Текст книги "Новеллы"
Автор книги: Эрнст Теодор Амадей Гофман
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)
Коммерции советник в припадке гостеприимства приказал приготовить легкий завтрак. Старый Манассия злобно покосился на накрытый стол, а когда коммерции советник пригласил его откушать, на его лице можно было прочитать ответ Шейлока [278]278
Ответ Шейлока– Шекспир. «Венецианский купец», д. 1, сц. 3. //
[Закрыть]: «Да, чтобы нанюхаться свинины, вкусить от той домовины, куда ваш пророк из Назарета загнал беса. Я согласен вести с вами дела, торговать, продавать, покупать, рассуждать и все такое прочее. Но ни есть, ни пить, ни молиться с вами не согласен».
Барон Беньямин был не столь совестлив: он скушал гораздо больше бифштексов, чем это приличествует, и, по своему обыкновению, наболтал много пошлостей.
Коммерции советник изменил в этот роковой час своим привычкам: он не только щедро потчевал мадерой и портвейном, но даже не утаил имевшуюся у него в запасе столетнюю малагу, а по окончании завтрака, дабы оповестить женихов о своем решении относительно дочери, произнес весьма вразумительную речь, чего никто от него не ожидал. Женихам предлагалось зарубить себе на носу, что Альбертина достанется только тому, кто выберет ларчик с ее портретом.
Ровно в двенадцать вместе с последним ударом часов распахнулись двери в зал, посреди которого стоял накрытый роскошным ковром стол, а на нем три небольших ларчика.
Один был светлого золота с венком из блестящих дукатов на крышке и со следующей надписью внутри венка:
«Избрав меня, ты счастье обретешь по вкусу своему».
Второй ларчик – серебряный – был очень тонкой работы. На крышке, окруженные письменами чужеземных алфавитов, стояли слова:
«Избрав меня, получишь то, на что надеяться не смел».
На третьем ларчике, искусно вырезанном из слоновой кости, стояло:
«Избрав меня, осуществишь свои блаженные мечты».
Альбертина села в кресло позади стола, рядом с ней стал коммерции советник; Манассия и золотых дел мастер отошли в дальний угол комнаты.
Когда правитель канцелярии Тусман вытянул жребий, согласно которому ему надлежало первому выбирать ларчик, Беньямин и Лезен удалились в соседнюю комнату.
В раздумье остановился Тусман у стола, тщательно осмотрел ларчики, перечитал несколько раз надписи. Но вскоре он почувствовал, что его неудержимо влекут искусно переплетающиеся письмена на серебряном ларчике.
– Боже праведный, – вдохновенно воскликнул он, – какие чудесные письмена, как приятно переплетаются арабский и латинский шрифты! А надпись! «Избрав меня, получишь то, на что надеяться не смел». Разве я смел надеяться, что мадемуазель Альбертина Фосвинкель осчастливит меня, отдав мне свою бесценную ручку? Разве не впал я в полное отчаяние? Ведь я же облюбовал пруд… Да, тут я обрету утешение, тут обрету счастье!.. Коммерции советник!.. Мадемуазель Альбертина! Я выбираю серебряный ларчик!
Альбертина встала и подала Тусману ключик, которым он немедля открыл ларчик. Но как же он опешил, когда увидел там не Альбертинин портрет, а маленькую, переплетенную в пергамент книжицу и, перелистав, обнаружил в ней только чистые страницы. Тут же лежала следующая записка:
– Боже праведный, вместо портрета книга, нет, не книга, а листы бумаги в переплете, – пробормотал он. – Ох, правитель канцелярии, правитель канцелярии, ты побежден, ты конченый человек, прочь отсюда, в лягушачий пруд!
Тусман хотел уже уйти, но золотых дел мастер заступил ему дорогу и сказал:
– Тусман, вы неразумны, сокровище, обретенное вами, для вас дороже всего! Стишки должны были вразумить вас. Сделайте мне одолжение, суньте книжку, найденную в ларчике, к себе в карман.
Тусман сделал, как ему было сказано.
