Текст книги "Соседка"

Автор книги: Этьен Годар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Она не шевелилась.

Бернар подошел, коснулся ее волос. Она вновь открыла глаза. Но ее взгляд был невидящим, стеклянным. Он даже испугал Бернара. Она действительно была больна и очень опасно.

Простояв несколько минут, Бернар вышел из палаты с тяжелым чувством вины на сердце.

В это время Филипп нервно прохаживался под окнами Матильды. Он ждал Бернара.

Глава Двадцать Пятая

По дороге домой Бернар заехал в магазин. Купил молоко, теплые булочки с изюмом для Тома, помидоры и консервированный острый перец, который просила Арлетт. Ей все время хотелось острого и каждый день он покупал что-нибудь такое по ее заказу.

Мысли о Матильде мучили, не давали покоя. Раздвоенность в душе терзала его. Дома горел свет. Арлетт и Тома ждали его. Услышав скрип тормозов, малыш побежал навстречу.

– Здравствуй, папа! – Тома бросился ему на шею.

– Привет, малыш! – Бернар поднял его на руки. – Как ты вел себя? Слушался маму?

– Да.

– Ну тогда я тебе кое-что привез, – он опустил ребенка.

Тома уже рылся в большой папиной сумке. С ней Бернар всегда ездил в магазин.

Арлетт сидела в кресле, немного откинувшись назад. С каждым днем увеличивающийся живот мешал ей. Она вязала.

– Спроси, почему я сегодня опоздал.

Бернар поцеловал жену, ласково погладил ее по животу.

– Почему ты опоздал? – в голосе Арлетт не было прежней заинтересованности. Она казалась ко всему безразличной.

– Ко мне на работу приезжал Филипп. Он попросил, чтобы я навестил Матильду. У нее был тяжелый нервный срыв.

Арлетт отнюдь не обрадовало его сообщение. Оно было ей неприятно, как и все остальное, связанное с этой женщиной.

– И что теперь? Получше?

– Да нет, по-моему. Сперва ее хотели лечить электрошоком, но Филипп запретил.

– И правильно, – в голосе Арлетт чувствовалось раздражение. – Шок помогает забыть неприятные вещи, но оставляет след в психике. Твой визит ей пошел на пользу.

Она отложила вязание, встала с кресла. Ей был противен этот лицемерный разговор. Муж навестил больную любовницу и делился впечатлениями с женой. Великолепно! Просто замечательно. И еще вел себя как ни в чем не бывало, так, будто говорил о старом приятеле. Все-таки Бернару всегда не хватало душевной тонкости и такта.

– Я пробовал поговорить, но она молчит и все. Я обещал Филиппу зайти еще раз, но едва ли из этого выйдет толк.

– Я думаю, – с ядовитой иронией сказала Арлетт, – тебе обязательно нужно сходить к ней еще раз, если Филипп считает, что ей это поможет.

И ушла на кухню, чтобы скрыть свое раздражение и гнев. Она разогревала бифштекс, а у самой ручьем текли слезы. От обиды, от ревности, от собственного бессилия.

* * *

Окна в кабинете доктора Мертэля были открыты настежь. Легкий ветерок гулял по комнате, шевеля лепестки цветов и бумаги на столе. Доктор сидел в своем круглом кресле, повернувшись спиной к Матильде, и смотрел в окно. С улицы доносились голоса санитаров и шелест деревьев. Окна кабинета выходили в больничный сад. Аромат созревших каштанов заполнял комнату и напоминал об уходящем лете.

Матильда сидела в кресле напротив и видела лишь спину и затылок доктора.

Его своеобразная манера работы с пациентами удивляла ее. Их беседа продолжалась уже больше часа.

– Она страстно любила этого человека, – Матильда рассказывала историю мадам Жюво. Ей было интересно мнение врача. – И когда узнала, что он уехал в Новую Каледонию, решила про себя: «Я буду его ждать». Как раз в тот момент я и решила, что убью свою мать.

– Что? Что? – доктор резко повернулся в своем кресле к Матильде.

– Я думала, что вы меня не слушаете.

Она ошибалась. Разговаривать с пациентом, повернувшись к нему спиной, было частью специальной методики доктора Мертэля. Беседа лицом к лицу смущала пациента, как ни как, доктор имел дело с нервнобольными людьми. Любой неосторожный взгляд мог привести к растерянности.

