Текст книги "Дженни. Ближе к дому"

Автор книги: Эрскин Колдуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Что ж, я тебе скажу, в чем дело, – ответил он, перебрасывая каштан из одной руки в другую и снова полируя его. – Когда я был еще вот этаким пузырем, мой папа говаривал мне, что самое верное средство пробиться в жизни и найти для себя самый лучший заработок – это держаться хоть на шаг впереди всех прочих, не боясь того, что иной раз вляпаешься ногой в коровью лепешку. Мой папа говорил, что разве только самые последние люди лезут прятаться под навес от первой дождевой капли, да мечутся из стороны в сторону, лишь бы не попасть ногой в коровью лепешку и не запачкать башмаки.

Он спрятал орех в карман и запустил пальцы в жидкие песочного цвета волосы. Широкая ухмылка расплылась у него по всему лицу, как и всегда, когда ему доводилось рассказывать про своего папу.

– Я всегда помню, что говорил мой папа, и вот уж сорок с лишним лет поступаю так, как он меня учил. Иной раз и вляпаешься в коровью лепешку, поскольку их много на свете, но я на это не обращаю внимания. Я больше интересуюсь, как бы забежать вперед других, чтобы все счастье, какое попадается навстречу, досталось на мою долю. Вот почему я и держусь всегда на шаг впереди, смотрю, где урвать хоть крупицу счастья. Я всегда рассчитываю, что на мою долю сколько-нибудь достанется, если только бежать на шаг впереди всех прочих да глядеть в оба, где оно прячется от тех, которые топчутся позади, не соображая, куда им поставить ногу. Вот почему я всегда смело шагаю впереди других, смотрю в оба и не обращаю внимания на коровьи лепешки.

– А как же тот каштан, что ты всегда вытаскиваешь из кармана и трешь, словно это колдовской талисман? Надо думать, от него есть польза, а то не стал бы ты таскать его с собой да тереть все время. Он разве приносит счастье?

Туземец помотал головой, но широкая ухмылка все не сходила с его лица.

– Сказать по правде, так он ровно ничего не значит, – ответил он. – Ни черта не значит, если хотите знать мое мнение. Я просто ношу его с собой, потому что много нынче развелось таких людей, которые думают, будто обязательно нужно иметь какой-нибудь талисман, чтобы он приносил тебе счастье. Одни говорят, будто задняя лапка серого кролика приносит счастье и будто бы левая лапка лучше правой. А другие – будто лапка кролика-самца лучше действует, чем лапка крольчихи. Только все это чепуха. Пожалуй, носи в кармане хоть петушиный гребень или свиной пятачок. Ровно ничего не поможет, если тебе отроду не везет. Вот почему я и полагаюсь только на свое природное везение.

– Ну, если ты уж такой везучий, так чего же ты не сыграешь в покер или в кости да не выиграешь себе побольше крупных бумажек?

– Нет, сэр! Только не я! – торжественно произнес Туземец. Ухмылка исчезла с его лица, и он сурово нахмурился. – Мой папа рассказывал мне, сколько на свете жуликов и мошенников, которые играют в покер и в кости, обирая честных людей. И он был, конечно, прав, черт возьми. Видал я своими глазами и крапленые карты и налитые свинцом кости и знаю, что надо держаться от них подальше. Я всегда полагаюсь на свое везение, с меня этого за глаза довольно. Когда у тебя есть везение, то игра идет честно и ладно, без мошенничества, и нет никакого риска, что тебя надуют. Как мой папа мне наказывал, я довольствуюсь тем, что у меня есть, и той долей счастья, какая мне досталась.

– А все-таки будь у меня счастье Ханниката, я бы рискнул двумя-тремя долларами и сыграл бы в кости.

– Нет, сэр! Только не я! – повторил Туземец, мотая головой. – Я понимаю свою пользу и потому буду держаться так, как мне папа наказывал. Я не похож на тех, которые думают, что самое важное в жизни – это быть богатым и знатным. Такие люди все время убиваются о том, что они бедные и ничтожные, и упускают самое лучшее в жизни. Моя цель в жизни – оставаться таким, как я есть. До сих пор мне в этом везло, надеюсь, что и дальше будет везти.

