Текст книги "Вторая кожа"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

– Даже данные Киберсети?

Мик кивнул, и в это время на экране появилось одно-единственное слово, которое он не смог стереть, как ни пытался: «УЛЫБНИСЬ».

Леонфорте уставился на компьютер, потом с проклятием сбросил его со стола. Тот грохнулся на пол. Мик вскочил на ноги.

– Пойдем, – сказал он. – Пора домой.

В этот момент зазвонил его сотовый телефон.

– Что такое? – рявкнул он в трубку.

– Я нахожусь возле Кейджи, – услышал он голос своего помощника Джи Чи. Кейджи Хукубуцукан – так назывался Музей криминалистики, расположенный в Канда, районе Токио, где были и престижные кварталы, и жилища бедняков.

– Что ты там делаешь?

– Приедешь и сам все увидишь.

Мик хотел было сделать замечание помощнику по поводу подобной таинственности, но обратил внимание на то, что голос его был крайне возбужденным. Джи Чи знал, что канал был защищен и они могли разговаривать свободно. Следовательно, произошло что-то из ряда вон выходящее.

– Мы только что закончили в «Тамаяме», – сказал Леонфорте. – Сейчас приедем. Кстати, груз моему брату отправлен по расписанию?

– Точно в срок. Этот новый грузоотправитель просто замечательный.

Мик отключился и на вопросительный взгляд Хоннико ответил:

– Джи Чи обнаружил что-то возле Музея криминалистики.

– В такое время? Музей уже несколько часов как закрыт.

– Пойдем, – сказал Мик и взял свой длинный плащ. – Там случилось что-то серьезное.

«В ночном Токио есть нечто волшебное», – думал он, проезжая по мокрым от дождя улицам. Поток легковых машин исчез, вместо него появились громыхающие грузовики, которым по закону разрешалось возить товары только по ночам. Кроме них, было много молодежи на мотоциклах – все в черных кожаных куртках, со вздыбленными волосами и плотью, проколотой различными предметами. Леонфорте подумал, что может понять их стремление уродовать себя. Во всем мире чувствовалась неустойчивость. Молодежь в Брюсселе, Санкт-Петербурге, Сайгоне или Питсбурге была одной и той же. Они носили одну и ту же одежду, играли в одни и те же компьютерные игры, смотрели MTV. Человеку необходимо как-то самоопределиться, а чем больше он торчит у телевизора, долбит компьютер или играет по мультимедиа в видеоигры с партнером, находящимся в Тибукту или еще где-нибудь у черта на куличках, тем труднее ему это сделать. И тем больше причин, чтобы найти способы, с помощью которых можно стать непохожим на других.

«Я не просто один из многих. Я свободный человек». Вот откуда идет мода на татуировки, проколы, на выжигание клейм. И все ради того, чтобы казаться личностью, хотя бы и внешне.

В район Канда они въехали под отдаленный рев мотоциклов. Джи Чи появился из темной улочки, которая проходила возле Музея криминалистики. Он внимательно осмотрел пустынные тротуары и поманил Мика. Тот вышел из автомобиля и последовал за ним, держа Хоннико за руку. В темноте и тишине улочки каблуки ее туфель стучали неестественно громко.

Джи Чи включил мощный электрический фонарь и повел их в глубь улицы. Они миновали два гигантских мусорных бака, выглядевших так, как будто их не опустошали уже годами. Между баками раскинулся небольшой лагерь бездомных, под металлической решеткой горел костер. Бездомные – по крайней мере те из них, кто не спал на своих лохмотьях, – взглянули на прибывших воспаленными, безразличными глазами. От бездомных исходил стойкий дух алкоголя и немытых человеческих тел.

Мик не поспешил пройти мимо этой компании, заткнув нос и задержав дыхание, как поступило бы большинство других людей на его месте. Наоборот, он замедлил движение, пытаясь получше их рассмотреть. Леонфорте скорее перерезал бы себе глотку, чем признался в этом, но бродяги были ему ближе и роднее, чем члены Дай-Року. Те были жителями престижных кварталов города, той его части, которой когда-то правили сёгуны и их даймио. Мик же был выходцем из кварталов бедноты, тех темных, безобразных уголков, где слово «человечность» являлось пустым звуком. Эти кварталы были язвами на теле города, а дети там росли без света и какого-либо присмотра.