– Ну а теперь подумайте, какую книгу хотели бы вы сейчас иметь при себе, – продолжал Леонгард.
– О господи, господи, по непростительному безбожному легкомыслию я утопил в лягушачьем пруду «Краткое руководство политичного обхождения» Томазиуса! – признался смущенный Тусман.
– Опустите руку в карман, вытащите оттуда книгу, – приказал золотых дел мастер.
Тусман сделал, как ему было велено, и что же – там оказалось не что иное, как «Руководство» Томазиуса.
– Господи Боже мой! – воскликнул правитель канцелярии вне себя от радости. – Да что же это такое! Мой милый Томазиус спасен от злобной мести мерзких лягушек, которых даже ему не научить галантному обхождению!
– Тише, тише! – прервал его золотых дел мастер. – Суньте книгу обратно в карман.
Тусман послушался.
– А теперь вспомните какую-нибудь редкую книгу, за которой вы, может быть, долго напрасно гонялись и не могли достать ни в одной библиотеке.
– О господи, – меланхолически протянул правитель канцелярии, – задумав для собственного развлечения посетить оперу, я хотел сперва несколько освоиться с благородным музыкальным искусством и постарался приобрести, пока что безрезультатно, небольшую книжку, в аллегорической форме полностью излагающую искусство композиции и музыкального исполнения. Я имею в виду сочинение Иоганна Бера «Музыкальная война, или Описание генерального сражения между двумя героинями – Композицией и Гармонией, как они объявили друг другу войну, как сражались и после кровавой битвы опять примирились» [281]281
Иоганн Бер(1652–1700) – концертмейстер. Названное сочинение вышло после его смерти, в 1701 г.
[Закрыть].
– Суньте руку в карман, – приказал Леонгард, и правитель канцелярии громко вскрикнул от восторга, когда открыл книжку, оказавшуюся «Музыкальной войной» Иоганна Бера.
– Видите, при помощи книги, найденной в ларчике, – сказал золотых дел мастер, – вы приобрели самую богатую и полную библиотеку, подобной которой ни у кого нет, да к тому же вы можете постоянно носить ее при себе. Ведь всякий раз, когда вы вытащите из кармана эту чудесную книжку, она окажется именно тем сочинением, какое в данную минуту вы хотели бы прочитать.
Не взглянув ни на Альбертину, ни на своего друга, правитель канцелярии отбежал от стола, сел в кресло, стоявшее в углу, сунул книгу в карман, снова вытащил, и по его засиявшим восторгом глазам было ясно, что обещание золотых дел мастера осуществилось.
Теперь наступил черед барона Беньямина. Он вошел в комнату со свойственной ему неуклюжей развязностью, шагнул к столу, осмотрел сквозь лорнет ларчики и, бормоча себе под нос, прочитал надписи. Но вскоре непреодолимый естественный инстинкт приковал его к золотому ларчику, с блестящими дукатами на крышке. «Избрав меня, ты счастье обретешь по вкусу своему».
– Да, дукаты, разумеется, мне по вкусу; и Альбертина тоже мне по вкусу, чего дольше раздумывать и выбирать! – сказал барон Дюммерль, взял золотой ларчик, получил из рук Альбертины ключик и нашел в ларчике аккуратный английский напильник! Там же лежала записка со стишком:
Ты нашел, ни дать, ни взять,
То, о чем лишь мог мечтать.
И торговля, ни на пядь
Не повертывая вспять,
Будет вечно процветать.
– При чем тут напильник! – крикнул он в сердцах. – Разве напильник – портрет? Разве напильник – Альбертинин портрет? Я возьму ларчик и преподнесу его Альбертине в качестве свадебного подарка. Идемте, моя красавица… – И с этими словами он направился к Альбертине, но золотых дел мастер схватил его за плечи и сказал:
– Стойте, сударь, это уж против уговора. Вы должны удовлетвориться напильником и, несомненно, будете вполне удовлетворены, как только узнаете, какое сокровище, какое бесценное сокровище вы приобрели, впрочем, вы должны бы сами догадаться, прочтя стишок. Есть у вас в кармане красивый дукат с гуртиком?