Делая вид, что думает о чем-то совершенно постороннем, он был предельно сосредоточен и полон внимания.

Убедившись в этом, Матильда продолжала свой рассказ.

– Она бросилась вниз с восьмого этажа, но упала на полотняный тент и только поэтому осталась жива. С тех пор правая нога ее повреждена. Она хромает. Что вы на это скажете?

– Я думаю, этой даме здорово повезло.

– Это вы называете везением?

– Конечно. Она осталась жить. Могла встретить другого человека и просто забыть о прошлом. Вы согласитесь со мной, что жизнь полна удивительных сюжетов. Можно любить и быть любимой. И не один раз.

* * *

Да, он был всего лишь медик, холодный и практичный. Для него главное жить, а как – это уже неважно. И раз он так говорил о любви, значит, просто никогда не любил и понятия не имел, что это такое. Он все трактовал чисто теоретически. С Матильдой они говорили на разных языках.

– Мне не удалось быть любимой, – произнесла она. – Во мне есть что-то, что отталкивает людей.

– Но вас любит муж.

– Муж меня любит. Он, как и вы, говорит: «переверни страницу», а мне это не по силам.

Нет, он абсолютно ничего не понимал и был далек от ее чувств, переживаний. Холодный и сухой прагматик, он напоминал удачно сконструированную машину, у которой все заранее запрограммировано и вся жизнь разбита по пунктикам, разложена по полочкам. В ней все предельно просто: завтрак, работа, обед, прогулка, ужин и сон. Близость с женой – не проявление чувств, а обычное удовлетворение желаний, устроенное природой, и которое тоже запрограммировано и должно в определенное время выполняться. А если вдруг жена умирает – об этом беспокоиться не стоит. Можно заменить другой. Ведь у нее такие же органы, как у прежней. Какая разница.

– Никто не интересуется мной, – от раздражения Матильда вспыхнула, бледные впалые щеки залились краской. – И вы занимаетесь мной потому, что вам за это платят. И оставим все эти разговоры!

* * *

Матильда встала с кресла. Внутри все переворачивалось. Теперь она была полностью уверена в бесполезности лечения. Этот человек хоть и доктор, оказался беспомощным и недалеким. Возможно, она в чем-то ошибалась. Ведь вылечил же он десятки людей. Но не ее. И никакие порошки и таблетки, и никакие уколы не помогут, потому что бессильны сделать ее счастливой, вернуть любовь. А без этого она никогда не придет в себя, не станет жить нормальной жизнью. Вновь она ощутила себя брошенной и одинокой.

– Вы думаете, что можете управлять мною? – Матильда стояла уже у двери. – Попробуйте заставить меня влюбиться, произвести на меня впечатление…

Она хотела говорить еще, высказать этому твердолобому доктору все, что она о нем думает, но судорожный комок сдавил ей горло. Чтобы не разрыдаться здесь, она выскочила из кабинета.

Проклятье! Проклятье! Никто не понимал ее! Она была одна со своими переживаниями и чувствами.

Матильда бежала по свежевымытым коридорам больницы. Слезы градом текли из ее глаз. Она теперь ужасно сожалела, что согласилась на эту беседу, которая ни к чему не привела, а только еще больше разбередила душу.

Медсестры и санитарки только удивленно провожали ее взглядами и качали головами. Совсем безнадежна. А так молода и так хороша собой.

* * *

Наконец Матильда открыла дверь своей палаты. На стуле у подоконника сидел Бернар. Он уже давно ожидал ее. В руках он держал большой букет темно-красных гладиолусов. Увидев ее, он дернулся с места, хотел что-то сказать, но Матильда сделала знак, приложив ладони к губам.

– Молчи, ничего не говори.

Почему-то ее абсолютно не удивил его приход. Она легла на кровать, накрыв ноги розовым пледом. Лицо и даже волосы на висках были мокрыми от слез.

Бернар положил цветы на тумбочку, подошел к ней, наклонился, но она осторожно отвела его руку. Он достал носовой платок (на этот раз он был накрахмаленным и свежим) и протянул ей. Она взяла, вытерла лицо, тихонько высморкалась.

– Если хочешь что-нибудь сделать, – она указала рукой на приемник, стоявший на подоконнике, – вставь батарейки. Они вон там за твоей спиной.

Бернар достал батарейки с полки, взял приемник. Вошла медсестра, молоденькая Адель.

– Мадам, ваши лекарства.