После этого почти все жители Пальмиры стали считать, что все удачи и счастливые случаи в жизни Ханниката на роду ему написаны, неизбежны, привычны и вообще навсегда закреплены за ним. По этой причине очень немногие в городе удивились, когда он женился на Мэйбл Бауэрс спустя самое короткое время после того, как она овдовела, и получил за ней хороший кирпичный дом в два этажа на Черри-стрит и чуть ли не целую тысячу акров земли под пашней и лесом. Все знали, что Фрэнк Бауэрс, проживший в браке с Мэйбл лет тридцать, к концу жизни сделался одним из самых богатых людей в городе.

Когда всюду распространился слух о женитьбе Туземца, все сказали в один голос, что счастье Ханниката не только не изменило ему, но даже превзошло все ожидания. У Мэйбл не было ни детей, ни родных, кроме каких-то дальних родственников. А следовательно, можно было с уверенностью сказать, что Туземец, будучи лет на пятнадцать моложе Мэйбл, должен ее пережить и унаследовать все имущество после ее смерти. Слухи про «Счастье Ханниката» начали распространяться за пределами города и дошли до горных склонов в верхней части округа Сикамор.

2

Как только солнце село, Туземец забрал свой дробовик, удочки да узелок с бельем и направился к большому кирпичному дому Мэйбл на Черри-стрит.

Они поженились раньше, еще днем, и Туземец рассчитывал, что пойдет к ней домой, как только его преподобие Уокер завершит брачную церемонию в молитвенном зале при церкви. Однако Мэйбл велела ему идти к себе и ждать там до захода солнца, пока она не приготовит все как следует для свадебного ужина. Туземец еще утром проснулся голодный и потому спросил, нельзя ли ему сейчас хоть чего-нибудь перекусить, но она была очень взволнована и не слушала его. Он шел за ней по улице почти два квартала, втолковывая ей, какой он голодный, и прося ее смилостивиться, но она даже ни разу не оглянулась.

Как Мэйбл и обещала, ужин был уже готов, когда Туземец пришел. Она велела своей горничной и кухарке Джозине сварить целый окорок, большую кастрюлю горошка и испечь три-четыре сладких пирога с бататами специально для него. В этот вечер он сидел, навалившись на стол, и ел ветчину с горошком и пироги с бататами до тех пор, пока не мог проглотить больше ни куска.

После этого Туземец отодвинулся от стола, отпустил ремень на одну дырочку и сказал Мэйбл, что такого ужина он никогда в жизни не едал и что женитьба на ней была самая ловкая штука, какую ему только удалось проделать. Она вся сияла улыбками, слушая такие слова, и тут он сказал ей, что, пожалуй, самое разумное для него будет сейчас пройтись хорошенько куда-нибудь подальше, чтобы желудок как следует переварил всю эту вкусную еду. Мэйбл была так довольна, что он похвалил ужин, который она велела Джозине приготовить, и так волновалась, до сих пор не успокоившись после свадебной церемонии, что впоследствии только смутно могла припомнить, будто и в самом деле слышала что-то такое насчет охоты на опоссума, на которую он собирается в эту ночь.

Действительно, еще неделю назад Туземец обещал Элу Дидду и Джорджу Дауни, что в эту самую ночь пойдет с ними охотиться на опоссума. Он ушел часов в девять вечера и вернулся домой к Мэйбл только к завтраку на следующее утро.

Туземец устал, и глаза у него были сонные после целой ночи ходьбы по болотам и чащам на берегах Риди-Крик, зато перед самым рассветом собаки Джорджа Дауни загнали на деревья четырех опоссумов, и чувствовал он себя отлично, думая, какая это удача поймать за одну ночь столько опоссумов. Многие охотники в округе Сикамор были бы довольны и одним опоссумом, – пускай хоть один; ведь охотничий сезон только что начался.

Мэйбл, с розовой ленточкой вокруг головы и в новом халате, сидела за завтраком, когда Туземец вошел в комнату и плюхнулся на стул. Башмаки у него были все в грязи, репьи вцепились в его выгоревшие на солнце штаны и в синюю изодранную о шиповник куртку. Он обобрал репьи со своей серой кепки и повесил ее на спинку стула. Ни разу не взглянув на Мэйбл, он придвинул свой стул поближе к столу.