– Ну, есть, так что с того? – проворчал Беньямин.
– Достаньте дукат и отпилите гуртик, – сказал золотых дел мастер.
Беньямин выполнил приказание с ловкостью, свидетельствующей о долгой практике. И что же? Дукат нисколько не уменьшился, а гуртик стал только лучше, то же повторилось и со вторым и с третьим дукатом: чем больше отпиливал Беньямин, тем лучше становились дукаты.
До этой минуты Манассия спокойно наблюдал за всем происходившим, но вдруг глаза его загорелись безумным огнем, и он подскочил к племяннику, вопя истошным голосом:
– Боже отцов моих… что же это такое… отдай напильник… отдай напильник… он волшебный, за него я больше трехсот лет тому назад продал дьяволу душу. Боже отцов моих… отдай напильник!
С этими словами он хотел вырвать напильник из рук племянника, но тот оттолкнул дядю и закричал:
– Поди прочь, дурак, я, а не ты нашел напильник!
Манассия яростно набросился на него.
– Змея… червивый плод от корня моего, отдай напильник!.. Чтоб тебя черти взяли, проклятый вор!
Изрыгая поток ругательств на еврейском языке, скрежеща зубами, с пеной на губах Манассия вцепился в племянника, изо всех сил стараясь вырвать напильник. Но Беньямин защищал свое сокровище, как львица детенышей, и в конце концов силы Манассии иссякли. Тогда племянник крепко обхватил любимого дядюшку, так что у того затрещали кости, и вышвырнул его за дверь, а сам стрелой примчался обратно, поставил небольшой столик в угол комнаты, противоположный тому, где сидел правитель канцелярии, и, не теряя ни минуты, принялся пилить.
– Теперь мы навсегда избавились от этого ужасного человека, от старого Манассии, – сказал золотых дел мастер. – Говорят, что он второй Агасфер и с тысяча пятьсот семьдесят второго года бродит по свету. Тогда его знали под именем еврея Липпольда, чеканщика монет, которого предали казни как колдуна и чернокнижника. Но дьявол спас его от смерти, получив за это его бессмертную душу. Хоть он и меняет свое обличье, здесь, в Берлине, его признали многие сведущие в таких делах люди. Отсюда и пошла легенда, что в наше время по свету бродит не один, а великое множество Липпольдов. Ну, поскольку я в магии тоже кое-что смыслю, мне и удалось выжить его отсюда!
Я бы очень утомил тебя, любезный читатель, если бы стал подробно рассказывать о том, что ты, само собой разумеется, уже давно знаешь, то есть о том, что Лезену достался ларчик слоновой кости с надписью: «Избрав меня, осуществишь свои блаженные мечты», и он нашел в нем миниатюру с очень похожим портретом Альбертины, а также стишок:
Ты обрел бесценный клад,
Отыскав любимой взгляд.
Прошлых дней былой уклад
Не воротится назад.
Поцелуи возместят
Снов бесплодных длинный ряд.
Затем Эдмунд, следуя по стопам Бассанио [282]282
Бассанио– персонаж «Венецианского купца» Шекспира, жених Порции.
[Закрыть], выполнил совет, данный в заключительных строчках стишка, прижал залившуюся ярким румянцем невесту к сердцу и поцеловал ее, а коммерции советник был доволен и счастлив, что наконец благополучно завершилось столь богатое перипетиями сватовство.
Барон Беньямин усердно работал напильником, а Тусман не менее усердно читал. Оба не замечали того, что творится вокруг, пока коммерции советник не заявил во всеуслышание, что Эдмунду достался ларчик, где лежал Альбертинин портрет, а следовательно, ему же досталась и невеста. Правитель канцелярии, казалось, был вне себя от радости: он потирал руки, подпрыгивал и хихикал, что обычно служило у него проявлением удовольствия. Барон Дюммерль, казалось, совсем больше не интересовался Альбертиной; зато он крепко обнял коммерции советника, назвал его истинным джентльменом, сверх всякой меры осчастливившим его подарком напильника, и уверил, что тот может рассчитывать на его поддержку во всех делах. Затем он быстро удалился.
