Текст книги "Журнал «Если» 2008 № 05"

Автор книги: ЕСЛИ Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

А так он весь выйдет в дырку и – кранты.

Встав поближе к деду и словно бы находясь под его защитой, моя дура насколько могла сурово обратилась к Бурому:

– Извините, у меня прием клиентов. Я не могу заниматься целительством при посторонних.

– Еще двести, вместе тыща, – ответил на это Бурый. – Ну, помоги ты ей! Ты не человек, что ли?

– А ты у нас, выходит, человек?

Только тут из туалета вышла Лиза, промокая платочком лицо. Бурый смутился и отступил, он отвернулся к зодиаку и вообще сделал вид, будто он некий предмет мебели.

– Ну вот, я успокоилась, – начала было Лиза.

Моя дура схватила деда под руку и даже, кажется, прижалась к нему.

– Извините, Лизонька, ко мне клиент по записи пришел, мне нужно с ним работать.

– Так я подожду. Я сколько нужно буду ждать– Ну, я прошу вас! – взмолилась моя дура. – У меня клиент, у клиента проблема! Его из поликлиники погнали! Врачи, называется! Садитесь, сейчас я вам помогу.

– Тыща сто, – прошипел Бурый, не поворачиваясь.

– Столько у меня при себе нет, – сказал дед.

– Ну и хорошо, что нет! – весело воскликнула дура. – Я много не беру! Сотенки хватит! Рублей! Идите сюда, присядьте хоть на краешек. Вы кто по знаку зодиака?

– Пенсионер. Так вперед, что ли, платить?

– Нет, что вы, только по результату! Я с вас порчу сниму, здоровье вам поправлю…

– И чтоб не сифонило.

– И только тогда заплатите, сколько можете! Извините, я уже работаю. Я не могу исцелять при посторонних.

Она держалась за деда мертвой хваткой. Я даже похвалил ее – дура дурой, а вот ведь проснулся умишко– Вы хотите моей смерти? – звенящим голоском спросила Лиза.

– Я хочу помочь вот этому человеку. Он мой пациент! Официальная медицина от него отвернулась, денег на дорогую частную клинику у него нет!..

– Как это нет? – удивился пациент. – У меня пенсия! Вот, сколько скажете – столько и заплачу…

И начал вытаскивать из каких-то прорех зеленые доллары. Набрав пачечку, он выровнял ее и шлепнул на стол.

Тем временем Бурый совершал какой-то странный маневр – он перемещался лицом к стене, стараясь не попасть никому на глаза.

– Опять баксы… – прошептала потрясенная дура.

– Не нравится? Схожу поменяю.

Дед, взяв пачечку, направился было к двери, но дура повисла на нем, как черт на сухой вербе.

– Никаких поменяю! Я вас лечить будуТут Бурый незаметно и совершенно бесшумно проскользнул в туалет.

Мне это сильно не понравилось. Конечно, я могу принять свои меры… Но сперва неплохо бы понять, что он затеял– А как же я? – еле сдерживая рыдания, спросила Лиза.

Моя дура набиралась разума не по дням, а по часам.

– Радость моя, вы сейчас разволновались, пойдите погуляйте, потом придете, спокойненько все обсудим, может, до чего и договоримся.

– Во сколько?

– Я раньше чем за два часа не управлюсь, – подумав, сказала бывшая дура, а ныне – почти умница. Нельзя же называть дурой женщину, которая помогает мне спасти заветный сундучок.

– Хорошо, я приду, – кротко пообещала Лиза.

Я мог спорить на два талера, что она, вернувшись, обнаружит запертую дверь и бумажку «Салон по техническим причинам закрыт».

– И давно сифонит? – деловито спросила моя дура подозрительного деда.

– С первой мировой.

Она не удивилась, не ужаснулась. Я заметил: первый признак глупости – отсутствие интереса к истории. Дед мог бы преспокойно сказать, что дырка у него осталась с франко-прусской войны, и для моей дуры это бы тоже сошло.

– И только сейчас пришли? – преспокойно полюбопытствовала она. – Знаете, клиент, если у вас столько лет сифонило – и ничего, то, наверное, вам так надо. Карма у вас такая. Чтобы сифонило. Сейчас порчу с вас сниму, карму вам почищу, и это… магическую защиту поставлю. Оберег-то есть.