Мэйбл втянула в себя воздух и затаила дыхание с таким видом, словно собиралась не дышать как можно дольше. Лицо у нее покраснело, и губы были крепко сжаты.

– Мое почтение, – сказал он, улыбаясь во весь рот, так что стали видны золотые зубы в самой глубине рта, и только тут впервые посмотрел на нее прямо. – Здравствуйте, Мэйбл.

Открыв рот и вздохнув так глубоко, что задрожали плечи, Мэйбл крепко стиснула руки на коленях. Несколько минут она сидела молча, глядя, как он накладывает себе горячую кукурузную кашу и запеченные в тесте сосиски. Розовая ленточка на голове Мэйбл съехала в сторону, и прядь волос упала на лоб. Нервным движением руки она отбросила ее назад.

– Где же это ты пропадал всю ночь напролет? – спросила Мэйбл.

Ее круглое лицо было все еще красно от гнева, и дышала она учащенно, так что вздымалась грудь.

– Ну, ведь я же вам говорил вчера вечером, после того как съел самый лучший ужин в моей жизни, я пошел немножко пройтись, чтобы желудок все это лучше переварил…

– Почему же ты пропадал всю ночь? Отвечай мне! Что ты делал все это время? Куда ты ходил? С кем ты был?

Неловко ерзая на жестком сиденье стула, он, прежде чем ответить, обвел критическим взглядом всю комнату и красные розы на обоях. Наконец он остановился на одном букетике роз, неторопливо пересчитал их и только потом ответил.

– Ну, если сказать вам всю правду, – начал он, старательно избегая разъяренного взгляда Мэйбл, – так с неделю тому назад ко мне на улице подошли Эл Дидд и Джордж Дауни и пригласили меня поохотиться вместе с ними на опоссума. Я спросил, на какую ночь это придется, и оказалось, что оно как раз пришлось на вчерашнюю ночь. Даже чудно, как это иной раз получается. Во всяком случае, я им обещал, а никто не может сказать, что я не держу своего слова. Мое слово твердо, это все равно что золото. Разумеется, когда я им обещал, что пойду охотиться на опоссума, почем же я мог знать, что женюсь на вас, тогда мне это и в голову не приходило. Ну, а вообще вы и сами знаете, какую уйму времени отнимает охота на опоссума. Вечно на это уходит вся ночь целиком. Всякий порядочный охотник на опоссума вам это скажет. Они хитрые, опоссумы, и рано вечером никуда из норы не выходят. Дождутся полуночи, а от полуночи до рассвета по свежим следам собаки их причуивают и гонят. Мой папа рассказывал мне про опоссумов, когда я был еще вот этаким пузырем. Я всю жизнь понемножку охотился на опоссума и могу сказать, что все это чистая правда.

Мэйбл посмотрела на него, прищурясь.

– Это и все, что ты можешь мне сказать?

Туземец ухмыльнулся.

– Да, пожалуй, это почти все, что можно рассказать женщине про охоту на опоссума.

Мэйбл откинулась на спинку стула и, закрыв глаза, отдыхала несколько секунд.

– А вот если бы мужчина захотел поговорить со мной про охоту на опоссума… – начал Туземец.

– У меня найдется о чем с тобой поговорить, – прервала его Мэйбл, округлив глаза. – А ты сиди и слушай меня, Туземец Ханникат. – Медленно покачивая головой из стороны в сторону, она холодно смотрела на него. – Просто не знаю, с чего это мне взбрело в голову выходить за тебя замуж. Любая женщина со здравым смыслом поняла бы, что нельзя выходить за мужчину с таким диким именем. Да никто, кроме тебя, и не захотел бы носить такое имя. Вот в чем беда с тобой. Ты орудуешь этим своим чуднЫм именем, будто амулетом, лишь бы получить что-нибудь задаром. Но я тебе скажу только одно, и ты меня слушай и запомни на всю жизнь: этим своим диким именем ты от меня ничего не добьешься – ни вот столько! – какие бы предлоги ты ни придумывал, сколько бы ни хитрил и как бы ко мне ни подольщался. Было бы у меня хоть сколько-нибудь соображения, так бы ты и остался для меня посторонним.