Она протянула ей белый пластмассовый подносик, на котором в таких же белых пластмассовых чашечках лежали таблетки.

– Спасибо.

Матильда высыпала их в ладонь. Взяла стакан воды. Медсестра бесшумно удалилась.

Бернар смотрел на Матильду. В черном, приталенном, с глубоким вырезом платье она казалась донельзя худой, даже дистрофичной. Ее шея еще более удлинилась, а ключицы выделялись так, что по ним можно было изучать строение грудной клетки. Она повернулась, чтобы что-то достать из тумбочки, и Бернар ужаснулся, увидев ее спину. Лопатки торчали словно крылья. И еще это черное платье! Оно ужасно не шло и еще больше подчеркивало болезненный облик. К тому же она никогда не носила таких платьев, считая, что они нагоняют тоску. С ней что-то произошло. В этом Бернар уже не сомневался.

* * *

– Таблетки – первый сорт, – сказала Матильда и улыбнулась. – Просто чудо.

От худобы ее рот казался неимоверно большим. Некогда ослепительная улыбка вдруг превратилась в ужасный оскал, от которого Бернару стало не по себе.

– От этой спишь двое суток напролет, – в ее голосе была ирония. Она пыталась подражать доктору Мертэлю. – Очень рекомендую. Вот эта вызывает аппетит.

Матильда показала два шарика в твердой оболочке.

– А это для веселья, – она взяла другую таблетку. – Проглотишь – и хохочешь в одиночестве. Не хочешь таких?

Бернар старался не обращать внимания на ее издевки и терпеливо вертел в руках приемник.

– Мне и так неплохо, спасибо.

– Ты уверен?

Наступила короткая пауза. Бернару не хотелось спорить с Матильдой. Он видел ее состояние и понимал, что задевать ее небезопасно.

Она взяла стакан и, положив в рот одну таблетку, отпила глоток.

– Как поживает мадам Жюво?

Бернар вертел приемник, не поднимая головы. Он боялся ее взгляда, который казался сумасшедшим.

– Как обычно. Без перемен.

* * *

Матильда продолжала глотать таблетки, запивая их водой. Оба молчали. Бернар не знал, о чем говорить с бывшей любовницей, совсем растерялся, не находил нужных слов. Он видел, что она не в себе. Одним неосторожным словом, жестом, взглядом он мог вывести ее из равновесия. Да и вообще все разговоры уже были напрасны. Прошлого не вернуть, настоящего не поправить. Бернар тяжело вздохнул.

– Ты исполняешь свой долг, изнывая от скуки?

Она бросила на него пронзительный взгляд, от которого у Бернара по телу забегали мурашки.

– Нет, Матильда. Ну что ты. Вовсе нет, – он встал и поставил ей на тумбочку приемник. – Все готово. Можешь слушать новости, интересные передачи.

– Нет, я только песни слушаю. В них правда. Чем глупее песня, тем правдивей. В них есть свой смысл.

Она встала, взбила подушку, поставила к спинке кровати и села, опершись на нее спиной.

– Знаешь, в таких как:

Не покидай меня.

Я – пустой дом без тебя.

Ты бросишь меня,

И вот я умираю.

Я буду твоей тенью.

Любовь моя.

Он ушел.

Без любви я ничто.

Она тихо напевала, все время глядя на него. Ей была интересна его реакция на эти слова.

Но Бернар сидел, потупив голову, взгляд его упирался в пол. Ему действительно не следовало приходить. Его визиты раздражали ее еще больше. Она злится, и у нее есть повод для этого. Но, к сожалению, исправить ничего нельзя. Надо воспринимать действительность и все происходящее в ней таким, как есть.

– Ну что ж, Матильда, – Бернар встал со своего стула.

Он подошел к ней, наклонился, чтобы поцеловать, но она резко повернула голову. Он погладил ее волосы. Они были блестящие и мягкие, как прежде, и пахли травой. Матильда всегда предпочитала травяные шампуни. Наверное, это единственное, что у нее не изменилось.

– Я приду еще, – Бернар коснулся ее руки и поспешил к двери.

Она провожала его долгим, пристальным взглядом.

– Не утруждай себя, Бернар. Больше не приходи. Можешь всем сказать, что твоя миссия выполнена. Сумасшедшая становится нормальной.

Последние слова она произнесла резко и подчеркнуто презрительно. Она ненавидела его. И была права. Бернар сам себя презирал за то, что совершил непоправимые, непростительные ошибки, которые не исправить никогда. В душе он ругал себя, называя твердолобым остолопом, ненасытным кобелем и негодяем.

