Текст книги "Убийство в музее Колетт"

Автор книги: Эстель Монбрен

Соавторы: Анаис Кост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Глава 17

Суббота, 14-е

Перебранка между Фретилло и Битлером по своему накалу напомнила Жан-Пьеру Фушеру и Лейле Джемани уличную драку: скрытые атаки, искусные уклоны, нанесение ран, удары кулаками. Для победы годились все слова. В переполненном зале зрители, разделившись на три группы: фретиллисты, битлеристы и неопределившиеся – подсчитывали очки, смеялись или хмурились в зависимости от временного превосходства своего кандидата в этом словесном поединке.

В конечном итоге матч закончился вничью.

– Вы оппортунист биографии! – бросил вышедший из себя Битлер.

– А вы одержимы, как Гитлер!

«По крайней мере это рифмуется с „Битлер“!» – внутренне хохотнула Жизель.

В гомоне голосов, где слышались парижские, бургундские, провансальские и англосаксонские акценты, все направились в буфет, организованный в чайном салоне замка. Наверное, кое-кто сожалел, что схватка не закончилась смертью одного из дуэлянтов.

Марго Лонваль с облегчением вздохнула. Худшее осталось позади. Мероприятия, предусмотренные на следующий день – прогулка по колеттовским тропам и представление «Ребенок и колдовские чары», – относились к разряду развлечений. Теперь надо было помочь Алисе Бонне починить прожектор. Но где же она? Марго заметила Фушеру и Джемани, сидящих рядом в глубине зала. Она приподняла в приветствии руку. Комиссар даже не увидел ее, а инспектор слегка улыбнулась.

Лейла наблюдала за группами, которые всегда образуются вокруг звезд. В центре стояли приверженцы Фретилло, Битлера и, насколько ей было известно, Ришело. В стороне – нерешительные безымянные личности, которые в одиночку, а теперь парами или тройками лишь издалека следили за развертывающимися событиями. И между этими двумя крайностями – колеблющаяся группка пытающихся более или менее успешно приблизиться к источнику власти. Ей оставалось только установить связь между всеми этими людьми, чтобы узнать, который из них вышел из своей роли, превратившись в нарушителя закона.

– Прощупаю тех, кто разговаривает с мадемуазель Дамбер, – пробормотала Лейла.

– Хорошая мысль. А я займусь книготорговцем, – отозвался Фушеру.

Они разделились. Поль Эрвуэ находился у бара, а Жизель беседовала с супругами-пенсионерами Жуанэн, которые не сошлись во мнениях по поводу метеопрогноза на завтра.

– Очень уж парит, быть грозе, – утверждал муж, стоя у открытого окна.

– Да что ты, совсем наоборот! Это к хорошей погоде, – противоречила ему жена.

– Лишь бы утром дождь не испортил нам прогулку, это главное, – примирила их Жизель.

При приближении Лейлы они замолчали: по их мнению, самая банальная тема становилась опасной, как только попадала в нескромные уши полиции. Кроме того, эта представительница парижской власти совсем не внушала им доверия. Вот мимо проходит ее шеф, высокий и хромой. Можно было бы прислать мужчину поздоровее для защиты мирных жителей от преступников… Но эта чужачка…

Она будто угадала их мысли и профессионально-любезно улыбнулась им:

– Поскольку вы живете рядом с музеем, могу я задать вам парочку-тройку вопросов? Если вас не затруднит, мадемуазель Дамбер, можете остаться и, возможно, подкрепить их показания.

– Но я не здешняя…

– Больше, чем я, во всяком случае, и вы были на месте происшествия в вечер смерти месье Ришело.

Сказано это было сухим тоном.

Супруги Жуанэн одновременно нахмурились. Что же происходило между этими двумя? Они явно знакомы и, похоже, ладят, как кошка с собакой.

– Итак, – обратилась к ним Лейла, раскрывая черную записную книжку, – что вы делали в прошлый вторник вечером?

