побледневшая и изможденная, лежала на траве. Женщины окружили ее.
– Пропустите.
Мадам Жюво осторожно протиснулась сквозь собравшуюся толпу.
– Какой ужас! – вздыхали дамы.
– Да это просто кошмар!
– Несчастная Матильда!
– Он ненормальный.
Возмущенные голоса и вздохи не стихали долго. Таких инцидентов еще не видывали в Гренобле. Собравшиеся строили догадки, пытались понять, что же все-таки произошло. Почему так взбесился Куффре? И что у них общего с госпожой Бушор. Она ведь раньше никогда не жила здесь.
Словом, местному обществу было о чем поразмыслить и поговорить еще очень долго.
Матильду перенесли в спальню. С трудом удалось привести ее в чувство. До самолета оставались считанные минуты, и нужно было спешить. Филипп, для которого случившееся стало сильнейшим ударом, очень беспокоился за здоровье жены и надеялся, побыстрее уехав, оградить ее от этого типа.
Ролан и Николь взялись проводить их до аэропорта. Расставание получилось невеселым. Матильда ничего вокруг не замечала, и Филиппу приходилось поддерживать ее за локоть, чтобы она не упала. К тому же они едва не опоздали, что было бы уж совсем ни к чему.
Глава Двадцатая
Бернар покинул судно, едва оно пришвартовалось в Марселе. Покинул, даже не закончив практики и наскоро попрощавшись с капитаном и командой. Его не влекло уже ни море, ни карьера, ни хорошие заработки. Сев в первый же поезд, он поспешил в Париж. Он плохо представлял, что делает, и еще хуже – зачем. Теперь его влекла сила, названия которой он не знал и значения которой не взялся бы объяснить даже себе самому. Но в одном он отчет себе все-таки отдавал – он снова хотел видеть Матильду.
Париж не изменился. Наверное, он не менялся уже столетия, разве что разрастаясь вширь и обзаводясь новыми пригородами. Да еще стадами автомобилей, что, на вкус Бернара, его отнюдь не красило.
Бернар проявил истинное мужество – он выждал целых два дня. Все это время он лежал на широкой тахте в своей комнате, глядя в потолок и меланхолично насвистывая какой-то мотивчик. Иногда насвистывание обрывалось. Это означало, что Бернар тянется к телефону. Заставить себя убрать руку с аппарата удавалось только ценой неимоверных усилий.
В конце концов, доведя себя до полного нервного истощения, Бернар набрал номер Матильды. Результат оказался настолько отрицательным, что об этом не хотелось даже думать: никто не снял трубку ни сразу, ни после. Назавтра он узнал, что за то время, пока они не виделись, Матильду не только выгнали из художественного училища (что не произвело на Бернара ни малейшего впечатления), но, кроме того, она уехала из квартиры, которую снимала, и не оставила адреса ни консьержке, ни своей тетке, на помощь которой Бернар до последнего момента рассчитывал. Так Матильда исчезла для него окончательно.
* * *
Бернар бесцельно бродил по улицам, изредка натыкаясь на прохожих или, от нечего делать, посматривая на витрины магазинов. Раньше он всегда считал разглядывание витрин пустой тратой времени и делал это исключительно за компанию с Матильдой. Теперь времени вдруг стало много и девать его все равно было некуда. Учебу он совсем забросил.
Снова шел дождь. На площади Звезды человек в форме муниципального служащего сметал с тротуара опавшие листья. На углах улиц тихо сидели в павильончиках продавщицы фиалок. Вокруг площади Звезды мчались тысячи автомобилей. Иногда среди них мелькали и мотоциклисты в мокрых плащах-накидках, застегнутых у шеи и на руле. Одиноко и отрешенно высилась Триумфальная арка. На дощатом ограждении земляных работ были в ряд наклеены плакаты с портретом Че Гевары. До невозможности мужественное бородатое лицо кумира французской молодежи показалось Бернару похожим на лицо того официанта, который принес ему сигареты в кафе, где он когда-то обнаружил в очередной раз ушедшую Матильду в компании бродячего поэта. Только официант был заметно полнее (чтобы не сказать толще) и смахивал не на революционера, а на турецкого матроса. Впрочем, не исключено, что в турецкий флот и в революцию идут люди примерно одного типа. И в официанты тоже.
