Текст книги "Греховный поцелуй"

Автор книги: Эрика Ридли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Я бы пролил и твою кровь, если бы мне не было жаль моих ковров.

– Гэвин, – послышался снова придушенный голос леди Хедерингтон. – Пожалуйста, не говори так. Что случилось?

– Ничего. Если не считать того, что этот щенок должен принести извинения мисс Пембертон.

– За что? – взорвался Эдмунд. – За то, что нахожу ее привлекательной? Это ты готов ее обесчестить, потому что волочишься за ней, как только позволяют обстоятельства.

Лайонкрофт скрестил руки на груди:

– Я не собираюсь ее бесчестить.

Эдмунд фыркнул и наклонился подобрать пустую фляжку.

– Дотронешься ты до нее или нет, она уже все равно запачкана. Нет ни одной женщины, чья репутация не погибла бы, если она окажется связана с тобой. Девственница и убийца? Если бы мы были в Лондоне, скандальные газетенки уже смаковали бы эту новость.

Брови Лайонкрофта взметнулись вверх:

– На случай, если ты этого не заметил, мы не в Лондоне.

– И все же, – вступил в разговор мистер Тисдейл, – я за то, чтобы предотвратить сплетни о неподобающей фамильярности между мисс Пембертон и мистером Лайонкрофтом. – Он обратил свое морщинистое лицо к Эванджелине: – Я не стану обсуждать его достойное осуждения отношение к вам, моя дорогая, если вы прекратите поощрять чувства убийцы.

Эванджелина расправила плечи:

– Он не убийца.

Гэвин подошел к ней и остановился рядом, лаская ее руку своей. Потом скрестил руки на широкой груди и сверкнул глазами.

И это действие не укрылось от глаз мистера Тисдейла:

– Откуда вам знать, что он не убийца?

– А откуда мне знать, что вы не убийца?

– Я? – Мистер Тисдейл уставился на нее: – Разве мы уже не пришли к выводу, что я не мог подкрасться и ударить его по голове палкой?

Эдмунд запрокинул голову, пытаясь проглотить последние капли виски из своей фляжки.

– Может быть, и так, но, несмотря на ваш почтенный возраст, полагаю, что поднять-то подушку вы можете.

Мистер Тисдейл взорвался:

– А я думал, вы не поверили, что она общается с Богом.

– Я… – начал было Эдмунд, затем помолчал, завинтил крышку на фляжке и сунул ее в карман. – Я полагаю, что мы никогда не узнаем, что случилось, а чего не было.

– Могли бы, – сказала Эванджелина, – если бы каждый проявил честность.

Мистер Тисдейл подался вперед, опираясь на трость:

– Вы хотите честности? Да? Очень хорошо. Я готов очиститься от подозрений прямо сейчас и здесь. И уж раз вы требуете честности, будьте любезны не гневаться, если я выскажу свое мнение.

Мгновенно все взгляды устремились к нему.

– В ту ночь я не пошел в свою спальню сразу. Это я признаю. Я хотел перемолвиться парой словечек с Хедерингтоном о его дочери. Я знал, что она юная, но не думал, что она практически дитя. И ни капельки не заинтересована во мне, должен добавить. Я хотел обсудить свои соображения с Хедерингтоном прежде, чем подписывать контракт. Она вообразила, что влюблена в учителя французского, и слухи о том, что эти двое целовались, оказались правдивыми, и потому ей требовалось немедленно выйти замуж. А что нужно такому старику, как я, если не такая молоденькая хорошенькая девочка, как Нэнси Хедерингтон? Надо вам сказать, я не желал брать то, что осталось после французского гувернера. Я отказался подписать контракт.

Леди Хедерингтон пошатнулась, будто внезапно ее охватил приступ тошноты:

– Моя дочь, как вы изволили намекнуть, молода и впечатлительна. Она была огорчена, когда мы выгнали месье Лефевра. Но все сказанное вами доказывает, что у вас была большая причина нанести ущерб моему мужу, чем мы все предполагали.

– Я не закончил.

Он сильнее сжал набалдашник трости.

– Когда я покидал кабинет, где оставил вашего мужа, как вы полагаете, кого я увидел рыскающим в холле, как не мистера Лайонкрофта? Я был удручен, мне не хотелось ни с кем говорить, поэтому я укрылся в полутьме коридора. И видел, как он вошел в кабинет, который я только что покинул.