Точно так же и Тусман со слезами сердечного умиления на глазах поблагодарил коммерции советника за то, что тот преподнес ему редчайшую книгу из своей библиотеки и тем осчастливил его по гроб жизни; затем, рассыпавшись в галантных комплиментах, попрощался с Альбертиной, Эдмундом и золотых дел мастером и вслед за бароном поспешил покинуть дом коммерции советника.
Отныне барон Бенчик больше не надоедал литературному миру эстетическими недоносками, как это бывало допрежь, и предпочитал проводить время, отпиливая себе все новые дукаты. А Тусман не утруждал больше библиотекарей, которым раньше приходилось то и дело доставать ему старые, давно забытые книги.
В доме коммерции советника радость и восторг первых дней вскоре сменились сердечной печалью. Золотых дел мастер настоятельно убеждал Эдмунда не изменять искусству и своему обещанию, сдержать данное слово и отправиться в Италию.
Хоть разлука с любимой была очень мучительна, все же Эдмунда непреодолимо влекло совершить паломничество на родину искусства, а Альбертина, проливая горючие слезы, в то же время представляла себе, какой интерес возбудят в обществе письма из Италии, которые она время от времени будет доставать из своей рабочей корзиночки.
Эдмунд уже больше года живет в Риме; и говорят, будто они с Альбертиной пишут друг другу все более редкие и все менее пылкие письма. Как знать, возможно даже, что брак их расстроится. В девицах Альбертина, конечно, не засидится: для этого она слишком хороша и слишком богата. Кроме того, идет слух, будто докладчик по судебным делам Глоксин, видный молодой человек с осиной талией, стянутой в рюмочку, в двойном жилете и в галстуке, повязанном на английский манер, часто провожает в Тиргартен Альбертину Фосвинкель, с которой в течение зимы танцевал на всех балах, и будто коммерции советник с видом счастливого папаши семенит за этой парочкой. Кроме того, докладчик Глоксин уже сдал второй экзамен при суде, и сдал отлично, что признали сами экзаменаторы, которые с самого утра изрядно его мучили или, как говорится, пробовали на зубок, а это бывает очень больно, особенно если зуб с дуплом. Этот-то экзамен и наводит на мысль, что докладчик по делам лелеет мечту о браке, ибо он проявил особую осведомленность по части рискованных афер.
Возможно, что Альбертина выйдет за учтивого докладчика по судебным делам, когда он получит хорошую должность… Ну, что же, поживем – увидим.
Счастье игрока [283]283
Перевод Р. Гальпериной
[Закрыть]
Никогда еще в Пирмонте не видели такого наплыва приезжих, как летом 18.. года. День ото дня стекалось сюда все больше богатых и знатных гостей, и неусыпная предприимчивость искателей легкой наживы в этом городе все возрастала. Среди прочих заботились и банкометы, чтобы груды золота на их столах не убывали, в надежде, что его ослепительный блеск приманит к ним и ту благородную дичь, до которой эти опытные ловчие особенно падки.
Кто не знает, что, приезжая на воды, а тем более в разгар сезона, перенесясь из привычного уклада в незнакомую обстановку и среду, досужая публика с нарочитым рвением набрасывается на всякие рассеяния и забавы и что колдовской соблазн игры действует здесь поистине неотразимо. Люди, никогда не бравшие в руки карт, становятся рьяными игроками, а уж в высшем обществе даже хороший тон велит ежевечерне являться к карточным столам и проигрывать в фараон некоторую толику.
И только на одного из приезжих ни колдовской соблазн игры, ни требования хорошего тона не оказывали никакого действия. Это был молодой барон родом из Германии – назовем его Зигфрид. Когда всё и вся в городе устремлялось в игорные залы и не было никакой возможности или надежды провести вечер в остроумной беседе, к чему барон был более всего склонен, он предпочитал совершать одинокие прогулки, отдаваясь вольной игре фантазии, или же запирался у себя в номере и листал ту или другую книгу, а то и сам пробовал свои силы в поэзии или другом виде сочинительства.