– Вторник, вторник… Был базарный день… – припомнила мадам Жуанэн. – С утра я ушла покупать… ну-ка…

– Моя жена – божественная повариха, – уточнил муж.

– И вы не видели, не слышали ничего необычного? – настаивала Джемани.

– Во вторник музей закрыт. И там затишье. Приходят только постоянные посетители… иногда продавец книг, малышка Фолле… мы не обращали внимания, – объяснил месье Жуанэн.

– Ничего необычного… ни одного чужого?

– Нет, ничего. Вот разве… пока ты смотрел футбол по телику, я поднялась на чердак развесить белье, Леон.

– Мужчина – не для такой работы, – самонадеянно подтрунил он над ней.

– Женщина – тоже, что бы об этом ни думал мужчина… Я цитирую Колетт, – не утерпев, возразила Жизель.

Приободренная этой поддержкой, мадам Жуанэн продолжила:

– Сверху хорошо видно двор замка. И мне показалось, что по наружной лестнице кто-то спускается к подземелью… Меня это удивило, так как все знают, что вход в него замурован… Все – это местные, – добавила она.

– Подземелье под замком? – переспросила инспектор.

– Да, подземный ход шел из подвалов и связывал Сен-Совер с бывшим аббатством Мутье, – пояснила мадам Жуанэн. – В средние века монахи проходили по нему в город за продуктами. А в случае осады он служил запасным выходом. Вы знаете, что религиозные войны опустошали страну. Но за столетия обвалы сделали подземный ход непроходимым. Если бы не это, то, когда в 1580-х годах гугеноты осадили Сен-Совер, жители могли бы по нему выбраться из города… вместо того чтобы укрываться в сарацинской башне! Осаждающие быстро выбили их оттуда!

– Откуда вы знаете, что человек, которого вы заметили, направлялся именно к подземелью? – не отставала Джемани. – Разве есть другой вход?

– Ну да! Я покажу вам… это слева, если смотреть на северный фасад. Только человек не из нашего города мог искать там проход…

– Возможно, кто-нибудь из приехавших на семинар? – предположил месье Жуанэн.

– Можете описать мне его? – с надеждой спросила Лейла.

– Невысокий, довольно тонкий… Большего я не разглядела.

Все невольно вопросительно посмотрели на Жизель Дамбер.

– Я была с дочерью у Мадлен Дюжарден, к тому же мало кого знаю из Клуба Колетт. Не представляю, кто может соответствовать такой фигуре…

– Ах! Оказывается, у вас есть дочь! – воскликнула мадам Жуанэн, воспользовавшаяся тем, что нашлась причина сменить тему. – У нас их двое. А сколько лет вашей?

И тут Лейла поняла, что эту партию она проиграла. Сейчас женщины бросятся в раздражающие перечисления радостей и горестей материнства, начнут искать отличия между матерью и бабушкой, совсем не заботясь о тех, кому не улыбнулось счастье или у кого не было желания стать ни той, ни другой.

Чтобы не присутствовать при этом, она отозвала в сторонку месье Жуанэна.

– А мадам Брюссо вы знаете?

– Жюли Брюссо? Служащую мэрии? Да кто же ее не знает? Очень хорошая женщина. Какая потеря для коммуны!

– Похоже, все так думают, – заметила Лейла.

– Ничего удивительного. Она всем оказывала услуги. Да вот спросите хотя бы кюре… Отца Клода… Я-то лично с ним не общаюсь, а вот моя жена… – Он возвел глаза к небу. – Ну а что до Жюли Брюссо… никто и не верит в самоубийство.

– А точнее?

– Да все местные. – Он с понимающим видом покачал головой. – Все ее знали. Можете спросить любого… тут сомнений нет. Это не самоубийство.

– А что говорят?

– Что говорят? Да то, что ее убили! Как и Ришело. Ведь вы здесь из-за этого, нет? Вот только его никому не жалко! Ну ладно, пора уходить, – сказал он в заключение, потянув за руку жену, которая едва успела попрощаться.