Он тогда принял поэта за сутенера и даже подумывал, не заехать ли ему сразу в глаз без всяких разговоров, но вовремя удержался. Поэт оказался человеком мирным, приятным в общении и ненавязчивым. Он быстро ушел, пообещав написать для Матильды стихотворение. Матильда всегда умела поддержать разговор, она умела общаться и тем привлекала к себе людей не в меньшей степени, чем красотой. Бернар всегда ей в этом немного завидовал.
Он несколько раз заходил в то кафе, подолгу сидел один за столиком и потягивал кальвадос. Он ждал. Пару раз он разговаривал с тем официантом, похожим на матроса или революционера. Тот помнил Мат, но с тех пор она здесь не появлялась. Бернар сидел, глядя в пустоту и ничего не видя перед собой. Иногда он закуривал и почти всегда забывал погасить спичку до тех пор, пока огонь не начинал жечь пальцы. К нему подсаживались женщины, и тогда он выходил из оцепенения, чтобы прогнать их ленивым жестом. Потом он уходил. Матильда так и не появилась.
У спуска в подземный переход стояла, обнявшись и покачиваясь, целующаяся парочка. Бернар миновал их, бросив на девушку внимательный взгляд, и нырнул вниз. Лампы освещали подземный переход неживым светом. На стене краской вкривь и вкось было написано: «Долой де Голля!», «Да здравствует революция!».
«Вина Кастро!» Ажан в черной накидке стыл на влажном сквозняке. Ему было скучно здесь стоять, но все-таки он был на посту и проводил Бернара недоверчивым взглядом. Бернар затылком чувствовал этот взгляд и думал, что вот так же на него смотрят те, к кому он обращался с расспросами о Матильде: ее уход не прошел даром даже для его внешности. Издерганный неврастеник не лучшая компания для красивой женщины.
С площади Этуаль Бернар отправился в направлении Эйфелевой башни. Дождь перестает, и сразу же в прозрачных лужах всплывает тихое солнце. Вдоль тротуаров текут ручейки, омывая шины отдыхающих автомобилей. Крыши машин в узорах из опавших листьев. Бернар одиноко шагает по авеню Клебер. Особняки очень богатых людей отгорожены литыми чугунными решетками. Подстриженные кусты, деревья незнакомых пород. Пусто и тихо. Воскресенье. Бернару совсем не весело, одиночество, которое всегда казалось ему естественным состоянием, теперь превратилось в тысячетонную глыбу, безжалостно давящую на него. Бернар в очередной раз сворачивает куда-то в сторону, и перед ним снова встают витрины магазинов. Вместе они часто их рассматривали. Ему кажется, что если сейчас делать то же самое, Матильда каким-нибудь необъяснимым образом окажется рядом…
Женское белье повсюду в Париже. Оно мирно уживается с бородатым Че Геварой. Только белье в витринах, а Че на заборах. Кроме того, повсюду в Париже и сами женщины. И не только живые, но и на плакатах, рекламе, этикетках. Роскошная блондинка в почти полном отсутствии одежды украшает широкий бок городского автобуса. Туннели метро украшены девушками в очень коротких голубых рубашках. Смысл рекламы – в рубашках, девушки же прилагаются для убедительности. В вагоне трамвая над указателем остановок – две ножки в соблазнительных чулках. Ножки тоже соблазнительны, на что и рассчитано. То дикие, то покорные, то ласковые, то таинственные женские глаза смотрят с витрин, со стен домов, с консервных банок, этикеток, со страниц журналов и газет. И Бернар одиноко бредет под этими синтетическими взглядами, глубоко засунув руки в карманы и опустив голову. Иногда он словно просыпается и начинает вглядываться в лица прохожих. Его интересуют не все. На мужчин он вообще не обращает внимания. Взгляд скользит лишь по женским фигурам, на миг задерживаясь на девушках, хоть чем-то похожих на Матильду.
Без цели, не оглядываясь на время и никуда не спеша, кружил он по узким улицам. Улица Иены, улица Кеплера, улица Бодлера… Какой-то бульвар, превращенный в рынок, в бесконечный натюрморт. Краски и запахи бьют в глаза, в нос, шум и крики торговцев отдаются гулом под прозрачной крышей.