Сгорбившись, опустив голову и положив левый локоть на стол, Туземец наклонился над тарелкой, уписывая кукурузную кашу, сосиски и горячие сухарики. Он вспоминал все те случаи в прошлом, когда заходил разговор об его необыкновенном имени. («Первый раз, как я услыхал это имя, так подумал, что это, верно, шутка, а то и прозвище или что-нибудь вроде. А как услышал его раза три-четыре, так оно стало мне казаться обыкновенным, все равно что назвать воскресенье воскресеньем или рождество рождеством. Надо только повторить про себя несколько раз это имя – и будет казаться, что оно старо, как эти горы. А когда привыкнешь к нему как следует, оно получится все равно что Джон Генри, или Р. Б., или Клод Ханникат. Так что теперь, ежели захочешь назвать Туземца как-нибудь по-другому, пожалуй, ничего не придумаешь подходящего».)

Он поднял глаза, желая посмотреть, что делает Мэйбл.

– А ты бы лучше сел как следует на этом стуле да подумал хорошенько, как никогда в жизни не думал, – злобно выпалила Мэйбл. – Не знаю, что сейчас у тебя на уме, может, и ничего нет, но только я тебя заставлю подумать. Если кто-нибудь может положить конец твоему хвастовству насчет этого самого счастья, так это именно я. И не воображай, что я отступлюсь. Не знаю, много ли ты думал выиграть тем, что на мне женился, но что бы это ни было – ты этого не получишь. Ты, может, думаешь, что если имя у тебя особенное и ты последний из Ханникатов, значит, больше ничего и не надо, чтобы все получать задаром, – так нет, уж лучше тебе начать жить сначала и выдумать какой-нибудь предлог получше.

Туземец наклонился еще дальше над столом, загребая кашу ложкой. («В округе Сикамор Ханникатов всегда было один-два и обчелся, а после того как умер Туземцев папа, остался только он один. Кроме того, Туземец мне говорил, что всю жизнь хотел, чтобы у него родился сын, чтобы он мог передать ему свое родовое имя. Так или иначе, но только из-за этого Туземец все не мог набраться смелости уехать в Джексонвилл или в Атланту и там подыскать себе хорошую работу. Он вроде как боялся уехать из дому, потому что понимал, что он последний из Ханникатов, и ему хотелось, чтобы это имя жило как можно дольше в Пальмире и округе Сикамор. Может, потому он и был рад всю жизнь оставаться поближе к дому и перебиваться с хлеба на воду, чиня радиоприемники и всякие такие штуки».) Туземец поднял глаза от тарелки и на короткий миг встретился взглядом с Мэйбл.

– Я хочу, чтобы вы одно запомнили как следует, – твердым голосом сказал он. – Я действительно горжусь своим именем. Это единственное, что у меня есть, а ни у кого другого нету. Мой папа дал его мне потому, что слишком много развелось на свете людей, которых зовут Джоном, Томом, Джо и другими заурядными именами. – Он еще раз взглянул на Мэйбл и лишь после этого откусил от сосиски. – И мой папа говорил мне, чтобы я всеми силами держался за то имя, которое он мне дал, и ни под каким видом не допускал бы, чтобы меня задразнили и уговорили переменить его на что-нибудь заурядное. Мой папа говорил, что миллиона он мне в наследство оставить не может, зато дал мне такое счастливое имя, какого ни у кого другого нет. А я верю в то, что мне мой папа говорил, и никто меня не заставит переменить это мнение.

Мэйбл напряженно улыбалась, наклонясь вперед над столом. Ее лицо все еще горело лихорадочным румянцем, но видно было, что она крепится, стараясь быть любезной и не раздражаться. Она положила руку ему на плечо и несколько раз нервно похлопала его.