– Мик, пойдем! – поторопил его Джи Чи. – Сейчас не время для социологических исследований.

Они двинулись дальше, пока не дошли до тупика. Дорогу загораживала примыкающая к музею, покрытая грязью и копотью бетонная стена. Направив на нее луч фонаря, помощник Леонфорте осветил фигуру человека, который сидел, прислонившись спиной к стене. Поза его выглядела очень естественно, и сперва Мику показалось, что он просто спит. Но, присмотревшись повнимательней, Мик заметил что конечности у мужчины окоченели, а пальцы распухли. Потом, когда луч фонаря упал на его лицо, все увидели, что он неестественно бледен.

– Боже мой, – выдохнул Леонфорте. – Да это Нгуен!

Помощник кивнул:

– Да, правильно, это Ван Трак, человек, который взял у американца Мак-Найта мини-диск с данными Киберсети. – Джи Чи по-прежнему направлял луч фонаря на труп. – Мы искали его с того времени, как он передал диск Хоннико.

– Как он тебе тогда показался, в порядке? – спросил Мик, осторожно обходя тело, от которого уже шел запах разложения.

– По-моему, да, – ответила Хоннико. – Он казался вполне спокойным. Пожалуй, даже хладнокровным, но ведь я до того не знала его.

– Ты, кажется, был единственным, кто знал его, – сказал Джи Чи, обращаясь к Мику.

– Это верно. Я завербовал Нгуена в Сайгоне. Он был идеальной кандидатурой – продажный, за деньги мог сделать все, что угодно. – Он посмотрел на Джи Чи: – Как его убили?

– Откуда я знаю. Когда мы нашли его, я тут же позвонил тебе. Его никто не трогал.

Леонфорте подошел поближе и носком ботинка свалил тело на землю. Поднялась волна страшного зловония.

– М-м! – вырвалось у Хоннико, однако она не двинулась с места.

Мик взглянул на нее. Вроде бы Хоннико была не из тех женщин, которых могло бы стошнить при виде трупа. Она повидала виды. Хотя, конечно, не такие, как он, воевавший во Вьетнаме, где чудовищная жестокость вошла в норму.

Леонфорте ногой переваливал труп, пока не осмотрел его со всех сторон.

– Он погиб не от пули, ножа или удавки.

– Его могли задушить просто руками, – сказала Хоннико.

– Только не его, – ответил Мик. – Он никогда никого не подпустил бы к себе так близко.

– Даже женщину?

– Особенно женщину, – ответил Мик. – Старина Нгуен не менял объектов своих сексуальных привязанностей. Они у него были одними и теми же – юные мальчики. И, уж конечно, он не позволил бы никому из них себя задушить.

Мик еще раз перевернул труп так, чтобы тот лег лицом вверх. Потом знаком указал Джи Чи посветить получше и присел на корточки. Чувствуя, как к горлу подкатывает комок, он старался дышать через рот. Внимательно осмотрев лицо убитого, он сказал:

– Знаете, мне кажется, нашего приятеля утопили. Видишь, здесь и вот здесь следы вздутости, как будто он некоторое время пробыл в воде.

– Ты хочешь сказать, что кто-то утопил его, а потом притащил сюда? – спросила Хоннико. – Но зачем?

Леонфорте повидал в своей жизни столько смертей, что, казалось бы, еще одна не должна была для него ничего значить – одной больше, одной меньше. Но значила. Это не то, что смерть в кино – облагороженная и обезличенная. Настоящая смерть заставляет сжиматься твой желудок, заглянуть в глубь себя, задуматься о смысле жизни. Может быть, она и не унижает человека, как об этом пишут в книгах, но, несомненно, что-то меняет в нем.

– Я вижу только одну причину, – сказал он, вставая. – Посмотрите, куда его принесли. К Музею криминалистики.

Понимаете, в чем тут дело? Те, кто его убил, хотели, чтобы мы его нашли.

– Но никто не знал, что Нгуен работал на тебя, – возразил Джи Чи.

Только тут Мик вспомнил про компьютерный вирус. Он находился на оптическом диске и проник в компьютер вместе с данными Киберсети. Это могло означать одно из двух: либо Каппа Ватанабе, программист научно-исследовательского отдела «Сато Интернэшнл», с которым Мик имел дело, надул его, в чем он, зная Ватанабе, сильно сомневался, либо диск был где-то по дороге перехвачен и подменен другим.