– Очаровательные старички, – с иронией прокомментировала Лейла Джемани.

– Я вот спрашиваю себя… – начала было Жизель.

– Не окончат ли они так же? О! Не Маргарита ли Наваррская сказала, что любовь иногда переживает смерть, но никак не венец… Вы это цитировали в своей последней книге.

Смутившись, что затронули эту тему, они одновременно повернули головы к залу, где Фушеру и Поль Эрвуэ, наклонившись друг к другу, казалось, целиком ушли в обсуждение интересующей их тайны.

Через несколько минут вновь стали образовываться группки. Амандина Фолле о чем-то горячо спорила с тремя студентками. Тик де Глориан сменил тактику и изо всех сил старался войти в доверие к представителям совета. Марго Лонваль, слушая Антуана Девриля, глазами искала Алису Бонне. Мадлен Дюжарден раздавала программу на завтра: «Колеттовские тропы», «Фуга на рассвете»; во второй половине дня: лирическая фантазия «Ребенок и колдовские чары».

– Надо бы повидаться с кюре до воскресной мессы. Думаю, он может кое-что рассказать о Жюли Брюссо, – предложила Лейла подошедшему к ней Фушеру. – Он как раз принимает после двух часов.

– Немедленно позвоните ему, – ответил он с отсутствующим видом.

«Его словно загипнотизировала Жизель Дамбер», – отметила Лейла. А та, обменявшись несколькими словами с Одой Бельом, незаметно ушла, направляясь к сарацинской башне…

Глава 18

Жители Сен-Совера напрочь отказались восстанавливать свою колокольню. Начиная со средних веков ее трижды разрушала молния.

– Надо же! Колокольни нет, да и церковь стоит за городом, – удивился Фушеру, когда они спустились по улице Колетт.

– Ее неудачно установили на основание из камня с большим содержанием железной руды, который доставили из карьера в Мюре, – объяснила Лейла, державшая в руке справочник-путеводитель. – В девятом веке произошла крупная ссора между настоятелем монастыря и горожанами, пожелавшими иметь собственную церковь. Монахи в конце концов уступили, но при условии – построить ее за городскими стенами. Монастырь назначал своих капелланов и взимал…

Она прервалась, так как они подошли к дому священника. Отец Клод, сорокалетний жизнерадостный мужчина, ждал их на крыльце. В приходской церкви он служил уже много лет. По словам Поля Эрвуэ, не очень хорошо относившегося к религии, отец Клод совершал чудеса, помогая обездоленным. Извинившись за скудость обстановки, он пригласил обоих офицеров полиции пройти в свой кабинет.

– Вот моя единственная роскошь, – сказал он, показывая угол, занимаемый разросшимися кактусами и другими экзотическими растениями, среди которых были каучуконосы, аспериум, фикус «бенжамин»… – А больше всего мне нравится черенкование, – признался он с шаловливым видом. – Посмотрите, мне удалось вырастить пассифлору моллиссиму…

– Вы когда-нибудь обменивались опытом в цветоводстве с Жюли Брюссо? – спросил комиссар Фушеру.

Отец Клод помрачнел.

– Я потерял в ее лице одну из самых ревностных прихожанок, друга, можно сказать, – грустно ответил он.

Он замолчал. У него был на удивление бесцветный голос, к которому невольно внимательно прислушиваешься.

– Мы разделяли лишь любовь к растениям… Когда я захотел создать в приходе группу поддержки умирающих, она сразу отказалась войти в нее. Тем не менее я был поражен, увидев, как она приободряла семью агонизирующего ребенка. Она находила такие слова, будто сама прошла через смерть…

Фушеру и Джемани переглянулись.

– Она ничего не рассказывала вам о своей жизни?.. Что-нибудь такое, чем можно объяснить ее неожиданную кончину?