Она достала из холодильника яйцо и разбила его в стакан. Потом развернула деда спиной к себе, а чашку поставила у его ног.

– Это для чего?

– Порчу снимать буду. Сорок осиновых веток ломать. Осины, правда, в городе не достать, но я читала – спички тоже годятся, их из осины делают.

Она отыскала коробок и отсчитала на столе сорок спичек.

– И что, не будет сифонить? – с сомнением спросил странный дед.

– Дырка затянется. Не сразу, но затянется. Стойте спокойно, клиент. А то яйцо опрокинете. Ну, начинаем.

Несколько секунд она помолчала, собираясь с духом. Я устроился на табурете поудобнее – никогда не видел, как снимают порчу спичками. Дверь туалета приоткрылась, в щели возник глаз Бурого – ему тоже было очень интересно.

Наконец моя дура вздохнула, выдохнула, всем видом показала, что впала в священный транс, и затянула нараспев, ходя при этом вокруг деда и бросая ему под ноги разломанные спички:

– Червяк в земле, камень в золе, лицо в зеркале! Яйцо в гнезде, крест на стене, порча не на мне, Божьей рабе Марье, не на рабе…

Клиент, как вас по имени?

– Вла-ди-лен, – внятно и с большим самоуважением ответил дед.

– Владимир Ильич Ленин.

Тогда она опять заголосила:

– Порча не на мне, рабе Владилене, не в его руках, не в его ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади…

– Дырка у меня вот тут, – попытался подсказать дед. – И сифонит.

Но она пребывала в творческом экстазе.

– Не он отпет, не в нем сто бед, нет в нем лиха, у покойного в сердце тихо…

Тебе бы такое «тихо», подумал я. Вот как раз у тех, кто жив после смерти, тревог и хлопот поболее, чем у вас, пребывающих в плоти телесной! Взять хотя бы меня. Сижу и беспокоюсь, не собьют ли тебя, дуру мою, с толку Лиза и Бурый, не уговорят ли сделать проклятый зазыв с того света– А в груди раба Владилена сердце бейся, кровь по жилам лейся– возгласила она торжественно. Возможно, действительно верила в свои затеи.

– И дырка! – напомнил дед.

Я бы на ее месте послал этого деда известным мужским образом.

Но она старательно показывала, что пребывает в целительском магическом трансе, и потому не могла отвлекаться.

– И дырка – заткнись! – приказала она. – Как я, Марья, ветки эти ломаю, к ногам раба Владилена кидаю, так я и делом своим, и словом своим порчу снимаюОна принялась выписывать руками перед дедовым лицом всевозможные вензеля, плюнула направо и налево, подхватила чашку с яйцом и с криком «аминь, аминь!» кинулась к туалету. Там и столкнулась с Бурым. Но ей это сгоряча не показалось странным.

– Пустите, я порчу на яйцо свела, его в унитаз надо! – закричала дура и скрылась в туалете.

Порчу на яйца не сводят, а напускают. Я хорошо помню. Это была ее очередная глупость – и я все равно не мог спорить. Оставалось промолчать. Странно было, что дед тоже молчит, не напоминая больше про свою дырку.

Спустив яйцо в унитаз и вымыв чашку с порошком, дура моя несколько успокоилась и тут лишь сообразила, что Бурому в туалете —

не место. Но вспомнить, когда именно он исчез, она не могла. И потому спросила прямо:

– Погодите, а вы откуда взялись?

– Интересно было, остался, – так же прямо ответил Бурый. – Ну что, батя, как дырка?

Дура моя сразу всполошилась:

– Клиент, не уходите, сеанс еще не окончен, я вам обереги поставлю, потом карты раскину на прогноз леченияДед молчал.

Он вообще был монументален, а теперь и лицо стало совершенно каменным. Я бы не удивился, если бы он помер и остался стоять, как памятник самому себе – дед был именно из той породы, которая на это способна.

– Ой… – сказала дура, которой, кажется, пришла в голову эта же самая мысль. Бурый – и тот забеспокоился.

– Батя, ты чего? – позвал он. – Подай голосДура кинулась к деду, заглянула ему в лицо, а дальше была целая пантомима: она протянула к его щеке палец, прикоснуться побоялась, отдернула, и так три раза подряд, прежде чем додумалась завопить:

– Ой, мама дорогая! Он помер– Ты чего, сдурела? – спросил Бурый.

