Текст книги "Соблазнить герцогиню"

Автор книги: Эшли Марч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава 19

Фэллон поставил перед герцогом поднос с завтраком.

– Может, отдернуть занавески, ваша светлость?

– Нет.

Филипп заморгал и уставился на стену, где, как ему почудилось, снова появились какие-то странные лица, Слава Богу, что он еще не заговорил с ними…

– Надеюсь, вы не сочтете за дерзость, ваша светлость…

Филипп перевел взгляд на дворецкого, лицо которого казалось расплывчатым серым пятном.

– А ведь это может стать интересным развлечением, – пробормотал герцог с усмешкой.

– Простите, вы о чем, ваша светлость? – Дворецкий с беспокойством взглянул на герцога. – Может, послать за доктором Барроу?

Филипп нахмурился и покачал головой:

– Нет, я не болен.

– Да-да, конечно, ваша светлость, – поспешно согласился дворецкий.

– Ты разве слышал, чтобы я кашлял?

– Нет, ваша светлость.

– Я похож на больного?

Фэллон промолчал, и это его молчание было весьма красноречивым.

Филипп невольно вздохнул. Если честно, то он и впрямь чувствовал себя ужасно. Последние три дня он почти не вставал со своего кресла. А когда все-таки вставал, то пошатывался и спотыкался – едва держался на ногах.

Фэллон открыл рот, очевидно, собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказал.

Филипп строго взглянул на него:

– Говори же!

– Видите ли, ваша светлость, возможно, доктор Барроу… Возможно, он даст вам снотворное средство, которое поможет вам заснуть.

Филипп молча покачал головой. Ему не требовалось лекарство от бессонницы. Он нуждался в лекарстве от снов. Спасаясь от снов, он уже три ночи провел в кабинете, где пытался заниматься чем угодно – только бы не спать. Но чаще всего он просто расхаживал по комнате, надеясь утомить себя настолько, чтобы заснуть очень уж крепким сном, без сновидений. Однако у него ничего не получалось. Он или засыпал на ногах, или дремал в кресле; причем и в том, и в другом случае перед ним возникала Шарлотта. Иногда она смеялась, иногда, когда он целовал ее и ласкал, громко стонала, а затем подводила его к своей постели, в ее потемневших глазах были нежность и страсть. Он тут же просыпался и тоже стонал, но вовсе не от страсти; в такие минуты ему казалось, что сердце его разрывается…

Но хуже всего было, когда она молчала, когда просто смотрела. Губы ее никогда не шевелились, но он все равно слышал ее тихий голос – обвиняющий его, перечисляющий все его грехи.

Правда, ему всегда удавалось просыпаться до того, как Шарлотта начинала плакать; каким-то образом он узнавал, что она вот-вот заплачет.

Так что снотворное не принесет ему пользы. Ему требовалось такое лекарство, которое заставило бы его постоянно бодрствовать.

Тут дворецкий, нарушив молчание, вновь заговорил:

– Ваша светлость, а может быть…

Филипп покачал головой:

– Ничего не нужно, Фэллон. И за мистером Барроу посылать не нужно.

Пожилой дворецкий со вздохом кивнул. Затем указал на окна:

– Ваша светлость, а может, все-таки раздвинуть шторы? Вы слишком бледны…

– Фэллон, все! Разговор закончен! Можешь идти.

Дворецкий замер на несколько мгновений. Потом поклонился и пробормотал:

– Слушаюсь, ваша светлость. – Он вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Филипп же снова уставился на стену, на которой, как ему казалось, были какие-то лица. Минуту спустя он повернулся к окнам, но тут же отвел глаза. Ему почудилось, что сквозь занавеси он видит подъездную дорожку, по которой экипаж Шарлотты возвращается обратно в Рутвен-Мэнор. Более того, ему казалось, что он даже слышит стук колес.

Герцог специально приказал, чтобы занавески не трогали – иначе он постоянно испытывал бы соблазн смотреть в окно. Однако он все равно то и дело погладывал в сторону окон.

О Господи, когда же все это закончится? Неужели он всю оставшуюся жизнь проведет в этом кабинете, глядя то на стену, то на окна, задернутые шторами?

Раньше он думал, что самый страшный ад – любить ее, зная, что она его ненавидит.

Но сейчас он понял, что есть кое-что и похуже. Знать, что Шарлотта сейчас могла бы быть рядом с ним, если бы не его проклятая гордость, – о, это было невыносимо!