– Ничего, – подумав немного, ответил он. – Но… мадам Брюссо иногда совершала непредсказуемые поступки. Однажды, например, она категорически отказалась стать крестной матерью некой маленькой Алисы, однако подобрала для нее крестных родителей. Мать была очень недовольна. А мне не удалось добиться от Жюли Брюссо никаких объяснений…

Он откинулся на спинку стула и скрестил пальцы.

– Еще один случай… – продолжил он. – В прошлом году, когда я венчал сына генерала Дезандре, она взяла на себя цветочное оформление и должна была присутствовать на церемонии. Но в начале мессы она вдруг покинула свое место около хора и ушла. Впоследствии я узнал, что одной родственнице невесты, сидевшей неподалеку, показалось, что она признала в ней умершую подругу. Когда я сказал об этом мадам Брюссо, та наотрез отрицала какую-либо связь… После этого я не видел ее две недели! Согласитесь, все это довольно странно… – Чувствуя себя неловко, отец Клод умолк.

– Не думаете ли вы, что у нее было что скрывать? – спросил комиссар.

– Она родом не из наших краев, трудно судить…

– Не знаете ли, где она хотела бы быть похороненной?

– Здесь, в Сен-Совере, где она прожила последние двадцать лет. Она высказывала пожелание… Я совершу похоронный обряд, как только… как только гражданские власти дадут разрешение. Но есть одна проблема: у нее нет семьи, нет родных…

– А вам известно, что речь идет о самоубийстве? – заметил комиссар.

– Для меня все усопшие равны, так же, впрочем, как и живые, – возразил священник. – Мадам Брюссо больше, чем кто-либо, нуждается в Божьей помощи. Мы никого не отвергаем.

– Времена изменились с 1954 года. Если я не ошибаюсь, сама Колетт не имела права на похороны по религиозному обряду, – обронил Фушеру.

– Что касается «разведенок», раз уж вы упоминаете этот случай, – ровным голосом продолжал отец Клод, – то я очень хочу, чтобы ускорили процедуру отмены этого положения. А пока что я забочусь о том, чтобы наша община принимала всех вступивших во второй брак, которые обратились к нам с просьбой. Скажу даже по секрету, что не понимаю, почему священство запрещено женщинам…

Лейла в душе одобрила его, но вслух не высказалась, из осторожности удержавшись от проявления неуместного экуменизма.

Что же касается Жан-Пьера Фушеру, то, воспитанный отцом-католиком и матерью-протестанткой, он рано усвоил понятие терпимости. Бунт в его душе, не примирившейся со смертью Клотильды, окончательно погасил теплившиеся в нем остатки религиозности. И вот теперь у него есть дочь…

Он нарушил молчание, ставшее для него вдруг невыносимым:

– Последний вопрос. Остались ли образцы почерка Жюли Брюссо?

– Сейчас, когда я думаю об этом, могу с уверенностью сказать: ни одного. Даже самую маленькую записку она печатала на машинке. Но погодите… Ведь есть приходская книга записей. Она много раз расписывалась в ней. Не хотите взглянуть?

Они дружно кивнули. Священник вынул из шкафа несколько томов в красных переплетах с выдавленным на них позолоченным крестом.

– Недавно у нас состоялось несколько крестин. Вот… последние были пятого мая… Так и есть…

Он осторожно перелистал веленевые страницы, и стало очевидно: Жюли Брюссо всегда оставляла от своего имени лишь жирные переплетения двух изогнутых букв.

– Я не специалист в графологии, но эта прямая, перечеркивающая завитушки, указывает, как я полагаю, на почти патологическую замкнутость в себе. Любопытно, не правда ли, когда встречаешься с непроницаемостью некоторых людей… – провожая их до двери, пробормотал священник, как бы обращаясь к самому себе.

– А может, это один из способов самозащиты, – поправил его Фушеру, переступая через порог.

Как только они подошли к своей машине, оставленной на рыночной площади, стал подавать сигналы внутренний телефон, который напрямую связывал их с парижским бюро.

– Это Лео Кранзак, – доложила шефу Лейла. – Биша отказывается передать медицинскую карту Брюссо!