Судя по спокойствию, ему приходилось иметь дело с разнообразными покойниками. Теперь взялся за дело он – подошел, постучал по жестяному тазику, прислушался, заглянул деду в тупые буркалы, помахал рукой перед лицом, прислушался к дыханию и наконец оттянул веко.

– Ну что? – прошептала дура.

– Да он вроде спит…

– Как это – спит? Не может он спать– Да спит же– Так разбудить надо– Ты усыпила – ты и буди.

– А как?

Она устремилась к столу на колесах, вытащила папки, вывалила истрепанные листки и тетрадки, порылась в них, вряд ли понимая, что там написано. И наконец замерла в полной растерянности, а потом произнесла так, словно все, обещанное Апокалипсисом, явилось в наш подвал разом:

– Мы этого на курсах не проходили!..

Тут даже мне стало жаль бедную дурочку. Она стояла, опустив руки, такая беззащитная, такая потерянная!.. Если бы я не знал женщин, то сейчас пролил бы слезу умиления над моей дурой. Они не проходили! Так говорят маленькие девочки, искренне полагая, что незнание способно оправдать человека, а меж тем был у меня судебный процесс, где вся склока разгорелась именно вокруг возможности или невозможности для обвиняемого знать определенные обстоятельства…

Я неожиданно для себя погрузился в то воспоминание и упустил некий важный миг.

Когда я опомнился, Бурый уже стоял возле нее, лицом к лицу, и держал ее за плечи.

– Дурочка ты моя… – тихо сказал Бурый.

А она сама, сама прижалась к нему, как прижимается натворившая глупостей женщина к своему сильному, умному, непобедимому мужчине! Сама! К этому бревну неотесанному– Сделай что-нибудь, я его боюсь, – зашептала она, – он совсем спятил, дырка, говорит, дырка…

– Да все будет хорошо, проснется и уберется, ну? Какая ты у меня дурочка…

И он начал ее целовать, сперва – в лоб и висок, потом – в губы.

А она… она ему ответила… этому громиле! Этому тупому чудовищу! Тьфу! Глаза б мои не гляделиСидел, сидел, молчал, молчал, смотрел, таращился – высмотрел мою дуру! А она тут же и повисла у него на шее! Постыдилась бы —

вон дед того и гляди проснетсяВыживать, выживать скорее, пока эта развратная парочка не натворила дел. Ловко он прибрал к рукам мою дуру, ох, ловко… Какое он имел право?! Пришел, потаращился – и схватил в охапку! Ну разве не последняя сволочь?..

Я должен их отсюда выжитьВ конце концов, это моя дураЯ собрался с силами и запустил в стену электрическим чайником, потом – коробкой с картами. Деду это не помешало спать, а дуре и Бурому – целоваться. Я застонал от бессилия… ведь уговорит, теперь уж точно уговорит!..

Как легко, оказывается, было справиться с моей дурой…

Я ушел, я слонялся по всему дому, я рычал и бил кулаками в стены. Кулаки проваливались и попадали непонятно куда. Я понимал одно – от дуры пора избавляться раз и навсегда. Она развлекала меня, да, не спорю, я охотно смотрел на ее проказы… но сейчас…

Когда я вернулся, они уже ушли. Деда я заметил не сразу. Бурый уложил его на пол и прикрыл плотной скатертью – чтобы дед не простудился.

Я сел на свой табурет и, глядя на часы, дешевый будильник, стоявший на столе среди дурацких фигурок, камушков и свечек, думал – вот сейчас они наверняка поехали к нему домой, к ней нельзя, у нее взрослая дочка, матери от дочек такие дела скрывают. Потом она явится к себе как ни в чем не бывало и начнет готовить ужин.

Прошло время ужина – и я, глядя на часы, думал, что сейчас моя дура ложится спать и блаженно растягивается на постели – приятно измученная и безмерно довольная, отложив все попечение о Лизе и ее затеях до утра…

Мне показалось странным, что Лиза не вернулась в подвал, чтобы договориться о церемонии зазыва с того света. Хотелось верить в лучшее, в мои-то годы, и я придумал, что она встретила умных людей, которые отговорили ее от этой блажи, или набрела на другой салон, где ее радостно приняли и обещали обслужить в наилучшем виде. Я утешал себя так – а сам помнил, что бродил по дому довольно долго, она вполне могла вернуться, и моя дура, млея в объятиях Бурого, назначила ей время этого мерзкого сеанса.