– Это правда? – пробормотала Эванджелина едва слышно, обращаясь к Лайонкрофту.

Прошло мгновение, потом он скрепя сердце смущенно кивнул.

Она попыталась не думать о том, что это могло означать.

Дребезжащий голос мистера Тисдейла продолжил:

– Я бы пошел в свою спальню, но их голоса повысились до крещендо. Хедерингтон заявил – тут я точно повторю его слова: «Что бы ты мне ни сделал, Лайонкрофт, я это вымещу на Роуз».

Мускулы Лайонкрофта напряглись.

– Пра-аа-в-да-а? – процедил сквозь зубы Эдмунд. – А что ответил на это наш хозяин?

– Он повел себя со своим обычным шармом. – Узловатые пальцы мистера Тисдейла прижали трость к груди. – Лайонкрофт сказал: «Нет, если сперва я убью тебя». А потом послышался грохот.

– Гэвин, – взмолилась леди Хедерингтон. Лицо ее исказил ужас. – Пожалуйста, скажи мне, ты не…

Эванджелина молчала, хотя испытывала похожие чувства.

– Сказать тебе, что я не делал чего? Не приказал ему не бить тебя снова? Этого я утверждать не могу. К тому же он не согласился последовать моему совету. Такой человек недостоин того, чтобы жить в обществе. Но я его не убивал.

Эдмунд фыркнул:

– Тисдейл слышал, как ты угрожал его убить.

На щеках Гэвина заиграли желваки.

– Это так. Но не значит, что я его убил.

– Это не значит также, что ты пригласил его поиграть в шары, – усмехнулся Эдмунд. – По мне, так дело решено.

– Я его не убивал, – повторил Гэвин.

– Докажи сначала. – Эдмунд повернулся и бросил выразительный и насмешливый взгляд на Эванджелину. – Может быть, этот твой кусочек шелка и кружев попросит Господа помочь?

Эванджелина успела ухватить Лайонкрофта за сюртук прежде, чем он снова бросился на Эдмунда.

– Мне этого не требуется, – сказала она тихо. Все четверо повернулись к ней и уставились на нее. – Мистер Тисдейл сказал, что слышал, как они ссорятся в кабинете мистера Лайонкрофта, потом он услышал грохот. Но ведь кабинет не спальня. И подушки не производят грохота.

Мистер Тисдейл воззрился на нее:

– Вы защищаете честь вспыльчивого человека, полностью признавшего, что угрожал тому, кого вскоре нашли мертвым?

Эванджелина кивнула:

– Да. В кабинете не было подушек, чтобы мистер Лайонкрофт мог ими воспользоваться и задушить лорда Хедерингтона. Но даже если бы и были, ему пришлось бы тащить труп по длинному коридору, по лестницам через все гостевое крыло до спальни Хедерингтона, рискуя, что его кто-нибудь увидит, но этого никто не видел. Я считаю такой поворот событий маловероятным.

– Маловероятным, – хмыкнул Эдмунд, – но не невозможным. Откуда вам знать, что в ту ночь в кабинете Лайонкрофта не было подушек?

? Я…

– Мисс Пембертон, – перебил ее Лайонкрофт, обвив ее локоть своими длинными пальцами, – могу я поговорить с вами одну минуту без свидетелей?

– Нет. – Мистер Тисдейл погрозил им тростью. – Конечно, не можете. Это как раз и есть неподобающее поведение, о котором я говорил раньше. Вы полагаете, что мы все проследуем на ужин, в то время как вы ускользнете с мисс Пембертон и останетесь без свидетелей, наедине, чтобы провести небольшую «дискуссию»?

Лайонкрофт еще крепче сжал локоть Эванджелины:

? Да.

– Я собираюсь стоять на своем и не слушать эту чепуху. – Мистер Тисдейл ударил тростью об пол: – Я собираюсь…

– Ступайте, – тихо сказала леди Хедерингтон. – Вы и Эдмунд отправляйтесь ужинать. Я останусь с ними. Ничего непристойного не случится, если я буду рядом с братом. Согласны?

Хотя выражение лица мистера Тисдейла свидетельствовало о том, что ему не хотелось оставлять Лайонкрофта наедине с женщинами, у него не оставалось иного выхода, кроме как прошествовать вместе с Эдмундом в столовую.

