Текст книги "Жил-был Пышта"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава 13. Здравствуй, милая картошка!

Четвероногий железный зверь приткнулся поближе к человеческому жилью и спит. И кажется, дышит: теплом тянет от неостывшего мотора. Пышта обошёл его со всех сторон. Ему понравились измазанные глиной высокие колёса в нарезных, узорных покрышках. Морда у трактора собачья, вытянутая. Два сонных глаза – незажжённые фары – по-доброму глянули на Пышту, а в сетчатых ноздрях радиатора ласково посвистел ветер: «Пшт-ю, пшт-ю…»

Когда же к трактору Пышта подошёл сзади, он понял, что ему здорово повезло. Самая лучшая конструкция!

Трактор спал, преспокойно задрав вверх, в воздух, тяжеленный плуг – шесть стальных ножей – так легко, как пёс поднял бы вверх свой собственный хвост.

Потому что это не какой-то старинный трактор, который всегда волочит за собой плуг, а новейшая машина с навесными орудиями. Когда такой трактор допахал поле до края и поворачивает, чтоб прокладывать следующую борозду, он не тащит за собой кругом свои прицепы – плуги и бороны, вспарывая дорогу, а, подняв их, легко повёртывается на месте. Вот с какой славной машиной повстречался Пышта! Они с дедом про неё в газете читали!

Пышта смело поднял ногу на железную приступку и подпрыгнул, пытаясь ухватиться за ручку двери.

Подошёл небритый человек в рабочем ватнике, кепка – козырьком назад.

– Куда собрался? – угрюмо спросил он.

– Пышто мне нужно посмотреть, – сказал Пышта.

Человек в ватнике влез в кабину.

– Вы разве уезжаете? – спросил огорчённый Пышта.

– А чего мне тут зря болтаться? Картошку выкопал, пусть выбирают. У меня задание – зябь подымать. Ясно?

– Ясно. А зачем её поднимать? – спросил Пышта.

– Чтоб зябла! – был ответ. – Ясно?

– Ясно, – сказал Пышта. – Только от этого кашель бывает.

Угрюмый тракторист повернулся к Пыште:

– Зябь, что ли, кашлять будет? Ты, парень, всерьёз? Или шутишь?

– Я всерьёз, – сказал Пышта. – Пышто, когда зазябнешь…

Небритые щёки двинула улыбка.

– Чудак! Спросил бы: «Дяденька, а что такое зябь?» Я б тебе сказал: земля, что вспахана с осени и оставлена под зиму, под снегом зябнуть до весеннего сева. Она и зовётся «зябь». Ясно?

Тракторист включил мотор. Трактор затряс железными боками.

– Дяденька-а! – пронзительно закричал Пышта. – Я прокачусь, а?

– Залазь. До леса довезу, обратно побежишь!

Пышта вскарабкался в кабину. А трактор, грохоча, пошёл по дороге, подрагивая в колеях.

Где-то за серыми тучами невидимо взошло солнце. По сторонам дороги Пышта теперь видел выкопанные картофелины, они ждали уборки. Впереди стоял лес. Он был рыж, и бур, и жёлт, и красен, словно охвачен неподвижным пожаром. Гроздья рябины, как раскалённые угольки, жарко алели.

– Давайте их наберём! – крикнул Пышта.

– Горькие. Их брать, когда морозом прихватит. Ты мне зубы не заговаривай! До того рыжего дуба довезу – и мотай обратно!

– А вы плуг не будете опускать? – спросил Пышта.

– Дорогу пахать? – Но покосился на грустную физиономию пассажира и смягчился: – Техникой интересуешься? Ладно… Смотри!

У опушки трактор перелез с дороги на траву. Тут доцветали желтоглазые ромашки. Тракторист двинул рычаг. С грохотом упал наземь плуг. Какая-то сила придержала ход трактора, дрожь прошла по нему. Он напряг железные мышцы, рванулся. И, обернувшись, Пышта увидал на земле вздрагивающие ромашки – вверх корнями. А трактор задрал ножи вверх, с треском раздвинул ветки орешника, въехал на лесную дорогу.

– Всё! Станция Березайка – кому надо, вылезай-ка!

Пышта вылез. Стоя на земле, громко сказал:

– Я с одним трактористом знаком. Он меня катает хоть целый день.

– Кланяйся твоему трактористу. Сам его небось выдумал?..