Давно мне уже не было так скверно.

Если я не придумаю, как их отсюда выставить, говорил я себе, они своими глупостями подманят какую-нибудь зловредную сущность.

Говорил, говорил – и договорился! Мне сразу полегчало. Я понял, как с ними справиться! Я понял, как спасти драгоценный сундучок.

Заодно я бы навеки отвадил мою дуру от доморощенной бестолковой магии.

Все было именно так, как я и думал – Бурый уговорил ее вызвать для Лизы мертвого жениха или кем там этот господин ей приходился.

Бурый стал ее хозяином, он уладил скандал с Анжелой, он уже заведовал всеми ее покупкамиНа следующий день они примчались вдвоем, стали двигать мебель, умчались, дура вернулась, и сразу же Лиза привезла фотографию. Маша велела ей раздеться и надеть длинную белую рубаху, потом отвела в конуру с массажной кушеткой и приказала лежать тихо, не говоря ни слова.

– А скажешь хоть слово – все пропало, и он никогда больше не вернется, – пригрозила она. Лиза только кивала и смотрела огромными сумасшедшими глазами прямо в глаза моей дуре.

– Вот видишь, я ставлю на столик его фотку, рядом стакан воды, накрываю хлебом, – все это моя дура проделала с неимоверной торжественностью. – Всякое может случиться – ты, если чего, сбивай стакан и хлеб на пол, а я буду молитву читатьЛиза с мычанием указала на дедовы ноги.

– Что-нибудь придумаем! – пообещала дура. – Вытащим его, старого черта… Только бы не помер… Ну, идем, я тебя уложу.

Они втиснулись в конурку.

Я был готов. Я облачился нужным образом. Если они будут проделывать свои дурацкие ритуалы перед столиком – замечательно! Там как раз очень удобное для моей выдумки место.

Вошел Бурый с большой сумкой. Оглядел салон, покосился на дедовы ноги. И вдруг улыбнулся. Его улыбка мне не понравилась. Я успокоил себя тем, что больше эту парочку никогда не увижу. Вспомнил, кстати, как недавно пели на улице: «Это есть наш последний и решительный бой!» Именно так. Я дам им бой.

Это мой дом. Им тут больше не быть.

Из каморки вышла моя дура и плотно прикрыла дверь.

– Тише говори, – предупредила она любовника. – Ей нужно сосредоточиться и представлять себе его таким, как при жизни, все вспомнить, как говорил, как ходил…

– Что еще требуется? – перебил он.

– Сорок свечек.

– Принес. Еще ты три метра черной ткани велела купить. Купил.

Их куда?

Она заглянула в тетрадку.

– Тут написано – закрыть тканью портрет покойного.

– Так он же формата девять на одиннадцать. В шесть слоев, что ли?

– Ой, ну что я за дура! Нужно было его с самого начала закрыватьЯ все перепуталаЯ только вздохнул. Я-то с ней два месяца промучился, а ему все эти радости еще предстоят– Не вопи, – одернул ее Бурый. – Ну, перепутала и перепутала.

– Ничего у нас не выйдет. Дух не захочет приходить. Еще и этотДура показала пальцем на дедовы ноги.

– Сказал же – ночью вынесу и положу на трамвайной остановке.

– А если он и там не проснется?

– Значит, такая его судьба.

– Ты его хоть в холл вытащи, – жалобно попросила дура. – А то нехорошо. При постороннем духов не вызывают.

– Так он же все равно спит… – сказал Бурый, которому вовсе не улыбалось тащить куда-то эту восьмипудовую тушу.

– Тебе трудно, что ли? А если мы об него споткнемся? И все коту под хвостДура остается дурой. Я видел, что ей очень не хочется проводить опасный обряд. И тем не менее она требовала от любовника, чтобы он убрал помеху в проведении обряда. Или я окончательно забыл, что делает с женщинами мужская ласка, или до сих пор не знал всей глубины дурости моей дуры.

– Вот это – аргумент, – согласился Бурый.

Он подхватил деда под мышки и поволок в прихожую, а дура, нагнувшись, семенила следом, пытаясь подхватить дедовы ноги. Потом она подобрала скатерть и хорошенько укутала лежащего на полу деда.

