Текст книги "Дженни. Ближе к дому"

Автор книги: Эрскин Колдуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Да он прячется где-то, – с озлоблением сказала Мэйбл. – Кто-то ему сообщил, чего я добиваюсь, прежде чем я могла с ним увидеться. Но это меня не остановит, я все равно сделаю то, что считаю правильным. Вы можете арестовать нарушителей закона в любом другом месте, если вам угодно. А я пришла сюда именно для того, чтобы вы это сделали.

Прежде чем ответить, Гровер довольно долго смотрел в окно. Небо на юго-востоке омрачали тучи с Мексиканского залива, и похоже было, что еще до вечера начнется сильный дождь.

– Ну, так что же вы намерены делать? – нетерпеливо спросила Мэйбл.

– Миссис Бауэрс, я хочу говорить с вами прямо и откровенно. – Гровер наклонился вперед, стараясь улыбаться своей обычной добродушной улыбкой. – Горжусь тем, что я политический деятель именно такого рода, и постараюсь быть откровенным и честным с вами. До ноябрьских выборов осталось меньше месяца, и я не могу рисковать своей репутацией и ставить ее под удар тем, что возьму да и потревожу белого избирателя и посажу его под арест за то, что он якобы находится в самой обыкновенной связи с цветной девушкой. Другие белые будут возмущены, потому что это чуть ли не единственное, что белый мужчина может себе позволить, не опасаясь репрессий. А если я возьму и сделаю так, как вы говорите, то в ноябре не соберу даже столько голосов, чтобы пройти помощником дьякона в деревенской церкви. Я никогда не изучал законов насчет смешения рас, но достаточно смыслю в политике, чтобы не вмешиваться в местные обычаи как раз перед наступающими выборами. Вот если бы вы подали жалобу, что какой-нибудь негр лезет обедать в ресторан вместе с белыми или как-нибудь иначе нарушает закон о сегрегации, я бы его моментально посадил под арест.

Гровер помолчал, ожидая, что Мэйбл сердито его отчитает. Вместо этого она только крепче поджала губы.

– И есть еще кое-что важное, – сказал он тогда. – Я не думаю, что Фрэнк одобрил бы то, о чем вы говорите. Он бы не пожелал, чтобы и белого и негра обвинили в одном и том же преступлении. Он первый сказал бы, что этим как бы устанавливается равенство между ними, то есть нечто такое, чего мы с ним не хотели бы видеть, пока мы живы. Вот если бы Туземец Ханникат совершил убийство или крупную кражу, тогда я счел бы своим долгом, как представитель закона, арестовать его даже и в отсутствие начальника полиции. Но дело обстоит иначе, и я не могу…

– Ну так что ж, вы можете арестовать за что-нибудь Джозину Мэддокс, – прервала его Мэйбл. – Тут вам не надо искать предлога, чтобы отвертеться.

– Разумеется, миссис Фрэнк Бауэрс, это я могу сделать, – с облегчением согласился Гровер. Он опять улыбался своей добродушной улыбкой. – Буду рад это сделать для вас. Пошлю помощника в негритянский квартал и велю ему посадить эту девчонку под арест. Как, вы говорите, ее зовут?

– Джозина Мэддокс.

– Джозина Мэддокс, – повторил он, торопливо записывая имя на клочке бумаги. – Ну вот, все улажено, миссис Фрэнк Бауэрс, очень рад вам это сказать. Я велю своему помощнику арестовать ее и посадить в тюрьму по обвинению в проституции. Это муниципальное постановление номер триста пятнадцать. Я всегда могу сказать, что мне в виду нарушения закона пришлось принять срочные меры вместо начальника полиции, поскольку он был в отъезде. Такое обвинение, во всяком случае, равносильно тому, о чем вы говорили. Это быстрый и удобный способ разделаться с этими негритянками, поскольку им не по карману нанимать адвоката и хлопотать, чтобы дело прекратили и обвинение сняли, или же просить, чтобы дело назначили к слушанию, и в таком случае вносить залог. Кроме того, в Пальмире не так много адвокатов, которые захотели бы взяться за такое дело и прослыть защитниками негров. По их словам, это вредит их авторитету в глазах белых клиентов. Во всяком случае, негритянки, обвиняемые в проституции, получают шесть месяцев в окружном исправительном доме каждый раз, как их привлекают к суду, как бы они ни оправдывались. Ну что ж, миссис Фрэнк Бауэрс, это должно разрешить вопрос именно так, как вы хотели.