– Не сам! У него даже фамилия есть! Непейвода!

Ой как удивился тракторист! Брови у него поднялись на пол-лба. Тракторист высунулся из трактора. Тракторист выключил мотор.

– Откуда ж ты с ним знаком?

– Познакомился… – уклончиво сказал Пышта. – Он меня катает хоть сто километров. А он не простой тракторист. Он герой, в войну миллион фашистских мин разминировал. У него орден есть!

Теперь настала Пыштина очередь удивляться. Тракторист хохотал. Откинувшись, хохотал так, что слёзы капали из прищуренных глаз.

– Ох и мастер ты врать! – с трудом отдышавшись, сказал он. – Ты Непейводу и в глаза не видал!

– Видал! А вот видал!

– Да уж точно не видал! Потому что Непейвода – это я! Ну, выкладывай, откуда ты обо мне знаешь?

Бедный враль Пышта даже вспотел. Он тихо-тихо ответил:

– Анюта рассказала… И гостинец велела передать. Только он в амбаре остался… – и замолчал, нечаянно взглянув в лицо тракториста. Такое это было грустное лицо. Наверно, он сильно скучал по Анюте.

– Вечером за гостинцем загляну, – сказал тракторист, и голос у него тоже был грустный. – Письмеца не написала?

– Нет, вот письмеца нет…

– Ну ладно, бывай здоров!

Пышта вложил свою руку в протянутую ему широкую твёрдую ладонь, а потом помчался обратно полевой дорогой, но рубленому следу, оставленному трактором.

* * *

Шелестит, шелестит, шелестит сено. Это Пышта ворочается. В первую ночь казалось – нет мягче постели, чем сеновал, а сейчас – нет жёстче на свете. Ляжешь на живот – спина болит, повернёшься на бок – плечо ломит, руки стонут, ладони горят. Может, он простыл, наш Пышта? Может, у него жар? Никакого жара нет. Просто Пышта сегодня убирал картошку в поле вместе со всеми. А Фёдор, Женя и Владик возили её в автобусе на овощную базу.

Автобус стал грязный, окна покрыты пылью, заляпаны земляными кляксами. Уже третий день они живут тут, помогают убирать картошку. Думаешь, это легко? А ты попробуй! Это тебе не шишки с травы подбирать!

Ты наклонись да пошарь руками в земле поглубже – вон их сколько ещё там, клубней. Нащупал, а картофелинка эта за ботву держится. Вытянешь вверх куст, а на ином по десять штук. Поднимешь со всем грузом земли, отряхнёшь что есть сил, и с глухим стуком падают на мягкую землю клубни. Вот теперь подбирай. Бросай в корзину, гляди – не мимо! И опять наклонись, пошарь да выбери, да вытяни, да отряхни, да подбери, да брось, и распрямись, и снова…

За минуту если раз наклонишься – так за час шестьдесят поклонов. А до обеда четыре часа. Помножь-ка на четыре, – сколько? Двести шестьдесят поклонов. Скажешь, можно не наклоняться, а на корточки присесть? Можно! А ты на утренней зарядке сколько приседаний делаешь? Десять? Ну, молодец. А ты сделай двести шестьдесят, тогда узнаешь, легко ли…

Пышта приседает, кланяется, приседает, бросает… Ноги гудят, спина ноет. А признаться неохота, вся картофельная бригада покряхтывает да посмеивается.

– Зарядочка! – говорят.

– Тренировочка! – говорят.

– Картофельный кросс! – говорят.

Набралась полная корзина, девушки тащат её к краю поля.

– Отойди, Пышта. Без тебя управимся. Мал ещё!

Была бы у корзины третья ручка, он бы показал им, что не мал.

Вон сколько собрали, перетаскали, ссыпали в кучи! Хоть бы прислали ещё машину, голубому автобусу одному разве справиться?

– Пышта, тащи обратно в поле порожние корзины!

– Пышта, миленький, принеси водички напиться!

– Пышта, не работай без рукавиц, руки сотрёшь!

– А я не могу в таких больших рукавицах!..

– Возьми-ка мои перчатки, возьми, Пышта. Они у меня случайно в кармане оказались…

Нет, всё-таки Майка ничего сестра. Не пожалела для Пышты перчаток. А они голубые, на них звёздочки вышиты.