Зигфрид был молод, независим и богат. Счастливая, благородная наружность и открытый, приветливый нрав привлекали к нему сердца и взоры, но особенно пленялись им женщины. Да и за что бы он ни взялся, всегда и во всем баловала его удача. Если верить молве, судьба не раз навязывала ему рискованные любовные приключения, но Зигфрид неизменно выходил из них с честью, тогда как всякому другому они грозили бы гибелью. Когда, бывало, речь зайдет о необыкновенном счастье Зигфрида, старики, знавшие его с детства, особенно охотно рассказывали случай с часами, который приключился с ним в ранней юности. Еще не достигнув совершеннолетия и находясь в зависимости от опекунов, Зигфрид как-то, поистратившись в дороге, оказался на мели в чужом городе, и пришлось ему, чтобы выехать, продать золотые часы с бриллиантами. Он, собственно, готов был уступить их за бесценок, но выручило то, что в этой же гостинице остановился некий молодой князь, давно уже приглядывавший себе такую безделку, и Зигфрид получил за часы даже больше, чем смел надеяться. Прошло года полтора, Зигфрид был уже самостоятельным человеком, когда однажды, находясь в соседнем княжестве, он прочитал в придворных ведомостях, что в лотерею разыгрываются ценные часы. Он взял себе билет, уплатив какой-то пустяк, а выиграл – те самые золотые часы, которые продал. Вскоре он променял их на дорогой перстень – и что же? Некоторое время пришлось ему служить у князя Г., и, отпуская его со службы, князь презентовал ему, в знак своей особой милости, все те же золотые часы с бриллиантами на массивной золотой цепочке!
От анекдота о часах разговор переходил к пресловутому чудачеству Зигфрида, к его упорному нежеланию прикасаться к картам – причуда тем более странная, что кому бы, казалось, и играть, как не ему при его феноменальном везении, – и общий приговор гласил, что при всех своих отменных качествах молодой барон просто-напросто скряга, он трясется над каждым грошом и боится рисковать даже безделицей. Что такое обвинение плохо вязалось со всем складом и поведением барона, никого не смущало, а так как люди всегда рады сыскать в репутации даже самого достойного ближнего какое-нибудь «но», хотя бы оно существовало только в их воображении, – такое истолкование неприязни Зигфрида к картам всех устраивало.
Вскоре это обвинение дошло до ушей Зигфрида, и поскольку его благородной, щедрой натуре ничто так не претило, как скупость, он решил посрамить клеветников и, на время поборов свое отвращение к картам, откупиться от унизительного подозрения сотней-другой луидоров. Захватив деньги, отправился он в игорный дом с твердым намерением их там оставить. Однако всегдашнее счастье и тут ему не изменило. Каждая его ставка выигрывала. Все кабалистические расчеты умудренных игроков разбивались о его невероятное везение. Менял ли он карту или играл семпелем – выигрыш был ему обеспечен. Барон являл редкий случай понтера, который досадует на счастливую карту, и хотя странность эту было бы нетрудно объяснить, знакомые смотрели на него с озабоченным видом и всячески давали друг другу понять, что, ударившись в исключительность, барон впал во власть некоего сумасбродства, ибо только сумасброд способен сетовать на удачу.
Но будучи в крупном выигрыше, барон, верный своей цели, вынужден был продолжать игру: ведь он рассчитывал, что за выигрышем с необходимостью последует еще более крупный проигрыш. Однако не тут-то было – сколько барон ни понтировал, ничто не могло поколебать его удивительное счастье.
Так, незаметно для себя, пристрастился он к фараону, этой самой простой и, следственно, самой фатальной игре.
Теперь барон уже не досадовал на свою удачу. Увлеченный игрой, он посвящал ей все ночи, и так как его прельщал не выигрыш, а самая игра, то пришлось и ему поверить в то колдовское очарование, о котором твердили ему приятели, хотя еще недавно он начисто его отрицал.