– Хорошо, – согласилась Мэйбл, поднимаясь с места. – Но я все-таки надеюсь, что вы сдержите слово и пошлете ее в исправительный дом на полгода. Тогда она уж, верно, перестанет безобразничать и показываться голой белым мужчинам.

11

Гонимый бушующими ветрами, ломавшими сучья и вырывавшими с корнем тунговые деревья и жакаранды, проливной осенний дождь начался в конце дня, когда ураган с Мексиканского залива пронесся дальше к северо-западу надо всем округом Сикамор. На лесопильном заводе и на окрестных фермах пришлось еще до конца этого дня бросить работу в лесу и в поле, и только редкие прохожие показывались на улицах Пальмиры во время урагана. Тротуары вокруг здания суда были затоплены, потому что стоки забило листьями и мусором. Кое-кому из лавочников пришлось заложить снизу двери мешковиной, чтобы вода не просочилась через порог и не попортила дорогой товар.

Когда ветер наконец улегся и дождь к наступлению ночи перестал, небо очистилось и звезды ярко засияли, но дорожки Большой Щели были все еще на несколько дюймов затоплены грязной водой.

Городской подрядчик уже много лет не выравнивал и не осушал короткий конец тупика, и после каждого сильного ливня Туземцу несколько дней приходилось надевать резиновые сапоги каждый раз, как он выходил из дому. Даже и через несколько дней после дождя в тупике круглый год оставались от одного дождя до другого ямы, полные грязи. Туземец давно бросил на это жаловаться: подрядчик обычно отвечал, что тупик не нанесен на утвержденную властями карту города и потому можно считать, что он вообще не существует, поскольку это его, подрядчика, касается. («Не стану я тратить время даром и ремонтировать улицу, где живет всего-навсего один избиратель. Пускай переезжает куда-нибудь в другое место, если ему там не нравится. У меня и без того полно хлопот с другими избирателями, поважнее, надо же, чтобы они были довольны и не жаловались».)

Ночь и темнота наступили после урагана по-осеннему быстро, и Туземец уже решил остаться дома и поработать – заняться приемниками, которые он обещал починить. Он знал, что ему придется сегодня посидеть гораздо дольше обычного, если он хочет закончить хотя бы малую долю той работы, какую он обещал сделать.

Туземец поел чилийских бобов с макаронами и выбросил пустые банки в окно, на мусорную кучу, потом уселся было за верстак, как вдруг кто-то громко постучал в дверь. Довольно долго он не обращал внимания на стук, надеясь, что посетитель, кто бы он ни был, уйдет и не надо будет отрываться от работы. Однако настойчивый стук продолжался, и Туземцу пришлось бросить свое дело. Идя к двери, он старался придумать приличный предлог, почему чей-нибудь приемник, настольная лампа или тостер еще не отремонтированы и не работают как следует.

Когда Туземец открыл дверь, на пороге, сердито хмурясь, стоял Эл Дидд. Башмаки и носки он держал в руке. Штаны он подвернул до колен, чтобы они не промокли, и между пальцев на ногах у него проступала бурая грязь Большой Щели.

– Погляди-ка на мои ноги, – сказал он, хмурясь еще сильнее. – Черт знает что, можно ли так перепачкаться взрослому мужчине. Как по-твоему, уж не вздумал ли я доказать, что мне десять лет от роду?

– Рад тебя видеть, Эл, – ответил Туземец. – Я боялся, что это кто-нибудь другой. Входи в дом.

Эл Дидд был старинный друг, и, как и Туземец, всю свою жизнь прожил в Пальмире. Эл был высокого роста, худой, с коротко остриженными черными волосами, и говорил глубоким басом. По профессии он был монтер и когда-то имел свое дело. Однако в мастерской не хватало работы, Эл не мог прокормить жену и пятерых детей, и последние несколько лет он работал линейным инспектором и получал от электрокомпании приличное жалованье. («Мне только и приходится делать, что ходить и глядеть на провода и вышки, не застрял ли там дохлый сарыч, да не устроили ли ребята короткого замыкания бумажным змеем, да не сгорел ли где трансформатор. Некоторые думают, что я загордился и слишком высоко задираю голову, а это у меня просто шея не гнется, оттого что я целый день гляжу на эти самые провода».)