Он не нашел слов, чтобы ответить Матильде. И едва заметно кивнув, вышел из палаты.

Глаза Матильды опять наполнились слезами. Уткнувшись в подушку, она лежала около двух часов, пока медсестра не принесла ужин. Мадемуазель Маню была совершенно уверена, что унесет все нетронутым обратно.

Запах бифштекса и жареного картофеля заставил Матильду подняться. Обычно он вызывал у нее тошноту и головокружение, но сейчас она явно ощущала как заурчал пустой желудок, давно прилипший к спине.

Нет уж, хватит. Она будет есть. Все развлекаются, гуляют, пьют, веселятся. Даже Бернар. Холеный толстый мешок. Он и то живет припеваючи, делая вид, что никогда и нигде ничего не происходило.

Она взяла вилку и стала есть салат. Проглотив несколько мелко нарезанных долек помидора, почувствовала острую боль в животе. Ссохшийся за несколько дней голодовки желудок отвык от приема пищи. Матильда скорчилась, зажмурив глаза.

– Что с вами, мадам?

– Болит. Желудок.

– Это все потому, что вы долго не ели. Так ведь нельзя, – Адель Маню села к ней поближе. – Выпейте молока.

Матильда послушно взяла стакан, сделала несколько глотков. Молоко было свежее и приятное. Ей стало легче, и она выпила целый стакан.

– Вот и хорошо. А теперь попробуйте есть.

Внезапно проснувшийся аппетит удивил саму Матильду. Она жадно ела бифштекс, закусывая картофелем и салатом. Как вкусно! Она и не знала, что пища может приносить такое удовольствие.

– Не торопитесь, мадам. Может быть, на сегодня даже достаточно, – осторожно прервала ее медсестра. – Желудок может не выдержать такого обилия пищи. Он должен привыкнуть.

– Он может лопнуть? – спросила Матильда.

– Нет, – мадемуазель Маню улыбнулась. Эта взрослая женщина казалась ей наивным, трогательным ребенком. – Но может произойти несварение.

– Ясно, – Матильда отставила поднос.

Медсестра удалилась.

И вновь она осталась одна в четырех стенах. Начинало темнеть. Матильда включила настольную лампу.

Она не знала, чем заняться. Одиночество и тишина наводили ее на грустные мысли. От них она хотела освободиться.

Матильда включила приемник, но не успела настроить на нужную волну, как в дверь постучали. Вошла Николь.

Глава Двадцать Шестая

Стояло пасмурное утро. Хотя на улице было еще тепло, пожелтевшие листья и серое небо рождали тоску о прошедшем лете.

Арлетт возилась на кухне. Сегодня вечером к ним должна была зайти Аннет со своим мужем. Она приходилась Арлетт дальней родственницей по линии отца. И раз судьба их свела и распорядилась так, что они жили в одном городе, они поддерживали теплые родственные отношения. Аннет было тридцать четыре года. Милая, добродушная толстушка, она часто и с удовольствием навещала Арлетт. И когда та с Бернаром уезжала, Аннет забирала Тома к себе. У нее росло двое замечательных малышей. Один из них, Жерар, был ровесником Тома, и дети прекрасно ладили.

При всей своей округлой конституции Аннет любила поесть, и к ее приходу Арлетт всегда готовила что-нибудь вкусное.

На сей раз она решила сделать гусиный паштет. Гудела электромясорубка, перетирая мясо. Арлетт нарезала лук. От запаха пищи на нее накатила тошнота. Она выключила мясорубку.

На улице стоял какой-то шум, постоянно хлопала дверь машины, раздавались незнакомые голоса.

Арлетт выглянула в окно. Из соседнего дома выносили мебель. Грузчики деловито сновали, вынося громоздкие ящики и закидывали их в специальный контейнер для перевозок.

Значит, Филипп нашел новую квартиру. Они переезжают. В душе она почувствовала облегчение и в тоже время ощутила грусть. Как бы там ни было, господа Бушор неплохие люди и если бы не… Не хотелось об этом вспоминать. И все равно ей было жаль. Как будто что-то теряла.

Но в конце концов все шло к лучшему. Ведь жить бок о бок, зная, что твой муж и твоя соседка когда-то были любовниками… Нет. Так лучше. Матильда перестанет видеться с Бернаром, и ему будет легче. Да и ей тоже.