– Умница. Теперь его даже не видно.

От похвалы она просто расцвела. Должно быть, мою дуру очень редко хвалили. И тут же ей показалось, что теперь мужчину можно брать голыми руками. В мое время девиц хоть учили действовать исподтишка, а этой никто никогда не говорил, что нужно выждать подходящий момент. Возможно, она была не так уж виновата в своей глупости…

– Нет, все не так, все не так! Все неправильно! – воскликнула она, не боясь, что Лиза в каморке ее услышит. – Никакой дух не явится, зря ты все это затеял.

– Ни фига, выманим! – сказал Бурый и пустил в ход испытанное средство – обнял дуру и стал целовать. Она к нему прижалась и на несколько минут все забыла, но потом, к величайшему моему удивлению, все же вспомнила.

– Может, не надо, а? Это же прямая дорога в дурдом.

– Да что ты заладила – дурдом, дурдом! Не получится – значит, не судьба. Девчонку жалко! Знаешь, как это – когда не простилась?

Вот у нас Наташка такая была, мужа убили, без нее похоронили, она рассказывала – во-первых, кошмары снились, во-вторых, муж во сне ругался, а она еще перед тем как-то по-глупому налево сходила…

– Ну так кто ж виноват? – на удивление разумно спросила дура.

– Я же говорю – по-глупому. Подружка стерва попалась, подпоила и к одному козлу в постель уложила. Стрелять таких подружек.

Так Наташка ночью на кладбище бегала, мы за ней ездили, по всему кладбищу ловили. Прикинь – ночь, кресты торчат, на дорожке – два джипа, меж крестами фонари скачут, люди бегают, ор, мат… Ты что, хочешь, чтобы эта Лизка повадилась ночью на кладбище шастать?

Там знаешь, сколько всякой сволочи водится?

– Не хочу, и в дурдом тоже не хочу.

Дура нашла самое подходящее время проявлять упрямство – все готово к обряду, и вдруг она вспоминает про дурдом! Бурый, очевидно, имел дело со множеством дур и знал, как их отвлекать от неподходящих мыслей. Он опять поцеловал любовницу в губы.

И пока они так баловались, снаружи все темнело и темнело. Близилось время, когда общаются с покойниками…

Тем временем Лизонька в одиночестве соскучилась. Она слезла с массажной кушетки и вышла в салон – босая, в длинной рубахе, с распущенными волосами. Если не знать, что пребывает в телесной плоти, так можно подумать, будто и она триста восемьдесят лет назад скончалась.

– Ты чего?! – закричала моя дура, выскакивая из прихожей. —

А ну, обратно – и молчи, слышишь! Молчи, как рыба об ледЛиза показала на запястье левой руки. Я не люблю новшеств, но манера носить часы на руке мне симпатична.

– Ну, потерпи немного, пусть как следует стемнеет. Скоро уже, скоро, – тут дура до того раскисла, что даже поцеловала Лизу. —

Иди, ложись, думай о нем, думай самое хорошее. Поняла?

Лиза кивнула и медленно ушла. Волосы у нее были красивые —

спускались почти до талии. Давно я не видел длинноволосых и красивых женщин – дура не в счет, за ее глупостями и нелепой раскраской я просто не видел лица и не мог бы сказать, хорошо оно или нет.

– Ей ни есть, ни пить, ни говорить перед зазывом нельзя, – неизвестно в который раз повторила дура. – Вообще-то и мне тоже…

Но иначе не получается…

– Да зря ты дергаешься, – скучным голосом утешил любовник. —

Все у вас получится.

– Так ведь еще неизвестно, кто явится… – и опять же неизвестно в который раз она принялась рассказывать давнюю страшную историю. – Нас предупреждали – может явиться сам дух покойника, а может какая-нибудь нечистая сила – и будет врать, а потом от нее не отцепишься… Или сразу за собой утащит, или привяжется, понимаешь? А у меня опыта мало, я первый год работаю…

– Давно стемнело, – сказал Бурый. – И время самое то. Это же не обязательно в полночь?

– Ну что ты все лезешь не в свое дело? Надо по правилам, иначе дух не явится.

– Не все ли ему на том свете равно, у нас полночь или не полночь?

– Если ты такой умный – пойди погуляй. Это тебе не цирк, зрителей не надо.