– Черт! – Леонфорте в ярости сжал кулаки. Есть только один человек, у которого была необходимость и возможность сделать это, – Николас Линнер!

Глядя невидящими глазами в небо, Мик растянул крепко сжатые губы в усмешке. Он давно уже понял, что в жизни бывают моменты, когда сочетание определенных обстоятельств и эмоций вызывает изменение жизненной линии. Так было в тот вечер, когда он находился с Джеки на крыше и когда убили его отца. Второй раз в джунглях Лаоса, когда его принимали в члены племени Нанг и на тыльной стороне запястья у него появился темно-синий вертикальный полумесяц. Сегодня это произошло в третий раз.

Вокруг, куда бы он ни посмотрел, были видны неестественно правильные, безжалостно острые углы зданий. Мик втянул в себя сырой воздух Токио, напомнивший ему холод гималайских ночей, и на него снизошло знание. Значит, они наконец-то столкнулись лицом к лицу. Но разве он не хотел именно этого? Арены для столкновения со своей тенью, своим двойником, с человеком, имеющим с ним столько общего?!

Значит, Линнер устроил этот фокус, написал вирус на экране компьютера: «Улыбнись», – а он так и не смог стереть это слово. Значит, Николас подбирается к нему так же, как он к Николасу. Пляска смерти, двое на заранее определенных орбитах, двигающиеся из света во тьму и наоборот, связанные загадочными узами, проходящими через их прошлое.

Теперь, казалось, реальность растворилась в туманной дали. Леонфорте почувствовал себя в каком-то подвешенном состоянии, весь мир, казалось, двигался путем света и тьмы. Как будто он и Николас Линнер, полярные противоположности – протон и нейтрон, составляющие последний оставшийся во Вселенной атом, – все быстрее и быстрее обращались друг вокруг друга, одновременно отталкиваясь и притягиваясь, но неумолимо приближаясь к точке неизбежного столкновения, которое означало жизнь для одного и гибель для другого.

Святые

Древних самураев ужасала сама мысль о смерти в постели, они страстно желали, умереть в бою. Такой же настрой духа должен быть присущ и священнослужителю, иначе он не сможет исполнить до конца волю Божью.

Священник Ри И.

Из 10-й главы Хагакуре, Книги самураев

Астория
Весна 1957 – зима 1945 – весна 1961 – 1962

С того момента, как Джеки Леонфорте познакомилась с Бернис, она поняла, что у этой женщины особое жизненное предназначение. В ней горел какой-то особый внутренний огонь. Мысленным взором девушка увидела сердце воина за оболочкой мудрости и доброты матери-настоятельницы. Ее родная мать никогда не обладала таким внутренним светом, она была самой обычной женщиной. Иногда, лежа ночью без сна в постели, Джеки мучительно пыталась понять, не ошибкой ли Бога было ее появление в этой семье. Может быть, еще при рождении ее случайно перепутали, и теперь где-то в огромном городе другая девушка живет в семье, где должна была расти она. Иногда ей казалось, что такая подмена действительно произошла, и девушка наглухо замыкалась в себе, не позволяя окружавшему миру проникнуть в ее душу.

По мере того как Джеки взрослела, эти мысли становились все навязчивее, и перепуганная мать, не понимая причин замкнутости дочери, отвезла ее на консультацию к врачу-психологу в Манхэттен. Самой девочке больше запомнилось путешествие на поезде, чем лицо врача с близорукими глазами.

После долгой беседы врач сказал:

– С вашей дочерью все в порядке.

Услышав эти слова, мать испытала огромное облегчение и разрыдалась от нервного напряжения.

– Все, что ей сейчас требуется, это побольше интересных занятий, увлечений, путешествий, – продолжал врач. – Ей просто невыносимо скучно.

На обратном пути домой мать сказала:

– Я знала, что ты несчастна, но все откладывала разговор на эту тему, думала, что с возрастом все пройдет. – Женщина тяжело вздохнула, глядя в окно поезда. – А получилось, что с годами тебе стало только хуже. Пора нам поехать в Асторию, там тебе обязательно понравится.

