Текст книги "Жил-был Пышта"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 20. Не хочу про дисциплину!

Голубой автобус на себя не похож. Окна заросли пылью, бока заляпаны грязью… Целую неделю возил картошку и овощи.

Съехали в Путинку, стали в воду колёсами, мыли, тёрли. И всё-таки он уже не такой красивый, голубой автобус.

Ничего. Зато наш автобус трудяга, молодец. А до зимних студенческих каникул, до новых поездок успеем: покрасим, подремонтируем.

Пышта в автобусе. Он уже прощался с трактористом, с полевым вагончиком, с Левобережным клином. И трактор на прощание ласково посвистал ему теплыми железными ноздрями, в которые залетел полевой ветер.

Послезавтра – до свидания, Прудковский раной: голубой автобус повезёт Непроходимимов домой.

У Пышты опять есть в бригаде свои обязанности. Владик, как увидал его, так напомнил, что каждый человек должен иметь обязанности.

От скучных слов про обязанности и дисциплину у Пышты сразу начинают ныть уши, а ноги зовут: «Удерём, а?» Но какой чудак станет удирать, если ему доверено вытащить из автобуса резиновые коврики, поливать их водой и мыть щёткой! А потом начитать до блеска серебряную решётку на радиаторе. Не всякому взрослому поручат такие дела.

И вот все собрались уходить по делам, и Фёдор сказал:

– Мой совет – сперва сделан задание по письму, потом сбегай к колонке за водой, да не забудь запереть дверь ключом. А решётку чисти на закуску.

Майка прибавила:

– Будешь воду набирать, не налей в сапоги.

Женя прибавил:

– Если можно, не клади автобус на бок и не ставь его вверх колёсами.

А Владик прибавил что-то про большую ответственность.

– А в случае какого-нибудь ЧП сигналь! Мы услышим! – сказал Фёдор. ЧП, как известно, значит чрезвычайное происшествие.

Все ушли. Почему надо сперва делать задание по письму, когда такая прекрасная погода?

Пышта взял чайник и отправился к колонке. Сперва немного погулял, посмотрел, что за деревня Семиречка, в которой они остановились. Речек не оказалось ни одной, а только пруд, и в нём два гуся.

Народу на улице не было. Вдалеке тарахтел трактор, гудела механическая пила. Взрослые были ещё на работе, а ребята в школе.

Пышта набрал воды и пошёл назад.

Он вздрогнул и остановился.

Из всех окон автобуса торчали ребячьи головы – в ушанках и платочках, в школьных фуражках. А одна голова, в военной пилотке, торчала на шофёрском месте.

Вот беда так беда. Забыл запереть дверь. Автобусом завладели семиреченские ребята.

Он подёргал дверь, а они не пускают. И расплющивают носы об стекло, корчат из окон насмешливые рожи.

ЧП! Надо сигналить. А как проберёшься к сигналу? И куда пошли Непроходимимы – в сельский Совет, или на ферму, или в контору, или ещё куда. А вдруг ребята станут печатать на машинке? Или плёнки перепутают в коробках? Он же ответственный за всё хозяйство!.. А тот мальчишка, в пилотке, уже крутит шофёрское зеркальце, жмёт на педали и воображает, что если руки на баранке – значит, он ведёт машину! Воображала!

А девчонки до того допрыгались, что бумажные трубки посыпались сверху. А одни мальчишка сделал из трубки колпак, и надел на голову, и нос Пыште кажет… ЧП, ЧП, страшное ЧП! Как дать сигнал?

Пышта колотил кулаками в голубые бока автобуса – ничего не помогало. Тогда в голову ему пришла хитрая мысль: он стал стучать только в кабину, он стал грозить кулаком только воображале водителю. Он кричал:

– А ты попробуй только посигналь! Я тебе ка-ак стукну!

– Испугался я тебя! – крикнул в ответ парень в пилотке и стал нажимать в кабине всё подряд.

И Пышта догадался, что он не знает, где сигнал.

– Эй, ты, лучше не дотрагивайся до чёрной кнопки посреди баранки! А то получишь по затылку!

Автобус сразу коротко тревожно прогудел. Пышта оглянулся. Улица пуста.

– Ха-ха-ха! – злодейским хохотом захохотал Пышта. – Разве так сигналят? «Би-би»! – передразнил он. – Шофёры долгий гудок дают. Да тебе не суметь!