И она вздохнула – очевидно, в ней проснулся страх. Бурый словно ждал этой минуты.

– Никуда я не пойду – мало ли что? Вдруг ты тоже голая ползать начнешь? Я знаешь что – я в туалете спрячусь. Если чего – вылезу.

А Лизке этой скажи, что твой мужик домой поехал, пельмени варить.

Ты не бойся – я с такими духами справлялся, что этот Лизкин для меня – тьфу.

Тут до меня наконец дошло – он тоже дурак! А два дурака – пара, и нечего мне изводиться, глядя на их дурацкую идиллию.

– А что? Это идея, – согласилась дура. – Ты там сиденье опусти и сиди. Лизке без тебя тоже как-то легче будет. А то будешь торчать, как зритель…

– Намучалась девочка. Может, ей после этого зазыва хоть немного легче станет.

– Это тебе не валерьянка. Ой! КлючиОна схватила со столика на колесах ключи и стала раскидывать их по салону.

– Для нечистой силы?

– Хоть бы не понадобились…

А вот ключики – это хорошо, подумал я. Их тут добрый десяток.

Ключики я потом приберу. Они старые, они от давно погибших замков, так что мои будут ключики…

– Ой! День! Какой сегодня день?! – вдруг завопила дура.

– А что?

– Нужен женский– Восьмое марта, что ли? – спросил озадаченный дурак.

– Да нет же! Среда, пятница или суббота! Для зазыва нужен обязательно женский день, иначе не сработает– Так ведь мужика вызываем. Перестань, Машка, хватит. Пора за работу. Тебе что, совсем девчонку не жалко?

– Тебе зато слишком жалко.

Удивительно, что эта мысль вообще пришла ей в голову.

– Дурочка ты все-таки, – сказал дурак. – Вот за что я тебя люблю – за то, что ты такая вся ревнивая дурочка. Пойми, Лизке ведь немного надо – два слова всего сказать и его лицо увидеть. А это в любой день можно.

Дураки имеют занятную способность – изрекать свои глупости так уверенно, что человек разумный может в первую минуту поверить. А неразумный – тем более. Вот взять мою дуру – где-то ее чему-то учили, что-то в голове застряло. А пришел мужчина, склонил ее к разврату, и теперь каждое слово этого мужчины имеет больше веса, чем прежде полученные знания. Если она не полноценная дура, то я тогда не знаю, кого звать дурой.

Она ему поверила. Она знала, что может увернуться от обряда, вопя, что спутала дни, но мужчина сказал – и сомнений больше не осталось.

В сущности, моя дура этим и была хороша – способностью слушаться мужчин. Вся беда в том, что она несколько лет жила самостоятельно и в придачу к собственной дури нахваталась всякой мистической.

– Ну, тогда… начинаем. Где кладбищенская земля? – спросила она.

– Вот, – ответил дурак и высвободил из сумки огромный черный мешок.

– Да ты с ума сошел! Ты что, все кладбище сгреб? Там же нужно…

– Ну, сколько?

– Ну, килограмм, ну, два… – растерянно сказала она. Я думал, добавит «мы на курсах этого не проходили».

– Стану я ради двух кило руки пачкать. Бери, потом еще пригодится. Да, и еще пятаков тебе наменял.

– Тоже целый мешок? – спросила дура и несколько успокоилась, когда дурак выгреб из кармана всего лишь горсть, правда, весомую горсть. – Клади сюда. Я сейчас начерчу круг, а ты давай прячься.

Время позднее. Работать так работать.

Бурый, положив мелочь на стол, обнял ее и поцеловал – почти по-человечески, как хороший муж целует жену при посторонних.

– Ну, иди, иди… – сказала она. – Если чего – я тебя позову.

Но в голосе было иное – что бы ни стряслось, звать не стану, потому что ты мой мужчина и тебя надо беречь. В хорошие бы руки мою дуру – цены бы ей не было…

– Ты, главное, не бойся. И знай – ты делаешь доброе дело.

И очень нужное дело, – весомо сказал он. С его огромной каменной рожей это получилось весьма внушительно.

– Я всегда делаю доброе дело, – гордо ответила она.

Тогда Бурый спрятался наконец в туалете, а дура за руку вывела из конурки Лизу.

– Ты, главное, молчи! – приказала она. – Молчи, пока он не покажется. А потом только говори ему эти свои два слова. Поняла?