Выругавшись сквозь зубы, Филипп поднялся на ноги и взглянул на поднос с завтраком, который принес дворецкий.

Почувствовав резкий запах лососины, герцог поморщился – запах еды вызывал у него тошноту. За все эти дни он ни разу не заходил в столовую и почти не прикасался к тому, что приносил ему в кабинет Фэллон. Старик, разумеется, знал об этом, но все равно аккуратнейшим образом приносил хозяину завтраки, обеды и ужины, а вчера даже принес поднос с чаем.

Да-да, поднос с чаем. А также сахар, молоко, печенье, булочки и пирожные. Как будто он, Филипп, когда-нибудь пил чай, – если, конечно, не считать случаев, навязанных ритуалами светского общества.

Но не только дворецкий за него беспокоился. Все слуги обращались с ним как с тяжелобольным. Как-то раз к нему даже пришел его камердинер и спросил, не желает ли он, чтобы ему в кабинет принесли новую смену белья.

Черт бы их всех побрал! Он, Филипп, и так переоденется, если ему очень этого захочется.

А если захочется, то будет расхаживать по всему дому голый!

Потому что он, девятый герцог Радерфорд, имел полное право делать в своем доме все, что ему хотелось!

Взглянув на портрет деда, Филипп проворчал:

– Но ты бы такое поведение осудил, верно? Да, конечно, осудил бы. Потому что расхаживать голым – это было бы неправильно.

Какое-то время Филипп пристально смотрел на портрет деда – словно ожидал от него ответа. Затем медленно, пошатываясь, направился к двери. У порога вдруг обернулся и, снова взглянув на портрет, проговорил:

– Я вел себя неправильно, когда разделся и искупался голый в пруду. Ведь меня мог увидеть любой. Слуги, например. Или даже Джоанна, которая обычно гуляет по противоположному берегу. И очень может быть, что кто-то увидел герцога Радерфорда во всей красе – с голым задом. О, это было бы совсем неправильно, верно?

Филипп покосился на окна, затем снова уставился на портрет.

– Что же ты молчишь? – пробормотал он. – Ведь я с тобой разговариваю…

Портрет безмолвствовал.

– Черт бы тебя побрал, отвечай!

Портрет по-прежнему молчал, и Филипп с презрительной усмешкой заявил:

– Пожалуй, я не стану ограничиваться спальней Шарлотты. Я прикажу снять твои портреты со всех стен. Тебе не место в этом доме.

Его дед не заслуживал ни малейшего уважения, Старый герцог ни разу не сделал ничего, чтобы заслужить уважение внука. И если бы не этот надменный старик, то, возможно, его, Филиппа, жизнь была бы сейчас совсем другой.

Немного постояв у двери, Филипп поплелся обратно к столу. Приподняв крышку подноса, он отшвырнул ее в сторону, и та, покатившись по ковру, со звоном ударилась о ножку дивана. Упершись ладонью в стол, Филипп взял другой рукой вилку и, проткнув кусок лососины, сунул его себе в рот. Медленно двигая челюстями, он поглядывал на портрет деда, и ему казалось, что тот смотрит на него с язвительной усмешкой.

Съев крутое яйцо и кусок лососины, Филипп снова опустился в кресло. Постукивая пальцами по подлокотникам, он время от времени посматривал на портрет.

«Может, повесить его в галерее? – думал он. – Нет, лучше убрать на чердак, засунуть в самый дальний и темный угол».

Через некоторое время, почувствовав, что силы возвращаются к нему – он все-таки заставил себя поесть, – Филипп поднялся с кресла, подошел к портрету и снял его со стены. Портрет из-за массивной рамы оказался очень тяжелым, и он с трудом дотащил его до двери, где прислонил его к стене. Филипп решил, что прикажет слугам убрать его с глаз долой, пока он не придумает, что с ним делать дальше.

А теперь ему, наверное, следовало побриться и принять ванну. И еще переодеться. А также уволить камердинера, если тот начнет досаждать ему идиотскими вопросами.

Филипп вышел из кабинета и направился к лестнице. Он твердо решил, что отправится в Лондон и отыщет Шарлотту. А если она не захочет вернуться с ним в Рутвен-Мэнор, то тогда он останется с ней. Филипп еще не решил, что будет делать потом, но он точно знал, что, по крайней мере, будет находиться с ней рядом. Хотя ясно, что она не примет его с распростертыми объятиями» Что ж, он потерпит… Главное – он будет видеть ее. И будет ждать, когда ее ненависть к нему хоть немного уменьшится.