И действительно, девочка просто влюбилась в монастырь Святого Сердца Девы Марии. Она была очарована игрой солнечных лучей на влажной от росы листве, гудением пчел над кустами роз и звонким щебетанием птиц. Но самое главное, она ощутила нечто, определяемое словами «присутствие Бога». Впрочем, так ей казалось, может быть, потому, что за воротами монастыря остался тот мир насилия, в котором она жила. Но, как бы то ни было, она чувствовала себя так, словно кто-то положил твердую и уверенную руку ей на плечо. И Бернис поняла ее состояние.

Белокаменный фасад монастыря сиял в солнечных лучах подобно полированному мрамору. Девочка скорее почувствовала, чем увидела, как из небольшого узкого окна над входной дверью кто-то рассматривает ее с дружелюбным любопытством. И когда мать подвела ее по широким ступеням к деревянной, обитой железом двери, Джеки уже знала, что вступает в совершенно особый мир, начинает путешествие, которое продлится всю ее жизнь.

В ту весну 1957 года девочке исполнилось пятнадцать лет.

– Веруешь ли ты в Бога?

– Верую...

Смутившись, Джеки замолчала. Нет, она не испугалась больших, проницательных голубых глаз или же католических религиозных символов, украшавших стены приемной настоятельницы. Дело было в том, что после крещения, конфирмации, многочисленных и регулярных посещений церкви с родителями, после многих лет чтения Катехизиса и постоянного моления перед распятием Христа, после бесчисленных исповедей в кабине, где пахло потом и кремом для обуви, Джеки утратила смысл слова «вера».

– Я не знаю, верую я или нет, – тихо сказала она.

– Отлично! – произнесла Бернис с таким удовлетворением, что девочка искренне удивилась. Мать осталась в саду, засаженном кустами роз. Сейчас она бродила по этому саду, подставляя свое лицо солнцу и размышляя о том, правильно ли сделала, приведя сюда свою дочь.

– Почему отлично? – спросила Джеки.

– Твой ответ был правдив, и это хорошее начало, – ровным голосом сказала Бернис. У нее был дар четко выражать словами свои мысли и чувства.

Девочка оглядела приемную настоятельницы, картины, статуи, огромное распятие, которые словно давили на нее, и сказала:

– Я не хочу быть монахиней.

Бернис наклонилась к ней, взяла ее за руку и улыбнулась.

– Дитя мое, я не собираюсь силой делать из тебя монахиню.

И в этот момент Джеки поняла, что это Бернис разглядывала ее через то средневековое окно. Она взглянула на настоятельницу и вдруг, к своему изумлению, увидела, что та одета в рыцарские доспехи с широким мечом у бедра. Блеск доспехов напоминал девочке сияние белокаменных стен монастыря, у нее перехватило дыхание, она что-то пробормотала и несколько раз закрыла и открыла глаза, пытаясь отогнать видение. Сильно зажмурившись, Джеки подождала несколько секунд и открыла глаза. Мать-настоятельница выглядела совершенно обычно, на ней была подобающая ее сану одежда.

– Что с тобой, дитя мое?

– Мне показалось... – Девочка снова поморгала глазами и смущенно улыбнулась. – Мне показалось, что на вас средневековые рыцарские доспехи. Ну и бред!

Бернис глубоко вздохнула. Казалось, она была готова разрыдаться.

– Пойдем, – сказала настоятельница и поднялась из-за стола, я хочу тебе кое-что показать.

Но, вместо того чтобы повести ее к двери, она жестом поманила Джеки в сторону уединенного алькова, где от пола до потолка поднимались ряды книжных полок. Бернис завела руку за одну из них, раздался тихий щелчок, и стена раздвинулась. Они сделали шаг вперед, и девочка очутилась в каменном узком коридоре со сводчатым потолком. Он был освещен скупым электрическим светом ламп, находившихся в нишах стен там, где должны были быть факелы. Звук шагов по каменному полу эхом отдавался в полутьме коридора, в конце которого Бернис с помощью связки ключей, которую она достала из своего кармана, открыла железную дверь. Громко заскрипели ржавые петли. Они вошли в крошечное пространство за дверью, которую Бернис тут же тщательно закрыла снова, и, приподняв край своего одеяния, стала подниматься по металлической винтовой лестнице.

Комната, до которой они наконец добрались, была самой обыкновенной, если не считать полукруглых средневековых стен, почти целиком выполненных из цветного армированного стекла. Такого Джеки еще ни разу не видела. Странно, но лишь одна мозаичная картина была посвящена религиозной теме – подвигу Жанны д'Арк. Остальные же картины изображали военные сцены из истории Франции и Италии.