Как-то ночью – банкомет только что прометал талию – барон поднял глаза и вдруг увидел перед собой немолодого человека, смотревшего на него в упор тяжелым, грустным взглядом. И потом всякий раз, подымая глаза, натыкался он на этот мрачный взгляд, будивший в нем странное щемящее чувство. Только когда игра кончилась, покинул незнакомец зал. На другую ночь повторилось то же самое: незнакомец снова стал против барона и уставил на него свои призрачные неподвижные глаза. Барон и на этот раз сдержал себя, но когда и на третью ночь увидел он перед собой незнакомца и снедающий огонь его глаз, он более не мог совладать с собой.
– Сударь, – обратился он к незнакомцу, – я вынужден вас просить – поищите себе другое место в зале. Вы мне мешаете!
Незнакомец поклонился с печальной улыбкой, повернулся, не говоря ни слова, и покинул зал.
Но уже на следующую ночь он опять стоял против барона и не сводил с него сумрачных, горящих, пронзающих глаз.
На сей раз барон не сдержал гнева и злобно накинулся на непрошеного соглядатая:
– Сударь, если вам угодно на меня пялиться, соблаговолите выбрать более подходящее время и место, а сейчас я попросил бы вас…
И показал на дверь, заменив жестом то грубое слово, что просилось ему на язык.
Так же как предыдущей ночью, незнакомец только горестно усмехнулся и с легким поклоном исчез.
Игра, выпитое вино, а в немалой степени и столкновение с незнакомцем взбудоражило Зигфрида, и он всю ночь не сомкнул глаз. Когда же за окном забрезжило утро, перед его очами явственно выступил образ незнакомца, его выразительное, резко очерченное угрюмое лицо, сумрачные, глубоко сидящие глаза, устремленные в упор на него, Зигфрида, его исполненные достоинства движения, которые, несмотря на потертое платье, выдавали благородство и хорошее воспитание. А с какой страдальческой покорностью выслушал незнакомец его грубую отповедь и, усилием воли подавив обиду, удалился из зала!
– Да, – сказал себе Зигфрид, – я оскорбил его, тяжко оскорбил. Что же я, грубый фанфарон по натуре, необузданный во гневе, без всякого повода и основания набрасывающийся на людей?
И ему пришло в голову, что человек, так на него глядевший, был, должно быть, подавлен жестоким контрастом: он, возможно, бьется в когтях нужды, а в это самое время ему, барону, его дерзостная игра приносит груды золота. И Зигфрид решил, едва настанет утро, разыскать незнакомца и загладить свою вину.
Случай пожелал, чтобы первый же попавшийся ему на глаза прохожий, по-видимому бесцельно бродивший по аллеям парка, был тот самый незнакомец.
Подойдя ближе, барон извинился за вчерашнее и по всей форме попросил прощения. Но незнакомец заверил, что отнюдь не считает себя оскорбленным: ведь иной игрок в пылу азарта себя не помнит, значит, нечего на него и пенять – тогда как сам он виноват уж тем, что упорно отказывался покинуть место, где его присутствие было явно нежелательно, и этим нарвался на грубость.
Идя прямо к цели, барон заметил, что у каждого из нас бывают временные трудности, которые особенно тяжелы для человека образованного, тонко чувствующего, и дал ясно понять, что готов поступиться всем вчерашним выигрышем, а коли нужно, то и большей суммой, если это облегчит положение незнакомца.
– Вы ошибаетесь, сударь, – возразил тот. – Напрасно вы думаете, что я нуждаюсь. Пусть я скорее беден, чем богат, – того, что у меня есть, вполне хватает на скромную жизнь. А кроме того, судите сами: если вы считаете, что оскорбили меня, и хотите деньгами искупить свою вину, то прилично ли мне, как человеку чести, а тем более дворянину, принять такое вспоможение?