Паренёк надавил кнопку, и сигнал загудел без остановки.

– Что, испугался я тебя? – прокричал парень в пилотке сквозь щёлку шофёрского окна.

На улице показался Фёдор. Он шёл к автобусу огромными шагами, и куртка его, накинутая поверх свитера, развевалась, как чапаевская бурка.

Ребята повскакали с мест и посыпали из двери, как горох.

А огромный, бородатый Фёдор придерживал дверь, чтоб не закрылась и не ударила кого-нибудь из них. Он не сказал им ни слова, пальцем не тронул, только смотрел им вслед и качал головой:

– Да их тут целая армия… Пойдём поглядим, что они натворили…

Они вдвоём собрали рассыпанные трубки. Остальное было в порядке.

– И куда тебя ноги понесли? – огорчённо спросил Фёдор. – Почему машину не запер?

– Я откуда знал, что они как раз сейчас мимо пойдут?.. – защищался Пышта.

– Ты просто недисциплинированный человек, – грустно сказал Фёдор.

«Опять про дисциплину! Даже зубы заныли», Пышта рассердился. И пошёл в атаку.

– Дисциплина – это одни только «нельзя» и ни одного «можно». Никому она не нужна!

– Вот ты как рассуждаешь… – удивился Фёдор. – Когда мы с тобой ведём автобус, красный свет говорит нам «нельзя». Для чего?

– Пышто столкнёшься с другой машиной!

– Так. Значит, «нельзя» придумано для того, чтобы людям ездить было безопасно. Вот она – дисциплина. Будем продолжать спор?

Пышта сказал:

– Ты меня сегодня скучно воспитываешь, ещё скучней, чем Владик.

– Тебе, что ли, оркестр приглашать? – возмутился Фёдор. – Скажи спасибо, что воспитываю и объясняю, а то могу дать раз-другой по мягкому месту.

– Нет, тогда уж лучше оркестр, – согласился Пышта.

– Слушай, ты, тип, выполняй задание, выноси коврики! – Фёдор спрыгнул на землю, раскрыл железные створки капота и стал что-то проверять в моторе.

А Пышта вытащил на пожухлую траву коврики и стал поливать их из чайника и мыть щёткой.

– Я расскажу тебе одну историю, – сказал Фёдор. – Я тогда на шахте работал… Однако уши не развешивай, работай, а то замолчу.

Пышта тёр коврики изо всех сил.

– В нашу комсомольскую бригаду взяли ученика, Николку. Мой дружок учил его нашему горняцкому делу. И как стойки крепить учил, чтоб свод не обрушился, и как отбойным молотком твёрдый пласт отбивать. Твёрдый пласт без смекалки не возьмёшь. Надо точно определить, где в нём затаилась мягкая прожилка…

Мы Николкиными успехами гордились. Думали: вот растёт нам верный, умелый товарищ. А в шахтёрском деле, Пышта, верный товарищ – как в разведке, а может, даже – как в космическом полёте. А вернее сказать – как во всей жизни… Надо быть уверенным, что рядом верный друг: не подведёт, выручит, как и ты его…

У Николки нашего руки золотые и голова смекалистая. Одно нам было не по душе: не точный он был, не обязательный, разболтанный какой-то. Пошлёшь за делом – пропал на битый час, ноги его куда-нибудь завели…

Пышта решительно поставил чайник на траву:

– Всё! Кончил я их мыть, всё равно затопчут. Думаешь, не понимаю? Опять про дисциплину рассказываешь!

– Ни разу слово «дисциплина» не скажу, – пообещал Фёдор… – В шахтах работают сильные насосы. Накачивают свежий воздух, высасывают глубинный. Но в старых шахтах есть уголки, где воздух застаивается, иной раз скапливается опасный подземный газ. Он может взорваться от малой искры, и потому в шахте курить запрещено.

На нашей старой шахте так было заведено с давних времён. Перед спуском вниз каждый горняк за стыд для себя не считает, проходя мимо старика Егорыча, показать руки, оттянуть карманы: удостоверься, Егорыч дорогой, я свою профессию уважаю, своих товарищей не подведу, гляди – нет у меня ни табака, ни огонька.

