Текст книги "Вторая кожа"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Мы настолько ограничены в финансах, что даже небольшая ошибка может окончиться для нас катастрофой.

– Вы не понимаете, – сказал Нанги. – За Киберсетью будущее, и мы должны ввести ее в строй в Японии прежде, чем это сможет сделать кто-нибудь другой.

– Но неужели вы не видите, что творите? – воскликнул Николас. – Вы поставили на карту все. И если мы сейчас споткнемся, все, над чем мы так долго работали, рассыплется в прах и попадет в чужие руки.

– Дело ведь не в «Денве» или Киберсети, не правда ли, Николас-сан? Дело в Т'Рине. Вам не нравится видеть его на столь ответственном посту.

– Да, действительно, он слишком молод для того, чтобы быть вице-президентом компании, но подобные вещи случаются, – сказал Николас, осторожно стараясь приспособиться к новым, непривычным ему отношениям с Нанги. Насколько он близко сошелся с Т'Рином во время его отсутствия? Впечатление такое, будто прошло не пятнадцать месяцев, а несколько лет. – Постарайтесь посмотреть на это с моей точки зрения. Когда я уезжал в Венецию, чтобы исполнить мои обязательства перед кайсё, то даже не знал, кто такой Т'Рин. Теперь, полтора года спустя, я возвращаюсь и нахожу, что он не только курирует наш наиболее важный проект, но и помогает вам заключать соглашения с новыми партнерами – а вот это уже, согласитесь, очень странно.

Нанги кивнул, его здоровый глаз был полузакрыт, и Николас почувствовал, что тот устал. Кисоко бросила на гостя предупреждающий взгляд, но Тандзан заговорил снова:

– Я вполне могу понять ваши опасения, но мир вертится, Николас-сан, хотите вы этого или нет. – Он болезненно улыбнулся, когда Кисоко беспокойно задвигалась на софе. – Воспримите это не как упрек, а как констатацию факта. Вот другой факт: вы нужны мне здесь, но вы человек порядочный, и гири вашего отца становится вашим. Я понимаю, вас мучает чувство вины, но это лишнее. Хотя на вашем месте я сделал бы то же самое. Честь превыше всего, Николас-сан. Вот что отличает нас от других людей, определяет все наши поступки. – Рука Нанги задрожала, и Кисоко взяла у него чашку.

Неподвижный взгляд искусственного глаза больного как бы подчеркивал его слова, придавал им определенность.

– Однако факт остается фактом – вас здесь не было, а я не мог заниматься этим делом один. Мне нужен был молодой человек с хорошей интуицией, со свежими перспективами. Тот, кто знает правила игры и может, как вы, заглянуть в будущее. Кто не стал бы оглядываться назад и не боялся бы действовать – рисковать ради будущего. Все это я нашел в Канде Т'Рине. Некоторое время тому назад его досье попало ко мне на стол, и с тех пор я не упускал Канду из виду. Его ежеквартальные характеристики были весьма впечатляющими, поэтому я нашел возможность ввести его в правление. С тех пор он успешно справляется со всеми задачами, которые я перед ним ставлю.

Наступило молчание. Все трое сидели неподвижно, как на живой картине, как будто время остановило свой бег. Никола-су казалось, что его дыхание, даже сердцебиение замерли, внезапно наступило ощущение разрыва, отстраненности от времени, и он подумал: «Нет, нет! Не сейчас!» Но Кшира уже поднималась, пронизывая его подсознание подобно разгоняющему облака ветру, и он начал падать... И хотя это состояние длилось всего мгновение, перед ним словно раскрылась диафрагма, показав врата смерти и лежащую за ними тьму. Где-то там, в глубине себя, он закричал...

Нанги задремал. Кисоко сидела неподвижно, как статуя, словно ожидая какого-то внутреннего сигнала. Наконец женщина встрепенулась.

– Я провожу вас, – сказала она.

У Николаса дрожали ноги. Он глубоко вздохнул, стараясь сконцентрироваться, затем последовал за хозяйкой дома к входной двери. Там она обернулась к нему:

– Нанги-сан рассказывал вам о наших отношениях, хотя скрывал мое существование ото всех.

