Текст книги "Вторая кожа"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Гостья выглядела подавленной:

– Но даже если ваши слова чистая правда, то как мне удастся делать то, что делал мой муж? Мы живем в мире, где главную роль играет мужчина, и это особенно верно по отношению к семьям. Неужели вы всерьез полагаете, что хоть один из подчиненных Марко будет меня слушаться, даже если я буду знать, какие приказы отдавать?

– Отдавать приказы не так уж сложно, – жестко произнесла Бернис. – Просто нужно логически мыслить, и тогда все станет понятно. Концентрируйте свои усилия на каждой проблеме в отдельности, и скоро вы увидите, что любой вопрос можно решить. Что же касается остальных соображений, то тут вы правы, люди Марко будут подчиняться только тем приказам, которые исходят от Марко... или от того, кого он сам назначит вместо себя. Поэтому я предлагаю вам немедленно связаться с Энрико, который сейчас находится в Венеции, попросить его срочно приехать к тяжело больному брату и вести его дела.

– Но Энрико занимается экспортом тканей, – возразила Камилла, – он ничего не понимает в бизнесе Марко.

– Что ж, ему придется входить в курс дела вместе с вами, – ответила Бернис. – Самое важное то, что до сих пор вы принимали правильные решения. Никто не знает о тяжелом недуге Марко и, с Божьей помощью, никогда не узнает. Энрико станет его эмиссаром и рупором и в конце концов заменит вашего мужа на его посту. Но все решения станем принимать мы, и только мы, оставаясь за кулисами, в тени монастыря. Это и будет нашей тайной...

Камилла вся дрожала:

– О Бернис, я не знаю, что сказать... Честно говоря, я просто боюсь...

– Конечно, браться за этот труд страшновато, моя дорогая, но только подумайте, как много вы сможете сделать для торжества добра и справедливости в жизни. Держите свои нервы в узде! Надо вырваться из привычного круга семейных хлопот, нельзя ограничивать свою жизнь только мужам и детьми. У вас теперь появится другая цель. Думайте о Боге и о той блестящей возможности, которую он вам предоставил. Вспомните также о том, что отныне и навсегда все ресурсы монастыря и Ордена Доны ди Пьяве будут в вашем распоряжении.

Проводив Камиллу, настоятельница пошла в трапезную и взяла там поднос с едой. Вернувшись в комнату с витражами, она открыла еще одну потайную дверь и оказалась в просторной спальне. Оба ее окна, выходившие на внутренний двор монастыря, были задернуты тяжелыми портьерами. Повсюду стояли цветы в хрустальных вазах. Слабый свет одной-единственной лампы падал на небольшой столик и изрядно потрепанное кресло. У стены находилась огромная старинная кровать красного дерева, украшенная слоновой костью, – шедевр столярного искусства. Когда-то эту кровать по частям привезли из Европы.

Бернис подождала, пока ее глаза привыкнут к темноте, и спросила:

– Как вы себя чувствуете, Мэри Маргарет?

– Как всегда, – ответил надтреснутый, бесцветный голос. – Что там случилось?

– У Марко Гольдони удар.

– В каком он состоянии?

– Кажется, очень плох.

– Он был большим злодеем?

– Да, немалым, – ответила Бернис. – Впрочем, на все воля Господа.

– С нами он всегда был очень щедрым, – проскрипела Мэри Маргарет. – А теперь Камилла пришла к нам.

– Да.

– Хвала Всевышнему!

Бернис подошла к постели. Несмотря на все ее усилия, в комнате стоял приторный запах болезни и приближающейся смерти.

– Я возблагодарю Господа, когда он дарует вам покой. Мэри Маргарет вздохнула:

– Видно, Бог забыл меня. – Больная закашлялась. Бернис с готовностью подставила бумажную салфетку, и больная сплюнула мокроту. – Помоги мне сесть, – приказала она.

Старуха была почти лысой, лицо ее покрывали глубокие морщины, огромные темные глаза горели мрачным огнем. Голубая атласная блуза – подарок прихожанок – придавала коже больной еще более мертвенный вид, но Мэри Маргарет любила голубой цвет. Голова ее походила на череп. Бернис уже давно приказала вынести из спальни все зеркала, чтобы старуху не пугал ее страшный облик: она была похожа на потрепанную куклу, брошенную владельцем на произвол судьбы.