…Наклонись, выбери, кинь, наклонись, присядь, пошарь, кинь, шагни, тяни, вытяни изжёванную, втоптанную в землю плеть, отряхни, обери клубеньки – все, все, до последнего… Вставай, шагни, присядь…

Бедные перчатки, бедные перчатки… Из них Пыштины пальцы торчат во все стороны, остались от перчаток рожки да ножки, одни звёздочки остались…

– Ой, девчонки, дождь!..

– Не растаем, не сахарные!

…Дождь, дождь! Кто тебя звал? Ты разве не слышал, дождь, что по радио объявили прогноз на мороз? А ты моросишь. И лица мокрые, и спины. И сапоги тянут налипшую тяжёлую землю.

В обед улеглись отдыхать, а Пышта нечаянно заснул. И проспал три часа богатырским сном. Днём выспался, теперь среди ночи проснулся, ворочается.

А вокруг сонное дыхание!

Спят Непроходимимы, спит картофельная бригада.

Рядом с Пыштой – Фёдор. За Фёдором – Владик, за Владиком – Женя.

А по другую сторону от Пышты, подальше, под оконцем, спит Майка.

Наконец Пышта половчей улёгся. Собрался уснуть, вдруг послышалось ему – кто-то плачет. Всхлипнет, вздохнёт, и опять… Кто плачет?

И Фёдор перестал дышать по-сонному, привстал, слушает.

– Майка… – тревожно шепнул Фёдор. – Ты что, Маечка?

Разве Майка станет плакать? Майка никогда не плачет!

Нет ответа. Фёдор встал, шагнул через Пышту.

– Ничего. Спи. – Это Майкин шёпот. – Просто руки болят. Как я теперь буду играть на аккордеоне? – И Майка заплакала опять.

Вспыхнул карманный фонарик – Фёдор зажёг. Пышта увидал на ладони Фёдора Майкины руки.

– Ты их стёрла в кровь, Маечка, ногти оборвала… – Он говорил мягко, ласково. – Маечка, да почему ж ты работала без рукавиц?

– Для всех не хватило рукавиц, – сказала Майка.

«Перчатки… перчатки. Она их мне отдала…»

– Сейчас повязку с мазью положу, к утру полегчает. Где сумка санитарная?

– Вон, на балку повесила…

Фонарик лежит в сене и светит на Майкины руки. Фёдор бинтует их, и они одеваются в белые толстые варежки.

Майка всхлипнула:

– Колхозные девчата не стирают рук, а я белоручка!

– Ты не белоручка, Майка. Ты трудовая девушка, мы все тебя за это уважаем и любим. А колхозные девчата, хоть у них руки и попривычней, тоже работают в брезентовых рукавицах, им колхоз выдаёт. Ты музыкант, Майка. У тебя талантливые руки. Они всем людям нужны…

Майкины руки лежат на ладонях Фёдора.

Пышта почувствовал недовольство: «Всё! Хватит! Забинтовали – снимай! Не ты, а я с Фёдором дружу!»

А она всё не снимала, и вдруг Фёдор низко наклонил голову и ласково прижал лицо к Майкиным рукам.

– Я люблю тебя, Майка, – сказал Фёдор. – Очень люблю.

Пышта до того разобиделся, что ему показалось – сейчас он разорвётся на тысячу частей! Он зарылся лицом в сено и там распыхтелся, как раскипятившийся чайник. Вот ещё новости! Майку любят! Он должен быть за Пышту, а не за Майку, раз он друг! Небось Пыште ни разу не сказал: «Я тебя люблю!»

Фёдор поднялся на ноги. Над его головой нависли стропила кровли. Не разогнувшись, шагнул через сердитого Пышту и лёг на своё место. Издали, сквозь травинки, его неясно освещал фонарь.

Тут Пышту словно толкнула, откуда ни возьмись, налетевшая мысль.

– А невеста? – зашипел Пышта злым шёпотом. Пихнул Фёдора в локоть и прошипел ещё свирепее: – А чтоб две невесты, так не бывает!

Фёдор повернул к нему лицо:

– Ты что болтаешь? Одурел со сна?

– Я не со сна! Ты от неё телеграмму получал! Известие!

Фёдор сел:

– Какую телеграмму? Ты что?

– Забыл, да? У колодца! Когда ведро упустили! От самой прекрасной девушки, сам сказал!

Фёдор помотал головой, словно его облепила паутина.

– Пышта, ты что-то напутал.