На расстоянии они быстрее смогут забыть друг друга.

А смогут ли?..

Из дома вынесли пианино. Подбежал Тома и стал на нем играть.

– Тома! – Арлетт крикнула ему в форточку. Но мальчик продолжал барабанить по клавишам.

Арлетт обула туфли, набросила кофточку и вышла на улицу.

– Тома! Разве ты не слышишь? Беги домой.

Немного постояв и окончательно убедившись, что мама не отстанет, мальчик закрыл крышку. И, тяжело вздохнув, медленно поплелся домой. Ему было жаль, что соседи уезжают. Тетя Матильда рисовала ему такие смешные картинки. И по дяде Филиппу он будет скучать. Почему они уезжают? Неужели здесь так плохо?

Филипп увидел Арлетт и поспешил к ней навстречу.

– Добрый день! – он протянул руку.

– Здравствуйте, Филипп. Уезжаете?

– Да.

Филипп замялся. С Арлетт они находились в одинаковом положении и без слов понимали друг друга. Оба испытывали неловкость. Он – из-за жены, она – из-за мужа.

– Вы нашли квартиру? – спросила Арлетт, пытаясь рассеять обоюдное замешательство.

– Да. В самом центре. Очень большая и удобная квартира, – Филипп оживился. – Правда, немного шумновато. Ничего. Ничего.

– А как Матильда? Ей лучше?

– Да, немного лучше. Поправляется. Как только все улажу с переездом, заберу ее из больницы.

Грузчики из агентства перевозок заканчивали работу. Они выносили последнюю часть интерьера дома Бушоров – громоздкий дубовый комод. В нем Матильда хранила свои вещи: разные бумаги, документы, письма, рисунки.

Дверь контейнера захлопнулась.

– Мы уезжаем, мсье. В доме ничего не осталось.

– Да, да, конечно. Спасибо.

Филипп повернулся к Арлетт.

– Ну что ж. Пора ехать и мне.

Немного подождав, будто собираясь что-то сказать, он протянул руку.

– Ну что ж, прощайте, Арлетт. Думаю, что расстаемся друзьями.

– Конечно, Филипп. Пусть у вас все будет хорошо, – Арлетт протянула руку. – До свидания.

На несколько секунд он задержал ее руку.

– И вам я желаю счастья. Прощайте. – И поспешил к машине.

Арлетт долго смотрела вслед, пока его «фиат» не скрылся из виду. На душе было горько, как будто она в чем-то чувствовала свою вину. Арлетт медленно пошла в дом. Готовить паштет для гостей.

* * *

Филипп быстро шагал по больничным коридорам с большим чемоданом в руке. Наконец, все проблемы с переездом кончились. Все улажено и готово к приезду Матильды.

Он открыл дверь.

– Здравствуй, Матильда! Здравствуй. Сегодня у нас большой день.

Она сидела на кровати, настраивая приемник. Филипп подошел к ней, чмокнул в щеку. Она обвила руками его шею.

– Я очень рад, Матильда.

Он положил на кровать чемодан и открыл его.

– Сколько всего принес! Умница, – увидев свои вещи, Матильда оживилась, ее глаза заблестели. За два месяца заточения она соскучилась даже по собственной одежде.

– Моя любимая рубашка, – Матильда бережно взяла ее в руки.

– Она немного разорвана, – сказал Филипп. – Я привез еще и голубую.

Матильда покрутила блузку в руках. На груди не хватало двух пуговиц. Их вырвал Бернар в порыве страсти во время их встречи в гостинице. Она нежно прижала рубашку к себе.

– Ничего. Она мне все равно нравится. Люблю белое.

И стала дальше перебирать вещи. Комбинации, чулки, юбки.

– Привез даже мой новый плащ!

Они покупали его вместе перед самой больницей. Тогда она еще не знала, что попадет сюда.

Матильда встала с кровати и пошла в ванную.

– Какую юбку мне надеть: прямую или плиссированную? – спросила она.

– Надень плиссированную.

Пока она переодевалась, Филипп прохаживался по комнате. Он думал о том, как они будут жить на новом месте и спасет ли оно от новых бед? Смогут ли они начать все сначала? Он, конечно, готов все забыть. Но Матильда… Вряд ли.

