Текст книги "Жил-был Пышта"

Автор книги: Эсфирь Цюрупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 11. Заяц, трусливый как заяц

Зачем писать: «нравится купаться», когда гораздо лучше написать: «нравица купаца»? Все слова назло Пыште пишутся не так, как слышатся, а наоборот. Когда Пышта вырастет и станет министром правильнописания, он всё переделает, чтоб было удобно детям.

Пока он ещё не министр, приходится писать диктант. Вместо доски – запотевшее оконное стекло. На нём можно писать пальцем. Пышта пишет:

Мы гуляли Ф лису. Ф лису

Мне нравица. Мы нашли гнисдо.

Ф гнисде лижали шест птичиг иичиг.

В конце двух последних слов Пышта чуть не написал правильные буквы. Но он был хитрый и подумал: «Меня не проведёшь! Раз слышно так – значит, пиши наоборот!» И написал: ПТИЧИГ ИИЧИГ.

Даже насмешник Женя от ужаса растерял все свои насмешки. И протянул палец, чтоб написать на стекле заслуженную отметку.

Но вдруг Майка взмолилась:

– Братцы! В канистрах ни капли воды! Как готовить обед?

За рощицей – деревня. Остановились. Фёдор взглянул на Пыштин диктант, покачал головой и вылез из кабины:

– Мы с Пыштой сходим за водой.

И Пышта – р-раз! – стёр со стекла все буквы.

– Будешь писать вторично, – сказал Владик.

Как встрёпанный воробей, удравший от кошки, Пышта выскочил на волю. Фёдор нёс две канистры. Пышта – одну.

– Удрал от двойки и рад? Плохо работаешь! – сказал Фёдор.

– Пышто я уже голодный, – ответил Пышта. – Кто не ест, тот не работает!

Фёдор в изумлении спросил:

– Ты где взял такие слова?

– Конечно, – повторил Пышта, – кто не ест, тот не работает! Я видел кино про революцию. Рабочие несли такой плакат.

– Ну и поразительный ты тип!.. – Фёдор рассматривал Пышту так, словно видел его в первый раз. – Даже революционные лозунги и те перевернул для своего удобства! Не так там было написано!

– Нет, так – заупрямился Пышта.

– Иди со мной рядом, не отставай и слушай. До революции всё, что рабочие своим трудом зарабатывали, буржуи…

– Знаю, – сказал Пышта, – клали в свой буржуйский карман. Сами ели сытно, а рабочие были голодные.

– Вот видишь, как ты хорошо знаешь, – сказал Фёдор. – Тогда ты, наверно, знаешь и то, что Советская власть отняла у буржуев заводы и землю, отдала их трудовым людям и утвердила новый революционный закон: КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ. И никто из людей не смеет забывать, что этот закон завоёван в жестокой борьбе, добыт кровью многих прекрасных людей.

– Ну, тогда… наверно, просто ветром перевернуло тот плакат, и на нём получилось всё наоборот! – быстро сказал Пышта.

Ему стало очень, очень неприятно, что он перепугал такое важное.

Миновали облетевшую рощицу и вошли на деревенскую улицу.

– Что молчишь? Отчитывайся, как дело было утром, – сказал Фёдор.

– Какое дело? – смутился Пышта. Не хотелось ему про это говорить. – Пышто она сама виновата! – сказал он.

А дело было такое. Сегодня утром, когда ещё автобус спал, покрытый снаружи, как гусиной кожей, каплями холодной росы, Пышта проснулся. Он протёр окно и увидел поле.

И представилось Пыште, как в земле тайно копит силы армия страшных сорняков. Перезимовав под снегом, весной она раздвинет комочки земли, и высунутся острые зелёные шлемы, и поднимутся до самого горизонта прожорливые полчища.

И тут попались Пыште на глаза Майкины васильки.

Майка крепко спала. Густые тени под ресницами лежали неподвижно.

Пышта вылез из-под одеяла и схватил букет.