– Я ведь переменила фамилию с миссис Бауэрс на миссис Ханникат вчера, когда вышла за тебя замуж, – сказала она, кротко улыбаясь, – и с твоей стороны тоже было бы очень мило, если бы ты согласился переменить твое странное имя на что-нибудь приличное. Это был бы самый лучший свадебный подарок для меня, и я бы тебе на всю жизнь осталась благодарна. Не желаю, чтобы люди звали меня «миссис Туземец Ханникат». Я этого не вынесу. Было бы прямо оскорбительно это терпеть. Мне будет стыдно идти по улице, если меня так назовут при всем народе. Даже самые близкие друзья, какие у меня есть в городе, станут хихикать каждый раз, как только услышат это имя. Ведь ты переменишь его ради меня?

Мэйбл опять улыбнулась ему, пожав его плечо дрожащими пальцами. Она терпеливо ждала, давая ему время собраться с ответом, но он сидел молча и неподвижно.

– Знаешь что? – сказала она с надеждой, придвигая поближе к нему соусник. – Я бы переменила твое имя на «Теодор» и звала бы тебя Тедди… для краткости. Гебе бы ведь это понравилось? А то еще я придумала красивое имя – Рэндольф. Подходящее имя для мужчины, как подумаешь. А я бы могла звать тебя Рэнди – для краткости. Ну, так как же, по-твоему? Или, если хочешь, я могу придумать еще много красивых имен.

Туземец потянулся и захватил целую горсть горячих сухариков.

– Нет, сэр! Только не я! – сказал он, решительно мотая головой. – Нет, сэр! Мой папа сказал мне, что из этого имени я больше выжму, чем другой человек с обыкновенным именем сумеет выжать за всю свою жизнь из банкового чека или из тысячи акров земли под пашней и лесом. Нет, сэр! Вы меня не заставите забыть то, что мой папа мне говорил!

Мэйбл, разочарованно вздохнув, откинулась на спинку стула.

– Раз навсегда, не можешь ли ты помолчать насчет твоего папы? Я уже досыта про него наслушалась!

Ничего не видя, она сидела и смотрела в окно на яркое утреннее солнце, и губы у нее дрожали, а на глазах выступили слезы.

3

– Только из-за этого ты на мне и женился – чтобы забрать в руки мою землю и лес, – сказала Мэйбл, начиная беспомощно всхлипывать, и слезливо замигала. – А я-то всей душой тебе поверила, думала, что у тебя на уме одно только самое возвышенное.

Она утерла слезы салфеткой, чтобы лучше его видеть.

– Если бы мой первый муж не умер да не завещал мне всю эту ценную землю и дом тоже, так ты бы на меня и не посмотрел. Вот какой ты хитрый негодяй, Туземец Ханникат! Как это у меня не хватило разума послушать самых близких друзей! Они мне так и говорили, что если я выйду за человека ниже своего положения, то потом еще не раз пожалею.

Слезы бежали у нее по щекам, но она была до того расстроена, что даже не пыталась утирать их.

– Должен же быть закон против таких мужчин, как ты, которые пользуются тем, что есть на свете беззащитные вдовы, вроде меня!

– Да нет же, Мэйбл, все это совсем не так, – сказал Туземец, глядя на нее и мотая головой. – Насчет этого я себя считаю таким же честным человеком, каким был бы на моем месте всякий другой в городе. В первый раз как я вас увидел после похорон, я только подумал про себя, вернее, где-то там во мне зашевелилось чувство, что это добрый знак и что скоро мне опять повезет. У меня столько раз уже бывало такое чувство, что я его сразу узнаю, так же как свое собственное имя, когда его слышу. Вот почему я и не стал долго ждать, а пришел прямо сюда, к вашему дому, посмотреть, нельзя ли с вами как следует потолковать и познакомиться. Я бы мог, конечно, подождать еще денька два-три, но только это не в моем характере, потому что я ведь помню, что мне мой папа говорил насчет того, чтобы держаться на один шажок и на один скачок впереди всякого другого и не обращать внимания на коровьи лепешки…

Бросив салфетку на стол, Мэйбл схватила ложку и с размаху швырнула ее через всю комнату. Ложка стукнулась об стену и громко задребезжала на полу.