– О Бернис! Как здесь хорошо! – воскликнула девочка.

– Ты действительно так думаешь?

– Истинная правда! Я чувствую...

Настоятельница обняла девочку за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.

– Что ты чувствуешь?

– Не знаю. – У Джеки перехватило дыхание, словно после долгого бега. – Что-то...

– Да, – твердо сказала Бернис. – Я в тебе не ошиблась.

И она повернула девочку лицом к единственной каменной стене в комнате – она была украшена небольшой, но, видимо, очень значительной картиной.

– Бог мой! – вырвалось у Джеки, а в голубых глазах Бернис загорелся огонь.

Как под гипнозом, девочка во все глаза разглядывала картину. На ней был изображен воин в рыцарских доспехах с огромным мечом у бедра, шлем он держал в левой руке. Лицо воина удивительно напоминало Бернис. Художник, видимо, был настоящим мастером – ему удалось передать тот внутренний свет, который сиял в глазах женщины. Казалось, холст был подсвечен с обратной стороны – таким сильным было это впечатление.

– Но именно эту фигуру я видела в вашей приемной! – проговорила Джеки. Ее сердце билось так сильно, словно было готово выскочить из груди. – Так это вы?

– Ну что ты, этого не может быть, – спокойно ответила настоятельница. – Ведь этой картине несколько сотен лет.

– И все же... – Джеки сделала несколько шагов вперед и обернулась к Бернис. – Нет, это вы!

Та только покачала головой:

– Это портрет Доны ди Пьяве, основательницы нашего Ордена.

Девочка как зачарованная продолжала разглядывать портрет.

– Но именно ее я видела! Честное слово, видела!

– Если говорить точнее, там, внизу, ты чувствовала ее воплощение во мне.

– Только посмотрите на ее лицо! Оно все сияет...

– Божественным одухотворением.

– Да, именно так. Но ведь она, похоже, была воительницей.

– Дона ди Пьяве была монахиней, – тихо отозвалась Бернис. – И в то же время она была борцом, защитником людей. Так иногда бывает в этом мире, полном зла и ненависти.

Бернис жестом указала девочке на пару кресел, освещенных магическим светом мозаики.

– Давай присядем, дитя мое. Мне нужно многое тебе сказать, прежде чем ты примешь окончательное решение.

– Какое решение?

– Джеки, ты не такая, как все. Ты одна из избранных Богом. Именно поэтому твоя мать привезла тебя сюда.

Настоятельница расплылась в добрейшей улыбке, но девочку это не обмануло – за маской доброты она отчетливо видела женщину-воина.

– В нашем мире слабому полу всегда отводилась роль матерей или шлюх, – продолжала Бернис. – Женщин никогда не воспринимали всерьез, всеми делами заправляли мужчины. – Она сделала паузу, подождав, пока Джеки поудобнее устроится в своем кресле. – Известно ли тебе что-нибудь о Гёте, немецком философе?

– Я слышала о нем, но никогда не читала его книг, – призналась девочка.

– Если ты когда-нибудь решишь остаться с нами, в монастыре, тебе придется прочитать все его труды. Он писал, например, что лишь у немногих мужчин хватает воображения для реальной жизни.

Бернис встала со своего кресла, подошла к картине и потянула левый край рамы на себя. За портретом Доны ди Пьяве скрывалась нища, вырубленная в каменной стене. В ней покоился какой-то длинный узкий предмет, завернутый в алый бархат, обшитый золотом. На бархате были вышиты какие-то латинские слова, смысла которых Джеки не поняла. Настоятельница взяла и сняла с него алый бархат: в ее руке сверкнул меч. Он был выкован за многие века до того, как была изобретена нержавеющая сталь, однако на его металлической поверхности не имелось ни одного изъяна.

– Это меч Доны ди Пьяве, – сказала Бернис.

Словно некая магическая сила подняла Джеки с кресла, она протянула руку к оружию, и в этот момент настоятельница покачнулась и выронила меч. Он упал лезвием вниз, оставив глубокий порез на правой руке девочки. Она, как ни странно, не закричала, не отшатнулась, словно не почувствовала никакой боли, и только смотрела на тоненькую струйку крови, стекавшую с ее руки. Бернис поспешно вышла из комнаты и вскоре вернулась со стерильным бинтом и аптечкой первой помощи.