И вот спускаюсь я… то есть мой друг, однажды с Николкой. На плечах отбойные молотки, на шлемах горят лампы шахтёрские с безопасным светом. А у Николки с собой ещё и топор – стойки ставить.

Николка перед стариком карманы вывернул, говорит:

«Глядите, папаша, я человек сознательный – ни огня, ни курева!»

А дед Егорыч отвечает ему ласково. «Вижу, сынок, разве позволишь…»

А мой друг ещё прибавил: «Я, дед, за него ручаюсь».

Спустились в шахту, в дальний забой. Взялись за дело. Застучали молотки, как пулемёты. Отбитые глыбы ползут по транспортёрной ленте, глядишь – ну, веришь, Пышта, красотища, словно чёрный ледоход идёт на чёрной подземной реке… Ах, Пышта, удивительное дело – работа горняцкая! Душа моя – уголёк… – Фёдор закинул руки за голову и потянулся с богатырской силой. – Кончу институт. Буду строить новые машины. Земля и глазом моргнуть не успеет, а мы уж возьмём от неё все вековые запасы…

Фёдор уже опять возился в моторе и что-то насвистывал.

– А дальше-то! – напомнил Пышта.

– Да, да… – спохватился Фёдор. – Дальше пришло время обеда. Выключили молотки, и я… то есть мой дружок достаёт завтрак, разламывает пополам и протягивает Николке. И тут луч его лампы освещает Николкины руки. А эти руки из хитро продолблённого тайничка в топорике вытягивают припрятанную папиросу и обломок спичечного коробка.

«Брось! Нельзя!» – кричу… то есть мой друг кричит.

«А я через «нельзя», одну затяжку!» – смеётся Николка, глупая голова, и – чирк спичкой!

Ну, бросился к нему, свалил парня на землю, прикрыл собой. Тут и ухнуло. Взрывом стойки повалило, и кровля обрушилась…

Фёдор замолчал.

Отвинтил какую-то трубочку, продул, приладил на место. На его склонённом лице у виска Пыште видна была синяя отметина и уголок яркого глаза – белок в синеватых точках.

– А их спасли? – спросил Пышта.

– Откопали. На вторые сутки. В больнице лежали долго. Николка меньше пострадал, всё же внизу был.

– А твой друг? Который его прикрыл?

– Ему лицо осколками поуродовало. Навсегда остались шрамы синие.

– Такие синие, как у тебя точки?

– Да.

– Я бы… я бы этого Николку… – сказал Пышта и сжал кулаки. – А твоего друга я бы орденом наградил, пышто он герой.

Фёдор засмеялся:

– Ты чудак. Тащи скорей, расстилай коврики.

Пышта расстилал коврики и думал: «Знал, что нельзя в шахту курево проносить, а сам нарушил… На-ру-шил? Что на-ру-шил?..»

Пышта высунулся из дверей, заорал что было силы:

– Ага-а! Обманул? Всё-таки про дисциплину рассказал?!

– Да неужели? – удивился Фёдор, вылезая из-под капота машины. – Ну, тогда один – ноль в мою пользу. Мне важно тебя хоть немного повоспитывать, я сегодня дежурный по тебе.

– Ну, уж если дежурный, тогда ладно, – простил его Пышта.

– Скажите, пожалуйста, вы и есть Непроходимимы? – вдруг услышали они совсем незнакомый тоненький голос.

– Да, мы, – Пышта обернулся.

Две девочки – под расстёгнутыми пальтишками пионерские галстуки, – а позади парень в пилотке, тот самый. Парень старается не смотреть на Пышту, смотрит девочкам в затылки.

– Что вы хотите, ребята? – спросил Фёдор.

– Мы просим, чтоб вы пошли к нам на сбор отряда, – сказал парень в пилотке.

– У нас важное дело, – сказали девочки вместе. Просто удивительна как у них так ладно получалось дуэтом. – А наша вожатая уехала в город…

– Ну что ж, – согласился Фёдор, – раз дело важное – пойдём!

Пышта распыжился от гордости. Он идёт на пионерский сбор! Но по дороге он всё-таки сказал мальчишке в пилотке:

– Не стоит ходить к таким, которые по чужим автобусам лазают.

– Ну и не шёл бы, тебя, что ли, звали?