Когда он проходил мимо библиотеки, его внимание привлек бюст деда. «Каким же высокомерным и самовлюбленным надо быть, чтобы приказать художнику вылепить собственную копию», – подумал Филипп с удивлением (раньше эта мысль не приходила ему в голову).

И дело не только в бюсте… Ведь дед по всему дому развесил свои бесчисленные портреты…

Остановившись перед бюстом, Филипп протянул к нему руку, но тут же отдернул ее – бюст показался ему ужасно холодным. Впрочем, ничего удивительного… Таким же холодным был и сам человек. Причем сходство бюста с прототипом было поразительное. Те же губы, те же глаза, та же презрительная усмешка… Неужели он, Филипп, похож на этого человека?

И неужели Шарлотта, глядя на него, видела его именно таким, как этот бюст?

Филипп пристально смотрел на человека, которого когда-то боялся и которого никогда не любил. Дед пытался сделать из него настоящего герцога Радерфорда – правильного. Этот человек презирал всех, кого не считал ровней себе. Хотя на самом деле следовало презирать таких, как он, – высокомерных и бесчувственных.

Филипп вдруг почувствовал, что задыхается – на него словно навалились все кошмары детства и юности; казалось бы, давно забытые…

В ярости стиснув зубы, Филипп схватил бюст обеими руками и, приподняв, швырнув его на пол. Гипсовый бюст с грохотом разбился, и Филипп, отбросив носком башмака самый крупный осколок, тихо проговорил:

– Нет, я не такой, как мой дед. И никогда таким не буду.

– Это было ужасно, – пробормотала Шарлотта, покосившись на лорда Форшоу.

Ее подруга, леди Эмма Уитлок, тоже посмотрела на Форшоу, затем с улыбкой воскликнула:

– Но это же кадриль! Не понимаю, как он мог наступить тебе на ноги столько раз. Ужасно неловкий…

– Дело не в этом, – проворчала Шарлотта. – Просто он все время смотрел на мою грудь, потому и наступал на ноги.

Эмма взглянула на лиф своего платья и со вздохом заметила:

– Хотела бы я, чтобы и на мою грудь так смотрели. – Улыбнувшись, она поспешно добавила: – Разумеется, мне вовсе не нужны кавалеры. Просто хотелось бы выглядеть получше.

Именно поэтому Эмма и дружила с Шарлоттой. Дочь лорда Северли была единственной женщиной в Лондоне, не подозревавшей Шарлотту в том, что та пыталась увести у нее поклонника, жениха или мужа. Всем мужчинам из высшего общества Эмма предпочитала своих собственных, воображаемых, героев.

– У тебя и так прекрасная грудь, – возразила Шарлотта. Немного помолчав, добавила: – Что ж, пожалуй, мне пора… Можешь отправиться со мной, если хочешь.

Эмма театрально закатила глаза:

– Но ты должна признать, что вечер удался – во всяком случае, прошел не так уж плохо.

Шарлотта поморщилась:

– Тут все таращатся на меня.

– На тебя всегда везде таращатся, – заявила Эмма. – Такая уж у тебя репутация. Но ты не обижайся. Я не имела в виду ничего такого… И мне ужасно хочется, чтобы на меня тоже таращились.

Шарлотта рассмеялась, но смех ее тут же оборвался; она заметила темноволосого мужчину, пересекавшего зал, и сердце бешено заколотилось у нее в груди.

Но нет, это был не Филипп. Этот слишком уж худощав.

Весь вечер ее внимание привлекали высокие темноволосые джентльмены, и в каждом из них она видела Филиппа. Как странно… Она никогда раньше не замечала, что среди английских аристократов так много высоких и темноволосых. Да, к сожалению, их слишком много. Это ужасно огорчает, когда пытаешься забыть одного из них – тоже высокого и темноволосого… Черт бы его побрал!

– Дорогая, что с тобой? – Эмма помахала рукой перед лицом подруги. – Ты слышишь меня?

– Да-да, конечно.– Шарлотта изобразила радостную улыбку. – Так что, уходим отсюда?

Эмма пристально взглянула на нее. Потом тихо сказала:

– Только не улыбайся мне этой фальшивой улыбкой. Ты ведь снова думала о нем, верно?

– Конечно, нет, – ответила Шарлотта. И тут же, отвернувшись, окинула взглядом зал. Она никак не могла отделаться от ощущения, что Филипп находился где-то здесь, рядом; ей казалось, она чувствовала его присутствие – как чувствовала всегда, когда он приближался к ней…

– Дорогая, тогда откуда же ты знаешь, кого я имела в виду, когда спросила «о нем»?