Гэвин повел Эванджелину и свою сестру в ближайшую комнату, где горели свечи, и этой комнатой оказалась библиотека. Он сделал им знак сесть, а сам закрыл за ними дверь.

Леди Хедерингтон нерешительно присела на край кресла с высокими спинкой и подлокотниками. Эванджелина примостилась на софе. Лайонкрофт сел там же. Не напротив, что было бы пристойно, но вплотную к ней, касаясь коленом ее колена.

– Гэвин, – заставила себя попросить леди Хедерингтон, – скажи честно.

Он не обратил на нее внимания.

– Что вы собираетесь делать? – спросил он Эванджелину шепотом. – Признаться, что провели со мной в кабинете большую часть вечера?

– Это так и есть. Разве нет? – ответила она тоже шепотом.

– Как мне ни претит признавать это, но Эдмунд прав. Мое внимание к вам не льстит вашей репутации, если вы уедете домой опозоренная, оттого что я слишком много времени проводил с вами прилюдно, насколько хуже это отразится на вас, если станет известно, что я много времени проводил с вами наедине?

– Вспомните, что я не поеду домой. Я уезжаю. Я никогда больше не увижу никого из них. Так какое это имеет значение? К тому же я никогда не принадлежала к светскому обществу. И какое мне дело, что они подумают обо мне?

– Но для меня ваша репутация важна. Я хочу вам помочь, а не разрушить вашу жизнь. Я хочу…

– Хватит шептаться, – истерически закричала леди Хедерингтон. – Подвинься на свою сторону софы, Гэвин.

Помешкав секунду, он последовал ее совету и устроился в противоположном углу в расслабленной позе, положив одну руку на подлокотник софы, а другую – на спинку, широко расставив колени.

– Я говорил мисс Пембертон, – сказал он достаточно громко, – что предпочитаю не калечить ей жизнь.

– О, – воскликнула леди Хедерингтон и, помолчав, добавила: – Благая цель.

– Вы не разрушите мою жизнь! – воскликнула Эванджелина.

Он поднял бровь:

– Верьте мне. У меня большая практика по части разрушения жизней. Спросите мою сестру.

Эванджелина устремила взгляд на леди Хедерингтон, побледневшую при этих его словах.

– Не ты разрушил мою жизнь, – запротестовала она слабо. – Этому положил начало отец, когда заставил в семнадцать лет идти к алтарю, но Господь меня благословил четырьмя прелестными детьми, которых я не променяла бы на целый мир.

– В таком случае первое очко причитается отцу, – сказал Гэвин и помолчал, будто ожидая, что сестра прибавит что-нибудь еще. – Я никогда не был хорошим. Но со своей семьей всегда пытаюсь поступать достойно. И я удержался от убийства этого растленного типа, как бы мне ни хотелось его прикончить, но это не значит, Эванджелина, что я готов принять вашу жертву ради меня. И я постараюсь на публике вести себя с вами прилично.

Эванджелина попыталась разрядить напряжение:

– Только на публике?

Его губы растянулись в загадочной улыбке.

– Я сохраняю за собой право валять дурака в вашем обществе, когда мы наедине.

Леди Хедерингтон деликатно покашляла:

– Пожалуйста, не обсуждай в моем присутствии, что ты можешь или не можешь делать с мисс Пембертон, когда остаешься с ней наедине.

– Хочешь оставить нас вдвоем, сестрица?

– Нет. Я думала, что ты не станешь губить ее репутацию.

– О, верно… Давно прошли те годы, когда за мной тянулся шлейф грехов – растоптанной гордости и нарушенных обещаний.

– Скорее сломанных рук и ног, и разбитых сердец. – Леди Хедерингтон издала короткий недоверчивый смешок. – Всех, кого ты не мог побить на скачках, отделывал кулаками. И в придачу еще обольщал их дам.

– Да, верно. Я никогда не претендовал на то, чтобы быть пай-мальчиком.

Эванджелина смотрела на него с недоумением:

– Не думаю, что такое поведение могло понравиться вашим друзьям.

– У меня никогда не было друзей.

Она недоверчиво заморгала:

– Никогда?

Он пожал плечами и отвел глаза.

– У тебя была я, – тихо сказала леди Хедерингтон.

Его ответная улыбка была безрадостной.