Вошли в класс, ребята повскакали с мест, выстроились в линейку. Пыштин враг в пилотке отсалютовал Фёдору, сообщил, сколько в отряде пятого класса человек, и закончил:

– Рапорт сдал.

А Фёдор ответил:

– Рапорт принял! – И предложил: – Подсаживайтесь все поближе и выкладывайте, в чём у вас тут дело. – И сел на первую парту, прямо наверх, – такой огромный, он же не мог всунуться внутрь.

Пышта пристроился рядом. И тут Фёдору на колени ребята положили большую плоскую лепёшку.

– Покушайте! Маленький кусочек!

– Спасибо, давайте-ка лучше о деле! – сказал Фёдор и отложил лепёшку рядом на парту.

Пышта поскорей отломил кусок побольше, сунул за щеку и заработал зубами.

– Ой, осторожней!.. – Лица у ребят стали испуганными.

Едва Пышта разжевал кусок, как во рту стало горько и лицо его сморщилось.

– Выплюнь, выплюнь! – закричал отряд. – Горько!

Пышта, красный, с надутыми щеками, выскочил вон из класса.

– Что такое? – строго спросил Фёдор. – Пригласили, а сами…

– Мы хотели, чтоб вы маленький кусочек… Для важного дела… А он большой укусил… Мы ж не для вас испекли… – зашумели, заговорили ребята, и кто-то выбежал, помчался спасать Пышту.

Через минуту его привели – красного и сердитого. Фёдор усадил его рядом с собой.

– Послушаем, Пышта, для кого они испекли горькие лепёшки?

И они услышали такую историю.

– Поблизости от Семиречки есть приёмный пункт, туда возят зерно. Пионеры установили там свой пионерский контрольный пост – следить за порядком. И вот позавчера из Петрушечкиной бригады – это бригадира фамилия Петрушечкин – привезли зерно. А приёмщик не стал принимать: «Надо, сказал, лучше за посевами ухаживать. У вас зерно, засорённое полынью! Вам безразлично, что люди будут есть горький хлеб».

Тогда Петрушечкин увёз зерно обратно. И знаете, что сделал? Он перемешал это зерно с чистым и опять повёз. А другой приёмщик не заметил и принял. А пионерскому посту сказал: «А ну, брысь отсюда, не путайтесь под ногами!» И тогда мы насыпали полную Вовкину пилотку Петрушечкиного зерна, смололи его на тёти Любиной кофейной мельнице, а теперь всё думаем: кого же нам горькими лепешками угостить, чтоб вышла польза?

Фёдору рассказ очень понравился. Он похвалил:

– Ну, братцы, и молодцы же вы! Настоящие контролёры!

И он стал ходить по классу огромными шажищами, а ребята поворачивали ему вслед головы – туда и обратно. Фёдор всё обдумал.

– Сделаем так, – сказал он. – Сегодня вечером наша бригада выступает у вас в клубе. Нам с вами нужно, чтоб собралось побольше народу. Давайте сейчас отпечатаем на машинке приглашения.

Все похватали свои одёжки, замотали платки, надвинули фуражки, толпой побежали к автобусу.

– Граждане пассажиры, вагон не резиновый! – смеялся Фёдор и придерживал раскрытую дверь.

Все влезли до одного. Пышта сам открыл машинку, и Фёдор напечатал приглашения. Он печатал почти так же быстро, как Майка, только копирку один раз положил наоборот, и все буквы отпечатались перевёрнутыми. А все другие разы клал её правильно.

– Теперь впишем в приглашения имена главных виноватых! Говорите фамилии… Значит, так получается: «Уважаемый бригадир Петрушечкин, приглашаем вас на концерт, начало в 7 часов». Дальше у нас кто? Приёмщик, который принял засорённое зерно?..

Когда приглашения были готовы, ребята побежали их разносить.

– Не забудьте свои вкусные лепёшки вечером принести! – крикнул им вслед Фёдор.

Глава 21. Пусть будет горек им хлеб…

Вечером набрался полный зал зрителей. Клуб в Семиречке тесный, сделалось жарко. Пальто сложили кто под себя, кто на колени. И ребятишки на коленях у матерей.

– Мужики, не дымите табаком! Артистка закашляется! – запретили женщины. Это они увидели – Майка вышла на сцену с аккордеоном.