Эл вошел в комнату, наследив грязью по всему полу.

– Почему ты не заставишь город взяться за дело и осушить эту лужу перед твоим домом? Если она там навсегда останется, тебе придется завести поросят, и пусть это будет для них вроде садка. Если ты это сделаешь, то можешь потом хвастаться, что лучше твоей свиной лужи во всем округе нет. А когда проголодаешься, стоит только выйти из дому, заколоть одного поросенка и потом объедаться ветчиной и грудинкой сколько душе угодно.

– Беда в том, что я мало плачу налогов, – сказал Туземец, закрывая дверь. – Я сколько раз поднимал из-за этого шум, но никто меня не слушает и не собирается осушать эту воду. Впрочем, через месяц будут выборы, и если придут и спросят, за кого я собираюсь голосовать, может, мне и удастся на этот раз променять свой голос на что-нибудь стоящее – может, и сделают что-нибудь. Так давно все это тянется – просто ума не приложу, как выйти из положения.

Туземец принес ведро воды и разыскал в куче хлама чистую тряпку. Эл смыл грязь со своих ног и вытер их насухо. Потом начал было надевать носки и башмаки.

– Что со мной творится? – сказал он, глядя на свои ноги и качая головой. – Не знаю, для чего это я надеваю башмаки. Все равно придется снимать их, когда я буду опять переходить эту лужу вброд.

– Не беспокойся насчет этого, Эл, – сказал ему Туземец. – У меня есть лишняя пара старых резиновых сапог. С виду они неказисты, зато ноги у тебя не промокнут, пока ты доберешься до угла, где начинается мощеная улица.

Эл отворил дверь и выплеснул из ведра грязную воду. Закрыв дверь, он уселся в большое расшатанное кресло и закурил сигарету. Туземец вернулся к верстаку и сел на табурет.

Вдруг Эл вскочил на ноги.

– Что со мной творится? – громко заговорил он. – Должно быть, я до того разозлился на это свиное болото перед твоим домом, что совсем забыл, зачем сюда пришел.

– Не помню, чтобы ты мне оставлял что-нибудь для починки. Это был приемник или еще что-нибудь?

– Я ничего не оставлял для починки.

– Так о чем же ты тогда говоришь?

– Дело неладно, – серьезно сказал Эл, подходя к верстаку. – Так неладно, что из рук вон.

Туземец положил инструменты и взглянул на Эла. Тот медленно качал головой.

– Вот почему я и пришел сюда повидаться с тобой, как только ливень кончился. А не то я сидел бы дома и ужинал со своей старухой, – теперь она будет ворчать на меня за то, что я вовремя не вернулся домой.

– А что такое неладно, Эл?

– Многое неладно. Я тебе расскажу точно так, как сам слышал. Это будет самое лучшее. Вот только что Клайд Хефлин разговаривал с кем-то на углу около почты. А я шел посмотреть, нет ли писем в моем почтовом ящике, но он говорил так громко, что я полюбопытствовал и остановился послушать. Клайд расхвастался, как сам сатана в субботнюю ночь, насчет того, что он нынче собирается делать. Он сказал, что все было бы уже сделано, если бы не начался ураган и не бушевал так долго. Ну, ты ведь знаешь, каков бывает Клайд, когда собирается задать неграм трепку. Он как будто в лихорадке: лицо все красное, подбородок заплеван. Вот такой он и был на углу около почты. А орет так, что за целый квартал слышно.

Туземец поднялся с табурета и стал, прислонившись к верстаку.