– Мне кажется, – сказал барон в замешательстве, – мне кажется, я вас верно понял, и я готов дать вам любое удовлетворение…
– О небо, – воскликнул незнакомец. – О небо! Каким неравным был бы подобный поединок! Надеюсь, вы не смотрите на дуэль как на ребяческое сумасбродство и не считаете, что несколько капель крови, хотя бы всего лишь из исцарапанного пальца, могут отмыть запятнанную честь. Бывает, что двое не мыслят себе совместной жизни на земле, и если бы даже один обитал на Тибре, а другой на Кавказе, никакое расстояние не властно над их взаимной враждой. В таких случаях поединок решает, кому из них уступить место другому, и тогда он необходим. Между мной же и вами, как я уже сказал, поединок был бы неравным, ибо что стоит моя жизнь по сравнению с вашей? Если падете вы, с вами погибнет целый мир прекраснейших надежд, тогда как, сразив меня, вы лишь покончите с жалким существованием, отравленным мучительными воспоминаниями. А главное, я нисколько не считаю себя оскорбленным. Вы приказали мне убраться, я и убрался – только и всего!
Последние слова незнакомец произнес тоном, выдававшим затаенную обиду. Почувствовав это, барон снова попросил прощения, извинившись тем, что взгляд незнакомца непостижимым образом проникал ему в душу и он больше не мог его сносить.
– О, если бы мой взгляд и в самом деле проник вам в душу, – воскликнул незнакомец, – если бы он пробудил в вас мысль об опасности, которая вам угрожает! С юношеской беспечностью, с веселой душой стоите вы над бездной, а между тем достаточно толчка, чтобы сбросить вас в пучину, из коей нет возврата. Короче говоря, вы на пути к тому, чтобы стать на свою погибель страстным игроком.
Барон стал уверять, что незнакомец заблуждается. И он подробно рассказал, какие обстоятельства привели его к карточному столу, утверждая, что у него нет влечения к игре, – просто он решил потерять сотни две луидоров и, как только это случится, бросить игру. Однако счастье привязалось к нему и следует за ним по пятам.
– Не называйте это счастьем! – воскликнул незнакомец. – Коварная ловушка, прельстительный обман враждебных сил – вот что такое ваше счастье, барон! Уже ваш рассказ о том, как вас вовлекли в игру, да и все ваше поведение за игрой, слишком ясно показывающее, что ваша одержимость растет с каждым днем, все, все это живо напоминает мне ужасную судьбу одного несчастного, который во многом схож с вами – да и начал он так же, как вы. Оттого-то я и глаз с вас не спускал и еле сдерживался, чтобы не сказать вам словами то, что вы должны были прочесть в моем взоре. «Или ты не видишь, как демоны простирают свои когтистые лапы, чтобы утащить тебя в Орк?» Вот что рвался я вам крикнуть – я мечтал познакомиться с вами, и по крайней мере этого достиг. Услышьте же историю несчастного, и, быть может, она убедит вас – то не пустая химера, когда я предупреждаю, что вы на краю гибели, и вас остерегаю.
Тут оба, незнакомец и барон, присели на уединенную скамью, и незнакомец следующим образом начал свой рассказ:
– Те же превосходные качества, что служат к украшению вам, господин барон, снискали шевалье Менару зависть и уважение мужчин и сделали его кумиром женщин. Не хватало ему только богатства – тут фортуна обошлась с ним не так ласково, как с вами. Он жил чуть ли не нуждаясь, и лишь величайшая бережливость позволяла ему поддерживать то положение в обществе, к какому обязывало его знатное происхождение. Всякий даже самый ничтожный проигрыш был бы для него чувствителен, грозя нарушить его жизненный уклад, и уже это одно не позволяло ему играть, к тому же его, как и вас, не привлекала игра, и воздержание не было для него лишением. Во всем же остальном был он необыкновенно удачлив, так что счастье шевалье Менара вошло в поговорку.
Но как-то поздним вечером он, против обыкновения, поддался уговорам и позволил увлечь себя в игорный дом. Приятели, приведшие его туда, вскоре оставили его одного и занялись игрой.