Это было правдой. В прошлом году Тандзан поведал Николасу о том, что он встретился с Кисоко одиннадцать лет назад, пережил бурный, трагически окончившийся роман. Нанги никогда не забывал ее, и теперь, когда они снова соединились кажется, настало наконец их время.

Николас понял, что она хотели сказать.

– Я никому не скажу о вас, даже Т'Рину-сан.

Она склонила голову в знак благодарности, потом посмотрела на него с мольбой:

– Не думайте о Нанги плохо. Ему трудно далась встреча с вами. Он не хотел, чтобы вы видели его таким – слабым и больным.

– Но вчера я встречался с ним в его машине.

– Да. Но тогда он приготовился к встрече, оделся как следует, принял лекарства, а потом, могу поспорить, что встреча была короткой.

– Вы правы.

Она кивнула и улыбнулась.

– Таков уж он есть, Николас-сан, не огорчайтесь. Он любит вас как сына, действительно думает о вас как о своей плоти и крови. Именно поэтому стыдится, что вы видите его старым и беспомощным.

– Я должен был прийти.

– Конечно, – согласилась она. – Я понимаю это, и, поверьте мне, он тоже это понимает. – Она заглянула в его грустные глаза. – Шесть месяцев назад у него случился сердечный приступ.

Он кивнул:

– Это не выходит у меня из головы; Не могу простить себе, что меня не было тогда с ним рядом.

– Я простила вас, – неожиданно сказала Кисоко. – А что касается Нанги-сана, он вообще не видит в этом вашей вины. – Она подошла к гостю поближе. – Не поймите меня так, как будто я хочу, чтобы вы почувствовали себя виноватым, мне хочется только сказать вам то, чего не решился сказать он. Правда заключается в том, что этот сердечный приступ был гораздо серьезней, чем кто-либо – даже Т'Рин-сан – подозревает. Но теперь опасность позади. Врачи заверили нас, что он поправится. Но на это нужно время.

Ее голос снизился до шепота:

– Я должна попросить вас об этом, Николас-сан, хотя понимаю, что говорю с вами излишне резко и многого хочу от наших отношений, которые только начались. Но в конце концов я действительно знала ваших родителей и очень любила их.

– Я сделаю все, что смогу, Кисоко-сан.

Она облегченно вздохнула. Странно, но в этот момент ему показалось, что она хочет коснуться его. Но этого, конечно, не могло быть. Такое нарушение этикета женщина ее лет допустить не могла.

Кисоко улыбнулась гостю и сказала:

– Вы так напоминаете мне своего отца. Такой же волевой, такой же мужественный. – Она положила свою руку с длинными пальцами на дверь и открыла ее; в лицо подул промозглый ветер улицы.

– Поступайте, как вы считаете нужным, но дайте Нанги время полностью оправиться, – попросила она. – Вам придется поработать с Т'Рином, прошу вас, не отказывайтесь от этого.

Порыв ветра бросил струи дождя на ступеньки перед дверью, с реки опять раздался протяжный рев сирены.

Николас кивнул:

– Спасибо за откровенность, Кисоко-сан.

Она улыбнулась:

– Разве я могла поступить иначе? Вы дороги двум самым близким мне мужчинам. – Кисоко взглянула ему в глаза, и он опять увидел в них ту прекрасную женщину, которой она была много лет тому назад. – Вы ангел-хранитель моего брата. Кажется, на Западе говорят так?

Он опять кивнул:

– Я сделаю все, что будет нужно, Кисоко-сан.

Она отвесила ему необычный поклон. Он не был просто данью вежливости. Вся фигура женщины выражала искреннюю признательность.

– Я знаю, что вы это сделаете, и заранее благодарна вам. – И опять у Николаса возникло странное ощущение, что она хочет обнять его.

– Желаю удачи, – прошептала Кисоко ему вслед.

Николас увидел Хоннико, когда она спускалась по лестнице ресторана «Услада моряка».

– Разве у вас сегодня не свободный день? – Он восседал на своем мотоцикле.

Хоннико остановилась было на полпути, потом рассмеялась и снова пошла вниз.

– Да, но откуда вы это знаете?

Николас пожал плечами:

– Спросил у Джи Чи, второго метрдотеля.