– В жизни не видел человека, который так ненавидел бы черных, как Клайд Хефлин, – продолжал Эл. – Иной раз мне кажется, что он только для этого одного и живет на свете, чтобы их ненавидеть. Как бы я ни взбесился, я бы ни с кем не мог так обращаться, как он обращается с неграми, – ждет только подходящего случая. Чтобы стать таким, как он, надо насквозь пропитаться какой-то особой подлостью. Не знаю, зачем им нужен помощник шерифа или полицейский, который ведет себя подлец подлецом. Разве только потому – другой причины не придумаешь, – что у него и в Пальмире, и по всей округе имеются десятки дядюшек и братцев избирателей, а для такого политика, как шериф Гловер, это-то и есть самое важное.

– Так что же Клайд собирался делать?

– Он сказал, что как только придет домой и поужинает, сейчас же отправится в негритянский квартал и арестует Джозину Мэддокс. Он сказал, что получил приказ от шерифа арестовать ее и нынче же вечером посадить в тюрьму.

– За что посадить?

– Он говорил, настоящая-то причина та, что она с тобой путается, но вслух этого никто говорить не должен. Гровер Гловер сказал ему, что не желает, чтобы о чем-нибудь в таком роде говорили перед самыми выборами, и поэтому ей предъявят обвинение в проституции – как обыкновенной шлюхе – ну, вроде как всегда по субботам арестуют двух-трех негритянских девчонок за это самое на общих основаниях. Он сказал, что Джозину отправят в исправительный дом на полгода. Клайд думает, что это отличный случай проучить как следует всех негров за то, что они совсем обнаглели и лезут якшаться с белыми, обедать в тех же самых ресторанах, учиться в тех же самых школах, всё в таком роде. Он сказал, что они слишком уж задрали нос и думают, что никакой сегрегации больше не должно быть. Ну, а так как я все-таки знал, что у тебя с Джозиной шуры-муры – ты же мне сам это говорил, – то и подумал, что надо тебе это сейчас же передать. А если б я не был тебе хорошим приятелем, зачем бы мне оставаться без ужина да искать броду через это самое болото. Смотри же не забудь в самом скором времени отплатить мне любезностью за любезность.

– Это все Мэйбл, – сказал Туземец. – Ставлю что угодно, это она заварила кашу. Она кричала тут, что нас обоих арестует. И она убежала отсюда вчера ночью до того злая, что способна даже и на это.

– Что же ты будешь делать, Туземец? – спросил его Эл. – Ты ведь не можешь помешать Клайду арестовать Джозину. Ничем ты его не остановишь.

– Остановлю, если смогу. Сам пойду в негритянский квартал, к дому Джозины и предупрежу ее, пока Хефлин туда не добрался. Знаю, что может случиться, если он посадит ее в окружную тюрьму. Это всем известно. Посадят ее в самую дальнюю комнату и будут всю ночь лазить к ней на койку. Я слыхал, как это бывает, когда они сажают туда негритянок по субботам. Гровер Гловер и сам туда ходит, когда ему вздумается.

– Ты бы как-нибудь держался поосторожнее, когда придешь к ней в дом, – предостерег его Эл. – Это опасно. Если Клайд застанет тебя с ней сейчас, после этих его разговоров, он может и тебя тоже арестовать, а то и похуже что-нибудь выкинет. Ты знаешь, каков он, когда при нем револьвер, наручники и эта самая дубинка.

– Тут уже я ничего не могу поделать, – сказал Туземец. – Я пойду туда и предупрежу ее раньше, чем Клайд доберется до ее дома. У меня будет скверно на душе, если я этого не сделаю.

– Что же ты ей посоветуешь?

– Еще не знаю. Но по дороге я это обдумаю. Что-нибудь да придет в голову. Не хочу видеть, как ее арестуют за то, о чем ты говорил. Это несправедливо. Мало ли у нас в округе шлюх, но только она не такая. Джозина – хорошая девушка. Нет, сэр! Это просто несправедливо!

– Может, и несправедливо, Туземец, да только ты ему не указ, а он тебе – указ.

Туземец встал из-за верстака и беспокойно зашагал взад и вперед по комнате.

– Ничего тут не могу поделать, Эл. У меня есть свой собственный образ мыслей. Одно справедливо, а другое несправедливо, и я уж сумею сам разобраться, что справедливо, а что нет.

– Ну, если уж ты принял решение на этот счет, – сказал Эл, – лучше мне пойти вместе с тобой. Опасно идти одному, когда Клайд Хефлин тоже туда отправляется.