Но главное, она поправилась. Как оживилась, когда увидела одежду. Это хороший признак. Она интересуется нарядами. А ведь как долго лежала со стеклянными глазами, безразличная ко всему и ко всем. Сколько он пережил тогда. Теперь он молил Бога, чтобы этот кошмар никогда больше не повторился. Никогда. Пусть все останется в прошлом. А оно уже не вернется.

Матильда вышла из ванной. В голубой шелковой блузке и серой плиссированной юбке она вновь стала прежней жизнерадостной Матильдой, которую он знал и любил. Она бросилась ему в объятия.

– Увези меня, увези меня, – шептала она, прижимаясь все крепче.

* * *

Филипп вел машину по оживленным улицам Гренобля. Матильда сидела рядом и смотрела на спешащих куда-то пешеходов, несущиеся с бешеной скоростью автомобили, на городскую суету. Она отвыкла от такого скопления народа, от шумной сутолоки большого города.

Филипп без умолку болтал, рассказывая о новом доме, о том, как они будут там жить. Новое место всегда несколько меняло образ жизни. Но Матильда не слушала его.

Они проезжали улицу де ля Гар, минуя бесконечную вереницу аптек, кафе, маленьких магазинчиков, забегаловок и пивных. Здесь все было незначительным и мелким, ни одного крупного солидного заведения. А вот и маленькая гостиница мадам Жанвье. У Матильды защемило сердце. В этом неприметном сереньком здании с безобразной старой лестницей, ведущей на второй этаж, несколько месяцев назад она предавалась сладким минутам любви, воруя у судьбы крохотные кусочки счастья.

Тело вновь пробирала дрожь. Она еще больше съежилась, прижимая к себе сумочку, в которой лежали предписанные доктором Мертэлем лекарства.

Филипп повернул налево. Это была уже более современная широкая улица с густой тенью деревьев и зеленью газонов. Возле высокого дома из красного кирпича он остановил машину.

– Прошу! – он открыл дверцу и подал руку Матильде. – Это наш новый дом. Ну, разумеется, не весь. Наша квартира на четвертом этаже.

Матильда взглянула наверх. Широкие окна, занавешенные белым тюлем, показались ей чужими и отталкивающими. Здесь все было по-другому, все не так. Это чисто городское жилье не шло ни в какое сравнение с милым серым особнячком в тихом пригороде. Но так как все произошло по ее вине, не оставалось ничего другого, как тяжело вздохнуть и войти в подъезд.

Филипп заметил, что жена не в большом восторге от его находки, но не подал вида. Взяв под руку, он повел ее в дом.

* * *

Новая квартира выходила окнами на солнечную сторону. Две спальни, гостиная, библиотека и даже рабочий кабинет для Матильды. Он был небольшой, оклеенный нежно-голубыми, в мелкую крапинку, обоями. В углу стоял стол, а напротив – новый мольберт, купленный Филиппом специально к приезду Матильды. На стенах размещались аккуратные белые полочки, на которых лежали рисунки, краски, карандаши.

– Ну как, нравится?

– Ты просто гений, Филипп, – она поцеловала мужа. – Спасибо тебе за все.

На глазах у нее выступили слезы.

– Ну что ты, что ты, Матильда, – Филипп нежно обнял жену и прижал к себе. – Не надо. – Теперь все будет хорошо. Идем, я покажу, как я обставил нашу спальню.

* * *

Комната действительно получилась великолепной. Она была побольше, чем в пригороде, и белый гарнитур выглядел здесь особенно шикарно.

– Обои я здесь переклеил. Тут были какие-то песочные и не очень хорошего качества.

Матильда провела рукой по стене. Белые, с выпуклым рисунком и нежно-голубоватыми разводами, обои были просто прелестны. Наверное, Филиппу пришлось солидно потратиться. Они стоили приличную сумму.

– Твои вещи я сложил в шкаф. Если хочешь, ты, конечно, можешь все переложить.

– Да, да, конечно. Все замечательно, Филипп. Тебе пришлось здорово потрудиться, чтобы сделать все вот так.

Филипп подошел к Матильде, нежно коснулся ее щеки, провел рукой по волосам.

– Ты мне очень дорога, и я хочу, чтобы мы были счастливы.

Они обнялись и долго стояли так, размышляя каждый о своем.

В глубине души Филипп не верил своим словам. Надежда на счастье после того, что произошло, выглядела смешно и наивно. Но тем не менее, они должны жить. А жизнь без надежды просто не имела смысла.