Она пересекла забитый прохожими тротуар. На женщине были сине-голубая льняная юбка и жемчужно-серая блузка под черно-зеленой полосатой короткой курткой. На ногах туфли без каблуков, а на шее тонкая золотая цепочка.

– Это не объясняет того, откуда вы узнали, где меня искать.

– Джи Чи также сказал, что вы сегодня придете на собрание персонала.

– Зачем он это сделал?

– Я объяснил ему, что влюблен. Думаю, он меня пожалел.

– Вот пусть и продолжает это делать.

Хоннико надела темные очки. Солнце выглянуло из-за облаков и светило все ярче, но Николас не был уверен, что только оно заставило женщину надеть очки – этим она словно спряталась от него и вообще старалась держаться на расстоянии.

– Неужели я так уж плох.

Хоннико сморщилась:

– Вам что-то нужно. Вся беда в том, что я никак не пойму что именно.

– Я уже говорил вам. Я пытаюсь найти Нгуен Ван Трака.

– Ах да. Он должен вам деньги.

– Верно.

Она шагнула к нему:

– Вы лжец.

– Я не лгу.

Она наклонилась:

– А меня нельзя запугать.

– А я и не говорил, что можно. Почему бы вам не снять эти очки, а?

– Даже ради симпатичного мужчины на шикарном мотоцикле я этого не сделаю, – добавила она с вызовом.

Николас улыбнулся:

– А теперь, когда вы бросили мне вызов, могу я хотя бы пригласить вас пообедать?

Хоннико подумала.

– Я тоже могу вас пригласить.

– Опять вызов, – усмехнулся Николас, похлопав по сиденью мотоцикла. – Мы будем есть и делать только то, что вы захотите, согласны?

Вместо ответа Хоннико села на мотоцикл и крепко обхватила Николаса руками. Он почувствовал прикосновение ее груди к своей спине.

Она все-таки сняла очки, но только после того, как они устроились за столом в маленьком кафе «Третий камень от солнца», названном так, видимо, в честь песни Джимми Хендрикса. Оно располагалось на террасе третьего этажа «Гордон билдинг», через улицу от «Маленького Беверли Хиллз», где можно было поесть в кафе «Тяжелый рок» или «Спрадо».

Николас любил именно это кафе, потому что оно было единственным ни на что не претендующим островком в море французских и китайских ресторанчиков, и ещё потому, что из него открывался вид на расположенный в «Беверли Хиллз» застекленный зал бракосочетаний, где всегда проходили экстравагантные свадебные церемонии, устроенные на западный манер. Как раз в этот момент проходило бракосочетание японской пары, одетой под Элвиса и Присциллу Пресли. В теперешнее время экономического кризиса излишества самого дурного вкуса в стиле Лас-Вегаса сменились странной для японцев склонностью к нелепому подражанию идолам американской поп-культуры. Когда молодые вошли в зал, из акустической системы раздалась мелодия «Пылающей любви» в огненном исполнении короля рок-н-ролла, и Хонико разразилась хохотом.

– Кажется, у вас все-таки есть чувство юмора, – сказал Николас.

– Боже, – еле выговорила она, вытирая глаза, – так вы знали об этом месте?

Он, смеясь, кивнул.

– Я решил, что для человека, работающего по ночам в фешенебельном ресторане, зрелище более важно, чем пища.

Ее темные миндалевидные глаза смотрели на него настороженно.

– Это очень мило с вашей стороны. – Потом, как будто испугавшись, что допустила ошибку, сделав ему комплимент, женщина схватила меню и уткнулась в него. Со своими светлыми волосами и восточными глазами она действовала на окружающих мужчин как двойной мартини.

Спустя некоторое время Хоннико заметила, что ее кавалера меню не интересует.

– Вы не голодны? – спросила она. – Или кухня тут настолько плоха?

– Закажите для меня, – ответил он. – Уверен, у вас хороший вкус, и что бы вы ни выбрали, мне понравится.

Хоннико отложила меню в сторону:

– Вы самый самоуверенный человек из всех, которых я встречала. Как вам это удается?

– Что вы имеете в виду?