– Нет, сэр! – отвечал Туземец, решительно мотая головой. – Я этого не желаю. Ты в это дело не мешайся. Ты человек семейный, а мне приходится думать только о себе самом. Тебя могут запутать в это дело, а рисковать тебе нет никакого смысла. Я и сам справлюсь. А ты, Эл, держись подальше.

Они надели резиновые сапоги, и Туземец потушил свет в доме.

– Хорошо, я не буду вмешиваться, если ты так хочешь, зато я тебя провожу туда, – сказал Эл, когда они очутились в темноте. – Ты знаешь, каким подлецом может быть Клайд Хефлин, если он ополчился за что-нибудь на негра. И он может поступить с девушкой-негритянкой так же подло, как и с мужчиной-негром, точно так же может избить ее до полусмерти. Он просто беснуется, если негр скажет ему хоть слово поперек. Вот почему он убил уже столько негров, и как убьет – с каждым разом кичится собой все больше. Самое главное для тебя – держаться от него подальше в те дни, когда на него находит такое неистовство.

12

Эл и Туземец вышли из дома и ступили в дождевую воду и бурую грязь Большой Щели. Где-то в темноте квакали лягушки, и какая-то ночная птица одиноко чирикала в листве дуба. После ливня стало прохладно, и звезды ярко мерцали в небе.

– Не забудь, что я тебе говорил, – сказал Эл. – Держись там поосторожней и не связывайся с Клайдом Хефлином. Помни это. Слышишь?

– Я не забуду, что ты сказал, – пообещал Туземец, шлепая по воде и грязи. – И я ценю то, что ты не пожалел труда прийти ко мне и рассказать все это. Я тебе очень благодарен, Эл. Если бы ты мне не рассказал, я бы сейчас и не знал ничего, а потом было бы слишком поздно.

– Буду ждать, чтобы ты отплатил мне любезностью за любезность.

Как только они дошли до угла за городским пожарным депо, Туземец свернул на улицу, ведущую к железнодорожному полотну и к негритянскому кварталу города.

Эл Дидд постоял и подождал, пока Туземец не скроется из виду, а потом пошел прямо домой – ужинать с женой и детишками.

Торопясь домой, Эл Дидд придумывал предлог получше, чтобы объяснить жене, почему он так опоздал, и колебался, стоит ли рассказывать хоть что-нибудь из того, что случилось нынче вечером. Жена его была от природы очень нервная, из-за всего волновалась, и он боялся, что она расстроится и не даст ему спать всю ночь бесконечными разговорами о смешении рас. Такие разговоры кончались всегда тем, что она обвиняла Эла в неверности и обмане. («Для белой женщины и без того неловко иметь прислугу-мулатку, которая похожа на кого-то из знакомых, а еще того хуже, если у цветной прислуги есть маленький ребенок, как две капли похожий на кого-то из твоих родных. А еще более неловко бывает, когда идешь в центр города, в аптеку или еще куда-нибудь и там видишь смуглого молодого человека, который как две капли воды похож на твоего дядю Джона. Они до того похожи, что один из них мог бы быть младшим братом другого. У них одинаковые нависшие брови, одинаковый цвет глаз, одинаковые ямочки на подбородке. У меня мороз по коже дерет, как подумаю, что кто-нибудь из этих темнокожих приходится мне родственником. Была бы моя воля, я бы переехала в большой город, где не пришлось бы чувствовать себя так неловко, когда ходишь по улицам. А будь у тебя больше честолюбия, Эл Дидд, ты бы постарался ради меня и нашел бы себе работу в Джексонвилле или в Атланте. И вот еще что! Где ты был так поздно, после того как стемнело? Что ты делал столько времени? Почему ты не вернулся прямо домой с работы? Если б я хоть на одну минуту подумала, что ты был с одной из этих девчонок… Поди сюда, я тебя понюхаю! Я всегда узнаю, если от тебя пахнет чужой женщиной…»)

Дойдя до того места, где кончалась мостовая, Туземец пересек железнодорожное полотно и заросшую сорной травой полосу отчуждения. Отсюда он пошел прямо по неосвещенной грязной улице к тому дому, где жила Джозина со своей четырехлетней дочкой и бабушкой Мэддокс.