Вдруг Майка вскочила: «Ты что?!» Она выхватила у него цветы да ещё прихлопнула Пышту по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки…

На этом месте Пышта прервал рассказ. Они подошли к колодцу. Женщина набирала воду из старого деревянного колодца – крутила за ручку вал, выбирая цепь, к которой подвешено ведро.

– Доисторическая техника, – сказал Фёдор. – Дайте помогу.

– Не отпустите ручку, – предупредила женщина. – У нас колодец с норовом. Чуть отпусти – вал раскрутится. Гремит, летит как угорелый, вёдра сбрасывает…

– Всё будет в порядке, – пообещал Фёдор.

Он крутанул с силой несколько раз. Цепь накручивалась, но ведро всё не показывалось.

– Глубокий, – сказала женщина. – Намаешься доставать воду. Особенно когда стирка. Носишь, носишь… Всё обещают водопровод построить. В других сёлах давно есть, а нас всё обещаниями поят…

Наконец показалось запотевшее от холода, полное ведро.

– Тащите все порожние вёдра из дома, наберу вам про запас!

Женщина обрадовалась, пошла за вёдрами. А Фёдор стал снова опускать цепь с ведром.

– Дай я покручу! – попросил Пышта.

– Ещё упустишь. Лучше рассказывай. Значит, ты отобрал цветы?

– А она дала мне по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки. И не цветы вовсе, а сорняки!

– Цветы, – сказал Фёдор.

– Ага, Владик всё наврал? – стал задираться Пышта.

– Нет, он сказал верно. В поле – они вредные сорняки. Но ведь их унесли с поля! А в букете они – цветы, очень красивые.

Пышта рассердился. Вот ещё! Фёдор защищает Майкин букет? Он Пышту должен защищать, раз Майка, вредная, дерётся!

– Сорняки! Я всё равно выдернул их у Майки обратно!

– А она что? – Фёдор заглянул в колодец, ведро приближалось.

– Она обратно выхватила. И мне назло эти дурацкие сорняки поцеловала!

Тут случилось невероятное: Фёдор отпустил колодезную ручку. И цепь помчалась вниз, раскручивая тяжёлый вал, кидая ведро в стенки колодца. Гром и звон пошли кругом, и Пышта заорал:

– Ай, ай, упустил ведро-о!..

И как сумасшедшая залаяла и стала бросаться на забор собака, а за ней залаяли все собаки в деревне, а гусак, сидевший неподалёку от колодца, побежал по улице с железными криками.

А Фёдор, взрослый, бородатый Фёдор, вместо того чтобы хватать-останавливать крутящуюся ручку, захохотал, гикнул, свистнул и вдруг, такой огромный, пружинисто перевернулся в воздухе, стал на руки и пошёл, пошёл на руках по деревенской улице.

Пышта обалдело, не моргая, глядел. Вообще-то Пышта любил, когда люди ходят вверх ногами. Но сейчас время неподходящее. Может, Фёдор с ума сошёл?

Тут вернулась женщина с вёдрами. А цепь как раз раскрутилась донизу, колодезный вал грохотнул в последний раз и остановился. Только ручка покачивалась, отдышивалась от бешеного бега.

Фёдор, смущённый, встал на ноги.

– Понимаете ли… – начал он объяснять.

– Понимаю, – оборвала она. – Понимаю, что молодцы! Упустили вал! А я считала – самостоятельные люди, всё-таки с бородой. А они – вверх ногами… – И она стала крутить ручку, поднимать ведро. И Фёдора отстранила: – Отойди.

Пышта заглянул вниз. Из колодца тянуло сыростью. Далеко в глубине маячил неясный четырёхугольник неба. И Пыште подумалось: это не колодец вовсе, а подземная башня вниз макушкой. Она протыкает земной шар насквозь. И он, Пышта, вот сию минуту, верхом на цепи, обхватив ногами ведро, промчится сквозь планету и выскочит с другой стороны, прямо среди империалистов. И крикнет: «Кто не работает, тот не ест!» А в руках у него красный флаг, и Пышта сейчас же сделает там революцию…

А в то время как бесстрашный Пышта совершал подвиги, из глубины колодца, звено за звеном поднималась цепь. Она легонько покачивалась, и наконец показался пустой крюк. Ведра не было.