Безучастный ко всему окружающему, отдавшись своим мыслям, прохаживался шевалье по залу, бросая рассеянные взгляды на карточный стол, где ручейки золота со всех сторон текли к банкомету. Но тут его узнал старик полковник и воскликнул:
– Что за черт! С нами здесь шевалье Менар и его баснословное счастье, а мы проигрываемся в пух и прах, потому что он отлынивает от дела и не берет ничью сторону – ни нашу, ни банкомета. Но мы этого так не оставим! Пусть понтирует за меня!
Как шевалье ни отказывался, ссылаясь на свое неумение и полную неопытность, полковник и слышать ничего не хотел, и пришлось Менару занять место за столом. Так же как и вам, господин барон, ему бешено везло – вскоре он выиграл для полковника кучу денег, и тот нарадоваться не мог, что догадался воспользоваться испытанным счастьем шевалье Менара.
Однако это счастье, повергшее всех в изумление, не оказало ни малейшего действия на самого шевалье, напротив, его отвращение к картам странным образом укрепилось, когда же наутро он почувствовал, как истощило его физически и духовно напряжение бессонной ночи, он дал себе честное слово, что ноги его больше не будет в игорном доме.
Особенно утвердило его в таком намерении нелепое поведение полковника: старику с того вечера отчаянно не везло, и он вбил себе в голову, что в его неудаче каким-то образом повинен шевалье. Теперь он назойливо требовал, чтобы шевалье за него понтировал или по крайней мере стоял с ним рядом за карточным столом, дабы своим присутствием отгонять нечистого, подсовывающего ему плохую карту. Известно, что нигде нет таких диких предрассудков, как в мире игроков. И только после серьезного объяснения, подкрепленного угрозою, что он, шевалье Менар, скорее готов драться с ним, чем за него понтировать, полковник, не слишком охочий до дуэлей, угомонился. Шевалье же клял себя за то, что так легко поддался блажи старого дурня.
Между тем молва о счастливой игре шевалье переходила из уст в уста, а так как досужая фантазия не преминула разукрасить ее чудесными, таинственными подробностями, то о нем пошла слава как о человеке, который знается с потусторонними силами. Поскольку же он, презрев свое баснословное счастье, по-прежнему и близко не подходил к карточному столу, это еще больше укрепило лестное мнение о его стойкости и увеличило общее к нему уважение.
Прошло около года, и как-то случилось, что небольшой пенсион, на который шевалье существовал, не пришел в срок. Это поставило его в крайне тяжелое и стеснительное положение. Пришлось обратиться к самому близкому другу, и хотя тот и проявил порядочность и в просьбе не отказал, однако не утерпел, чтобы не попенять шевалье Менару на его необъяснимое чудачество, какого во всем свете не сыскать.
– Судьба, – внушал он другу, – порой подсказывает нам, в чем и где искать спасения, а мы по лености не внемлем ее советам и не хотим их понять. Те высшие силы, что нами управляют, давно уже ясно шепнули тебе: хочешь жить богато и беспечно, так обратись к игре, а иначе всю жизнь проведешь в скудости, нужде и зависимости.
И тут воспоминание, как повезло ему в тот вечер, овладело Менаром; во сне и наяву мерещились ему теперь карты, в ушах раздавались монотонные возгласы банкомета «gagne» и «perde» [284]284
Выигрыш, проигрыш (фр.).
[Закрыть]и звон золота.
«Он тысячу раз прав, – говорил себе шевалье, – одна такая ночь вызволит меня из нужды, избавит от мучительной необходимости быть в тягость друзьям; таково веление судьбы, и мой долг ему следовать».
Тот же друг, что советовал Менару вновь попытать счастья за зеленым сукном, проводил его в игорный дом и ссудил ему лишних двадцать луидоров, чтобы он мог понтировать не задумываясь.
Если шевалье везло той ночью, когда он ставил за полковника, то теперь ему везло вдвойне. Слепо, наобум брал он из колоды карту, ставил, и казалось, это играет не он, а какая-то неведомая сила, что дружна с своенравным случаем, – нет, что сам своенравный случай или то, что мы зовем этим именем, ставит за него невидимой рукой. Та ночь принесла ему тысячу луидоров.