Теперь было уже больше семи часов, и в освещенных домах по обеим сторонам улицы он видел в кухнях и столовых семьи, сидевшие за ужином. В слабом желтоватом отблеске, падавшем от фонарей на городской площади, дома негритянского квартала выглядели спокойно и мирно. Сейчас, когда с дневными трудами было уже покончено и почти все вернулись домой на ночь, по всей улице из конца в конец раздавался беззаботный смех. Из окон ближайшего домика доносились успокаивающие звуки музыки, передаваемой по радио. Он миновал группу крикливых детей, плескавшихся в луже дождевой воды, и двое мужчин, стоявших на углу, осторожно заговорили с ним, когда он проходил мимо.

Вспомнив, что говорил Эл Дидд. Туземец пересек пустырь и подошел к заднему двору, вместо того чтобы войти в дом Джозины с улицы. Отворив калитку, он поднялся на узенькое деревянное крылечко и тихонько постучался несколько раз в окно.

В окно ему виден был свет, горевший на кухне, потом дверь отворилась и Джозина вышла на крыльцо. Свет из кухни падал через порог, и она хорошо видела Туземца, стоящего перед крыльцом. Она поколебалась не больше секунды, потом сошла с крыльца во двор.

– Что ты здесь делаешь? – тревожно спросила она. – Тебе нельзя здесь быть. Ты же помнишь, что я тебе сказала. Я больше не могу с тобой видеться.

Его глаза успели уже привыкнуть к темноте, а от сияния звезд во дворе казалось светлее. На Джозине было светлое платье, темные волосы она гладко зачесала со лба назад, а на руке у нее блестел браслет, которого Туземец раньше никогда не видел. Джозина ничего не сказала, когда он положил руку ей на плечо и повел ее через усыпанный песком двор к забору.

– Джозина, я пришел сказать тебе… – начал он.

– Нет, я не могу, – быстро ответила она.

Он сжал ее плечо еще крепче.

– Да нет, я не о том, это совсем другое.

– Что же тогда?

– Сюда сейчас приедут арестовать тебя.

Он почувствовал, как вздрогнуло ее плечо.

– Ты слышала, что я тебе, сказал? – спросил он.

Джозина кивнула.

– Да, слышала.

Она сделала шаг назад и прислонилась к забору.

– Это все Мэйбл… она их заставила, – сказал Туземец. – Я только что узнал об этом – вот почему я и пришел сказать тебе.

Теперь она положила руку ему на плечо.

– Они и тебя тоже арестуют? – помолчав немного, спросила она.

Он только помотал головой.

– Тогда за что же они арестуют меня?

– Они сказали за… за то, что ты проститутка.

– Но я же вовсе не такая! – взволнованно крикнула Джозина. – Ты знаешь ведь, что это неправда? Никогда в жизни я такой не была!

– Я знаю, что неправда, Джозина. Но это у них только предлог для ареста.

– Что же мне теперь делать? – подойдя вплотную к нему, спросила она. Он чувствовал, что все ее тело дрожит от страха. – Не хочу, чтобы это со мной случилось. Не хочу, чтобы меня забрали. Мне надо заботиться о моей девочке… Эллен… я нужна ей.

– Не говори так громко, Джозина, – настойчиво убеждал ее Туземец. – Кто-нибудь может тебя услышать.

Музыка по радио смолкла, и в тишине он прислушался, не подъезжает ли автомобиль.

Джозина тихонько заплакала.

– Это ужасно… и я не знаю, что мне делать. Я не хочу, чтобы они забрали меня в тюрьму… не хочу оставлять Эллен и сидеть под замком.

Музыка зазвучала снова.

– Ты можешь пойти ко мне в дом и переночевать там, – сказал он. – Это будет самое лучшее. Туда они не пойдут искать тебя. Подумают, что ты где-нибудь здесь прячешься.

Она покачала головой.

– Я уже сказала, что больше не пойду к тебе. Я тебя не обманывала. Завтра моя свадьба.

– Твоя свадьба будет не так-то скоро, если тебя сегодня посадят в тюрьму, а потом пошлют в исправительный дом на полгода. А они говорили, что так и собираются сделать. Ты бы лучше послушалась меня, шла бы ко мне в дом.