– Взгляните на мир, – сказала она. – Стабильности нет нигде. Я когда-то думала – если уж что есть в Японии, так это стабильность. Но посмотрите, что происходит в последние четыре года. Мы находимся в нескончаемом кризисе, постоянные банкротства, крупные банки лопаются, сильная иена убивает нас, недвижимое имущество почти ничего не стоит, впервые на моей памяти началась массовая безработица, правящая партия теряет власть, людей больше беспокоит цена на рис, чем падение правительства, снова возникает опасность ядерной войны.

Окруженные толпой веселящихся гостей, Элвис и Присцилла вышли на солнце. «Пылающая любовь» сменилась на «Хочу, желаю, люблю». Кто-то принес микрофон, жених, подражая певцу, схватил его. Виляя бедрами, он начал шевелить губами в такт словам. Присцилла заламывала руки и закатывала глаза. Гости аплодировали.

Хоннико тоже поаплодировала.

– Вот почему мне нравятся такие самоуверенные люди, с сильной жизненной философией. – Она повернулась к своему собеседнику. – Это обнадеживает, значит, остались еще какие-то ориентиры, которым стоит следовать...

– Такие, как самураи даймио – военачальники, жившие когда-то здесь, в Роппонжи.

– Да, совершенно верно. Их учение о чистоте помыслов кажется слишком суровым, даже непостижимым для большинства людей с Запада.

Официант принес напитки, Хоннико заказала салат с козьим сыром и тушеные овощи.

– Я вегетарианка, – сказала она Николасу. – Надеюсь вы не против?

Он покачал головой и сказал:

– А знаете, как Роппонжи получил свое имя? Когда-то это место принадлежало шести даймио, о которых, я упоминал. В написании имен каждого из них был китайский иероглиф, обозначавший дерево. Отсюда и Роппонжи – шесть деревьев. В середине девятнадцатого столетия, когда статус самураев перестал служить защитой, их собственность была конфискована и передана императорской армии.

– Я знаю более недавнюю историю, – сказала Хоннико. – После войны район был реквизирован оккупационной армией и мало-помалу превратился в место развлечений. – Она вертела в руках свои темные очки. – Я знаю это, потому что в те годы здесь жил мой отец.

– Вы говорили, он был военным.

Очки метались по столу взад-вперед.

– Военный полицейский. – Она взглянула на него. – Отец, знаете ли, охотился за нарушителями закона: валютчиками, торговцами оружием, наркотиками, дельцами черного рынка.

Это было интересно. Тут явно скрывалось какое-то противоречие – чувствовалось, что она не хотела говорить об отце, но говорила.

– Расскажите о своей матери, – сказал Николас, когда принесли салат. Он надеялся, что это снимет напряженность.

– Тут не о чем рассказывать. Мой отец встретил ее здесь, в Роппонжи, – ответила Хоннико, наблюдая, как новая свадебная компания – молодые были одеты в черные кожаные мотоциклетные куртки с блестящими заклепками – шла через террасу под руководством несколько экзальтированного фотографа. – Вот и вся история.

Фотограф начал расставлять компанию на солнце. Хоннико молча разглядывала свой салат.

– Забудьте про это, – сказал Николас. – Это не мое дело.

Члены компании начали снимать свои кожаные куртки, обнаженная кожа под которыми была так густо покрыта татуировками, что трудно было найти неразрисованное место. Хоннико, которая рассматривала татуированные тела с таким вниманием, с каким хозяйка на рынке рассматривает выложенную свежую рыбу, сказала:

– Собственно говоря, это не вся история.

Пока свадебный фотограф лихорадочно занимался своим делом, Николас ждал продолжения.

– Моя мать работала недалеко отсюда, в торуко, – сказала Хоннико после долгой паузы. Ее глаза, встретившись с его глазами, скользнули в сторону. – Вы знаете, что это такое?

– Да. Сегодня это называется мыльней. – Он набрал полную вилку салата и отправил ее в рот. – Это что-то вроде турецких бань.

– Тогда вы должны знать, что мужчины приходили в торуко не только для того, чтобы помыться.

– Вероятно, это зависело от того, сколько они хотели оставить там денег.