– Не напутал! Ты тётке рассказывал, когда вверх ногами ходил!..

Фёдор вспомнил. Обхватил Пышту и зашептал, пригревая его дыханием, щекоча лицо бородой-бородищей:

– Пышта, мой маленький огромный дружище! Телеграммы не было. Ты сам, сам… сказал, что самая прекрасная девушка поцеловала васильки… Я их принёс…

Тут все Пыштины воспоминания закрутились, закрутились, как утюги за сапогами, сапоги за пирогами, пироги за утюгами, кочерга за кушаком… и наконец стали на совсем другие, чем прежде, места.

Во-первых, васильки. Значит, их принёс Фёдор?!

Во-вторых, Майка. Значит, она их не назло Пыште поцеловала?

В-третьих, прекрасная, с водительскими правами невеста растаяла, на её месте оказалась просто Майка? И никаких тебе пломбиров в холодильнике «ЗИЛ»…

Пышта поглядел на Фёдора неодобрительно. Сердито поглядел.

Фёдор лежал, руки за головой, в глазах огоньки: это от Майки светил сквозь сухие травинки брошенный в сене фонарь.

– А фонарик чего не взял? – злым шёпотом спросил Пышта.

– Спи, дружок… – ответил Фёдор.

– Батарейка перегорит, будешь тогда знать! – пригрозил Пышта.

Но тут Майка потушила фонарь, и в маленьком окне заголубело утро.

Глава 14. Удрал…

Тракторист приехал за гостинцем только на третий день, когда Пышта уже перестал о нём думать, потому что у Пышты начались неприятности – насморк и вдобавок стало колоть в ухе.

Картофельная бригада решила: нужно его отвезти в Кожемятки, пристроить в тёплый дом к заботливой старушке. Ни за что Фёдор не решил бы так! Но Фёдор, Женя и Владик возят капусту с другого поля.

Пышта прибегнул к самому сильному средству: стал реветь. Ревел, как дикий медведь, подвывал, как шакал, и ещё повизгивал жалобно, как кутёнок. Слёзы сыпались, словно горошины из раскрывшегося стручка.

В это время и заехал за Анютиным гостинцем тракторист Непейвода.

Спросил хмуро:

– Что у вас происходит?

Ему объяснили: бригаду на пять дней отправляют в глубинку района, а Пыште нельзя: у него насморк и в ухе колет.

– Отдайте его мне, – сказал тракторист. – Перехожу пахать Дальнюю пустошь. Недалеко, рукой подать, – проехать поле, лесок да ярок. Уже перегнал туда вагончик. Печка, угля запас, одеяло – все удобства. Не жизнь – малина. Поправится – пахать вместе будем.

Майка поглядела на хмурое лицо тракториста, на худые щёки, покрытые тёмной щетиной. Он ей не понравился.

– Спасибо, – сказала она. – Но Пышта никуда не поедет. Ему нужно тепло, горячее молоко… – И она сняла с шеи косынку в белых горошинах и обвязала Пыште уши, а на макушке завязала бант.

Ни за что Фёдор не позволил бы так издеваться над человеком!.. Однако больному уху стало тепло и приятно.

– Мы с ним печку протопим, картошки наварим… – Тракторист смотрел на Пышту и ни разу даже не улыбнулся Майке. А Майке всегда все улыбались.

«Злой!» – подумала Майка.

– Спасибо, не беспокойтесь… – сказала она.

– Ну, дело хозяйское! – сказал коротко тракторист.

Сверху, в оконце, Пышта увидал: тракторист подошёл к своему железному коню, погладил его, похлопал, обтёр ему фары.

– Я с ним хочу-у-у… – заскулил Пышта.

– А я, может, в космос хочу, – ответила Майка. – Глотай! – Она дала ему таблетку, налила чая из термоса: – Глотай… Теперь вспотеешь. Все простуды из тебя выйдут, а вечером отвезём тебя. Пока спи!..

Она подоткнула на Пыште три одеяла, погляделась в карманное зеркальце, улыбнулась своему отражению и быстро спустилась вниз. Прошелестели её лёгкие шаги, издалека прозвучал голос:

– Девочки! Иду!

…Изобрести бы такое зеркало: человек поглядится, а оно в ответ язык покажет! Подумаешь, «спи!». Тебя бы вот уложили!..