– Если б этот твой папа был жив и где-нибудь тут поблизости, – крикнула она, повысив голос, – я бы ему свернула шею, как жирному куренку для воскресного обеда! Из-за него все мое несчастье, горе-горькое! Ох, уж этот мне твой папа! Лучше бы у тебя совсем его не было! Если б он тебя не учил, так ты бы ни за что не сумел меня уговорить, чтобы я вышла за тебя замуж!

– Да ну, Мэйбл, вы же отлично сами знаете, стоит вам только помолчать и подумать – ведь это же сущая правда, что сначала я только одно-единственное слово вам и сказал: «Здравствуйте». И я просто стоял перед крыльцом, думал о вас и любовался вашей красотой, когда вы мне про себя рассказывали. Это чистая правда. А еще тогда вы сказали, что вам прямо вот хоть тут же, не сходя с места, хочется выйти замуж, так хочется, как никакой другой женщине. Потом вы сказали, что очень беспокоитесь – пожалуй, соседи уже увидели, что я пришел сюда, стою у крыльца и разговариваю с вами и что вам хотелось бы поторопиться со свадьбой, пока еще по городу не пошли всякие сплетни.

Мэйбл утерла слезы сухо-насухо. («Есть же на свете такие люди, вроде него, и везде их сколько угодно. Все они негодяи и мошенники с широкой улыбкой на лице и без единого доллара в кармане. Они так себя ведут, как будто не могут отличить сегодняшний день от вчерашнего. Если б это были щенята, так вы их назвали бы последышами, потому что они до того жалкие, что щенки посильней топчут их и отталкивают, а когда эти заморыши доберутся до задних сосков, там уже ничего для них не осталось. Но человека ведь не утопишь, как щенка-заморыша, вот они и околачиваются возле дома в ожидании кормежки. Так оно и получается, что кто-нибудь непременно их пожалеет и даст им все самое лучшее».) Она тщательно сложила салфетку и улыбнулась уже без всяких следов гнева на мясистом лице.

– Я была ужасно одинока, – сказала она интимным тоном, наклоняясь поближе к Туземцу и накладывая ему побольше каши и сосисок. – Трудно даже объяснить мужчине, до чего может быть одинока женщина, потому что язык у нас не подходит для таких разговоров, но только это правда, что мне хотелось быть с тобой. В молодости, еще в девушках, у меня часто бывало такое приятное чувство, а теперь, в этом возрасте, оно очень редко на меня находит. Но это такое приятное чувство, когда оно находит на девушку, что с ним ничто на свете не может сравниться, и девушка готова наделать самых отчаянных глупостей, лишь бы оно не проходило. Мужчине это по-другому никак не объяснишь. И я не постесняюсь сказать, что я еще настолько-то молода и по себе знаю, как это приятно чувствовать в мои годы – вот это самое и нашло на меня, когда ты постучался в парадную дверь. Помню, мне до того хотелось побыть наедине с тобой, что я вся дрожала с головы до пяток. Теперь, когда мы поженились, я не стесняюсь поверять тебе такие интимности. Только поговоришь об этом – и прямо в жар бросит – вот и сейчас я так себя чувствую. Я очень рада, что женатым людям, вроде нас с тобой, можно об этом поговорить наедине, а не то чтобы набрать воды в рот и только волноваться. Туземец, а ты тоже так чувствуешь или нет?

Мэйбл столько наговорила, что ей пришлось замолчать и перевести дыхание. Во время паузы она наклонилась к нему и нежно погладила его по плечу.

– Мне кажется, я знаю, что вы подразумеваете под этим чувством, – сказал он, – и согласен с каждым вашим словом. Очень часто у мужчины бывает этакое чувство, и тогда он начинает поглядывать по сторонам, искать, нет ли чего подходящего.

– Так почему же ты пропадал всю ночь? – спросила она, взорвавшись. – Отвечай мне!

Прежде чем он успел хоть что-нибудь сказать, из кухни через раздвижную дверь вошла Джозина, и Мэйбл, поджав губы, откинулась на спинку стула. Джозина несла второй кофейник с горячим кофе и холодный бататовый пирог с решетчатой корочкой. Кофе она поставила на стол рядом с Мэйбл, а пирог – перед Туземцем. Когда она нагибалась к нему, он почувствовал, как она коснулась его плечом. Увидав пирог, он широко, во все лицо, улыбнулся, взглянул на Джозину и одобрительно кивнул несколько раз подряд. Она так и осталась стоять рядом с его стулом, с улыбкой глядя на него сверху вниз.