– Им нравилось, что их моет женщина. – Хоннико взглянула на свой нетронутый салат. – Моя мать была хало. – Слово было жаргонным и в буквальном переводе означало «ящик». Основным его значением было «кошечка», но, кроме того, так называли женщину, работающую в традиционном торуко.

– Как ваш отец узнал об этом?

– Заведение, где работала моя мать, называлось «Тенки». – По-японски это означает «глубокий секрет». – Отец получил анонимный звонок и, сделав обыск, выудил дельца черного рынка, которому мыли не то, что надо. Всех, кто был в торуко, арестовали, включая мою мать.

– И тогда они полюбили друг друга?

– Черта с два. – Хоннико невесело рассмеялась. – Мой отец был стопроцентным американцем и неисправимым романтиком. К тому же он ровным счетом ничего не понимал в японцах. – Так и не использовав вилку по назначению, она отложила ее в сторону. – Он захотел оторвать ее от всего этого.

– И она, конечно, пошла за ним. Не потому, что хотела, а потому, что этого хотел он.

– Да, она стала его женой. – Хоннико смотрела, как официант забирает их тарелки.

– А был ли у нее выбор?

Хоннико отрицательно покачала головой:

– По сути дела, нет. Он спас ее от тюрьмы. Ее семья, жившая в Исе, даже не знала, что она в Токио. – Перед ними поставили тарелки с овощами. – Отец заплатил за нее штраф и убрал из ее досье все компрометирующие данные – как он сказал ей, для того чтобы она могла начать жизнь сначала. – Хоннико, с несколько излишней энергией, ткнула вилкой в отросток спаржи. – Его жизнь, не свою. – Она посмотрела на вилку с ростком спаржи, как будто он мог ожить и зашевелиться. – И все-таки, как вы понимаете, она была весьма ему благодарна.

На залитой солнцем веранде фотограф суетливо расставлял гостей по многочисленным группам.

– С этого момента ее гири по отношению к нему стало настолько велико, что она не могла отказать ему ни в чем. Как не смешно, если бы отец заподозрил это, он был бы вне себя. Но этого, разумеется, не случилось.

Николас потыкал вилкой в тарелку. Отсутствие аппетита у Хоннико оказалось заразительным.

– Полюбила ли она его в конце концов?

Хоннико бросила на него задумчивый взгляд и отодвинула тарелку.

– Мы всегда ожидаем счастливого конца, правда? – Она бросила и вилку. – Если по правде, то я не знаю. И никогда уже не узнаю. Она умерла в прошлом году, а отец... – Хоннико тяжело вздохнула. – Я не знаю, где находится мой отец, не знаю даже, жив он или нет. Он ушел от нас, когда мне было двенадцать, и больше я о нем ничего не слышала. Он никогда не присылал матери денег на мое воспитание. Ни иены. Как будто никогда не существовал, и с той поры мать ни разу не произнесла его имени. – Женщина взглянула в глаза Николасу. – Так что, я думаю, да, в конце концов она его полюбила, потому что он разбил ее сердце.

Наблюдая за свадьбой, которая сейчас направилась в церемониальный зал, Линнер подумал, что мысль пригласить эту женщину сюда была не такой уж удачной, как ему казалось.

Внезапно окружающая реальность снова скользнула куда-то в сторону. Последние уходящие гости свадьбы стали похожими на столбики турецких ирисок, а небо приобрело цвет жевательной резинки. Встревоженный, Николас взглянул на свою правую руку. Действительно ли она прошла прямо сквозь стол, как ему почудились? Он потряс головой, но жужжание миллионов пчел в ней не исчезло, Николас чувствовал, что Хоннико смотрит на него с изумлением, но сам не мог видеть ее. Небесная жевательная резинка спускалась все ниже. И опять неожиданно, как возвращающая свою прежнюю форму натянутая резина, реальность встала на прежнее место.

– ...в порядке? – услышал он голос Хоннико. – Сначала вы страшно побледнели, а теперь покрылись потом.

Николас вытер лоб салфеткой. Язык казался деревянным. Что произошло? Очередное посещение тау-тау, но это была не Акшара, нет. Кшира; Непрошеная сила все возрастала. Чем это кончится? От этого вопроса он поежился.

– Ничего, – ответил он. – Все в порядке. – Но, говоря это, он понимал, что лжет.