– Должно быть, Камилле было нелегко прийти сюда.

– Мне кажется, ей было бы еще хуже, если бы она этого не сделала, – сказала Бернис. – К тому же она прекрасно знает, что здесь к ней хорошо относятся и что могут помочь.

Настоятельница поцеловала холодный лоб Мэри Маргарет. Поправляя ей подушки за спиной, она услышала, как больная вздохнула:

– Это случилось, наконец. Теперь у нас появился шанс, не так ли?

– Да.

Мэри Маргарет с трудом положила свою когтистую, похожую на лапу зверя, руку на плечо Бернис и сказала:

– Именно об этом мы молили Бога, но ты не выглядишь счастливой.

– Нет, я счастлива, – монахиня отвела прядь волос от лица, – но я несколько озабочена.

– Позаботься лучше о моей еде, раз уж тебе хочется быть озабоченной, – попыталась пошутить Мэри Маргарет.

Настоятельница принесла к постели поднос с тарелками и присела на краешек кровати.

– Вы голодны?

– Не особенно. Но надо есть, если я живу, не правда ли? Бернис стала кормить больную с серебряной ложки. – Когда ты вошла, я спала, – сказала старуха.

– Сожалею, что потревожила вас.

– Вовсе нет. В моем состоянии время и место потеряли для меня всякий смысл. Во сне я видела себя ребенком, но знала, что нахожусь именно в этой комнате и что скоро должна прийти ты. Не правда ли, как странно – чем ближе к смерти, тем больше начинаешь понимать, что такое время. Оно просто не существует. Во всяком случае, для меня. Оно похоже на постоянно вращающееся колесо. То, что случилось сорок, двадцать или два года назад, я помню так же хорошо, как и то, что произошло совсем недавно. Все события словно закольцованы, и это колесо постоянно вращается.

Пережевывая пищу, больная закрыла глаза. Бернис знала, что ей даже есть трудно.

– Во сне я снова видела себя ребенком, – продолжала Мэри Маргарет. – А может, это и не сон был вовсе. Я действительно снова стала ребенком, совсем непохожим на это угасающее тело. – Она внезапно открыла глаза. Очевидно, ей хотелось убедиться в том, что Бернис слушает ее. – Ты веришь мне?

– Да, конечно.

Старуха радостно кивнула, взяла в рот еще порцию овощей, прожевала и заговорила опять:

– Ну вот что интересно: будучи ребенком, я обладала умом старухи. Такая маленькая и такая умная! Можешь себе это представить? Вряд ли. Надо самой такое пережить. Эти ощущения Бог дал мне за мои страдания.

Глаза старухи были такими же ясными, какими их помнила Бернис еще до того, как их затуманила непрекращавшаяся боль.

– Веру в Бога нельзя поколебать, – прошептала Мэри Маргарет, – никогда. И как прекрасно быть свидетелем воплощения замыслов и событий, вызванных его волей. – Ее глаза снова подернулись болью. – Не хочу больше есть. Что бы ты мне ни приносила, для меня все имеет вкус канцелярского клея.

Бернис отложила ложку в сторону и вытерла губы Мэри Маргарет. А та вдруг продолжила с необычным подъемом:

– Все это я тебе говорила сейчас затем, чтобы ты поняла – что бы ни случилось, какие бы катастрофы и неудачи ни свалились на голову, а это случится обязательно, можешь мне поверить, ты должна настойчиво продолжать свое дело. Снами Бог. Именно по его воле был создан Орден Доны ди Пьяве. Именно по его воле воительнице пришлось взять в руки меч. Дож Венеции послал ее и монахинь охранять Святое Сердце Девы Марии, когда на республику напал французский король Шарль VIII. Это было в 1495 году. После победы, доставшейся Доне ди Пьяве тяжелой ценой, именно ей было видение: Бог повелел ей и ее подругам всегда охранять Святое Сердце Девы Марии с оружием в руках. Тринадцать лет спустя, когда Папа Юлиус II, французский король Луи XII, Фердинанд Арагонский и император Максимилиан основали Лигу, чтобы алчно разделить между собой венецианские земли, Дона ди Пьяве и основанный ею Орден сумели применить всю свою силу и влияние на то, чтобы поссорить врагов Венеции между собой и потом одержать над ними победу. Тогда все было объяснено дипломатическим переворотом, но мы-то знаем истинную правду. Именно женщины нашего Ордена изменили ход истории, прибегнув к хитростям и уловкам в постели французского монарха, в будуаре императора и в беседах с папой. Сыновья и дочери лучших семей воспитывались Орденом Доны ди Пьяве. Мы успешно повернули национальную политику против своих врагов, так или иначе заставляя правителей, и умных, и глупых, исполнять нашу волю. Мы в совершенстве овладели искусством править государством через третьи лица. Раз и навсегда нам пришлось усвоить одну истину – прямой путь к правлению для нас закрыт, но существует множество иных способов применить свою власть и влияние.

Произнося эту речь, старуха медленно поглаживала ковровое покрытие на постели.

– Мужчины совершенно не владеют искусством тонкой лести, поэтому не могут заметить ее вовремя. Они предпочитают принимать лесть за правду, особенно, когда она исходит от существа с хорошеньким личиком и прелестной фигуркой. Вот почему в нашем Ордене не принято давать обет безбрачия, хотя это держится в строгом секрете от епископов и архиепископов. Бог даровал нам такие средства, которыми мы с успехом пользуемся, скрываясь в тени и не решаясь показать их при свете дня.

Некоторое время больная молчала, и Бернис слышала, что она дышит с трудом, как старая, изношенная машина. На глаза настоятельницы навернулись слезы, хотя она обещала себе плакать только в одиночестве. Высохшая рука легла на ее ладонь, и старуха спросила:

– Почему ты плачешь, дитя мое?

Руки Бернис сжались в кулаки:

– Несправедливо, что вам приходится так страдать!

– Сказано истинным воином, – тихо произнесла Мэри Маргарет. – Но меч не всегда может победить несправедливость, а вера делает это постоянно.

– Вера, – повторила настоятельница, словно пробуя слово на вкус.

– Послушай меня, – Старуха с трудом попыталась приподняться повыше. – Не тот верный слуга, кто прислуживает Господу, если он милостив, но тот, кто служит ему даже тогда, когда, по его мнению. Бог отворачивается от него. А теперь расскажи мне, из-за чего ты так обеспокоена.

Бернис глубоко вздохнула:

– После вашей смерти я приму высшую власть Ордена в свои руки, но кто займет мое место? Среди наших монахинь нет ни одной даже отдаленно подходящей кандидатуры.

Лицо больной словно окаменело.

– Пусть это заботит тебя меньше всего. Не надо стараться все предвидеть и решить. Помни, следует думать только об одной самой неотложной проблеме, и тогда ты сумеешь справиться со всеми своими проблемами. Предоставь это дело Богу, и ты сама увидишь, он приведет к тебе твою преемницу, как когда-то привел ко мне тебя.

– Но как я узнаю ее, Мэри Маргарет?

Старуха долго молчала, ее взгляд был направлен внутрь себя, и наконец она произнесла:

– Ты легко узнаешь ее – на руке этой девушки появится кровь.

Пока Бернис рассказывала Джеки историю Камиллы, солнце поднялось в зенит, и его свет проник во все уголки комнаты, окрашивая ее в жемчужные тона. За окном запел пересмешник.

– Значит, семья Гольдони материально поддерживает монастырь? – спросила девушка и взглянула на Бернис. – Говорят, Энрико был не в ладах с моим отцом.

– Они – враги, – уточнила настоятельница.

– Тогда почему я, член семьи Леонфорте, здесь, в монастыре?

Бернис улыбнулась:

– Я же говорю, ты не такая, как все, ты – одна из избранных. Поэтому вражда между семьями Гольдони и Леонфорте не имеет тут никакого значения. – Монахиня взяла Джеки за руку, и та почувствовала жар ее внутренней силы. – Опять же, роль семьи Гольдони всем не до конца известна, мало кто догадывается о том, что она делает для монастыря. Об этом никто не должен знать.