– Когда это было важно, тебя рядом не было.

Леди Хедерингтон вздрогнула:

– Знаю. В этом твоя вина.

Неловкое молчание будто высасывало из комнаты тепло.

Эванджелина смотрела на мужчину на другом конце софы. Казалось, он изо всех сил пытался выглядеть непринужденным и ничуть не затронутым разговором, но напряжение мышц выдавало, что эта попытка была наигранным средством скрыть свои подлинные чувства. И то, как он небрежно расслабил свои длинные ноги, не могло ее обмануть.

Трудно было поверить, что такой человек, как мистер Лайонкрофт, скорее походил на нее, чем не походил. Он вырос без друзей. Как и она. В семье он мог рассчитывать только на одного близкого человека. Как и она. Но и этот член семьи покинул его, и он остался одиноким и уязвленным. Как и она.

Но мать покинула ее навсегда. А леди Хедерингтон сидела прямо напротив него, бледная, с мокрыми глазами, сжимая руки на коленях. Она бы так не вела себя, если бы считала брата неисправимым негодяем, неспособным искупить свои грехи.

Тишина разлетелась от раздавшегося звука гонга. Леди Хедерингтон поспешила оправить юбки:

– Пора ужинать. Мы присоединимся к остальным?

Лайонкрофт вздрогнул, будто вспомнил, что не один. Выражение его глаз было яростным, болезненным, отчаянным.

Решив, что ей гораздо важнее он, чем его сестра и ее надзор, Эванджелина протянула руку и нежно, хоть и робко, дотронулась кончиками пальцев до его руки:

– Гэвин…

Он вскочил на ноги:

– Прошу прощения. Ужинайте без меня.

Через несколько секунд он прошагал через комнату, вышел и скрылся.

Глава 22

Мистер Тисдейл, с трудом одолев первое блюдо, начал клевать носом. Эванджелина не могла понять, как он мог спать под аккомпанемент лающего кашля Бенедикта Радерфорда и пьяных разглагольствований Эдмунда Радерфорда. И она, и Франсина не поднимали глаз от своих тарелок, чтобы не поощрять Эдмунда, желавшего знать их мнение о том, которая из горничных западного крыла самая хорошенькая.

– Та служанка с рыжей гривой, что направилась в гостевые спальни вечером после танцев, – говорил он, неотрывно глядя на Бенедикта налитыми кровью глазами, – возможно, и горничная, но не девица. Я прав? Похоже, ей частенько приходится задирать и оправлять юбки.

– Не знаю, – пробормотал Бенедикт. – Не обсудить ли нам что-нибудь другое?

– Эти веснушки, – продолжал Эдмунд, будто не слышал замечания, – я бы сказал… и они милы. А когда я говорю «милы», это означает, что через пять минут мы…

Вилка Франсины звякнула, опускаясь на ее нетронутую тарелку.

– Право, Эдмунд, ведь в комнате леди.

Он, ничуть не смущенный, ухмыльнулся, глядя на нее:

– Леди слишком жеманны. Потому-то я и обращаю внимание на служанок.

– Я не заметил никаких горничных, – сказал Бенедикт умиротворяюще, будто надеялся таким образом покончить с этой темой, пока его жена не ткнула вилкой в его кузена. – Я не бродил по коридорам после танцев.

Эванджелина положила свои приборы на тарелку.

– Бродили, – выговорила она медленно, вспоминая ту ночь.

Вскоре после того как прекратился стук трости мистера Тисдейла, она услышала…

– Я слышала ваш кашель. Я слышала в коридоре ваш кашель.

– Конечно, ты там бродил, – послышалось пьяное неразборчивое бормотание Эдмунда. – Он так кашляет, что я всякий раз удивляюсь, как картины не падают со стен от сотрясения. А если он бродил по коридорам, то меня удивляет, как он не встретил ту горничную с такими пухлыми…

– Если и так, – резко возразил Бенедикт, – то я ее не заметил. Да и к чему мне ее замечать? Я женат.

Эдмунд пожал плечами:

– Не вижу тут связи. А ты, Франсина? Будь я женат, я бы нанимал горничных по своему вкусу…

– А что вы заметили? – перебила его Эванджелина, поднимая глаза на Бенедикта.

– Что?

– Вы сказали, что не заметили никаких горничных. Значит, заметили что-то другое. Что-то, что скрываете от нас, или солгали о своем местонахождении. Что-то тайное.