– Я просто… – Шарлотта в смущении умолкла.

– Этот негодяй не заслуживает того, чтобы ты постоянно о нем думала, – заявила преданная подруга. – Он же солгал тебе, не так ли?

Но Шарлотта не ответила. Затаив дыхание, она смотрела на высокого темноволосого мужчину, стоящего неподалеку от них. И это… О Боже, это был он, Филипп!

Тут он приблизился к ней и с поклоном сказал:

– Добрый вечер, Шарлотта.

Она судорожно сглотнула.

– Добрый вечер, ваша светлость.

Он пристально смотрел на нее, и Шарлотта, не выдержав его взгляда, отвела глаза. Но не могла же она молчать… Сделав глубокий вдох, она попыталась успокоиться. Затем, кивнув на подругу, спросила:

– Ты ведь, наверно, помнишь леди Эмму Уитлок, дочь лорда Северли?

Филипп с поклоном произнес:

– Рад видеть вас, леди Эмма.

– Добрый вечер, ваша светлость. – Девушка сделала реверанс. Вернее, это был лишь намек на реверанс; дочь лорда Северли явно давала понять, что не считала герцога достойным уважения джентльменом.

Шарлотта мысленно улыбнулась. Милая Эмма… Какая же она верная и преданная…

Филипп снова повернулся к жене:

– Я могу пригласить тебя на следующий танец?

Шарлотта покосилась на подругу:

– Вообще-то мы уже собирались уходить…

Эмма кивнула и прижала ладонь к животу:

– Боюсь, мне нехорошо, ваша светлость. Думаю, это из-за пунша.

Филипп внимательно посмотрел на девушку:

– Может, стоит оповестить хозяйку?

Эмма энергично покачала головой:

– Нет-нет, не надо, ваша светлость!

Филипп изобразил удивление:

– Ну почему же, леди Эмма?…

– Видите ли, я… – Девушка в смущении отвела глаза. – Видите ли, милорд, я не уверена, что виноват пунш. И вообще, мне очень не хочется беспокоить леди Хайселл.

– Да, понимаю, – кивнул Филипп. – Что ж, не будем беспокоить хозяйку. – Он снова посмотрел на жену, – Я нашел дома твою записку, Шарлотта. Значит, ты остановилась у леди Эммы?

– Да, у нее.

– Тогда все в порядке. Я отвезу тебя к ней после того, как мы потанцуем. – Он протянул Шарлотте руку. – Полагаю, музыка вот-вот зазвучит.

И он не ошибся. Через несколько секунд действительно зазвучали веселые скрипки, и тотчас же некоторые из гостей вышли на середину бального зала, чтобы образовать квадраты для очередной кадрили.

– Нет. – Шарлотта решительно покачала головой и в поисках поддержки взглянула на подругу.

Но Эмма вдруг отвернулась и закашлялась. Затем пробормотала:

– О, мое горло… Наверное, дело все-таки не в пунше.

Шарлотта снова посмотрела на мужа. А потом, вдруг заметила, что многие гости поглядывают на нее с любопытством; очевидно, они гадали: согласится ли она танцевать с Филиппом или нет? И Шарлотта решила, что потанцует с ним. Потанцует лишь для того, чтобы доказать им всем, что она ничего не боится.

Принимая руку мужа, Шарлотта кивнула:

– Ладно, хорошо. Но только один танец, не больше. А затем мы с Эммой пойдем.

– Но ведь его светлость сказал, что может…

Однако Шарлотта уже не слышала слов подруги – Филипп уводил ее к центру зала.

Стараясь не смотреть на мужа, она шепотом здоровалась со стоявшими рядом парами – все ждали начала кадрили. Наконец раздался сигнал, и они с Филиппом должны были танцевать первыми.

Шарлотта не произносила ни слова – ждала, когда заговорит муж. И уж тогда она поставит его на место! Она много раз представляла, как поступит при его появлении в Лондоне. И у нее уже имелись наготове ответы – любые ответы, для всех его извинений или уловок, к которым он мог прибегнуть. И каждый из ее ответов давал бы ему понять, что он теперь совершенно ничего для нее не значил. Кроме того, он должен был понять, что она, Шарлотта, уже не проявит прежней слабости. Теперь она стала сильной, вот так-то!

И все же на протяжении всей фигуры танца Филипп ни разу не заговорил. Ничего не говорил он и тогда, когда закончилась их часть и вступила следующая пара.