Комиссар Фушеру удивленно приподнял брови и обреченно вздохнул:

– Что ж, придется подключить Возеля.

По его тону Лейла догадалась, насколько он взволнован, раз так реагирует на ситуацию, которая обычно приводила его в ярость. Решительно, отцовство влияет на него.

– Возвращаемся в Туро? – не проявляя своих чувств, спросила она.

– Поехали. Мне нужно подумать… – лаконично закончил он.

Он даже не заметил, что, будучи раздраженной, она грубо обращалась с коробкой передач и не снижала скорости на крутых виражах.

Глава 19

Воскресенье, 15-е

На следующее утро Алиса Бонне проснулась очень рано. Жила она в служебном помещении учительниц коммунальной школы, которое мэр Ода Бельом распорядилась предоставить для приезжих артистов.

Молодая женщина толчком раздвинула ставни, словно давая выход глухой тоске, не дававшей ей уснуть до поздней ночи. Она тщетно пыталась с помощью глубоких вдохов обрести спокойствие. Но свежий воздух, врывавшийся в легкие, лишь усилил неясную тревогу. Алиса узнала знакомые симптомы мандража. Тем не менее она уже не в первый раз выступала в спектакле «Ребенок и колдовские чары». Она налила в стакан апельсиновый сок, который в это утро показался ей странно горьким.

– Нечего мучить себя, – пробормотала она. – Лучше уж сделать пробежку за город. Убежать.

Она быстро переоделась, надела штормовку с капюшоном, нашла в передней резиновые сапожки.

Ее путь лежал через поля в направлении Мутье. Она почти бежала, иногда оступаясь в выбоинах, прикрытых травой и водой, инстинктивно двигаясь на восток, навстречу зарождающемуся дню. Достигнув Луэна, она проследовала вдоль речки до пруда, на гладкой поверхности которого уже резвились первые солнечные лучи. За несколько минут достигнув берега, она встала как вкопанная: порыв ее иссяк. Солнце расталкивало облака, застилавшие горизонт, и наконец свету удалось пробиться между двух туч, которые неожиданно окрасились в красный цвет. Вдруг перед ней открылось два вспаханных поля: одно – земное, другое – его зеркальное отражение на облачном слое; восходящее солнце словно засевало их лучами. Зачарованная оптической иллюзией, Алиса, ухватившись за колья изгороди, не отрывала глаз от прочерченных солнечных борозд. Верхушки облаков накалялись докрасна. А озеро так верно отражало воображаемые комья земли вверху, что, казалось, сама земля проплывала по его поверхности. Вскоре оно стало напоминать слиток металла, раскаленный в кузнечном горне.

У Алисы закружилась голова от ощущения одиночества, потерянности в огненном месиве, от слияния с космосом, где странным образом соединились вода и огонь. Ее душа будто возвращалась издалека, уже очищенной. Алиса вышла из этого сеанса гипноза освобожденной от тоски, страха, тревоги и медленно пошла в город, размышляя о своей судьбе. Теперь ей нужно было сосредоточиться на одном: сыграть в спектакле как можно лучше. Когда она входила во двор школы, ей встретилась группа, которую Мадлен Дюжарден быстро повела к кварталу Сен-Жан. Алиса последовала за ними, предпочтя держаться сзади на некотором расстоянии.

Группа состояла из журналистов и представителей местной власти, в числе которых была мэр, кое-кто из докладчиков и администрации клуба, а также из преданных читателей Колетт, ряды которых постоянно пополнялись, что говорило о растущей популярности книг писательницы.

Пресса, прельщенная именем Фретилло, еще не вернулась в столицу, и некоторые журналисты решили осветить открытие «Колеттовских троп». Среди них была и некая Жоселина Доберман, лет двадцать назад разродившаяся статьей о нижнем белье Колетт. Публикация имела успех благодаря скабрезным иллюстрациям, раскопанным автором в журналах той эпохи. И если журналистка сделала над собой усилие, встав с рассветом, то лишь потому, что надеялась высмотреть место, где Колетт впервые испытала волнение, предаваясь похотливым мечтам.