– Ездят тут всякие… – рассердилась женщина. – Недавно только новенькое общественное ведро повесили! Теперь как его достать?

– Достанем, не сердитесь, – сказал смущённый Фёдор.

– Языками чесать – не велико дело! – не унималась женщина.

Фёдор молча скинул куртку, бросил на землю.

– Крути! – приказал он Пыште. – Опускай цепь. Медленно!

Вал завертелся. Цепь пошла вниз. И пока она шла, Фёдор прощупывал её, иной раз приостанавливал, рассматривал звенья. На пальцах и ладонях оставался ржавый, коричневый след. Когда же цепь вся раскрутилась и повисла, тихонько покачиваясь, Фёдор стянул с себя свитер.

– И не думай лезть! – испугалась женщина. – Ты здоровый, разве она тебя выдержит! Оборвёшься, пропадёшь!

– Надеюсь, выдержит, – ответил Фёдор. – Ногами буду в стенки упираться, не вся тяжесть на цепь. Вот если бы кошки были…

– Батюшки! Да на что тебе кошки? У нас их полна деревня!

Фёдор засмеялся:

– Не те! Кошками называются острые, кривые крюки, монтёры их на ремнях к ногам крепят, на столбы лазать.

– Нет у нас кривых кошек… – сказала женщина. – А изо всей деревни у нас только один парнишка, кузнеца сын, снизу вёдра доставал. Так он лёгкий, вёрткий, чего в нём весу! Его сам отец и опускал. К цепи, заместо ведра, качель детскую прикрутил, вожжой привязал. А паренёк бесстрашный, у мальчишек атаман! Ничего, достал вёдра…

Фёдор взглянул на Пышту. Слова не сказал, только взглянул. Но Пышта в смятении опустил глаза. И из темной глубины колодца подмигнул ему таинственный отблеск, и подземная сырость коснулась его щёк.

И Пышта стал потихоньку отходить от колодца. Просто ему вдруг понадобилось поднять один камень: может, в нём какая-нибудь очень ценная руда? А потом понадобилось взглянуть, куда убежал гусак: а вдруг он сел на самой дороге, а там его могут задавить машины! Так Пышта оказался далеко и тогда оглянулся.

Никто на него не смотрел. Женщина склонилась над колодцем, глядела вниз. А Фёдора вообще не было.

Значит, Фёдор сам, такой большой и тяжёлый, сейчас опускается вниз.

Пышта бросился к колодцу. Склонился. Увидал опущенную цепь. Увидал тёмную макушку, и широченные плечи Фёдора, и напряжённые кисти рук, перехватывавшие цепь всё ниже и ниже. И услышал, как шаркают, нащупывая опору, по осклизлым стенам лыжные ботинки Фёдора. А деревянный колодезный вал покряхтывал и вздрагивал над тёмной пропастью, а цепь стояла, напрягшись каждым звёнышком.

Пышта увидал Фёдора, напряжённые кисти его рук, перехватывавшие цепь всё ниже и ниже.

…В каждом звёнышке была щёлка. И каждая щёлка под тяжестью могла разомкнуться. Сколько щёлок – столько разрывов. Тысяча щёлок – тысяча разрывов, тысяча падений, тысяча гибелей на одного только человека, на самого хорошего человека, на друга, на Фёдора.

«Фёдор, вернись, я сам, сам полезу! Меня выдержит!» – никому не слышно, молча кричал Пышта, а язык его словно онемел от испуга. Фёдор уходил всё ниже в глубь подземной башни. Всё неяснее белели кисти его рук, и сам он становился всё меньше. Потом и вовсе не стало его видно, только слышалось из гулкой глубины: шарк, шарк – ноги ищут опоры, – да полязгивала цепь, да постанывал старый вал…

Пышта взглянул на женщину. Склонённое лицо её было белым, губы её, рассечённые морщинами, шептали: «Батюшки, батюшки…»

Внезапно цепь освобождённо качнулась, из глубины донёсся всплеск, взлетели железные звуки.