Франсина оттолкнула свою тарелку:

– У тебя есть тайны от меня, дорогой?

Бенедикт не ответил.

– После танцев вы с Хедерингтоном повздорили, – догадалась Эванджелина. Возможно, ей все-таки удастся разоблачить убийцу до того, как она покинет Блэкберри-Мэнор. – Вы пошли в его комнату, поссорились с ним и убили его. А потом свалили свое преступление на мистера Лайонкрофта.

– Я не делал ничего подобного, – огрызнулся Бенедикт, – Он уже был мертв, когда я вошел туда. Он…

Бенедикт побледнел, будто его собственные слова потрясли его.

– Он был мертв, когда вы туда вошли? – повторила Эванджелина, возвысив голос. – И вы не подняли шума?

– Чтобы меня сочли убийцей?

Франсина отшатнулась от мужа:

– Что ты делал в его спальне?

– Я пошел ругаться с ним, – признался Бенедикт, помедлив с минуту. – Но, как я уже сказал, этого не случилось.

Эдмунд поболтал вино в своем бокале:

– А из-за чего ты хотел с ним ругаться?

Бенедикт поколебался, потом повернулся к жене:

– Я не хотел, чтобы ты знала, но у нас серьезные финансовые затруднения.

Ее грубо накрашенные веки затрепетали.

– Вот как?

Он кивнул с мрачным видом:

– Хедерингтон выделял мне средства с момента, как получил титул, а в этом месяце прекратил выплаты. Он сказал, что навсегда.

Бенедикт кашлянул, прижав ко рту сгиб локтя.

– В этом году наше поместье не дало дохода. И нам были необходимы эти деньги. Он отказал мне. Как раз в то самое утро… Он рассмеялся, когда я снова обратился к нему за деньгами. Покачал головой и посмеялся… Надо мной, своим братом!

Эванджелина во все глаза смотрела на него через стол:

– Так вы поэтому отправились к нему той ночью? Что бы от этого изменилось?

– Я бы повел себя иначе. Я… я собирался заставить его.

Франсина широко раскрыла глаза:

? Как?

Бенедикт поморщился:

– Я взял с собой пистолет, несмотря на то, что не собирался его убивать. Просто хотел показать ему, что дело серьезное. Что теперь не время миндальничать. А когда увидел его там, не знал, что делать. На минуту я замер, потом сбежал. Я не мог позвать на помощь, стоя там с пистолетом в руке. Кто бы поверил, что это не я его прикончил?

Эдмунд снова начал взбалтывать вино в своем бокале:

– Мне и теперь не верится. В конце концов, ведь ты наследник его титула.

– Я его не убивал, – настаивал Бенедикт. – Разве я бы честно признался, что делал той ночью, если бы убил?

– Мы тебе верим. – Франсина накрыла ладонью его руку. – Возможно, ты был в отчаянии, но ты всегда оставался человеком чести.

– Если он был жив, когда вышел из кабинета мистера Лайонкрофта, и оказался мертвым, когда вы туда пришли, – сказала Эванджелина, – значит, был кто-то еще, желавший его смерти. Кто-то третий заходил в его спальню и задушил подушкой.

– Возможно, Лайонкрофт пришел, чтобы продолжить ссору, – предположила Франсина. – У него всегда был непредсказуемый характер.

– Нет, – покачала головой Эванджелина, – кто-то другой.

Эдмунд залпом проглотил свое вино.

– Гувернер-француз? – высказал он догадку. – Конечно, этот малый не очень-то обрадовался тому, что предмет его нежных чувств обручен с другим.

Эванджелина некоторое время обдумывала этот вариант:

– Я готова согласиться, что такое намерение у него могло быть. К тому же еще он лишился работы, а это показывает, что у месье Лефевра был серьезный мотив, но ведь его даже не было здесь. Ему пришлось бы совершить путешествие верхом длиною в день, прокрасться незамеченным в Блэкберри-Мэнор, определить с точностью, в какой спальне лорд Хедерингтон… Эта версия не выдерживает критики.

– Не мог ли он подкупить кого-нибудь из слуг? – спросила Франсина. ? В конце концов, он ведь и сам был всего лишь гувернер, так что вполне мог свести дружбу с кем-то из них.

– Это возможно.