Всё дальше и дальше, уходя, рокотал трактор. Пышта смотрел в оконце. Трактор обогнул прудок, где бригада вчера мыла сапоги, прошёл за хлыстами осинника, скрылся в лесу. А над дорогой остался висеть сиреневый дым.

Пышта поскулил жалобно и перестал. Какой смысл надрываться, когда тебя никто не слышит? Лучше заняться полезным делом. Он заложил меж зубов пальцы и стал дуть. Надо научиться свистеть по-разбойничьему, по-Анютиному.

Он дул, дул… И вдруг – свистнулось! Это было такое удивительное счастье, что Пышта привскочил и стал дуть опять. Разбойничий свист летел из амбара, и все птицы, наверно, поднялись в воздух. Только картофельная бригада ничего не услышала.

У Пышты сделалось распрекрасное настроение. Посвистать бы сейчас в чистом поле! Он вылез из-под одеял. Натянул лыжную куртку, задвинул застёжку-«молнию» до подбородка. Спустился вниз и выглянул в ворота. Увидал большое серое небо над серым, плоским полем и вдали маленькие фигурки, склонившиеся к земле. Бригада! Алела шапочка Светланы и Майкин красный джемпер.

Пышта стоял в воротах амбара и раздумывал. Пойти к ним? Майка прогонит. На пороге ветер шевелил серую траву, у рубленой стены трепал головы серых репейников. Пышта поглядел на пустую дорогу.

Решение созрело сразу: он пойдёт к трактористу. Пешком. Раньше чем бригада вернётся сюда обедать, он уже будет сидеть в полевом вагончике на Дальней пустоши и есть горячую картошку. И кто бы за ним туда ни приехал, тракторист скажет: «Пусть тут поживёт. Видите, он почти выздоровел! Он может и тут заниматься счётом и писать диктант».

И в голову пришла ещё одна замечательная мысль: зачем диктанты писать, когда можно печатать! Из хозяйства Непроходимимов он вынул несколько картонок с вырезанными буквами и сунул себе под куртку. Угольком из вчерашнего костра он написал на створке ворот: ВСЁ РАВНО Я УШОЛ К ТРАКТОРИСТУ.

Теперь скорей через поле, через лесок, через ярок. Тракторист сказал – тут рукой подать!

Пышта шагает по отметинам-зарубкам, которые оставили тракторные колёса. Он шагает враскачку. Так ходит Фёдор, и Пышта чувствует себя привычным ходоком, которому не страшны расстояния.

Что случилось с полем? На тракторе он пересек его за минуты, а сейчас поле растянулось, будто кто-то огромный ухватил его за края, тянул-тянул и растянул до горизонта. Пышта взмок, пока добрался до леса. Ничего, это Майкина таблетка сработала, простуды выходят вон. Пышта немного посидел на опушке, там, где лёжа доцветали вывернутые плугом ромашки. Поле прошёл, остались лесок да ярок – рукой подать.

Лес шумел. Лужи на лесной дороге морщинились от ветра. Рубчатый след трактора то и дело исчезал в больших, как озерки, лужах. На тёмной воде качались берёзовые листья. Пышта обходил их, хватаясь за гибкие рябинки. Один раз чуть не упал: наступил на гигантскую, трясущуюся от старости, разбухшую от дождей сыроежку.

В ельнике лицо ему облепила раздёрганная осенним ветром паутина. Он чихал, рукавом стирал её со щёк и ушей.

Вдруг мокрые, слежавшиеся листья у ног Пышты взбугрились, шевельнулись, и пошёл, пошёл вытягиваться под ними длинный-длинный лиственный тоннель. Кто-то на бегу прокладывал его. И там, где листья были пореже, Пышта разглядел: проскользнул чёрный блестящий нос и шерстяной бочок. Видно, под покровом листвы перепуганная полевая мышь спасалась бегством от Пышты. А может, крот?

Он свистнул вслед своим новым разбойничьим свистом и тут же остановился, поражённый другой встречей. Шёл ёж. Он шёл юрко, быстро, короткими перебежками под низкими еловыми ветвями. Он шёл, выставив вперёд свой длинный, курносый на кончике нос. Лап его в листве не было видно, и вроде бы он катился на крохотных шаричках-подшипничках. А на иглах ежа бочком сидел крепкий гриб. Ага, на зиму хитрец заготавливает! Пышта приветливо свистнул и ему вслед.