– Понятно, – помедлив, прошептала девушка. – Я никому ничего не скажу. – После этих слов она почувствовала, что ее связь с Бернис стала теснее и крепче, и ей это очень понравилось.

– Думаю, тебе будет интересно узнать, что твой дедушка Чезаре – мой старинный друг, – сказала настоятельница.

– Друг? Так он знал, что семья Гольдони дает деньги монастырю?

– О да! Но, поверь, он был единственным, кто знал это точно. Понимаешь, дорогая, твой дедушка был выдающимся человеком, одним из немногих, кто понимал до конца ту важную роль, которую сыграл наш Орден в истории. Он хотел помочь нам в наших делах, поэтому однажды и заговорил со мной о тебе.

– Что?

Бернис кивнула:

– Да-да, он много говорил мне о тебе.

– Неужели это правда? – Джеки была ошеломлена. Она знала, что старик любил ее, но ей всегда казалось, что, как и во всех итальянских семьях, его интересовали только внуки.

– Твой дедушка внимательно следил за тобой, пока ты росла, – продолжала монахиня. – Он был посвящен в некоторые тайны Ордена.

Джеки посмотрела на Бернис долгим взглядом:

– Так вы считаете, что сам Бог послал меня к вам, как когда-то вас к Мэри Маргарет?

Настоятельница ничего не ответила, она долго сидела, погрузившись в свои мысли, потом сказала:

– Я верю своему сердцу. Видения бывают ложными, но с тобой случилось то же самое, что и со мной, когда я в первый раз пришла сюда: ты и я увидели образ воительницы. Это верное предзнаменование. – Бернис взглянула на девушку и улыбнулась: – Но все это не имеет никакого смысла, если у тебя об этом другое мнение.

– Нет, я тоже так думаю, – выпалила Джеки. – Я хочу сказать, что с того момента, когда я переступила порог монастыря, у меня появилось необычное ощущение. Что это? Говорит ли со мной Дона ди Пьяве или же рука Господа коснулась меня?

Настоятельница покачала головой:

– Я не могу ответить на этот вопрос. Ты сама должна сделать это. Сама во всем разобраться. – Она пытливо взглянула в глаза Джеки. – Тебе это интересно?

Бернис спрашивала таким тоном, словно речь шла о вечерней прогулке по саду, но девушка прекрасно поняла, что нужно потратить всю жизнь, чтобы разобраться в своих чувствах. Она немного испугалась и в то же время ощутила какую-то возвышенную радость, которую никогда раньше не испытывала.

– Да, – хриплым шепотом сказала Джеки. – Это очень интересно!

– Очень, – с удовлетворением кивнула Бернис. – Это хорошо, потому что с самого начала я знала, что ты – как и я сама – катализатор, человек, несущий перемены.

Она протянула руку и, когда девушка взяла ее в свои ладони, стала передавать ей свое харизматическое тепло.

– Это начало, – сказала настоятельница.

Когда Джеки думала о своем брате Майкле, ей казалось, что внутри него сидит волк, который отчаянно пытается прогрызть себе путь на волю. И это ее пугало. Девушка восхищалась врожденным умом брата, его смелостью и умением держаться на расстоянии от тех грязных дел, в которые с головой окунулся Чезаре. Но в то же время она не могла не понимать, как опасен этот затаившийся зверь, и ее бросало в дрожь. И все же что-то было в Майкле такое, что заставляло ее считать его родственной себе душой. Ночью он ей часто снился. Они стояли на поляне в дремучем лесу. Кругом была зловещая тьма, в ней притаились какие-то чудовища. Только на поляну падал свет луны. Высокий и симпатичный, Майкл сохранял абсолютное спокойствие, сама же она вся дрожала от страха.

– Майкл! – кричала она. – Помоги! Мне страшно!

А он улыбался своей особенной, еще мальчишеской улыбкой и словно ее не слышал. Тогда Джеки поняла, что она немая. Когда вдалеке раздались молитвенные песнопения, она схватила брата за руку и увлекла его навстречу опасности в лесную чащу. Освещенная луной поляна скрылась из виду. Их сердца бились в унисон. Зачем? Почему она это делала? Чего хотела от Майкла?