– А мы не артисты, мы комсомольская бригада «Не проходите мимо!», – сказала Майка и улыбнулась залу, и зал ответил ей сотней улыбок. Всегда ей все улыбались. Мужчины стали тушить цигарки.

Майка провела быстрыми пальцами по клавишам.

– Если хотите, мы вам споём!

Все захотели. И Майка пропела им прекрасную песню о Родине. А потом другую прекрасную песню, про любовь. А ребята стояли за занавеской, держали в руках свои лепёшки и тоже просили: «Ещё, ещё!»

 
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,
Пусть солдаты немного поспят… —
 

пела Майка.

А Пышта (он стоял за занавеской на табуретке, это он открыл занавес, без него концерт не начался бы) видел, как шевелятся губы у женщин в зале. Женщины тоже пели с Майкой. Лица их были грустны и светлы. Они словно бы смотрели далеко и видели то, чего не мог увидеть Пышта даже отсюда, с высокого своего поста.

Фёдор запел «Рушничок»:

 
Мать родная моя, ты до зорьки вставала…
 

Почему взрослые люди всегда грустят, когда слушают эту песню? Наверно, они все далеко уехали от своих матерей и скучают по ним?

 
Собрала в путь-дорогу,
И меня далеко провожала,
И расшитый рушник
Мне на счастье дала… —
 

пел Фёдор.

Пышта думал о маме: «Мама, скоро мы уже вернёмся домой. И уж тогда я обещаю тебе… я обещаю тебе… обещаю тебе…»

Майкин аккордеон заиграл «Солнечный круг, небо вокруг», Пышта тотчас вытащил свою табуретку на серединку сцены и влез на неё. И когда наступила его минута, он спел голосом, резким, как у грачонка:

 
Пусть всегда буду я-а-а!..
 

Так кончилась художественная часть. Все хлопали. Но Майка опять запела:

 
Мне хорошо, колосья раздвигая,
Сюда ходить вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая…
 

Вдруг Женя засвистел в милицейский свисток.

– Гражданка! Прошу уточнить, какую пшеницу вы имеете в виду? Кто её сеял? Кто растил? Кто боролся с сорняками? Назовите имена – страна должна знать своих героев!

Майка призадумалась.

– Ну, например, бригадир Петрушечкин!

По залу – шумок. Все оборачиваются на Петрушечкина. Он сидит – грудь колесом, рубашка застёгнута до горла, на пиджаке коллекция значков.

– Нельзя ли его на сцену, сфотографировать? – сказал Женя.

– Петрушечкин, на сцену! – зашумел зал.

Он пробирается к сцене. Женин киноаппарат тихохонько стрекочет.

– Не того фотографируете! Он об колхозе не думает, только об своём кармане! – сказал председатель, сидевший у окна.

– Того, – ответил Женя твёрдо. – Сейчас докажем, товарищ председатель! Каковы дела – такова и слава!

А Майкин аккордеон запел, как пионерский горн. И на сцену гуськом вышли пионеры. И за ними, без спросу, вышел Пышта.

– Кушайте лепёшки нового урожая! – звонко и дружно крикнул отряд.

И по пионерской цепочке побежала миска с лепёшками. Она добежала до последнего в ряду, до Пышты, и он поставил её на табуретку.

– Спасибо! А кого угощать в первую очередь? – спросила Майка.

– Бригадира Петрушечкина! – закричали пионеры.

Майка протянула ему лепёшки:

– Откушайте!

– Благодарствуем! – Петрушечкин отломил кусок.

А миску передали в зал, и она пошла гулять по рядам и мигом опустела. И как только рты задвигались, зажевали, киноаппарат снова зажужжал.

Ох, какие отличные кадры заснял он! Ох, как скривились жующие физиономии! А Петрушечкин сморщился, как гриб сморчок. Он прижмурил глаз, одну бровь зацепил за другую и, дёрнув носом как дятел, со злобой выплюнул жвачку в кулак.

– Горько! Горько! Полынное зерно! – кричали из зала. – Чьё зерно?

– Петрушечкиной бригады! – все вместе ответили пионеры.

– Напраслина! Не докажете! – побагровев, крикнул Петрушечкин.

– Уже доказано! На пункте дежурил пионерский пост! – смело ответил ему паренёк; пилотка торчала у него из кармана. – Не дали пионеры вашему зерну попасть в государственные закрома! И никогда не дадим!..