– …ни-и-и! – гулко донеслось снизу.

– За людьми, что ли, бежать? – в смятении спросила женщина.

Но тут они оба услышали ясно:

– Тяни-и-и!

Вдвоём они схватились за ручку и стали крутить изо всех сил. Цепь бежала легко, с весёлым звяканьем. Вдруг женщина засмеялась:

– Гляди, всех утопленников спас!

Звонкая гроздь разных вёдер поднялась из колодца. За дужки они были привязаны к цепи Фёдоровым поясным ремнём.

– …авай-ай! – донеслось снизу.

– Сейчас, сейчас, сынок, спустим цепь… – Она отцепила вёдра. Цепь пошла вниз.

– А он там в воде стоит? А он не потонет? – тревожился Пышта.

– Как-нибудь он там да пристроился, – отвечала женщина, придерживая вал. – Может, стоит в воде, а может, ногами в брёвна упёрся, встал над водой, как мост…

Цепь ушла на всю глубину и опять стала – будто ждала покачиваясь. И двое наверху тоже ждали. И вот цепь напряглась, закряхтел старый вал, а у Пышты так напряглись руки, словно он сам, а не Фёдор лез сейчас из глубины, висел над пропастью, на руках подтягиваясь всё выше и выше.

Они не помогали ему, не крутили вал, не подымали цепь. У них всё равно не хватило бы сил. Затаив дыхание они смотрели в тёмную глубину… Знакомая тёмная макушка. Порывистое тяжёлое дыхание. Плечи под вымокшей майкой, руки с шарами напрягшихся могучих мышц. Всё ближе, ближе… Последний рывок. Рука – вверх, вцепилась в край сруба. И вот уже Фёдор лёг на него грудью, переводя дыхание. На спине, под облепившей её майкой, ходуном ходили сильные лопатки.

А спустя секунду Фёдор сидел верхом на краю колодца. С брюк его лились потоки воды, на голых руках и на лбу вода блестела каплями.

– Неужели с головой окунулся? – Женщина сняла с головы и подала белый платок.

– Да нет! Там воды – курица не утонет, – сказал Фёдор. – Семь потов прошибло, пока взобрался… – и вытер лоб и шею.

Оглядел вёдра, усмехнулся:

– Коллекцию накопили… – и стал крепить общественное ведро к цепи. – А куда ж мой парень задевался?

Она и сама удивилась. Пышта исчез.

– Только-только тут был. Может, в автобус удрал?

Но Пышта не в автобус удрал. Когда Фёдор стал вылезать из колодца, Пышта убежал и бросился ничком в опавшую листву в придорожном ветляке.

Тут и нашёл его Фёдор. Постоял над ним. Думал: «Да разве ж я бы пустил тебя вниз, такого маленького? Да ни за какие коврижки! Я бы лучше сам сто раз подряд слазал! Почему ж ты плачешь? А вот почему: струсил! Не нашёл в себе мужества, чтоб вызваться меня заменить. Очень хотел, наверно, и не смог. Ах ты бедный паренёк… Пожалеть тебя, что ли? Нет, не буду жалеть. Не хочу, чтоб вырос трусом. Хочу, чтоб вырос смелым!» И он позвал:

– Вставай, Пышта. Воду надо нести! – и пошёл обратно к колодцу.

Пышта вытер слёзы, вылез из зарослей и побрёл вслед за Фёдором. И услышал такой разговор:

– Конечно, миленький, всякий удивится, когда бородатый, самостоятельный ходит вверх ногами по улице… – говорила женщина.

Фёдор ответил:

– Так ведь и я не каждый день на голове хожу. У меня сегодня день особенный! Я только сейчас узнал, что меня любит самая прекрасная девушка! Тётка, дорогая, я ж от счастья вверх ногами ходил!