– Для чего им это нужно? – зарыдала она. – Для чего им нужно арестовать меня за то, чего я не делала?

– Тут уж ничем не поможешь, Джозина, и если тебя найдут, так оно и случится. А в моем доме они тебя не найдут. Я запру дверь, и никто не сможет войти. А если они не найдут тебя сегодня, то к завтрашнему утру будут думать, что ты уехала из города. Это самое лучшее, что можно сделать, Джозина. Не хочу я, чтоб ты оставалась тут и чтоб тебя арестовал Клайд Хефлин. А он будет здесь с минуты на минуту. Мне это известно. Вот почему я и пришел сюда, чтобы предупредить тебя вовремя. Если тебя посадят в тюрьму сегодня, так уж, наверно, завтра утром отошлют в исправительный дом, и тебе придется просидеть там полгода. И за все это время тебе не удастся ни разу повидать твою дочку. А если ты сегодня переночуешь у меня, то завтра утром сможешь найти такого адвоката, который тебе поможет. Он что-нибудь придумает, чтобы тебя не отсылали в исправительный дом. Адвокаты уж знают, как такие вещи делаются.

Джозина перестала плакать, обернулась и посмотрела на свет в кухонном окне. И в то время, как она смотрела на дом, оба они услышали шум автомобиля, переезжавшего через железнодорожное полотно.

– Идем, Джозина, – уговаривал Туземец, подталкивая ее к калитке.

– Не могу я уйти, не простившись с Эллен, – протестовала она, вырываясь. – Пусти меня, пожалуйста.

– Не ходи, Джозина!

– Но мне же надо с ней проститься. Я как раз ее укладывала спать. Теперь она меня ждет и не будет знать, что со мной случилось.

– Это слишком опасно, Джозина. Не ходи в дом. Послушайся меня. Если Клайд Хефлин…

– Но ведь моя девочка…

– Кто с ней сейчас?

– Там бабушка. И Харви… Харви Браун.

– Что он тут делает?

– Я же тебе говорила, что выхожу замуж. Ты это знаешь. Мы с Харви хотим завтра пожениться. Вот почему я сегодня кормлю его ужином.

– А я тебе сказал, что не хочу, чтобы ты выходила замуж. Сейчас это ни к чему. Можешь подождать немножко.

– Я не хочу ждать. Я хочу выйти замуж и выйду. Мы с Харви…

Музыка по радио опять смолкла, и Туземец прислушался, не подъезжает ли машина. Он знал, что Клайд Хефлин постарается проехать по улице как можно тише. Зато после ареста, когда вез арестованного в тюрьму, он всегда включал сирену, чтобы шума было как можно больше.

Джозина силилась вырваться из его рук и побежать к дому. Туземец обхватил ее и держал крепко, не отпуская.

– Не ходи туда, Джозина, – уговаривал он, оттаскивая ее назад, к калитке. – Сегодня бабушка Мэддокс уложит твою дочку. Если тебя застанут здесь, то тебе не уйти от Клайда Хефлина. Я знаю, что говорю. Он ухом не поведет, сколько бы ты ни просила. Он тебя не послушает, а посмеется над тобой. Потом он отвезет тебя в тюрьму и всю ночь продержит в той дальней комнате, где всегда держит женщин, если сажает в тюрьму кого-нибудь, вроде тебя. Надо, чтобы ты ушла ко мне, пока он тебя не застал. А утром ты сможешь повидать адвоката. Я тебе помогу найти кого-нибудь. Это единственное спасение от исправительного дома. Ты ведь сделаешь, как я сказал, Джозина?

– Я не знаю такого адвоката, который захотел бы мне помочь, – сказала она, опять начиная плакать. – Я не знаю, к кому пойти. Я бы не знала даже, как за это взяться.

– Я тебе найду какого нужно адвоката. Это я тебе могу обещать.

– Сколько же это будет стоить?

– Не знаю. Но сколько бы ни стоило, лучше отдать деньги, лишь бы не попасть в тюрьму, а из тюрьмы в исправительный дом.

Она украдкой смахнула слезы.

– Я копила деньги, чтобы купить себе завтра утром нарядное свадебное платье. Накопила я не так много, но как раз хватило бы на то, что я собиралась купить.