Когда девушка просыпалась, в ее голове стучала одна мысль: «На нас сейчас нападут, это моя вина. Зачем я увлекла за собой брата?»

Той жаркой июньской ночью, когда она забралась на крышу дома, Джеки в мельчайших подробностях помнила свой сон. Дедушка подарил брату телескоп – это был отличный подарок для мальчишки, страстно желавшего вырваться за рамки своего мира. Казалось, дедушка всегда знал, что нужно его внукам. Например, в тот день, когда ей исполнилось девятнадцать, он подарил ей книгу по истории Италии. В день своего рождения Чезаре получил от деда пистолет.

В ту ночь, забравшись на крышу, Джеки почувствовала, что от Майкла исходят особые волны, словно внутри него скрывается кто-то другой, ожидавший своего часа, чтобы появиться на свет. Брат молчал, словно обдумывал что-то важное. Она спросила его о звездах, хотя для нее они были такими же далекими и мертвыми, как латынь. К тому же звезды казались ей холодными и совсем чуждыми. Однако девушке очень хотелось поговорить с братом, но она не знала, как объяснить ему свое появление на крыше. Майкл любил уединяться, всегда был сосредоточен, и это тоже ее пугало.

Как же глупо она вела себя в ту ночь! Девушке хотелось рассказать брату о том необычном будущем, которое ждет ее в стенах монастыря, но в самую последнюю минуту не решилась этого сделать. Ведь она поклялась Бернис никому не рассказывать об Ордене Доны ди Пьяве. Но в Майкле было что-то такое, что тянуло ее к нему, и она чуть было не нарушила свою клятву.

В ту ночь, когда убили деда, Джеки поняла, что в брате проснулся и почти вырвался на волю тот зверь, который сидел в нем уже давно. Обыденность и сон непостижимым образом слились воедино и образовали некую новую реальность – они стояли вместе в непроглядной темноте, и она поняла, зачем схватила брата за руку и увлекла за собой прочь от залитой лунным светом поляны. Все из-за того страшного зверя в Майкле, который одновременно и пугал, и притягивал ее.

В отличие от Майкла Чезаре был открытой книгой. Его боялась уличная шпана, но только не Джеки, хотя иной раз он на нее повышал голос. Она догадывалась, почему: старший брат знал, что сестра видит его насквозь. Понять Чезаре было просто – он обожал мать и испытывал двойственное чувство к отцу. Для собственного удобства он предпочитал не замечать материнских недостатков – ее крайнюю пассивность, вечную печать страдания на лице. Женщина считала, что хорошо воспитывает своих детей, в то время как на самом деле бессознательно стремилась сделать их тоже пассивными, что привело к прямо противоположному результату с Чезаре – он стал чрезвычайно агрессивным.

Джеки сожалела о том, что отец, обуреваемый глобальными идеями, бросил семью. Девушка догадывалась, что на самом деле он просто нашел себе женщину помоложе и посимпатичнее матери и теперь живет с ней припеваючи где-нибудь в тропиках. Как еще можно было объяснить оскорбительные слухи и гнусные сплетни о нем? И почему дедушка Чезаре никогда не говорил о своем сыне? Он вел себя так, словно Джонни Леонфорте не существовало на свете. Знала ли мать, что случилось с ее мужем? Девочка так часто задавала себе этот вопрос, что, когда однажды застала мать в слезах, поняла – ее догадки были недалеки от истины.

Это случилось за год до того, как Джеки попала в монастырь Святого Сердца Девы Марии. Когда она вошла в комнату, мать вздрогнула и спрятала что-то под подушку на постели. Джеки решила, что с ней играют, со смехом забралась на кровать и вытащила письмо.

– Отдай! – закричала мать с такой неожиданной яростью, что девочка немедленно подчинилась, но все-таки спросила:

– От кого письмо? Скажи мне!

– Не могу. – На лице матери было написано нечеловеческое страдание, но дочь с непосредственностью подростка выпалила первое, что ей пришло в голову:

– Оно от Джонни?

– Я бы предпочла, чтобы ты называла его папой. – В глазах матери стояли слезы.

Испытывая непонятный страх, Джеки обняла ее трясущиеся плечи.