Шарлотта украдкой взглянула на мужа и чуть не раскрыла рот от удивления. Он смотрел на нее без всякого притворства, смотрел пылко и восторженно.

Тут же отвернувшись, Шарлотта принялась вспоминать упреки и колкости, которые заготовила для подобной встречи. Так и не вспомнив ничего подходящего, она прошипела:

– Прекрати таращиться на меня.

– Как скажешь, – прошептал он. И не сказал больше ни слова.

«Почему же он молчит? – думала Шарлотта. – Неужели так и будет молчать до самого окончания танца?»

Шарлотта снова взглянула на мужа. Теперь он уже на нее не смотрел и, судя по всему, был намерен и дальше молчать.

«Ну и пусть молчит, – сказала себе Шарлотта. – Так даже лучше. Теперь можно не обращать на него внимания».

Но Шарлотта знала, что лжет себе. На самом деле ей очень хотелось, чтобы Филипп заговорил с ней, чтобы поговорил хоть о чем-нибудь. Более того, ей хотелось, чтобы ом смотрел на нее, – пусть даже она и запретила ему «таращиться».

Тут танец закончился, и Филипп повел ее обратно к Эмме. Едва лишь они приблизились, у подруги снова начался приступ кашля.

Взглянув на мужа, Шарлотта с деланной улыбкой проговорила:

– Нам пора, ваша светлость…

– Спасибо за танец, Шарлотта. – Он поднес к губам ее руку. А затем, когда взгляды их на мгновение встретились, Филипп вдруг вложил ей в ладонь записку. Кивнув Эмме, он пробормотал:

– Прошу прощения. – И тут же удалился.

Крепко сжимая в руке записку, Шарлотта смотрела ему вслед. Когда же он исчез из виду, она тихонько вздохнула и часто-часто заморгала – чтобы не расплакаться.

– Ты действительно уверена, что хочешь сейчас уехать? – спросила Эмма, когда они вышли из дома Хайселлов.

Шарлотта не потрудилась ответить. Она с нетерпением ждала того момента, когда удалится в свою спальню в доме лорда Северли и прочтет записку Филиппа. К тому же она уже несколько раз отвечала на тот же самый вопрос подруги.

– Что ж, как хочешь, – пробормотала Эмма. Потом со вздохом добавила: – Если честно, то мне ужасно хотелось остаться. Возможно, у Хайселлов сегодня вечером будет очень интересно. Я слышала, что лорд Кортни и мистер Морроу должны были там появиться.

– Ну и что же? – Шарлотта взглянула на подругу. – Что же интересного в этих джентльменах?

Эмма уставилась на нее с искренним удивлением:

– Шарлотта, неужели не понимаешь? Ой, прости, я забыла, что ты только недавно вернулась в Лондон. – Эмма захихикала и, осмотревшись, продолжала: – Видишь ли, мистер Морроу публично обвиняет лорда Кортни в том, что тот соблазнил его жену.

Шарлотта пожала плечами:

– Что ж, возможно, так и было. Ну и что же?

Эмма еще больше оживилась:

– Но ведь он не только соблазнил!… Случилось так, что они где-то встретились – все трое, представляешь?! И мистер Морроу едва не подрался с любовником жены. Но та встала между ними и принялась умолять лорда Кортни сбежать с ней во Францию!

Шарлотта пристально посмотрела на подругу:

– Неужели?

Эмма со смехом закивала:

– Да-да, так и было. Восхитительно, правда? Конечно же, лорд Кортни отказался, и теперь супруги Морроу ужасно злятся на беднягу. Миссис Морроу – за отказ, а мистер Морроу – за унижение жены. – Эмма взглянула на особняк Хайселлов. – Теперь ты понимаешь, почему я хотела остаться? Ведь это замечательная история для моего нового романа! Страсть, ревность, насилие!…

– Насилие? – переспросила Шарлотта.

Эмма вдруг снова вздохнула.

– Ну… насилия, к сожалению, еще не было, но, возможно, это может случиться сегодня вечером. – Немного помолчав, она спросила: – Так ты уверена, что хочешь уехать?

Шарлотта невольно рассмеялась:

– А я-то думала, что у тебя действительно болит то ли живот, то ли горло.

Эмма скорчила гримасу и пробурчала:

– Что касается живота и горла, то ты ведь прекрасно знаешь, что я делала это для твоей же пользы.

– Поэтому я и люблю тебя, – с улыбкой сказала Шарлотта. – Ты никогда меня не подводила.