А женщина засмеялась:

– На свадьбу пригласи!

Пышта шёл за Фёдором, тащил свою канистру и ударялся об неё коленками. Стукнется коленками – буммм! – и охнет. А Фёдор идёт и не оборачивается. Конечно, ему не до Пышты.

«И когда он успел получить известие? – думает Пышта. – Может, мимо почтальон на велосипеде ехал и оказалось, у него телеграмма для Фёдора?»

Пышта вздохнул: какая же она, эта самая прекрасная девушка на планете? Волосы у неё, наверно, золотые. А на ногах кеды, голубые с белыми шнурками. В зачётке, как у Майки, конечно, ни одной тройки. Может, у неё разряд по плаванию или она даже мастер спорта. И машину она, конечно, умеет водить, и водительские права у неё есть. Разве без прав Фёдор полюбят?

Когда Фёдор с этой самой прекрасной поженится, он ей скажет: «Познакомься, вот Пышта, мой лучший друг. Ты его люби и угощай всеми вкусными вещами». И она достанет из холодильника «ЗИЛ» пломбир сливочный…

У Пышты стало исправляться настроение. И когда они вышли на дорогу и увидали автобус, и дым от костра, и Майку, и Женю, который махал им кулаком: «Куда задевались?» – Пышта, хитро улыбаясь, спросил Фёдора:

– Что ж не идёшь вверх ногами? Ты ж, когда счастливый, всегда ходишь вверх тормашками!

Но Фёдор сказал грустно и строго:

– Мне для счастья не хватает второго известия.

– Какого ещё второго?

– От моего друга, – ответил Фёдор. – Он человек смелый, с сильной волей.

Оказывается, у Фёдора есть и самая прекрасная девушка и ещё прекрасный друг? Значит, Пышта только на третьем месте?

– Может, он не такой прекрасный, а только притворяется! – сказал Пышта с горючей обидой.

– Нет, – ответил Фёдор, – он в самом деле такой. Правда, об этом ещё не все догадываются, но я знаю. Так вот, Пышта, с ним случилась беда.

– Беда?..

– Пока мой друг спал и был совсем беззащитным, к нему в самую серёдку, – не знаю, как и назвать, в душу, что ли, – залез заяц.

– Какой… заяц? – не понял Пышта.

– Обыкновенный заяц, трусливый как заяц.

Буммм… Пышта споткнулся о канистру, Не нарочно. По-настоящему. Он понял, в ком поселился заяц.

– Так не бывает, – сказал он мрачно.

– Бывает! – твёрдо ответил Фёдор. – В решающую минуту, когда нужно сделать для людей смелый поступок, вдруг вылезли у него заячьи уши. Он их прижал – и в кусты! Нос от страха дрожит, и в голове вместо хороших человеческих мыслей одна, заячья: «А как же моя миленькая, моя мягонькая, моя собственная шкурка?»

– Не так он думает! Вовсе не так! – крикнул Пышта.

Фёдор остановился:

– А как он думает?

– Он думает: «Если всё началось бы сначала, я бы сам первый сделал самый смелый поступок, только если бы всё сначала…»

– Не знаю. Может, так оно и будет, – сказал Фёдор. – Но зайца из души выгнать трудно.

– Он выгонит, выгонит! – горячо твердил Пышта и в волнении толкал коленками гремящую канистру.

– Может быть, – согласился Фёдор. – Он ведь настоящий человек, мой друг.

А Пышта засомневался: «Так, наверно, он не про меня?» – и осторожно спросил:

– А ты мне скажешь, если… когда он прогонит зайца?

– Ты и сам увидишь, – ответил Фёдор. – В тот день я от счастья, конечно, буду ходить вверх ногами.

Глава 12. Прогноз на мороз

– Теперь уже едем без остановок до Заозёрья! – сказала Майка. И сразу: – Стой, стой, голосуют!