– Молодцы ребята! – шумел зал. – Гнать Петрушечкина из бригадиров! Гнать его!..

А Петрушечкин, злобно зыркнув на пионеров глазами, словно сказал: «Попадётесь вы мне!»

Но сомкнутым строем стояли ребята плечом к плечу, и вместе с ними Пышта. Все они смело глядели в лицо Петрушечкину – плохому хозяину, плохому человеку.

И во всех взглядах ребят, и в Пыштином тоже, Петрушечкин прочитал: «Всегда готовы!»

А председатель колхоза поспешно пробирался сквозь тесные ряды к сцене. Он поднялся и обнял ребят сразу столько, сколько смог обхватить широко раскинутыми руками.

* * *

Вся молодёжь Семиречки после вечера осталась в клубе вместе с Непроходимимами. И председателя колхоза тоже пригласили. Они сидели, спорили, подсчитывали какие-то строительные материалы, а у Пышты глаза слипались.

– Может, отведём его в автобус, уложим?..

Но Пышта ответил:

– Дед никогда не оставил бы ребёнка ночью одного в автобусе.

– Как только ему выгодно, так он вспоминает, что он ребёнок. Ну и тип! – возмутились Непроходимимы, и все, даже председатель колхоза, рассмеялись.

– Так это ж дедушка, а не я так бы сказал!

Они решили послушаться деда, и теперь Пышта сидит и клюёт носом. Их голоса он слышит сквозь глухую стену дремоты. Клюнет – проснётся, клюнет – проснётся… «Клюю как петух… И они про петуха говорят…»

Семиреченские девушки говорят:

– У вас тротуары, а у нас туфельки не надень. Возле клуба лужа – петух потонул… У вас клубы вон какие! У вас аккордеон с перламутровой грудью! А у нас одна трёхрядка-гармошка, да и ту вместе с её хозяином в армию проводили. У нашего председателя волейбольную сетку не допросишься…

Что ещё говорят, Пышта не слышит, он что-то уже видит во сне. Потом они про золотое яблочко на золотом блюдечке…

Это Майкин голос:

– Никто нам яблочко на золотом блюдечке не подносит. И клуб и стадион мы сами строили… А уж дороги… можем похвастать: получше ваших. Сами строили, поселковому Совету помогали. В вашей семиреченской луже мы полчаса буксовали…

А потом Пышта опять клюнул раз и услышал – говорят про камень, про дожди. Фёдор и Женя рассказывают, как спортивную площадку сделать, чтоб дождь между камешками уходил в землю.

Сквозь дремоту Пышта подумал: «Я люблю моих Непроходимимов. Я даже Майку, вредную, люблю». Он так сильно клюнул носом, что чуть не упал со скамьи.

Майка подошла, уложила, под голову сунула своё сложенное пальто: «Поспи, мы скоро кончим». Пощекотала ему щёку дыханием. Как мама. «Мама, мама, жаль, что я тебя не знал, когда ты была девочкой и училась в нашей школе. Ты, наверно, была храбрая. У тебя есть нож, как у охотника, и рюкзак, и сапоги. Ты у меня молодец, мама…»

Вдруг с грохотом открылась дверь. Пышта распахнул глаза и сел. Стуча сапогами, в клуб вошёл Петрушечкин.

– Председатель здесь, что ли?

– Что случилось? – Председатель встал.

– У вас всех один Петрушечкин всегда виноватый. А что молотилка стала и ни с места, я, что ли, виноват? Говорил – не для чего в ночную смену молотить, так нет! Вывели! Простаивают люди!

– Какая поломка? – спрашивает председатель.

– Электросварка нужна, – отвечает Петрушечкин. – Аппарат есть, а сварщик третьи сутки в Калитовке работает.

– Что ж, у вас никто сварке не обучен? – спросил Фёдор. – Комсомольцы народ грамотный, надо каждому изучить две-три профессии.

– Советовать каждый горазд, не дорого стоит, – злобно ответил Петрушечкин. – Что бороду выставил? Борода – трава, скосить можно! Борода – уму не замена! Вот коли бы ты электросварщиком был…

Фёдор встал, сказал председателю:

– Я электросварку знаю. Работал. Давайте сделаю.