А через несколько шагов услыхал над головой знакомое: тук-тук. Увидал дятла. Он долбил ствол с такой быстротой, будто вместо головы у него был механический молоток. Постучал, постучал и перелез на другую сторону ствола – наверно, поглядеть, не продолбилась ли дырка насквозь и не торчит ли оттуда его собственный нос? Пышта засмеялся. И как раз лес кончился, и открылось поле. Вдоль дороги изгородь из почерневших от дождя жердей. А за нею на земле капустные листья и крепкие белые пеньки от кочанов.

Эх, жаль, уже убрали капусту! Пышта проголодался, очень.

Он пролез между жердями. Капустные пеньки тоже штука неплохая, они ведь низы кочерыжек. Был бы нож, можно бы срезать!

Ножа не было. Пышта присел на корточки и, приловчившись, отгрыз горьковатый кусочек. Пенёк грубей кочерыжки, на зубах он делился на жёсткие нити, но всё-таки Пышта их грыз и за хрустом не услышал, как затормозила у изгороди машина «Победа».

– Гляди-ка, заяц по кочерыжки повадился!

На Пышту, посмеиваясь, глядел незнакомый водитель в кожанке и картузе.

– Заяц, ты голодный? Пойди-ка сюда!

– Не голодный я! Грызу, пышто люблю кочерыжки! – Но в животе у Пышты заурчало от голода.

– Ты куда идёшь, а? Может, нам по пути, я подвезу?..

Машина тряско бежала по просёлку. Водитель негромко насвистывал и краем глаза рассматривал Пышту.

– А уши у тебя все-таки как у зайца, – сказал он.

Тут Пышта вспомнил, что на голове у него, узлом кверху, Майкина косынка. Хотел стащить, но водитель отсоветовал:

– В войну я был ранен, так полгода повязку носил… – и, одной рукой держась за баранку, другой поправил косынку так, что стала, как боевая повязка.

Пока ехали, Пышта ему всё рассказывал про Непроходимимов, и про таблетку, и про автобус, и про Майкины руки, и как они с Владиком вместе лекцию читали.

– Значит, за Советскую власть агитируете, – одобрил водитель.

– Конечно! – гордо ответил Пышта. – А можно мне посигналить?

– Не возражаю.

Потом водитель затормозил:

– Пойдём поглядим: комбайн картофель убирает.

Комбайн ходил по полю не сам, потому что был не самоходный, а прицепной. Он шёл на прицепе у трактора по высокой ботве, а за ним оставалось поле без единой ботвиньи – ровная, просеянная земля.

– Где ж весь урожай?

– Сейчас увидишь.

Они побежали по мягкой, просеянной земле догонять комбайн.

– А зачем он боком ходит? – крикнул Пышта на бегу.

– Он не боком, он прямо идёт.

– Нет, боком, у него шея вбок торчит! – крикнул Пышта.

– Какая шея, чудак человек! – засмеялся водитель. – Это ж транспортёр, по нему картофель выдаётся в машину!

Они почти уже догнали комбайн, когда к грохоту его прибавился железный гром: примчался самосвал. Пристроился к комбайну сбоку, точнёхонько под его длинную шею. И сверху с весёлым стуком посыпались в кузов клубни – чистые, без ботвы, без земли. Шофёр дал ходу, и самосвал умчался, полнёхонек.

А Пыштины руки вспомнили тяжесть кустов с налипшей землёй, и скользкие клубни, и как долго набиралась корзина. Всего одна корзина. А тут целый самосвал враз!

Пышта, заворожённый, бежал то рядом с комбайном, то опережал его, чтоб заглянуть спереди. Девушка с мостика что-то ему весёлое кричала, а о и не обращал внимания. Рабочие части комбайна были открыты, и Пышта глядел, как ножи вспарывают землю, как навстречу им сами лезут из земли кусты картофеля, ножи срезают ботву, а клубни ползут вверх по транспортёру – сами, сами, сами ползут! Надо же!..

Вдруг комбайн, словно большой пёс, отряхнулся, гремя решётами, и сбросил всю набившуюся вместе с клубнями землю, и она осталась на поле мягким просеянным покровом. А клубни, совсем чистые, всё шли вверх, готовые высыпаться в самосвал, когда он подъедет. И он подъехал, и опять весёлый картофельный обвал загрохотал в его железное днище.