– Так Джонни жив?

– Поклянись, дочь, поклянись перед Богом и Девой Марией, что никому ничего не расскажешь!

– Но почему об этом нельзя рассказывать?

– Поклянись! – Голос женщины неожиданно стал строгим и властным. Джеки поклялась, и тогда мать со вздохом сказала: – Да, он жив.

– А дедушка об этом знает?

Мать кивнула:

– Но он никогда не признается в этом, скорее перережет себе глотку. И страшно рассердится на меня, за то, что я тебе все рассказала.

– Но что случилось? Где Джонни?

– Не знаю. Обычно письма от него приходили из Японии, но теперь на конверте стоят почтовые штемпеля США. Но я думаю, что в Америке твоего отца нет.

– Он вернется к нам?

– Не знаю, – еле слышно прошептала женщина.

– Но почему он уехал, почему бросил свою семью?

– Ты же знаешь, во время войны Джонни был в армии. После войны он... какое-то время находился в Японии, занимался там каким-то бизнесом, он никогда мне не говорил, каким именно. Дедушка утверждал, что Джонни делал это во благо всей семьи Леонфорте.

Джеки мало что поняла из слов матери и спросила:

– И что же дальше?

– Не знаю. То ли дела у Джонни пошли плохо, то ли кто-то другой оказался хитрее его. Как бы там ни было, но случилась страшная катастрофа, от которой твой дедушка так никогда и не оправился. Семья тоже не смогла пережить этого и вновь стать такой, какой была.

«Значит, все сплетни и слухи имели под собой почву – по крайней мере, часть слухов», – подумала девочка.

– Но почему же отец не вместе со своей семьей, ведь он нам так нужен?

Мать подняла голову, ее глаза казались ослепшими от слез. Она попыталась улыбнуться, поглаживая блестящие волосы дочери.

– Ты такая красивая, ты очень похожа на... – Ну, мама!

– Все произошло по воле твоего деда – это все, что я могу тебе сказать.

– Неужели он навсегда прогнал отца из дома?

– Навсегда? Не знаю, но я смирилась с этим, смирись и ты.

Так и не позволив дочери прочитать письмо, мать сожгла его. После этого, казалось, ей стало легче. Она снова занялась хозяйством, и Джеки была изумлена, когда в тот же вечер мать с обычной теплотой и любезностью встретила дедушку, когда тот вернулся домой.

– Черт побери, когда же отец думает вернуться? – сказал сестре Чезаре на следующее утро после похорон дедушки. Он вез ее на машине в монастырь Святого Сердца Девы Марии. – Если бы он сейчас был здесь, мне не пришлось бы иметь дело с дядей Альфонсом.

Джеки удивилась, что брат с ней откровенен – с ним такое случалось очень редко, – и совершила глупость, ответила тоже очень откровенно:

– Джонни никогда не вернется. Он нас бросил. Сбежал от своей семьи.

И тут брат ударил ее. Чезаре всегда воспринимал мир в черно-белом цвете, для него не существовало оттенков. И Джонни для него был не только отцом, но и главой семьи, его кумиром, не говоря уже о том, что он был доном.

Всю оставшуюся дорогу до монастыря они не сказали друг другу ни слова. Лицо девочки пылало не столько от боли, сколько от унижения. Она никак не могла собрать всю свою христианскую добродетель, чтобы простить брата и подставить ему вторую щеку. Несомненно, мать-настоятельница не одобрила бы ее поведение.

Когда они выходили из машины, Чезаре сказал сестре:

– Это твой последний визит в монастырь.

– Что? – Джеки обернулась, ошеломленная его словами.

– В этот раз я позволил тебе поехать сюда только из-за матери.

Девочка потрясла головой, не веря своим ушам.

– Что такое ты говоришь?

– А ты что, не понимаешь? – рявкнул Чезаре. – Монастырь находится на территории семьи Гольдони!

– И что из этого?

– А то, что мы враждуем с этой семьей! – заорал брат с такой яростью, что девочка отшатнулась.

– Я не желаю принимать участие в ваших идиотских вендеттах, – после секундной паузы заявила она. Сердце Джеки было готово вырваться из груди. – Это монастырь! Божья обитель!