Эллен, в ночной рубашке, показалась на пороге кухни и остановилась, вглядываясь в темноту. Но не успела Джозина заговорить с ней, как Эллен повернулась, словно испугавшись чего-то, и скрылась в доме.

– Не хочу я, чтобы меня отправляли в исправительный дом, я же не смогу тогда о ней заботиться, – рыдая, говорила Джозина. – Я ничего этого не делала, что они говорят. Никогда. Я не такая, как некоторые девушки. Я никогда ничего плохого не делала. Ты знаешь, что это правда. Только ты один и был мне нужен – ты да маленькая дочка, такая, как Эллен…

За один квартал от них автомобиль обогнул угол, и фары вдруг осветили улицу перед домом Джозины.

Туземец уже тащил Джозину к калитке.

Даже не притворив за собой калитки, они побежали при свете звезд по переулку к железнодорожному полотну на ту сторону города.

13

Оставив черно-белую машину с погашенными фарами и выключенным мотором перед домом Джозины, Клайд Хефлин поднялся на веранду маленького четырехкомнатного домика. На улице ему не повстречалось ни души, после того как он въехал в негритянский квартал; дети уже бросили играть и плескаться в дождевой воде – всем пора было ужинать.

После ливня было слишком холодно и сыро, и никому не хотелось сидеть на крылечке в такой вечер. Все жители по соседству либо сидели за ужином, либо, покончив с ужином, грелись перед огнем при закрытых дверях. Был тот час, когда обычно ходят в гости, а друзья и родственники, собравшись вместе, играют в карты или просто сидят перед очагом и разговаривают.

Над кучкой некрашеных деревянных домиков, пронизывая сырой ночной воздух, стоял едкий запах дыма от сосновых и еловых дров. Время от времени горящие красные искры стайкой вылетали из трубы, рассыпаясь по черному небу. В окнах домиков почти везде виден был свет, и тихая музыка радио все еще слышалась из какого-то домика дальше по улице. Наступил мирный вечер для всех тех, кто работал целый день.

Клайд постарался ступать без шума, поднимаясь по деревянным ступенькам, и, пройдя на цыпочках по веранде, остановился у самой двери, напряженно прислушиваясь к звукам внутри дома. Он услышал глухой голос мужчины, потом веселый лепет ребенка.

Он подождал у двери всего несколько секунд. Быстро повернув ручку, он пнул дверь с такой силой, что она распахнулась настежь, с треском ударившись о стену. Он выхватил револьвер из кобуры, висевшей у него на шее, и остановился на пороге, угрожающе наводя револьвер по очереди на всех, кто был в комнате.

Клайд ворвался в дом так неожиданно, что Харви Браун, сидевший за столом посреди комнаты, даже не успел вскочить на ноги. Только большая серая кошка, дремавшая на коврике перед камином, вдруг вскочила на стул, быстро выскользнула в дверь и скрылась в темноте. Харви хотел было встать.

– Ни с места! – громко приказал Клайд тем грубым тоном, каким обычно разговаривал с неграми. – Оставайтесь там, где сидите. Если двинетесь, всех в один миг перестреляю.

Харви сел, повинуясь приказу.

Маленькая Эллен, взвизгнув от страха, забралась на колени к пожилой негритянке.

В испуге она звала мать:

– Мама! Я хочу к маме!

Бабушка Мэддокс, прабабка Джозины, которой, по ее собственному счету, было уже девяносто девять лет, была седовласая негритянка из племени Гичи с черной, как сажа, морщинистой кожей и худым, сгорбленным от работы телом. Здоровье у нее стало плохое, и теперь она весила меньше девяноста фунтов. Видела она тоже плохо, и часто ей приходилось ощупью пробираться по дому. На бабушке Мэддокс было длинное ситцевое платье и рваная серая кофта в заплатах, которую много раз чинили и штопали за все эти годы. Ее родители были рабы из племени Гичи и жили вместе невенчанные, после того как в конце гражданской войны их освободили от рабства у плантатора полковника Клэваба Мэддокса. С тех пор все их потомки, и мужского и женского пола, семейные и одинокие, носили фамилию Мэддокс.