Эванджелина не находила эту мысль достаточно убедительной, но была готова поддержать любую версию, если это могло спасти Лайонкрофта от виселицы.

Франсина поднялась на ноги, прижимая руку к животу:

– Думаю, мне надо полежать.

Бенедикт тоже встал и взял ее под руку:

– Ты же почти ничего не ела. Неважно себя чувствуешь?

Эванджелина с улыбкой проводила их взглядом и в сотый раз подумала о том, когда же Франсина сообщит мужу счастливое известие. Не вызывало сомнения, что он пришел бы в восторг от приближающегося отцовства.

Ее улыбка потускнела, как только она заметила, что Эдмунд с похотливой пьяной ухмылкой пялится на нее поверх края бокала. Ее отчим имел обыкновение вот так же смотреть на нее, когда выпивал слишком много виски. Насколько можно было судить по негромкому храпу мистера Тисдейла, она и Эдмунд остались без присмотра.

Она вскочила на ноги.

Откровенно наглый взгляд Эдмунда отметил это ее движение:

– Куда это вы собрались?

Эванджелина назвала первое место, что пришло ей в голову:

– В детскую.

Он жестом указал на соседний стул:

– Почему бы вам не побыть здесь со мной?

– Я обещала девочкам навестить их, – поспешила сказать Эванджелина и вышла из комнаты прежде, чем он успел неуклюже подняться с места и последовать за ней.

По пути в детскую она продолжала размышлять над предположением Франсины о том, что месье Лефевр мог подкупить кого-нибудь из слуг. Лайонкрофт тоже намекнул на такую возможность. Он предположил также, что Джинни могла действовать по собственной инициативе из мести.

Могли эти две женщины быть в контакте друг с другом? В конце концов, месье Лефевр не единственный, чьи планы были нарушены потерей места и возлюбленной. Нэнси Хедерингтон чувствовала себя такой же несчастной. К тому же она потребовала от сестер, чтобы те подтвердили ее присутствие в детской.

Возможно, леди Хедерингтон защищала не себя. Возможно, она защищала дочь.

Эванджелина застала в комнате одних близнецов, но не прошло и получаса, как в детскую ворвалась раскрасневшаяся и задыхающаяся Джейн. Не обращая внимания на сестер, она захлопала в ладоши и подскочила к Эванджелине.

– О! Мисс Пембертон, вы не можете себе представить, где я была. Помните мой медальон? Вот этот?

Она жестом указала на свою шейку.

– Дядя Лайонкрофт писал мой портрет. Он говорит, что хочет написать портреты всех своих племянниц… Поэтому мы будем с ним, даже когда уедем отсюда. И миниатюру, которая как раз поместится в мой медальон. Видите, как все хитро придумано?

– Вижу, – сказала Эванджелина, не вполне понимая, что следует ответить. – Не сомневаюсь, что это будет прелестно.

– Совершенно очаровательно. Видите ли, я уже почти взрослая. Дядя Лайонкрофт говорит, что я и опомниться не успею, как мне пора будет выезжать в свет. Он говорит…

– Нэнси говорит, – перебила одна из двойняшек, – что дядя Лайонкрофт убил папу.

– Он не убивал его, – сказала другая, прижимая к груди куклу. – Нэнси гадкая. Дядя Лайонкрофт милый. Он подарил нам кукол.

– Он очень славный, – подтвердила Эванджелина. – Ваш дядя хороший человек.

– Он убил папу? – спросила Ребекка.

– Нет, – покачала головой Эванджелина. – Конечно, нет.

– Видишь? – Рейчел показала сестре язык, потом снова посмотрела на Эванджелину. – А кто это сделал?

Эванджелина мешкала, пытаясь найти безопасный ответ, и не находила. Она была уверена в том, что Гэвин не был виновен в убийстве, но если подлинного виновника не смогут найти, его повесят безотносительно к его виновности или невиновности.

– Почему дядя Лайонкрофт сделал это? – спросила Ребекка плаксивым голосом. – Почему он убил моего папу?

– Он… – начала было Эванджелина и осеклась.

– Я ненавижу его, – закричала Ребекка. – Я ненавижу его за то, что он убил моего папу!

Она швырнула свою куклу через комнату. Когда фарфоровая головка ударилась об угол книжного шкафа и разлетелась на куски, Ребекка ударилась в слезы. Эванджелина поспешила к ней и взяла ее на руки.