– Может, и так, но это и обитель Гольдони! Они вложили кучу денег в монастырь. Без них этого богоугодного заведения давно бы уже не существовало!

– Не смей так говорить! – ровным голосом сказала девочка. – Это святое место!

Чезаре минуту помолчал, удивленно глядя на сестру, потом спросил:

– Ты действительно веришь во всю эту чушь?

– Я верю в Бога.

– Черт возьми, но ты не должна забывать, что ты – из семьи Леонфорте!

– Это не имеет значения для монастыря, разве тебе непонятно? Именно поэтому я сюда и стремлюсь.

Чезаре в бешенстве вскинул руки:

– Ох уж эти монашки! Забудь о них хоть на минуту, ведь говорят, что у тебя светлая голова! Гольдони никогда не забудут, кто ты такая!

– Ты ошибаешься, Чезаре.

Брат вздохнул:

– Мать совершила большую ошибку, позволив тебе посещать этот монастырь. Дядя Альфонс тоже не хочет, чтобы ты продолжала бывать в нем, он требует, чтобы ты навсегда вернулась домой.

В полном молчании они долго смотрели друг на друга.

Наконец Джеки сказала:

– Мне наплевать на то, что хочет дядя Альфонс.

– А зря, – прорычал Чезаре.

– Да? Тебе хочется быть таким, как он, а мне нет, – бросила девочка и направилась к воротам монастыря.

– Послушай, сестренка! – закричал Чезаре. – Тебе некуда деться! Ты родилась Леонфорте и умрешь под этой фамилией! Тебе не спрятаться от этого, даже в монастыре!

Джеки сосредоточенно молилась. Это была молитва об умирающих, которой ее научила Бернис. Сквозь окна часовни, сделанные из цветного венецианского стекла, сочился, подобно жидкому меду, теплый желтый свет. Окна были высокие, стрельчатые, что придавало помещениям средневековый облик. Чудесная акустика часовни улавливала и сохраняла самый тихий звук.

Среди членов Ордена было принято молиться на латыни, и язык девочки с трудом поворачивался, произнося чужие слова, Она часто думала об аскетизме той жизни, которую выбрала для себя. Или это жизнь выбрала ее? Джеки пугало то обстоятельство, что отныне она перестала быть хозяйкой своей судьбы. Бернис не раз говорила ей, что тот, кто вступает в члены Ордена, вручает свою жизнь Богу.

Джеки продолжала молиться, но в душу ее закрадывалось сомнение. Бернис учила, что сомнения – результат происков дьявола. Только вера в Бога ведет к спасению души. Но девочке казалось, что монахини в монастыре слепо и бездумно подчиняются приказаниям старших священнослужительниц, и ей это совсем не нравилось.

Девочка пыталась приглушить в себе чувство ненависти, которое она испытывала к Чезаре и своему отцу, ибо понимала, что ненависть – порождение дьявола, и она недостойна быть членом Ордена, служить Богу, но ничего не могла с собой поделать. Джеки знала, что она не безгрешна, но Бернис сказала ей, что безгрешность не является обязательной чертой человеческой натуры. Безгрешны лишь святые и сам Бог. Однако человек должен стремиться к безгрешности.

Внезапно во время молитвы девочке показалось, что она чувствует рядом божественное присутствие, как теплую руку друга на плече. Наверное, настоятельница была права – ее ждут великие дела.

Однажды, в начале весны, покупая в маленькой булочной хлеб для монастыря, Джеки встретила Пола Чьярамонте. Она отсчитывала деньги за хлеб, и, подняв глаза на вошедшего смуглого темноглазого парня, неожиданно встретилась с ним взглядом. Он подошел к прилавку вразвалку, но спиртным от него не пахло. Парень не сводил глаз с Джеки. Девочка улыбнулась ему, и ей показалось, что у незнакомца подогнулись колени, он был вынужден вцепиться в деревянный прилавок.

Хозяйка булочной, миссис Палья, взглянула на парня и участливо спросила:

– Пол, милый, с тобой все в порядке?

– Конечно, – хриплым голосом отозвался тот. – Но я бы не отказался от глотка воды.