– Вот, конечно, самое замечательное блюдо, какое можно подать мужчине, – сказал он, еще раз поглядев на пирог, а потом поднял голову и кивнул Джозине. – Я всегда любил холодные пироги с бататами и к завтраку, и в другое время дня – кабы моя воля, я без них и за стол не садился бы. Если только я когда-нибудь разбогатею, а это никому не воспрещается, то построю себе большую-пребольшую пирожную фабрику и буду выпускать одни только добрые старые пироги с бататами. Мой папа говорил мне…

– Не желаю больше ни слова про него слышать! – крикнула Мэйбл, стукнув по столу ножом.

– Да ведь я только сказал, что мне нравятся… – заикнулся было Туземец.

– Джозина, ступай на кухню и займись своим делом! – резким тоном скомандовала Мэйбл, показывая рукой на дверь. – Нечего стоять разиня рот. Никто с тобой не разговаривает. Ну, Джозина, делай, что тебе говорят. Ты свое место знаешь. – Джозина медленно отошла от стола. – И не возвращайся сюда, пока я тебя не позову!

– Слушаю, миссис Бауэрс, – сказала Джозина, повертываясь к выходу.

– Джозина, перестань так меня называть! Слышишь? Я не потерплю такой наглости. Тебе отлично известно, что я уже со вчерашнего дня миссис Ханникат. Так что больше этого не повторяй!

Туземец посмотрел на Джозину и встретился с ней взглядом. Он отлично заметил, что она слегка улыбается.

– Простите, я про это забыла, – поспешила сказать Джозина, пятясь к кухонной двери. – Постараюсь в будущем никогда не забывать… миссис Ханникат.

После того как Джозина ушла из столовой на кухню, ровно ничего не было сказано до тех пор, пока Туземец не положил себе на тарелку четверть круглого пирога и не откусил первый кусок. Он откинулся на спинку стула и с восторженной улыбкой жевал пирог. Потом одобрительно закивал.

– Добрый старый пирог с бататами – самая лучшая еда для мужчины.

Мэйбл положила руку ему на плечо.

– Я вовсе не хотела, а получилось, что я на тебя фыркала, вот только что, – сказала она, ласково понижая голос. Она наклонилась поближе и улыбнулась. – Когда ты узнаешь меня получше, ты увидишь, что я вовсе не такая, чтобы фыркать, как другие женщины. Не знаю, какой это бес в меня вселился, что я так разговаривала. Должно быть, нервы уж очень разошлись. Я полночи места себе не находила – все надеялась, что ты вот-вот вернешься, – и совсем не выспалась. Только задремлешь – и вдруг сразу вздрогнешь, проснешься и начинаешь думать, который-то час и скоро ли ты вернешься. Так и прошла у меня вся ночь – самая долгая ночь в моей жизни. Вот уж не похоже было, что мы только вчера поженились – больше похоже было на дурной сон.

Мэйбл погладила его по плечу.

– Вот почему я и была сердитая, сама не своя, Туземец. Но вообще это не в моем характере. Когда ты узнаешь меня получше, сам увидишь, что я нормальная женщина и всегда ровная. Если бы я выспалась вчера ночью…

– Я бы и сам сейчас рад был соснуть немного, – сказал Туземец. Он положил в рот последний кусок пирога и теперь жевал его с довольной улыбкой. – Немножко соснуть было бы мне очень и очень полезно. Теперь уж я не могу обходиться без сна, как в молодые годы, когда рыскаешь, бывало, везде в любое время, и днем, и ночью. Помню, несколько лет тому назад я однажды…

Мэйбл, крепко вцепившись ему в плечо, оттолкнула свой стул и поднялась с места.

– Пойдем со мной, Туземец, – требовала она, таща его за собой. – У меня есть для тебя сюрприз. Я тебя отведу в спальню, уложу в постель, хорошенько укрою и спущу шторы, чтоб стало темно, как ночью. Только женщина знает, что нужно мужчине в такое время. Долгий спокойный сон будет нам обоим полезен после всех этих волнений.