– Каким будет маршрут? – поинтересовалась одна молоденькая колеттофилка.

Мадлен громко объявила:

– Мы пройдем от маленькой мельницы к болотам, упомянутым в «Сидо»…

Тут Антуан Девриль, нагнувшись к Марго Лонваль, с хитрой улыбкой прошептал:

– В первоначальном варианте это были сады Сен-Жан. Подобная растяжка географической реальности довольно интересна.

– Это служит для большей выразительности образа, – поддержала она.

– Впечатление такое, будто, набрасывая черновик, она расширяла границы родного края до размеров Земли, – продолжил он.

Она другими глазами взглянула на молодого исследователя. Антуан улыбнулся ей. Марго невольно залюбовалась небольшой выразительной складочкой, придававшей особый шарм его полуоткрытым губам. «Что ни говори, а свежая плоть…» – поймала она себя на мысли. И тут же споткнулась о корень. Он подхватил ее под руку нежно и вместе с тем крепко. Их лица почти соприкоснулись, и она успела оценить его миндалевидные глаза и запах свежескошенной травы, исходивший от здоровой кожи и чисто выбритого подбородка.

– Мы поднимемся по дороге в Рош рядом с лесом Корбо, – продолжала Мадлен, – а затем свернем к западу в сторону Лоре и достигнем сказочного источника всех рассветных фуг.

Когда группа тронулась, Лейла Джемани проскользнула в середину. Она пристроилась между Амандиной Фолле и Одой Бельом, с умыслом оказавшись за спиной Жизель Дамбер, шедшей как раз за их гидом.

Пройдя излучину реки и поднявшись по узкой песчаной дорожке, они повернули направо и вышли на асфальтовую дорогу. По ней они подошли к роднику и остановились, окружив его.

– Вот уж не думала, что источник творчества расположен у самой дороги! – воскликнула одна из подруг Амандины Фолле. – К тому же он обложен бетоном! Это не соответствует тексту «Сидо». – И она процитировала: – «Он выбивался из-под земли прозрачным булькающим грибком…»

– Вы, вероятно, позабыли, мадемуазель, что Колетт писала о нем более полувека назад, – поправила ее Мадлен. – Тринадцатью годами позже, в «Флоре и Помоне», она сожалела о том, что родник обложили бетоном. – И она тоже процитировала: – «Меня уверяют, что он как был, так и остался чистым, просто его заключили в бетонную оболочку – дар предусмотрительного человечества…»

Во время этого диалога Марго Лонваль приблизилась к источнику, омочила кончики пальцев и поднесла их ко рту.

– У воды все такой же «привкус дубовых листьев»? – поинтересовался ее спутник.

Пока женщина подыскивала слова, чтобы выразить свое ощущение, Антуан Девриль пробежал глазами по белому платью, облегающему соблазнительные формы.

– Надо же, а он смотрит не только в манускрипты, – прыснула Амандина на ухо подруге.

Когда прибыли в Мутье и все ходили вокруг здания школы, Мадлен обратила внимание своих подопечных на трубу, возвышающуюся над коньком крыши:

– Там изображен Людовик Пятнадцатый на коне; я единственная, кто видел это вблизи, когда преподавала в этой школе.

Потом все восхищались романским фасадом церкви и ее ажурным портиком. Затем Мадлен обвела рукой горизонт:

– Как подумаешь, что кое-кто вынашивал проект осушения этого восхитительного края родников!..

– Кто именно? – спросила инспектор Джемани.

– К примеру, владелец Салодри, – ответила Мадлен. – Его дом вот там, по прямой.

Заинтересовавшись домом умершего, подруга Амандины вытянула указательный палец:

– Это тот, крышу которого видно сквозь пихты?

– Он самый.

– Раз уж мы совсем рядом, может быть, подойдем к нему? – предложила Лейла.