– Ребекка, – сказала она тихо, приглаживая светлые кудри, – твой отец…

– Был чертовым святым, – послышалось тихое ворчанье из открытой двери.

Эванджелина бросила взгляд на высокую напряженную фигуру Лайонкрофта, на его лицо, искаженное гневом.

– Я только…

– Позволили моим племянницам считать, что я убил их отца. Как мило с вашей стороны. Я был болваном, когда понадеялся на лучшее.

Он круто повернулся и скрылся в тени.

Как ей было извиниться перед ним, объяснить, что он стал жертвой недоразумения?

Эванджелина поискала его в гостиной, в библиотеке, потом вспомнила, что у него есть студия.

Она постучала в закрытую дверь, но ответа не последовало. Не ответил он и когда она робко позвала его по имени:

– Гэвин!

Его или не было там, или он не желал ее общества.

Она повернула дверную ручку и вошла.

Большие окна освещали даже дальние углы комнаты. Высокие деревянные мольберты были нагромождены так, что образовывали нечто вроде лабиринта. Возле всех четырех стен стояли прислоненные к ним ряды полотен. На некоторых были изображены ландшафты. В воздухе стоял густой, острый, непривычный запах. Кисти, палитры и наполовину использованные тюбики лежали на столах, покрытых испачканной красками тканью.

В дальнем конце комнаты вполоборота к окну стояла высокая фигура.

Взгляд Гэвина был устремлен на простиравшиеся за окном заросли ежевики.

Эванджелина кашлянула. Он остался неподвижным.

– Я знаю, что вы невиновны, – произнесла она негромко. – До Ребекки просто дошли слухи, и я объяснила ей, что вы этого не делали.

Он не ответил.

– Прошу прощения, – сказала Эванджелина. – Сожалею, что это причинило вам боль.

Он молчал.

– Хотите, чтобы я ушла?

Она видела, как на щеках его заиграли желваки.

– Хотите, чтобы я осталась? Могу я посмотреть портрет Джейн?

Он повернул к ней голову:

– Какое это имеет значение? – В глазах его был холод. – Он не закончен. И никогда не будет закончен. Теперь они в ужасе, оттого что думают, будто я убил их отца, и будут бояться моего общества, не говоря уж о том, что не захотят мне позировать. Роуз увезет их, и я никогда больше их не увижу. Даже на полотне.

Прежде чем она успела ответить, он шагнул к мольберту, перед которым стоял невысокий стул. Рука его взметнулась выше плеча, потом резко опустилась, вне всякого сомнения, к неоконченному портрету Джейн.

– Нет, – закричала Эванджелина и метнулась к нему. Она попыталась заслонить собой еще не просохшее полотно, и ей это удалось.

Он задел ее по щеке краем ладони, и лицо его отразило непомерный ужас.

– О Господи!… – Голос прозвучал придушенно, а лицо обрело пепельную бледность. – Я вас ударил! О Господи!

– Не смотрите на меня так, Гэвин. Со мной все хорошо.

– Я не хотел вас обидеть, – прошептал он голосом хриплым и прерывающимся. – Я никогда бы не причинил вам вреда.

– Знаю. Вы и не причинили.

Он привлек ее к себе на грудь и яростно впился в губы, едва не расплющив их.

Она прильнула к нему и приоткрыла рот. У него был вкус потрясения, страха, отчаяния. Она вцепилась в твердые мускулы его плеч.

Его язык ласкал ее язык, будто отчаянно пытался что-то найти. Она отвечала тем же: ласкала, покусывала, посасывала. Из его горла вырвалось тихое ворчанье, и он прижал ее ближе и крепче к себе, еще крепче, будто опасался, что, если отпустит, она уйдет. Но Эванджелина была рада бешеной ярости его поцелуев и пыталась сказать ему своим языком, и ртом, и всем телом, что она никогда не оставит его в беде, что она не может видеть его страданий. Она нуждалась в нем, доверяла ему, любила его.

У него перехватило дыхание. Она его любила!

И, будто она произнесла это вслух, его объятия стали нежнее.

– Прошу прощения, – пробормотал он. – Я был… не в себе.