– Нравится? – спросил водитель, когда, взяв заворожённого Пышту за руку, привёл его к «Победе».

Но Пышта не стал хвалить комбайн. Пышта тихо сидел рядом с водителем и думал: «Хочу, чтоб на всей земле картошку убирали синие комбайны. И чтоб Майка не обдирала руки. Майке нужно на аккордеоне играть…»

И услышал, как водитель говорит:

– Скоро таких и всяких машин будет много. Все люди станут делать своё дело на своём месте, и никто не будет обдирать зря руки…

Пыште такой разговор понравился, и он спросил:

– А можно мне вместе с вами баранку покрутить?

– Пробуй! – сказал водитель. Он раздвинул руки, Пышта ухватился за руль. Они вместе повели машину, и она шла не петляя.

Пышта сказал:

– Мне нравятся такие широкие дороги – ни на что не наедешь.

– А мне не нравятся такие широкие дороги, – сказал водитель. – Выучишь таблицу умножения – тебе тоже не понравятся.

– А я и так уже много выучил.

– Тогда считай. Почему дорога широкая? Трактор не допахал, рано повернул. Если не допахал каждую борозду на три метра в длину, а поле шириной тысяча метров, – сколько земли зазря пропадает?

Пышта сообразил: взял три метра тысячу раз.

– Три тысячи метров!

– Верно. Значит, три тысячи квадратных метров земли брошено на съедение сорнякам или под колёса машин. А тут хлеб мог бы расти! Вот и нужно таких хозяев безруких – за ушко да на солнышко! А то одни бьются за каждое зёрнышко, а другие без призора, без заботы земли бросают, урожай гноят…

– Как – гноят? Зачем? – удивился Пышта.

– Бывает, не уберут вовремя, не вывезут, оставят гнить под дождями, – морозом и прихватит… А ты посчитай: если десять хороших клубней поморозить, а из каждого бы куст вырос, а на кусте по десять картофелин, – сколько всего загублено?

– Сто! А только на некоторых даже по пятнадцать картошек сидит. А я так много не умею множить.

– Помогу, – сказал водитель. – Пятнадцать клубней на десяти кустах – получится сто пятьдесят штук. А это на неделю хозяйке хватит семью кормить.

– Нет, так неинтересно, если всю съедят, – заспорил Пышта. – Интересно, чтобы опять посадить, и опять чтоб по пятнадцать картошек выросло! А потом опять, а потом опять… Сколько получится?

– Так можно множить до вечера, – засмеялся водитель. – Ты просто проверяешь, как я с арифметикой справлюсь? Справлюсь. Если бы считать не умел, мне бы Советская власть не доверила руководить районом.

– Каким районом? – спросил Пышта.

– Этим самым. Я председатель Прудковского районного Совета.

Пышта огорчился:

– А я думал, вы настоящий шофёр… – Ему очень хотелось иметь знакомого шофёра: чтоб не на грузовой, а на «Победе». – А если вы тут председатель, – стал задираться Пышта, – так почему у вас дороги широкие?

Председатель с любопытством взглянул на Пышту, ответил серьёзно:

– Оправдываться не стану. Однако обещаю: район мы все, вместе с народом, из отсталых вытащим. Важно, чтоб люди поняли, как много зависит от каждого – от тебя, от меня…

– Мы поняли, – сказал Пышта.

– Кто это «мы»? – удивился председатель Совета.

– У нас одна звёздочка, девчачья, захотела, чтоб наш класс по чистоте занял первое место. А мы не захотели, пышто надо всё время про эту чистоту думать, и пол даже мыть, и мел не крошить. И мы заняли первое место, только с конца…

– Правильно, – кивнул председатель. Он вёл машину и не сводил глаз с разъезженной колеи.

– И ничего не правильно, – возразил Пышта. – Тогда мы захотели все. Мы пошли в гости на теплоход «Большевик». Там в машинном отделении все трубочки и винтики блестят как золото. И на них матросы наждачной бумагой такие блестящие штучки накручивают – «петушки» называются. И мы в классе такую же чистоту навели, и накрутили «петушков» на дверных и оконных ручках, и первое место заняли, и про нас по школьному радио говорили!

– Молодцы люди, – сказал председатель. – Разверни-ка вон тот свёрток, жена в дорогу дала…

В свёртке оказался хлеб с сыром.

– Ешь, ешь, не стесняйся.