Когда подруги подошли к ожидавшему их экипажу лорда Северли, Эмма вдруг спросила:

– А что он сказал во время танца?

В этот момент слуга открыл перед ними дверцу кареты, и Шарлотта, молча поднявшись по ступенькам, уселась на сиденье. Лишь когда Эмма села напротив нее и дверца закрылась, она ответила:

– Ничего.

Подруга уставилась на нее в изумлении:

– Совсем ничего?

– Совсем.

– Значит, ты не смогла?…

– Да, не смогла. – Шарлотта вздохнула.

– Но неужели после всех наших репетиций…

– Все равно не смогла.

Откинувшись на спинку сиденья, Эмма сокрушенно покачала головой:

– Что ж, очень жаль, дорогая. Тогда нам придется продолжать репетиции. Поскольку он теперь в Лондоне, у тебя, конечно, будет множество возможностей увидеться с ним. И ты должна быть готова, когда снова увидишь его. Ты должна высказать ему все, что о нем думаешь. Если и существует человек, заслуживающий порицания, так это герцог Радерфорд.

Шарлотта улыбнулась:

– Мне очень понравилась твоя история о каменном истукане.

– О ледяном, – поправила Эмма.

– Да-да, конечно, – кивнула Шарлотта.

Подруги умолкли и какое-то время делали вид, что поглядывают в окно. На самом же деле Шарлотта то и дело смотрела на свою руку, в которой сжимала сложенную записку Филиппа.

– Ты же не станешь дожидаться, когда мы приедем домой? – неожиданно спросила Эмма. – Можно прочитать и сейчас, не так ли?

Шарлотта с улыбкой взглянула на подругу. Было ясно, что Эмме очень хотелось узнать, что написал Филипп.

– Тут слишком темно, – ответила Шарлотта.

Однако Эмма не сдавалась. Протянув руку к фонарю, висевшему у двери, она зажгла его и спросила:

– Так лучше?

– Слишком трясет, – пробурчала Шарлотта. Снова взглянув на подругу, она увидела, что та смотрит на нее с веселой улыбкой. Такую прекрасную карету, как у дочери лорда Северли, конечно же, никак не могло трясти, тем более в центральной части Лондона. – Ладно, хорошо, – со вздохом сказала Шарлотта.

Дрожащими руками она развернула листок и принялась читать:

Она идет во всей красе -

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены.

И блещет в тех очах сияющая жизнь,

И даже ангелы завидуют красе,

Она – богиня средь людей,

И небо рядом с ней – ничто.

И свет ее неистовый влечет меня.

Влечет ее сияющее пламя,

Она – добро, а я – подлец,

Но все ж любовь моя жива, пока меня не сдержит смерть.

Все-таки он закончил его, это стихотворение. Изменил некоторые слова и добавил еще несколько строчек. И стихи получились замечательные. Конечно, размер стиха, не соблюдался, а некоторые слова не очень-то рифмовались, но все же… О, это был самый чудесный из всех подарков, что она, Шарлотта, когда-либо получала.

– Что там написано? – спросила Эмма.

Шарлотта медлила с ответом. Наконец прошептала:

– Это стихи.

– Стихи? – переспросила Эмма. – Но как же так?… Не понимаю…

Глядя на подругу, Шарлотта с трудом удерживалась от смеха – Эмма смотрела на нее огромными, как блюдца, глазами, смотрела, раскрыв рот. Но в такой реакции подруги не было ничего удивительного; более того, ее реакция была совершенно естественной. Ведь любой человек, хоть немного знавший герцога Радерфорда, реагировал бы точно так же, если бы узнал, что герцог пишет стихи, да еще и дарит их потом собственной жене.

– Да, он написал стихи, – ответила Шарлотта. – Правда, кое-что позаимствовал у Байрона, но в остальном…

– Он… написал их?

– Да, написал, – кивнула Шарлотта. – А у Байрона взял только…

– У Байрона?… – эхом отозвалась Эмма.

Сообразив, что ничего объяснить не сумеет, Шарлотта передала листок подруге. Эмма тотчас расправила его на коленях и склонила голову.

– О!… – воскликнула она через несколько секунд. Минуту спустя подняла голову и, глядя на Шарлотту широко раскрытыми глазами, протянула: – О-о-о…

– Совершенно верно, – кивнула Шарлотта. – О-о-о… – Ей снова захотелось рассмеяться, но в то же время ужасно хотелось расплакаться.