Автобус остановился. Шум, голоса, замаячили под окнами береты, косынки, яркие лыжные шапки.

– Подвезите, ребята! – кричат снаружи. – Мы на картошку едем! В Кожемятки! Тут километров семь в сторону от шоссе! Мы уже ноги стёрли, пока шли… Мы из техникума, студенты! Наши в поле, мы на подмогу!

Свои ребята, студенты, ну как не подвезти?

– Валяйте залезайте!

Набился полный автобус – девушки и парни с рюкзаками, в лыжных костюмах, в стёганках. Смех, теснотища! Женя и Владик уступили свои скамейки. Девушки сказали:

– Вот они, рыцари нашего времени!

Пышта не успел оглянуться, как тоже стал рыцарем; для него не осталось места на его собственной скамье. Он сел на аккордеон в футляре, и девушка Светлана, с красным помпоном на шапочке, погладила его по затылку. Но Пышта замотал головой и мотал, пока она руку не сняла.

– Ого, бодливый товарищ! Как вы с ним справляетесь?

– Поливаем его из брандспойта, – сказал Женя.

– Но это мало помогает, – прибавил Владик.

А Фёдор и Майка ничего не сказали, они смотрели друг на друга через шофёрское зеркальце.

Автобус уже давно свернул с шоссе и бежал по мягкому просёлку.

– Долго тянутся ваши семь километров, – сказал Владик.

– Баба мерила клюкой, да махнула рукой, – отозвался Женя.

– Я точно помню… Вот за тот лесок! – Светлана убедительно трясла помпоном. – Там дорога направо повернёт!

Но проезжали лесок, а дорога не поворачивала.

– Тогда, точно, через поле, а там направо!

Дорога сбегала в низину, а выбравшись, сворачивала влево.

– Светка, ты что-то напутала…

– Мы вас так затрудняем, так затрудняем… – извинялась девушка в очках. – Подумать только, скоро вечер, а вы из-за нас…

«Не попасть сегодня в Заозёрье…» – вздыхал Пышта.

– Ребята, вы нас тут сбросьте, а сами поезжайте своим рейсом, – предложил длинноногий парень, тоже с помпоном. – Доберёмся сами…

Но все девушки запротестовали:

– Ой, темнеет, вот и дождик?..

На стёкла легли косые росчерки дождя.

– Не беспокойтесь, девочки, – сказала Майка, – поедем до первой деревни, там узнаем, где ваши Кожемятки.

Светлана вглядывалась в темнеющие поля:

– Там, не доезжая Кожемяток, два длинных амбара на пригорке. В прошлом году председатель колхоза нас по домам определил, а мы не захотели. И остались жить в амбарах на сене. Там три ветлы растут, а за ними прудок…

Все вглядывались в смутные очертания одиноких деревьев.

Зажгли свет в автобусе. Жёлтые квадраты окон побежали рядом по земле. Внезапно Федор остановил машину, спрыгнул.

– Что там? – спросила Майка.

Пышта высунулся в дверь. Моросящий дождь защекотал ему лоб, капли с крыши юркнули за воротник. Фёдор стоял нагнувшись, разглядывал растоптанную ботву.

– Картофельное поле, – сказал он. – Убрано.

– Ну вот, скоро будут амбары!.. – убеждала Светлана.

– Вижу! – закричал Пышта.

Тёмные сооружения виднелись на фоне ещё не совсем погасшего неба. Фёдор залез в кабину. Опять двинулись, подпрыгивая на ухабах. Но амбары не приближались, далеко в поле они медленно проходили стороной, как тёмные корабли.

– Не могу я пашней туда ехать, – сказал Федор. – Идите смотрите.

– И я! – сказал Пышта. – Пышто я их первый увидал!

Идти пашней было неудобно, земля уже осклизла от дождя, а один раз ботва ухватила Пышту за ногу, он свалился. Но амбары темнели уже близко. Ещё немного, и все позабыли бы о дожде и грязи, если бы…

Это не амбары. А большущие скирды. И ни одного человека. Ни одного огонька поблизости.