Зато Матильда ни минуты не сомневалась, что лучшее в жизни, если оно и было, то уже давно прошло. Оставалось только смириться с грустной действительностью и продолжать свое жалкое однообразное существование с каждодневными завтраками, обедами, прогулками в парке и чтением головокружительных любовных романов перед сном, как это делали порядочные французские дамы из общества. Она будет рисовать, издавать занимательные детские книжки, а потом давать бесконечные автографы восхищенным читателям и нужные интервью настырным журналистам. Она станет настоящей светской дамой. Ей будут рукоплескать, восторгаться ее талантом и красотой. А потом, оставаясь вечерами наедине с собой, она будет горько плакать по утраченной любви и несбывшимся грезам.

* * *

Тома возился со своей новой игрушкой. Тетя Аннет в день своего последнего визита подарила ему заводной луноход, который таинственно гудел, когда его включали.

По телевизору показывали футбольный матч. Бернар, даже не переодевшись, развалился в кресле. Он очень устал. Работа в две смены, как бы там ни было, утомляла.

Из кухни тянуло острым ароматом. Арлетт готовила соус бешамель. В его состав входил белый перец.

Бернар с нетерпением ожидал ужина. За день он очень проголодался. Даже не обедал. А от этого заразительного запаха у него кружилась голова.

– Арлетт, я не могу больше ждать!

– Пять минут!

Бернар встал, прошелся по комнате. Поглядел в окно. Там было темно. Тусклый фонарь едва освещал соседний дом. Он стоял одиноко и угрюмо. Света не было ни в одном окне.

Интересно, неужели Филипп все время проводит в больнице? Может быть, что-то случилось? Бернар больше не ходил туда. Он понимал, что его визиты не нравятся Арлетт, а врать ему не хотелось. Тем более, он уже ничем не мог помочь Матильде, а только лишний раз ее тревожил.

И все-таки… восемь часов. Почему же нет Филиппа?

– Они уехали, – Арлетт коснулась его плеча.

Она заметила, как муж застыл у окна и невольно прочитала его мысли. От ее прикосновения Бернар вздрогнул.

– Кто уехал? – он сделал вид, что думал совсем о другом.

– Но ты же смотрел на дом мсье Бушора, – Арлетт улыбнулась. – Не надо притворяться, дорогой. Тебе это не идет. Идем ужинать.

Арлетт взяла за руку Тома. Немного постояв, Бернар пошел за ними.

В чашках уже дымился бульон. Бернар ел молча. Ему было неловко перед Арлетт, но еще больше его заинтриговали ее слова. Неужели они уехали? А может, он не так понял? Но спросить не решался. Арлетт может заподозрить что-нибудь в излишней заинтересованности.

Но она будто читала его мысли.

– Ты меня неверно понял, Бернар. Наши соседи уехали. Филипп нашел новую квартиру. Кажется, где-то в центре. И перевез вещи.

Бернар едва не подавился супом. Он ведь ничего об этом не знал.

– И когда? – он сделал равнодушное лицо.

– Позавчера. Я забыла тебе сказать. У нас была Аннет. А потом ты работал.

Значит, их не было здесь уже несколько дней. Вот так. Сезон тенниса закончен. Следовательно, Матильду он больше не увидит. Разве что когда-нибудь случайно встретятся в Гренобле. Вместо долгожданного облегчения тоска охватила его душу. Как будто в один миг он потерял что-то необыкновенно дорогое. Да, теперь он действительно потерял ее. И ничего не будет о ней знать.

От этих мыслей он совсем поник. Бернар сидел, неподвижно застыв, держа ложку в тарелке.

– Суп недосолен? – Арлетт догадывалась, чем была вызвана его задумчивость.

Но он не шелохнулся. И продолжал сидеть со стеклянными, ничего не видящими глазами.

– Тебе не понравился суп? – громко спросила Арлетт.

– А? Нет, нет. Суп замечательный, – Бернар очнулся. – Но немного островат. Да, островат. Вероятно, ты переборщила с приправами.

– Но ты всегда любил острое…

Бернару нечего было сказать, и он решил промолчать. Тома лениво водил по тарелке ложкой. Ему нравилось подражать отцу.

– А ты, Тома, чего не ешь?

– Суп слишком острый, – мальчик скорчил кислую гримасу.

Арлетт, переглянувшись с Бернаром, рассмеялась. Сынишке она почти не добавляла приправ. Его солидарность с отцом казалась забавной.