Вспомнилось о протоколе обыска. Как и в доме Жюли Брюссо, в нем не нашли ничего заслуживающего внимания. Так что она решила воспользоваться случаем, чтобы попытаться разгадать загадку другим способом.

– Я всегда сторонилась этого зверя и его логова, – возразила явно не испытывавшая такого желания Мадлен Дюжарден.

– Мадлен, ну пожалуйста, доставьте удовольствие моей подруге… – поддержала Лейлу Амандина.

С видимой неохотой дама повела всех к Салодри. На выходе из Мутье, за бывшей кузницей, она свернула налево на узенькую тропинку. Тема разговоров поменялась.

– А сейчас дорожка приведет нас к другому источнику, – доверительно сообщила Марго Антуану Деврилю.

Он не понял:

– К какому?

– К источнику зла, – мелодраматическим тоном, понизив голос, проговорила она.

Намек этот не прошел мимо ушей инспектора Джемани, сумевшей сделать из него свой вывод: она извлечет выгоду из подобных откровенных высказываний; об отношении горожан к Ришело она узнает больше, чем из допросов, во время которых свидетели осторожничали. Лейла завязала беседу с местным ботаником, одним из почитателей Колетт. Месье Дорбини крайне резко отозвался о проекте осушения болот, который хотел навязать этот злодей:

– Грешно говорить, но хорошо, что он мертв! Иначе он погубил бы всю флору, произрастающую здесь с третичного периода.

Лейла оценивающим взглядом искоса посмотрела на своего собеседника. Группа тем временем прошла через лес Мутье и остановилась перед оградой парка Салодри.

– Брр… Не очень-то приветливо выглядят все эти решетки на окнах, – поежилась подруга Амандины.

Чтобы защититься от нескромных глаз, месье Ришело велел насадить густые лиственницы между дорогой и домом. Подобная предосторожность погружала часть здания в негостеприимный полумрак.

– По крайней мере больше не слышно рычания боевого пса, которого он обучил бросаться на прохожих.

– А посмотрите-ка, сколько тут гаражей! – удивилась другая колеттофилка.

– У него была чрезмерная страсть к машинам, – объяснила Мадлен. – И к игре! – добавила она. – Мне говорили, что, случалось, он держал пари на крупные суммы. Частенько наезжал и в Лас-Вегас!

Они прошли вдоль ограды, чтобы выйти на дорогу, ведущую в Сен-Совер.

Месье Дорбини, отделившись от остальных, рыскал на природе, описывая круги, точно собака, охотящаяся в одиночку. Вдруг он застыл в неподвижности и издал возглас удивления.

– Еще один редкий вид нашел, – вздохнула его супруга, отказавшись повиноваться призывным знакам мужа.

Движимая любопытством, Лейла подбежала к ботанику.

– Вы только взгляните на этот каскад плюща, перемешанного с жимолостью, – восторженно произнес он, – под ним скрывается скала.

Во впадинке спала жирная гусеница. Ущерб, принесенный ею окружающей растительности, свидетельствовал о ее прожорливости. Месье Дорбини ткнул в нее прутиком, дабы наказать за обжорство. Присоски чешуекрылого яростно обхватили раздражавший предмет. Ботаник захотел поближе показать Лейле этот хорошо известный феномен и поднес к ней обглоданную веточку жимолости с уцепившейся за нее насытившейся гусеницей.

– Но скалы-то и нет, – удивился он, узрев пустоту наметанным глазом.

Лейла просунула руку в щель между переплетенными растениями.

– Готов поспорить, перед нами бывший погреб, – возбужденно сказал ботаник. – Салодри когда-то был намного обширнее. Здесь имелось несколько подсобных построек, от которых остались одни развалины.

– Позвольте мне осмотреть их, – сказала Лейла. – Я скоро вас догоню. Окажите любезность, ничего не говорите остальным.

И с карманным фонариком в руке она углубилась в подземные кладовые.