Тридцать лет назад гостиница «Золотые ворота» была местом для отдыха и развлечений. Несмотря на невзрачную наружность, местонахождение этого шестиэтажного здания вполне устраивало крутых ребят из Куинс и восточного Нью-Йорка. Оно стояло на перекрестке авеню Кони-айленд и аллеи Белт и смотрело на залив Шипсхед. Тут было все, что больше всего нравилось крутым ребятам: пляж, лодки и тела.

Тела эти – мертвые тела врагов – частенько находили в том поросшем густой травой и частым подлеском местечке, где в 1961 году Мик Леонфорте прикончил Джино Скальфу. Однако Скальфа был отнюдь не первым, кто расстался здесь с жизнью, и, конечно же, далеко не последним.

Ныне отель уже не угощал крутых ребят спиртным, девочками и теплой компанией. Он был фактически закрыт и только что не заброшен. Но примыкающий к служебной дороге участок, годами удобряемый кровью, мозгами и густо заросший дикой травой, все еще оставался нетронутым.

Именно здесь Чезаре Леонфорте назначил Маргарите встречу. Она приехала на десять минут раньше и сидела в машине, скрестив на груди руки. Ее била нервная дрожь. Чтобы успокоиться, женщина решила вновь прокрутить в голове события недавнего времени. И тут же поняла, в каком нервном напряжении находилась эти последние два дня. Маргарита была в таком шоке, что они показались ей неделями. Чезаре, этот умный ублюдок, нанес ей три удачных удара подряд и, кроме того, преуспел в том, что отнял у нее ее самую надежную защиту – разум. Страх за жизнь Фрэнси заглушил горе, которое она испытывала, потеряв любимое дело и мужа – с ним ее связывало все-таки что-то хорошее. Конечно, Тони плохо обращался с ней, но при этом любил жену, в этом у нее не было никаких сомнений. Маргарита понимала, что за последние годы она выросла, а муж остался на месте, поэтому как личность перестал ей соответствовать. Тони был из тех мужчин, которые считали, что женщины, имеющие цель и свое дело в жизни, никуда не годятся. А если добиваются успеха, то становятся вовсе не выносимыми. Тони считал, что она должна сидеть дома и растить маленьких де Камилло, Маргарита же получила образование, занялась собственным бизнесом. Но, поступив так, она, по мнению мужа, потеряла себя как женщина. И, в довершение ко всему, ему был нанесен окончательный удар – Доминик сделал его своим наследником и Доном только формально. Всю реальную власть он передал Маргарите, учил ее, поведал ей все свои секреты. Это было для Тони последней каплей, которая переполнила чашу его терпения.

Теперь муж был мертв, и, хотя Маргарита искренне жалела Тони, она спрашивала себя: настанет ли тот день, когда она почувствует, что ей его не хватает?

Женщина взглянула на зияющую дыру в приборной доске, где раньше был проигрыватель компакт-дисков. Она выломала его ломиком, взятым из багажника, и, проезжая по аллее Белт, выбросила в окно. Убедившись в том, что Чезаре не сможет прослушать ее звонки, она набрала номер одного из контактов семьи Гольдони, высокопоставленного чиновника мэрии, и попросила его, чтобы он освободил Джека Барнета, полицейского, расследующего убийство Тони, от ведения этого и всех прочих дел.

– Вот, что мне нужно от Барнета, – сказала она чиновнику и продиктовала необходимые инструкции.

Чиновник не возражал. Он был одним из множества муниципальных и федеральных служащих, на которых у Доминика было заведено подробное досье. С помощью сети Нишики эти досье постоянно обновлялись, и после смерти Доминика Маргарита унаследовала папки и ту власть, которую они давали своему обладателю.

Этот правительственный чиновник, насколько знала Маргарита, был не просто эксцентричным чудаком, с чем публика могла бы еще смириться. В свободное от работы время он носил женскую одежду, что вызвало бы, появись это в прессе, скандал гигантских масштабов.

Зазвонил телефон, и женщина подпрыгнула, словно от выстрела.

– Слушаю, – сказала она слабым голосом. Что если Чезаре опять решил помучить ее?

– Миссис де Камилло? Говорит Барнет.