Апельсины, ананасы, яблоки, ракушки, розовые куры с синими этикетками, огурцы, лук, спаржа, разделанные зайцы и кролики, гирлянды из меховых лапок вокруг продавцов, бананы, странные рыбы, орехи, пестрые банки соков, любое мясо на выбор, горы гвоздик до самой крыши, килограммы роз, центнеры махровых ромашек, фонтаны канн, опять устрицы, морские ежи, креветки, лангусты, ослепительные передники и колпаки – и всему этому конца не видно.
* * *
Серая, осенняя вода в водоворотах у мостов. Затопленная под берегом лодка. Тихо, безлюдно и как-то заброшенно и очень грустно. Почему? Что любимая женщина ушла окончательно? Так ведь сам бросил. Кого винить? Обидно за свою бестолково, лениво проживаемую жизнь, за несбывшиеся мечты и неосуществленные надежды? Но ведь еще не все потеряно, еще можно наверстать.
И вдруг Бернар понял, что все это время прощался с Парижем. Вовсе даже не собираясь никуда уезжать, он тем не менее чувствовал, что время пришло, и ему пора. Пора покидать этот город, пора с ним расставаться так же, как он расстался с Матильдой. И это неизбежно, это рок, это то, что записано в книге судеб. И горе тому, кто восстанет против уготовленного судьбой жребия.
Его ждет совсем другая жизнь, ведь подсознательно он уже не единожды чувствовал себя добропорядочным буржуа, владельцем маленького домика и скромного, но достаточно округлого счета в банке и мужем тихой и домовитой супруги, а не вечно бунтующим искателем приключений и другом темпераментной и доброй, но взрывной и непредсказуемой Матильды.
* * *
Бернар спустился к самой воде. Под опорой моста горит печурка, трое рабочих-ремонтников жарят креветки и от печурки тянет запахом рыбы и смолистым дымком. Выше по течению стоит чистенький, свежевыкрашенный прогулочный катер. Девушка в зеленой куртке идет навстречу, поднимается по сходням на борт катера, открывает дверь надстройки и оттуда сразу выпрыгивает огромный пес и, сбежав на берег, обнюхивает Бернара. Девушка что-то говорит, наверное, успокаивает пса, но Бернар не слышит и только на всякий случай улыбается. Он присаживается на борт катера, и пес дружелюбно тычется носом ему в колени. Должно быть ждет, когда почешут за ухом. Бернар рассеянно треплет его по загривку. На тупой корме катера написано, что катер принадлежит лицею Эспадок. Это название ничего не говорит Бернару.
Воды Сены движутся огромным серым массивом перед глазами Бернара, и так же, медленно, но неумолимо, течет время. Ушла девушка в зеленой куртке, захватив с собой пса, рабочие доели креветки и собирают под мостом строительные леса, к вечеру похолодало и пора идти тоже.
* * *
Когда не везет, можно или принять все как есть и смириться, или бунтовать. Сначала Бернар бунтовал. Он пытался обмануть судьбу, пытался на забитых народом парижских улицах отыскать потерянное счастье, как ищут в траве или в щелях мостовой оброненную монетку. Ему было плохо и стыдно. Без дрожи он и вспомнить не мог, как бросил Мат тогда в лозаннском отеле или о других, более ранних случаях, когда он бывал с ней несправедлив и откровенно жесток, когда ревновал ее к каждому встречному и устраивал поистине безобразные (даже на свободный столичный парижский вкус) сцены. Боже, какой он был идиот! Один раз он заехал в ухо молодому человеку, которого застал в обществе Матильды за столиком в бистро. Его немедленно оттащили, и пришлось давать объяснения в участке. При этом выяснилось, что пострадавший юноша – кузен Матильды, буквально на днях прибывший в Париж из Бордо.
Ужасно, что даже подобное происшествие его не остановило, и периоды гармоничной любви с достойной лучшего применения периодичностью сменялись полосами бурных сцен, швыряния предметов домашнего обихода и громоподобным хлопаньем дверей. Воспоминания об этом теперь причиняли Бернару душевные муки.
Однако всему на свете бывает предел. В конце концов Бернар остыл и перестал, по крайней мере, хватать на улицах за плечи незнакомых девушек с криком: «Матильда!», после чего приходилось каждый раз долго извиняться. Бернар остыл и смирился. Он даже попытался поправить свои дела в мореходном училище, но здесь все оказалось несколько сложнее… Короче говоря, с карьерой капитана пришлось проститься, и Бернар не очень об этом сожалел. Теперь он искал покоя.