Вернулись примолкшие. Влезли в автобус. Слышно было, как снаружи стукают капли, падая с крыши.

– Ну, что будем делать? – спросил Фёдор.

– Ужинать! – крикнул Пышта.

И тишина раскололась, как тугой арбуз, и общий смех рассыпался, как звонкие косточки.

– Молодец! Деловое предложение! – хвалили все Пышту.

А Женя говорил:

– Я всегда утверждал, что безвыходных положений не бывает!

И стали развязывать рюкзаки, захрустела шелуха от яиц, и Владик открыл любимые Пыштины консервы, которые даже называются сытно: «Свинобобовые».

А после ужина не проехали и десяти минут, увидели – темнеют амбары у дороги, и как тёмные тучи в тёмном небе – три раскидистые ветлы. Фары осветили бревенчатые стены, Фёдор посигналил, амбарные ворота распахнулись. Выскочили девушки и парии. Такой тут пошёл шум – вопросы, ответы, приветы, – что Пышта едва не оглох.

– …И какие черти вас понесли по другой дороге?.. Светка перепутала, не там свернули… А мы вас ждали, ждали… А мы вас ищем, ищем… Как вас зовут? Маечка? Вот хорошо, у нас уже две Маечки есть, будет третья… А вас как зовут? Гена, Митя, Рая, Люба, Сергей, Женя, Владик… А вы – Фёдор? Вот Фёдора у нас нет ни одного, да ещё с бородой, ого! Бородатых у нас нет ни единого!.. Вот спасибо, что довезли наших! Да куда ж вам сейчас уезжать на ночь глядя? Переночуйте у нас на сеновале, а утром проводим…

Ура, ура картофельной бригаде! Уговорили Непроходимимов ночевать на сеновале. Никогда ещё Пышта не спал на свежем сене. Войдёшь в амбарные ворота – вокруг стеной стоит сено, неприступная, колючая, душистая крепость. Только два шага от ворот можно шагнуть по земляному полу, а дальше – лезь вверх по приставной лестнице под самую тёмную крышу.

Пышта влез туда сперва один. Сено пружинило. Он прыгал там и валялся. А сухие травинки в темноте шелестели, и кололись, и щекотали его, и сладко пахло тут.

А когда наверх влез Владик и луч карманного фонаря забегал в сене, Пышта увидел сжавший лапки шарик клевера и крохотное созвездие седых незабудок. Наверно, большой цветущий луг спал в сарае.

Снизу появилась голова Фёдора. Стоя на лестнице, он покидал в сено надувные подушки и Пыштино одеяло с дурацкими утятами и ослами.

Наверху только Пышта мог ходить не сгибаясь, остальные наклонялись, чтобы не удариться о деревянные стропила.

Майка улеглась далеко у стены, под самым оконцем, сквозь него сейчас глядела в амбар глухая тьма. А Пышта и трое Непроходимимов легли поближе к краю. Невидимый радиоприёмничек лежал в сене и тихонько рассказывал, что сейчас по дорогам мчатся машины, гружённые овощами и картофелем, что близятся холода, что ни один клубень, ни один вилок капусты не должен остаться в поле…

Пышта проснулся оттого, что травинка больно упёрлась ему в бровь. И ещё оттого, что мотор рычал незнакомым голосом. И оттого, что яркий луч ударил ему в глаза.

Он разомкнул веки и зажмурился: сотнями блёсток вспыхнуло над его лицом золотое облачко. Потому что он шевельнулся, и нежная пыль от сухих трав и цветов поднялась, и пылинки-невидимки засветились в луче. Но это был не солнечный луч, нет. Он прыгал и метался по толстым брёвнам стен и вызолачивал на них все сучки и задоринки, и бурую паклю швов, и седую паутину.