Она облегченно закрыла глаза:

– Где вы, детектив?

– Близко, – ответил он. – Очень близко.

Маргарита взглянула на часы:

– Подходит время.

– Я знаю.

– Моя дочь Франсина...

– Вы все прекрасно объяснили, миссис де Камилло, – сказал Барнет. – И потянули за очень важную веревочку в мэрии.

– Само собой разумеется...

– Ваше дело, миссис де Камилло. Меня только и приглашают подчищать за вами и вам подобными.

Маргарита собралась с духом и включила зажигание.

– Я еду.

– Вас понял.

Она поехала по служебной дороге к зарослям кустарника. Позади них виднелся залив. Низко висящие облака мрачновато подсвечивались огнями города. Воздух был сырым и тяжелым – собирался дождь. Внезапно над головой раздался громыхающий звук авиалайнера, заходящего на посадку в аэропорт Кеннеди.

«Бернис была не права», – подумала Маргарита, высматривая другой автомобиль. И, кроме того, как она могла оставить мысль о мести? Ведь речь шла о ее дочери! Дело делом, но Бэд Клэмс нарушил все законы их мира, тронул членов ее семьи. Это была, как выразилась миссис Палья, infamia – подлость, и теперь, как бы ни сложилась судьба Чезаре, он сам навлек на себя беду.

Маргарита знала, что идет на отчаянный риск. Но медлить было нельзя. Захватив ее дочь, Чезаре переступил черту и должен быть уничтожен! Она сама исполнит этот приговор.

На асфальтированной площадке между дорогой и спускающимся к заливу травяным склоном она увидела темный «линкольн», сидящий низко, как будто в засаде. Света в салоне машины не было, но, когда она подъехала ближе, загорелись дорожные огни. Маргарита остановилась, не выключая мотора, и впилась глазами в автомобиль, как будто могла проникнуть взглядом сквозь его броню и разглядеть в машине свою дочь.

«Франсина! – в отчаянии мысленно воскликнула она. – О Бернис, ты прекрасная, умная женщина, но не можешь понять того ужаса и боли, которые испытывает мать, когда ее ребенок в опасности».

Маргарита несколько раз сморгнула, потом медленно расцепила побелевшие пальцы, мертвой хваткой сжимающие руль.

– Миссис де Камилло. – Голос, раздавшийся в темноте, заставил ее задрожать.

«Дыши, – скомандовала она себе. – Дыши глубже».

– Да, – крикнула она в открытое окно машины. – Я здесь.

– Выходите из тачки и откройте все четыре дверцы. «Это займет не больше минуты, – говорила она себе медленно выходя из машины. – Так обещал Барнет, а я ему верю. Я должна ему верить».

– Теперь отойдите от тачки, чтобы мы могли видеть, нет ли кого-нибудь в вашей машине.

– Я обещала Чезаре...

– Я должен проверить, миссис де Камилло. Разное бывает, знаете ли. У меня приказ. Встаньте так, чтобы мы вас видели перед тачкой.

Маргарита сделала, как ей сказали, прикрыв сумочкой пистолет. Она уже убила человека, чтобы спасти свою жизнь, и знала, что ради спасения Фрэнси готова стать палачом Чезаре.

– Женщина в порядке, и машина тоже, – произнес тот же голос. – Она одна, как и обещала.

Хлопнула дверца, и Маргарита, щурясь от света фар, попыталась разглядеть кого-нибудь в машине. Это оказалось нелегко, оттуда, где она стояла, видно было плохо. Маргарита шагнула в темноту, но ее остановили.

– Будет лучше, если вы останетесь на месте, миссис де Камилло, – сказал другой голос, более глубокий и густой. – В машине ваша дочь, и уверен, что вы не хотите, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое в этот поздний час.

У Маргариты от боли встрепенулось сердце.

– Фрэнси!

– Мама!

«Слава Богу! – Женщина облегченно вздохнула. – Дочь здесь!»

– С тобой все в порядке?

– Мама, что происходит?

Сердце Маргариты рвалось навстречу Фрэнси! Сколько пришлось пережить бедной девочке!

– Не волнуйся, ангел мой. Все в порядке. Чезаре просто хочет...