Лиза кивнула.

– Теперь нужно зажечь сорок свечек и поставить их на полу.

Молчи, говорю! Я сама не знаю, куда их ставить, и в конспектах ни хрена нет! Куда поставишь – туда и ладно! Лучше вдоль стенки, а то мы их собьем.

Почти на четвереньках Маша вывела мелом на полу круг диаметром около полутора метров и даже не слишком кривой. Потом, поразмыслив, нарисовала еще один, вокруг первого, диаметром метра в два. Я только вздохнул – в юные годы побывал я в гостях у старика, который вызывал тени, и навеки запомнил, что круг чертят не мелом, а ножом по земле. Но ведь дуре непременно нужно проводить вызов в салоне – тут у нее амулеты, талисманы и прочая дешевая ахинея, в мои юные годы такое приобретали горничные из небогатых домов у бродячих торговцев.

– Так надежнее будет, – не слишком уверенно сказала дура. —

Иди сюда, становись. Вот тебе шпаргалка. Лучше бы, конечно, наизусть, но, может, и по бумажке сойдет.

Она взяла черную ткань, которую притащил дурак, и стала драпировать портрет на столе.

Лиза тем временем утыкала свечками пол справа и слева от стола, взяла зажигалку – и вспыхнул первый желтый огонек. Когда их стало с десяток, дура выключила электрический свет и продолжила наставления:

– Если полезут злые духи – главное, воду с хлебом на пол скинуть и бежать. Так, что еще? Возьми кладбищенской земли в обе руки…

Молчи! Сама вижу. Значит, так. Кладбищенскую землю будешь держать в одной руке, шпаргалку – в другой. Молчи! Землю – в левой…

нет, в правой. Тогда бумажку – в левой. Погоди, я одну свечку повыше поставлю, а то ты ни фига не разберешь.

Дура прилепила свечку к краю стола, установила Лизу посреди круга, дала ей землю, сама встала рядом со свечой в руке и пятаками в горсти.

– Ну, давай, что ли… – прошептала она и быстро перекрестилась.

Я приготовился.

– Вызываю и выкликаю из могилы земной, из доски гробовой! —

звучно заговорила Лиза. – От пелен савана, от гвоздей с крышки гроба, от цветов, что в гробу, от венка, что на лбу, от монет откупных, от червей земляных…

В дверях туалета появилась голова Бурого. Очень хорошо, подумал я, ему тоже полезно будет посмотреть.

– От веревок с рук, от веревок с ног, от иконки на груди, от последнего пути, от посмертной свечи… – старательно читала Лиза. —

С глаз пятаки упадут! Холодные ноги придут по моему выкрику, по моему вызовуДура бросила пятаки об стену. Как раз туда, где я притаился. Попадание пятаков я ощутил – все-таки исковерканный обряд придавал предметам некоторую силу. Я невольно встряхнулся. Пятаки, прилипшие было, посыпались.

– Ой, мама дорогая… – прошептала дура. Она уловила момент подвисания монеток. Но Лиза ничего не поняла.

– К кругу зову-призываю, с кладбища приглашаю! Иди ко мне, раб Александр! Гроб без окон, гроб без дверей, среди людей и не среди людей.

– Ой, Лизка, перестань, прекрати, я боюсь! – вскрикнула дура.

Но Лиза уже вошла в то состояние, когда море по колено.

– Сюда, сюда, я жду тебя! – потребовала она. – Слово и делоАминьТеперь нельзя было терять время. Я окружил себя белым свечением и выступил из стены. На мне был настоящий саван, я позаимствовал его из гроба невесты, которая умерла девственницей. Кладбище находилось как раз у городской стены, когда на месте моего дома ставили новый, прихватили порядочный кусок кладбищенской земли.

Вот теперь все это и пригодилось.

Я знал, что белое сияние съедает всякие мелкие подробности, в том числе черты лица. Так что разоблачения я не боялся. Но моей задачей было перепугать обеих дур, чтобы впредь им неповадно было затевать безобразия в моем подвале, и я, точно направляя голос, завыл:

– У-у! Гу-у! Гу-уПодвал наполнился страшным гулким воем. Для полноты картины я принялся еще размахивать руками.