Машина так прыгала, что Пышта четыре раза прикусил язык. Потом выехали на ровную дорогу. Слева стволы деревьев поднимались вверх. А справа торчали одни макушки; стволы уходили вниз с обрыва, и сквозь них светло поблёскивала река.

– Речка Путинка. – Председатель остановил машину. – Вылезем на минуту. Покажу тебе нашу Высотку. Мы тут санаторий для ребят весной начнем строить.

Они вышли из машины. Сквозь низкий соснячок вышли на поляну. Она была как терраса над рекой. Сзади обступили её дубы и старые высокие берёзы. А впереди был обрыв, и сосны протягивали сюда снизу свои мохнатые вершины. А сквозь хвою виден был бетонный мост и другой, низкий, берег.

– Заяц, куда ж ты подевался?

– Я тут, – ответил Пышта из ямы, куда он нечаянно провалился. – Тут всё изрыто и бузиной поросло…

Он закидывал ногу повыше, ложился животом на осыпавшийся откос, стараясь вылезти.

– Погоди. – Опершись о землю, председатель спрыгнул вниз. – Это не ямы. Ходы сообщения, траншеи, окопы. Тут были большие бои в войну. Враг – на том, низком, берегу, мы – на этом…

Он медленно шёл, трогая руками откосы. Размочалившиеся от старости брёвна торчали из земли.

– Видишь, накат сохранился, кровля нашей землянки…

Прошли дальше. Раздвинув заросли бузины, председатель положил руку на выступ оползшей земляной стены.

– Тут наш пулемёт стоял. Мы эту высотку трое суток держали, не пустили врага…

Он отодвигал крапиву, ногой приминал сушняк, освобождая Пыште путь.

– Вот отсюда, из этого окопчика, ушёл на подвиг мой командир взвода, сержант Непейвода.

– Тот самый? Тракторист? – воскликнул Пышта.

– Тот самый, к которому ты в гости собрался. Видишь мост? – Он приподнял Пышту за локти, и Пышта увидал обрыв, сосны и бетонный мост через реку. – Тогда мост был другой, деревянный. У сержанта имелись всего две гранаты. Он ждал, пока на мост взошли три фашистских танка. Тогда бросил гранату под гусеницу первому. Подорвал. Потом бросил гранату под третий танк. Понимаешь, расчёт? Третий подорвался, а средний оказался в ловушке. Мост запылал, и все танки рухнули в реку.

Высунувшись, грудью налёгши на край окопа, затаив дыхание, Пышта слушал и глядел вниз.

– А сержант?.. – спросил он.

– Ранило тяжело. В госпитале ему сам командующий орден Славы на грудь приколол. Храбрый, мужественный был человек. Герой был Непейвода.

– Неправильно вы говорите, – ответил Пышта. – Мы с Владиком это правило проходили.

– Какое правило? – удивился председатель.

– Вы говорите «была» да «был». Значит, прошедшее время. А он сейчас есть, он Дальнюю пустошь пашет. Значит, настоящее время.

– А-а, вон что… Возможно, я ошибся. – В задумчивости председатель погладил старые, замшелые брёвна. Лицо у него погрустнело. Конечно, не очень-то приятно ошибаться.

– Ничего, – утешил его Пышта. – Всё можно исправить. Фёдор, мой товарищ, говорит: главное, чтоб сила воли была.

– Да, конечно, если сила воли – всё можно исправить, – согласился председатель. Но он думал не о грамматике, как Пышта, а о судьбе своего фронтового командира, Анютиного отца, о человеке, который потерял силу воли.

Они вылезли из окопа.

– Весной начнём строить. Чтоб все слабые ребята становились сильными. Назовём санаторий – «Высотка».

Они влезли в машину, поехали дальше. Со взгорья они увидали за берёзовой рощей поле. А среди поля стоял вагончик с окошком и трубой, отсюда он казался маленьким, как спичечный коробок.

– Вот она. Дальняя пустошь, – сказал председатель. – Беги напрямик, пашней. Сапоги у тебя – вездеходы! Скажешь Непейводе: привет, мол, от Степана Коробова. Велел, мол, передать: «Советская власть на тебя надеется». Повтори, как скажешь? – Он протянул Пыште руку.

– «Советская власть на тебя надеется!» – твёрдо повторил Пышта и зашагал напрямик по неровной, вспаханной земле, то подпрыгивая, то проваливаясь меж комьев земли.