Он снова сгреб ее в объятия, двумя шагами преодолел расстояние до стула перед мольбертом и посадил ее себе на колени. И снова начал целовать, жадно, яростно, будто не мог вынести и минуты, не целуя ее. И она надеялась, что это никогда не кончится. Его мужское естество было горячим и твердым, и она ощущала его бедром. И груди ее заныли под корсетом, а соски приподнялись, соприкасаясь с неподатливой тканью.

– Ласкай меня, – шепотом приказала она, почти не отрываясь от его рта.

На мгновение ей показалось, что он откажется, что она слишком торопит события, и она переместила его руку со своей спины на плечо.

– Здесь? – спросил он, и голос его звучал дразняще, а глаза потемнели от страсти. – Ты хочешь, чтобы я ласкал твои плечи?

– Нет.

Еe соски напряглись от предвкушения.

– Ниже. Пожалуйста!

Его ладонь скользнула вниз, поглаживая плечо, потом бок. Его раскрытая ладонь распласталась там, а большой палец оказался мучительно близко от груди.

– Здесь? – спросил он. – Так лучше?

– Я хочу, чтобы ты дотронулся до моей груди.

– О, до твоей груди! – сказал он, и от его плутоватой улыбки у нее участилось сердцебиение. – Я с радостью дотронусь до твоей груди.

Медленно-медленно его пальцы накрыли ее грудь, принялись поглаживать и ласкать. Он завладел ее ртом. Этот поцелуй был жарким и влажным. Пальцы ласкали круговыми движениями ее соски, пока она не изогнулась, молчаливо требуя еще большего. А когда ее изнывающее тело не получило удовлетворения, она произнесла:

– Дотронься до меня так, как ласкал меня в летнем домике.

– Я буду счастлив… исполнить твое желание.

Его голова склонилась к ней, дыхание смешалось с ее дыханием. Зарывшись в его волосы, Эванджелина поцеловала Гэвина. Его дразнящие пальцы оторвались от ее соска и спустились ниже, скользнули по груди, по ребрам, по талии, по бедру. Холодный сквозняк защекотал ее кожу, когда он поднял ее юбку выше, еще выше. Его теплая рука прогулялась по щиколотке, по изгибу икры, вернулась к колену.

Она издала слабый стон, и он поймал его ртом, а его теплая ладонь начала подниматься вверх по внутренней поверхности бедра. Кончики пальцев коснулись влажных волос, скрытых под сорочкой. Внутри у нее все горело и разбухало. Она чуть изменила положение, подалась животом к его пальцам, отчаянно желая ощутить их между ног, где гнездилось и трепетало желание.

Ах! У нее перехватило дыхание. Здесь. Здесь. Его палец ласкал ее плоть. Ее бедра сомкнулись, сжали его руку.

Он делал это снова, и снова, и снова. Костяшки его пальцев, теплые и гладкие, двигались взад и вперед, потирали, ласкали, дразнили и возбуждали. Ее бедра снова сомкнулись, а мускулы, о существовании которых она не подозревала, пробудились и принялись за дело.

Она вздохнула со всхлипом, когда его палец вошел в ее тело, и он принялся ласкать ее внутри. Его палец скользил внутрь ее все глубже и глубже, медленно, неустанно, все время производя восхитительно сладостные круговые движения в ее горящей плоти.

Наконец ее тело содрогнулось. Ее мускулы сжали его палец, а он все продолжал ее ласкать, пока судорога не перестала сотрясать ее тело и она, задыхаясь, не упала лицом на его плечо.

– Это то, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее волосам, – что я хотел сделать с тобой в летнем домике.

При этой мысли ее мускулы вновь начали сокращаться.

Он позволил своему пальцу очень нежно и осторожно выскользнуть из ее тела, оправил ее платье и прижал ее к себе, покачивая в объятиях. Его щека покоилась на ее голове. Эванджелина обвила руками его грудь и крепко сжала его. Сердце его билось так же быстро, как ее собственное. Его возбужденный мужской орган прижимался к ней.

– Могу я тебя потрогать? – спросила она.

Ей показалось, что он, покоившийся возле ее бедра, стал еще тверже.

– Не здесь, – ответил он. – Здесь слишком грязно и заставлено.

Она подняла голову, и их взгляды встретились.

– Когда же?

– Эванджелина… – Его голос был хриплым и прерывался, взгляд горел сдерживаемой страстью. – Ты не должна ко мне прикасаться, потому что…