Дура моя в ужасе спряталась за Лизу. Бурый высунулся из туалета и тут же спрятался обратно. Но дверь не прикрыл полностью. Я знал, что он подглядывает в щелочку, и порадовался – впредь дурак не будет связываться с потусторонними силами и дуре своей не позволит.

– Господи, господи, иже еси на небеси… – забормотала дура. —

Ой, не могу, забыла…

– Гу-у! Вау-у-у! Кыш, кыш! – изощрялся я.

Тут Лиза опомнилась.

– Сашка! Сашенька! – закричала она. – Сашка, милый, только одно слово! Ты куда деньги спрятал?Я окаменел. Разумеется, первым делом я подумал о своем сундучке. Какие еще в мире могут быть деньги?! А она продолжала бесстрашно вопить:

– Сашенька, только одно! Где кейс? В Москве у Кравчука, да? На даче? В Питере? Сашенька, только одно слово! Деньги где? Кому ты кейс отдал? Маме? Сашенька, только это, ничего больше! Я тебе памятник поставлю, большой, мраморный, как у Григоряна! Только скажи – где кейс с деньгами! Ты только кивни, Сашенька! В Москве, да? Нет? Саша, я без этих денег пропаду! Саша, мы же тебя не где-нибудь – на Южном кладбище похоронили, у тебя справа – Петраковы, и Толян, и Дениска! У тебя памятник будет выше Денискиного, я уже белый мрамор присмотрела, мне скульптора нашли! Ты только скажи – где кейс?– Ой, мама дорогая… – повторяла обалдевшая дура. – Ой, мама дорогая…

Я никак не мог понять, какое отношение имеет Саша к моим талерам.

– Саша, я тебя умоляю – где деньги? – взывала Лиза. – Тебе же больше не нужно, а мне…

– Как это – не нужно?! – возмутился я.

Голос мой наполнил весь подвал, он был воистину громовым.

Лиза и дура, обнявшись, опустились на корточки. Но дура опомнилась первой.

– Бежим, бежим скорее! – крикнула она. – Пока он будет ключи собирать!..

Лиза съежилась, не в состоянии пошевелиться, поэтому она сама смахнула на пол стакан и хлеб, а потом ползком попыталась выбраться из круга.

Тут Бурый высунул голову из туалета.

– Стой, дура! – приказал он.

Главное было сделано – я их перепугал, обряд сорвался. Можно было гасить сияние. И в свете свечек собрать отражения ключей.

Ключи, ключики мои! Чем больше – тем лучше! Какой-нибудь да откроетПерестав видеть меня, женщины немного успокоились. Но дурато поняла, что баловаться с потусторонними силами ей не надо, а вот Лиза, уняв испуг, сразу пожелала продолжения:

– Маша, Машенька, давай еще раз– Ты с ума сошла? Да я чуть штаны не намочила!..

– Машенька, миленькая, это очень важно! Ты просто не представляешь, как важно! – и эта чертова блондинка стала вдруг ласкаться к моей дуре, как кошка.

– Еще раз?! Чтобы я совсем с ума сошла?Дура даже головой затрясла – крепко я ее перепугал.

Тогда Лиза отстранилась от нее и заговорила очень спокойно:

– Маша, это большие деньги. Очень большие деньги. Если ты заставишь его говорить – ты не пожалеешь.

– Да как я его заставлю?..

– Сумела вызвать – сумеешь и заставить. Ты, главное, не волнуйся, соберись с духом, и начнем сначала. У тебя все получится! А когда он скажет, где кейс, когда мы найдем кейс, – ты получишь десять тысяч.

Я люблю цифры. Я точно помню, сколько талеров в моем сундучке, помню также, как эта цифра из года в год менялась. Это самые сладкие мои воспоминания. И слова «десять тысяч» мне понравились. Хотя это были тревожные слова – что-то в них таилось нехорошее. Я подобрался поближе, чтобы не упустить ни слова.

– Чего десять тысяч? – спросила моя дура.

– Да не рублей же! Знаешь, я до последней секунды не очень верила, что у тебя получится, ты уж извини. Поэтому только пятьсот дала. Но теперь я вижу, что ты умеешь. Десять тысяч – соглашайся– Отстань. Какие десять тысяч? Что, мне в дурдоме от них намного легче будет?Дура наконец-то догадалась зажечь свет. Следующим решительным поступком было открывание холодильника. Она достала початую бутылку минеральной воды и всю ее выпила.