– Ну-ка, хватит сюсюкать! – прорычал грубый мужской голос. – Миссис де Камилло, меня зовут Марко. Теперь, когда вы убедились, что ваша дочь с нами, я хочу, чтобы вы подошли ко мне. Я стою у задней дверцы «линкольна». Влезете внутрь, я посажу к вам дочь и дело с концом. О вашей машине мы позаботимся.

– Ноя...

– Миссис де Камилло, делайте, что вам говорят, ни больше ни меньше. Имейте в виду, ваша дочь стоит прямо передо мной. Винни за рулем, и он вооружен. Я тоже. Мой пистолет приставлен к затылку вашей дочери. – Он понизил голос и обратился к Фрэнси: – Ну-ка, детка, скажи ей об этом.

– Он что-то прижал к моей голове, мама! – крикнула Фрэнси слегка дрожащим от страха и напряжения голосом.

– Хорошо, хорошо! – ответила Маргарита. – Я иду к вам. – Она вышла из света фар и направилась к Марко и Франсине. – Я сделаю так, как вы скажете.

– Вот правильно, миссис де Камилло, – усмехнулся Марко. – Мне меньше хлопот, и ваша дочь...

Он не успел договорить, потому что в этот момент Маргарита вплотную подошла к нему и, уткнув дуло пистолета в его челюсть и спустив курок, снесла ему полчерепа. От резкого звука выстрела и судорожного движения Марко Фрэнси вскрикнула. Оттолкнув труп Марко, Маргарита схватила дочь и направила дуло пистолета на Винни. Но в этом уже не было необходимости. Раздался еще один сухой выстрел, и в ветровом стекле «линкольна» появилось, на удивление, маленькое отверстие. По всему стеклу разбежалась густая паутина трещин, за которой был виден Винни, раскинувшийся на заднем сиденье с дырой во лбу.

Увидев быстро приближающийся силуэт лейтенанта Барнета, Маргарита швырнула свой пистолет и ногой запихнула его под труп Марко.

– Миссис де Камилло, с вами и вашей дочерью все в порядке?

У нее хватило сил ответить ему:

– Мы в порядке, детектив.

Маргарита прижимала к себе Фрэнси, что-то торопливо шепча ей на ухо, целовала в щеки, ласкала вьющиеся рыжие волосы, длинные и непричесанные, заглядывала в живые, светло-карие глаза, пытаясь прочесть в них ответ на все свои вопросы. «Какая она красивая», – подумала Маргарита, хоть что-то хорошее получилось у нее в браке с Тони. Но Фрэнси вылитая Гольдони, если в ней и есть что-то от де Камилло, то мать этого не замечала. Длинноногая, по жеребячьи неуклюжая, одетая в расклешенные джинсы, поношенные ковбойские башмаки, черную футболку и мятую ветровку с закатанными рукавами Фрэнси дрожала в объятиях матери как испуганный зверек и не отрывала глаз от трупа Марко.

– Этот первый выстрел подал мне сигнал. – Барнет разглядывал дырку, проделанную его пулей в ветровом стекле «линкольна». В одной руке он держал снабженную инфракрасным прицелом винтовку, в другой – служебный револьвер. Ему было немногим больше сорока, и выглядел он очень элегантно. Лицо детектива говорило о том, что он много повидал в своей жизни, прошел сквозь огонь, воду и медные трубы, приобрел достаточный опыт, но сохранил веру в человека.

Барнет подошел к Маргарите, обнимавшей свою дочь, и взглянул на труп Марко.

– Гм. Двое убитых, а выстрел всего лишь один. – Он фыркнул. – Скажу без ложной скромности, я хороший стрелок, но не настолько же. – Его пронзительный взгляд остановился на женщине. – Разумеется, вы по этому поводу ничего не можете мне добавить, миссис де Камилло?

Маргарита лихорадочно думала, что ему ответить, как вдруг Барнет откинулся на кузов автомобиля. Винтовка выпала из его рук, а на лице появилось удивленное и слегка грустное выражение. Он посмотрел на Маргариту, потом его глаза закатились. И только тут она увидела кровавое пятно, быстро расплывающееся по элегантному костюму. Подавив готовый вырваться крик, Маргарита еще сильнее обняла Фрэнси.