– Если бы я что-нибудь в этом деле понимал, я бы пошёл тебе помочь, – сказал Женя.

– Сиди, – ответил Фёдор, накручивая на горло шарф.

Владик сунул ему в карман свой яркий фонарь:

– Пригодится.

И только Майка сидела отвернувшись и не смотрела на Фёдора.

Фёдор подошёл:

– Чего сердишься, Маечка?

Даже Пышта понял: Фёдору хочется услышать от неё на дорожку ласковое слово. Но Майка, кусая губы, сердито ответила:

– Сто раз просила: сбрей дурацкую бороду! Каждый грубиян насмехается!

Фёдор пошёл к двери. И они ушли все трое: Фёдор, председатель и Петрушечкин.

Пышта не заметил, когда собрание кончилось. Когда он разоспится, над ним хоть из пушек стреляй. Не слышал он, как Женя взвалил его, сонного, к себе на спину, как перенесли его в автобус, раздели, укрыли. И когда вернулся Фёдор, Пышта тоже не слышал.

* * *

Он проснулся от солнечного блеска. Стёкла в автобусе сверкали, покрытые изморозью. Утро, морозное утро!

Пышта сел и осмотрелся. Ни Майки, ни Жени, ни Владика нет в автобусе. А на месте Фёдора… Странно! Спит незнакомый человек. Лежит на спине, прикрыв глаза Фёдоровым свитером с оленями. Виден только крупный бритый подбородок, рассечённый синим шрамом.

Пышта догадался сразу: приехал друг Фёдора! Тот самый! Что прикрыл Николку в шахте. Приехал! Наконец-то Пышта увидит героя. Не в кино, не в «Пионерской правде», а рядом с собой, можно рукой дотронуться, тут, в простой, обыкновенной жизни!..

Пока Пышта торопливо одевался и свёртывал постель, солнечный луч добрался до руки, заброшенной за голову, тронул оленя на свитере и край щеки спящего человека. Друг Фёдора.

– Потуши… потуши свет… – пробормотал он.

Пышта подскочил к нему и замер: перед ним навзничь лежал не друг Фёдора, нет, а сам Фёдор. Без бороды. С обритым, изуродованным подбородком. Пышта бросился к выключателю и стал им щёлкать. И только когда заметил, что под потолком загораются и потухают совсем невидные в солнечном свете лампы, ответил:

– Не горит свет… Утро же… Не могу я его выключить.

В автобус вошла Майка. Она села возле Фёдора, положила свои руки поверх его рук и погладила его лицо быстрыми пальцами, словно и не замечала страшного синего шрама.

– Не выспался? – спросила она тихо.

– Молотилка работает. Хлеб идёт, – ответил Фёдор.

– А я тебя сегодня не узнал. – Пышта подошёл поближе. – Я думал, это твой друг тут спит.

– Какой друг? – удивилась Майка.

– Ерунда… – сказал Фёдор.

– Ничего не ерунда… Сам рассказывал про взрыв в шахте, и как друг Николку своим телом прикрыл, и тому другу всё лицо поуродовало…

Пышта споткнулся на полуслове. Не спуская глаз он глядел на изуродованный подбородок Фёдора. Пышта понял.

– А мне никогда, ни слова… – грустно промолвила Майка.

Фёдор взял её пальцы, и они все спрятались в его большой ладони.

– Вот… требовала, чтоб сбрил. Думала, я для щегольства? Теперь, наверно, и смотреть на меня не станешь, на такого?..

– Неправда, – ответила Майка. – Ты самый красивый на свете, ты мой родной человек. Я люблю тебя. Очень. На всю жизнь.

– Урр-ра! – входя, вскричал Женя. – Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…

– А пока что… – сказал Владик. Он вскарабкался в автобус с горячим котелком. – Пока что… – сказал он весёлым, каким-то слишком весёлым голосом, – пока что пусть самый счастливый бритый человек поест гречневой каши, сваренной из концентрата в его честь. Нельзя же держать самого счастливого человека голодным! Я вообще на его месте обошёл бы всю планету вверх ногами, на руках! – И он поставил перед Фёдором котелок горячей каши.

А Пышта подал ложку. Фёдор пощекотал Пыштину руку, будто сигнализировал: «Пройду вверх ногами по всей планете!» И никто, кроме них двоих, не знал, о чём их тайная речь.