Хозяйка кивнула и поспешила в подсобное помещение. Пол улыбнулся девочке и сказал:

– Привет! Меня зовут Пол Чьярамонте.

В ответ она протянула ему руку:

– Джеки Леонфорте.

Парень явно не знал, что делать с рукой девушки, уставился на нее, как будто она сделана из фарфора, потом очнулся и дважды пожал ее.

– Я живу тут неподалеку, – сказал он. – А вы?

– Озон-парк. Но через несколько недель я насовсем перееду в монастырь Святого Сердца Девы Марии.

– Вы собираетесь стать монахиней? – удивился Пол.

– А что в этом странного?

– Да нет, ничего. – Парень, казалось, совершенно пал духом. – Просто мне очень хочется с вами поговорить.

В этот момент миссис Палья вернулась со стаканом воды. Пол принялся пить, а Джеки, расплатившись за хлеб, поспешила к выходу, сказав ему на ходу:

– Приятно было познакомиться.

Пол чуть было не поперхнулся водой, и девушка поняла, что произвела на него сильное впечатление. Это ей понравилось. Конечно, она не почувствовала в нем родственную душу, как, например, в Майкле, но все же было в этом парне что-то такое, что ее притягивало.

Джеки никогда не дружила с мальчиками и ни разу не ходила на свидание. Ей было противно, что парни бесцеремонно обнимают девочек, да и умственное развитие ее сверстников оставляло желать много лучшего. Один Майкл обладал живым и непредсказуемым умом, и за это она его любила. Девочка не могла преодолеть его тягу к мести, но зато понимала причины, породившие это чувство. Брат читал Ницше, который утверждал, что наибольшей опасностью для человечества является то, что оно может утонуть в сочувствии и сопереживании друг к другу. Но Бернис учила ее, что месть – это удел фанатиков. Однако для того, чтобы защитить в свое время монастырь Доны ди Пьяве, и ее монахиням пришлось, подобно мужчинам-воинам, вооружиться и отразить натиск врагов. И этот путь указал им Бог.

– В те далекие дни, – говорила она, – фанатизм был необходим женщинам, чтобы выйти за рамки условностей, чтобы обрести силу для собственного освобождения от косности и рутины. Но Бог открыл Доне ди Пьяве и другую истину: фанатизм опасен, потому что ослепляет, им следует руководствоваться только в исключительных случаях.

После успешного отражения натиска врагов от стен монастыря Святого Сердца Девы Марии Бог повелел Доне ди Пьяве никогда больше не браться за оружие и открыл ей, что фанатики слепы ко всем истинам мира, кроме одной, к которой они стремятся любыми средствами.

Теперь, после бесед с Бернис, Джеки уже не казалось странным то, что Майкл в глазах окружающих стал героем так как уничтожил убийц дедушки. Но в глубине души она знала, что брату глубоко отвратителен тот мир, в котором он живет, ему безразлично, что о нем думают и кем считают и что он скоро уедет из дому.

Пол был другим, не похожим на Майкла. И, к своему собственному удивлению, девушка, выйдя из булочной, остановилась и стала ждать парня. Когда Пол увидел ее, на его лице отразилось такое же изумление. Он помог ей донести корзину с хлебом до монастыря и подождал за воротами, пока она выложит буханки на кухне и снова выйдет на улицу.

Смеркалось. Тротуар был залит уличными огнями. Они мало говорили – оба всем и ни о чем. Джеки не хотелось раскрывать перед этим парнем свою душу, как перед Майклом, но ей нравилось идти рядом с ним. Для нее это ощущение было совершенно новым. Через несколько недель она будет навсегда отгорожена от того мира, где жил Пол и Майкл, белокаменными стенами монастыря Святого Сердца Девы Марии. Она поклялась посвятить свою жизнь Ордену и не собиралась нарушать эту клятву, но чем дольше она об этом думала, тем сильнее ее влекло к Полу. Девушка видела, что очень нравится парню, но не хотела, чтобы их отношения зашли слишком далеко. Ведь им все равно придется расстаться, зачем же причинять человеку страшную боль? Джеки честно сказала Полу, что собирается стать монахиней, но он все равно смотрел на нее с такой страстью, что у девушки подгибались колени.