Таща Туземца за собой и все не выпуская его плеча, она дошла уже до прихожей и направлялась в спальню.

– Про какие это волнения ты говоришь? – спросил Туземец, когда они пересекали прихожую. – Что-то я ничего такого особенного не припомню.

– Сам знаешь какие, – отвечала Мэйбл, слегка хихикая и подталкивая его к дверям спальни. – Кто же не волнуется в день свадьбы. Но только тебе нечего со мной стесняться на этот счет. Можешь просить у меня чего только тебе вздумается, я уж сумею тебе угодить.

– Право, не знаю, чего бы такого мне сейчас попросить, – сказал Туземец.

Как только они вошли в спальню, Мэйбл закрыла дверь и заперла ее на ключ.

– Отлично понимаю, что ты чувствуешь, – сказала она. – Вступить в брак – это для всякого большое нервное напряжение. Я тебе сделаю снисхождение, раз ты до сих пор всю жизнь прожил холостяком, – помогу тебе привыкнуть, так чтобы ты не почувствовал разницы.

Она повела его через всю комнату к изножью кровати.

– Ну, теперь начинай привыкать и можешь не стесняться, – сказала она. – Для начала это будет лучше всего.

Туземец сел на край кровати и снял грязные башмаки. Потом он начал обирать репьи со своих штанов и щелчком отбрасывать их на полосатые, желтые с белым, обои. Но как он ни старался, как тщательно не целился, они не держались на обоях, а все до одного падали на пол.

– Вчера ночью я просто вся истомилась в этой самой комнате: все ждала, что ты вернешься, – услышал он голос Мэйбл за своей спиной. – Мне так хотелось уединиться с тобой, а вместо того я чувствовала себя несчастной, как никогда в жизни. Когда ты сказал, что пойдешь немножко поохотиться на опоссума, я и внимания не обратила – думала, уж к полуночи-то ты наверное будешь дома. А потом вижу, время все идет да идет…

– Хорошая, стоящая охота на опоссума всегда отнимает целую ночь, – сказал он солидно. – И вот почему столько времени уходит, пока разойдешься как следует. Я вам так и рассказывал еще прошлый раз, когда вы про это спросили. Все опоссумы – хитрые твари. Если он не залезет на дерево, так сидит где-нибудь в дуплистой колоде или зароется в нору под сухим пнем и притаится там чуть не до самого рассвета. Всякий, кто знает повадки опоссума, вам то же самое расскажет. Они думают, что собаки к этому времени выдохнутся от бесполезной беготни по кругу и носы у них потеряют чутье и не будут так хорошо вынюхивать след. Вот какие ловкачи эти опоссумы, оттого столько нужно времени и терпенья, чтобы загнать их на дерево. Разумеется, такие вещи знает только настоящий охотник на опоссума.

После этого в спальне надолго воцарилось молчание, и наконец, любопытствуя знать, что происходит и что делает Мэйбл, Туземец обернулся. Она уже надела ночную рубашку и сидела на той стороне кровати, расчесывая волосы.

Вдруг что-то страшно грохнуло в задней половине дома. Похоже было, что Джозина швырнула сковородку через всю кухню или стукнула ею о плиту. Мэйбл обернулась и увидела, что Туземец смотрит на нее.

– Что ты на меня так смотришь, Туземец? – спросила она, как будто не слыша грохота на кухне. – Тебе вовсе нечего так стесняться. Я точно такая же, как все другие дамы на свете.

– Что это был за шум вот сейчас?

– Я ничего не слыхала. Тебе, должно быть, почудилось. А ты чего же не ложишься в постель? Нечего так сидеть. Пора уже баиньки.

– Я думал, – сказал он ей.

– О чем ты думал?

– О том, что мой папа мне говорил.

Мэйбл судорожно втянула в себя воздух, потом несколько секунд помолчала, нервно кусая губы.

– А что он говорил? – наконец спросила она с надеждой.

Туземец заколебался.

– Не знаю, право, можно ли вам это сказать…

Мэйбл хихикнула.