Пышта не вдруг сообразил, что ночует не в автобусе, а в амбаре, на сеновале. За стеной, в поле, работает трактор. Это свет его фар пролез сквозь крохотное оконце. Рокот мотора надвигался всё ближе и вдруг заглох, и луч сгинул. Стало темно. Тогда Пышта почувствовал – резко тянет снизу предутренним холодом, и услышал на воле голоса.

Ага! Все уже встали, а он тут один.

Пышта полез ногами вперёд, в темноте не рассчитал край и, цепляясь, выхватывая клоки сена, скатился вниз без всякой лестницы.

Потирая ушибленный локоть и колено, кряхтя, вышел на волю. Оказывается, было не так темно. Осенний рассвет уже неясно высветил небо. Пышта разглядел: окружив незнакомого человека в ушанке, стоит картофельная бригада и все Непроходимимы. Пышта услышал молодые голоса:

– Мы вон сколько выбрали картофеля! А вы что не вывозите? Ждёте, чтоб морозом прихватило? Чтоб наш труд зря пропал? На то вы и председатель колхоза, чтоб обеспечить машины…

Председатель колхоза загораживался от острых лучиков карманных фонарей.

– Не ваша забота. Вы своё дело делайте! – отвечал он.

– Нет, наша! – услышал Пышта звонкий Майкин голос. – Всё наша забота. А картофель – дело государственной важности!

– Студенты не для того учёбу оставили, чтоб вы потом картошку поморозили! – крикнула Светлана.

– Верно, – сказал Фёдор.

– А чья машина? Ваша? – повернулся к нему председатель колхоза.

– Наша, – сказали Непроходимимы.

– Наша! – сказал Пышта.

– Ну так вот, ребята, – сказал председатель колхоза, – взяли бы да помогли. Давайте возите на овощную базу. – Председатель прошёлся возле автобуса, осветил фонарём его бока, постучал сапогом по резиновым покрышкам. – Не большая она у вас барыня, эта машина. Может и картофель повозить. А что сиденья внутри, так отвинтил шурупы и снял. Это будет помощь!

Ка-ак? Их нарядный автобус будет возить картошку?

– Он голубой! Нельзя! – крикнул Пышта.

Все повернули к нему свои фонарики, и в скрещения слепящих лучей, как самолёт, пойманный прожекторами, засиял Пышта – нечёсаный, с отпечатанной на примятой щеке травинкой и соломинкой в волосах.

– Он голубой! – повторил Пышта, жмурясь от света. – В нём нельзя грязь возить. И нам в Заозерье надо!

– А картошку ты ешь? – опросил председатель колхоза.

– Ем!

– Так вот, запомни: земля – не грязь, она твоя кормилица. А картошка – она тот же хлеб! – и обернулся к Непроходимимам. – Выручайте, ребята, – попросил он. – Транспорта не хватает. Трёхтонку погнал за кирпичом. Так? Другая хлеб возят. Так? Картофель тоже возим, капусту, свёклу… Так? – После каждого «так» он загибал палец на руке. – А по радио передавали – прогноз на мороз! Так? А чем Кожемятки хуже Заозерья? На одного хозяина работаем, на народ. Помогайте, а?

И вдруг вся картофельная бригада целиком дружно перешла на сторону председателя:

– Надо же помочь колхозу!.. Нельзя же так уехать!..

Майка взглянула на Фёдора. А Фёдор молча крутил ключ на ремешке.

А небо светлело.

А Пышта топтался-топтался, и вдруг что-то звонко хрустнуло под его ногой. Переломилась белая ледяная игла, стянувшая землю.

– Морозит! – сказал председатель колхоза. – Есть у вас комсомольская совесть, ребята?

Фёдор сунул ключик в карман, а из кармана вынул отвёртку и полез в автобус. И Непроходимимы стали выносить из машины всё хозяйство бригады и складывать его в амбар. Пышта понял, что комсомольская совесть у Непроходимимов есть и что они – остались. Тогда он вынес из автобуса консервную банку с компотной косточкой и вынес бумажные трубки и картонки с вырезанными буквами. А потом носить ему надоело, и он пошёл глядеть на трактор.