– Мне совсем не больно, – сказала Джеки.

Девочка чувствовала себя в каком-то странном, приподнятом состоянии, а настоятельница, обрабатывая и перевязывая ей рану, подумала: «Хвала Богу! Это она!»

– И что же, епископ одобряет ваше толкование Гёте?

– Сейчас 1945 год, – ответила Бернис Камилле Гольдони. – Мой архиепископ слишком занят войной, ему некогда думать о том, что писал Гёте, и о том, как я отношусь к его философии.

Камилла, тетка Маргариты по мужу, была женщиной крепкого телосложения, с полной талией, массивными руками и плечами. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но она была по-своему привлекательна. Грубоватая внешность Камиллы вполне соответствовала ее мужской решительности и целеустремленности. Она обладала также чрезвычайно доброй душой.

Повидаться с Бернис она пришла после того, как у ее мужа, Марко Гольдони, старшего брата Энрико, случился удар. Это было очень неожиданно для мужчины сорока лет. К счастью, в этот момент в доме находилась его жена. Она тут же отвезла мужа в больницу и, пользуясь тем, что в воскресный день другие члены семьи отсутствовали и не видели, что приключилось с Марко, хорошо заплатила врачу и двум медсестрам за молчание. Телохранителям Марко, сопровождавшим их в больницу, Камилла сказала, что у их босса просто острое пищевое отравление.

– Я знала, что семья окажется в тяжелой ситуации, если всем станет известно о том, что у мужа был удар, – продолжала женщина. – Энрико сейчас в Венеции, да и вообще генератором идей и мозгом всего дела был Марко.

Глаза Камиллы были сухи, все слезы она выплакала у постели тяжело больного мужа. Она сидела, выпрямив спину, стараясь держать себя в руках.

– Хотя, откровенно говоря, я толком и не знаю, чем он занимается. Марко никогда не посвящал меня в свои дела.

Камилла рассказала уже немало, но все еще не объяснила истинную причину своего визита в монастырь. Несомненно, она искала утешения у матери-настоятельницы, но было еще что-то, что привело ее сюда, Бернис в этом не сомневалась.

– Понимаете, дорогая, мне крайне необходим человек, которому я могла бы полностью доверять, к которому могла бы обратиться в трудную минуту. Марко раз в месяц устраивал в нашем доме обед, куда приглашались главы семей, и каждую неделю встречался со своими подчиненными. Но я не знаю, к кому из этих людей я могу сейчас обратиться. Кто из них сохранит верность хозяину, когда узнает, что с ним случилось, а кто предаст семью в это тяжелое время?

– Дорогая, похоже, у этой проблемы нет решения, – мягко сказала Бернис.

– Да, и я пришла сюда в поисках такого человека, которому я могла бы полностью довериться.

Бернис ощутила сильный толчок в сердце: неужели настала та минута, которую она так долго ждала? Настоятельница глубоко вздохнула и произнесла:

– Я вся – внимание.

– Марко всегда был чрезвычайно щедрым по отношению к вашему монастырю, – продолжала Камилла, – и мы оба были глубоко обрадованы и благодарны вам, когда узнали о вашем согласии принять нашу дочь. Врачи сказали, что ей не выжить в миру, и мы просто не могли постоянно держать ее в клинике, это было бы слишком жестоко. – Тут женщина не выдержала и разрыдалась, прижимая к глазам вышитый носовой платок. – Мы никогда не забудем вашу доброту, Бернис...

Мать-настоятельница наклонилась к Камилле и погладила ее по щеке.

– Ну что вы, моя дорогая. Это Марко прекрасно относился к нам, и только благодаря ему монастырь Девы Марии был возрожден и фактически выстроен заново. Наш монастырь процветает, в то время как другие безуспешно пытаются выжить. – Она одарила Камиллу, схватившую ее руку, благосклоннейшей улыбкой. – Кроме того, моя дорогая, мы с вами знакомы уже несколько лет. Мы провели так много часов в нашем садике размышлений, разговаривая о самых важных вещах!

Камилла улыбнулась:

– Вы правы. Я помню, как впервые нас представили друг другу. Тогда мать-настоятельница Мэри Маргарет была еще не очень старой, но уже неважно себя чувствовала. Она-то и привела тогда вас с собой и заявила своим надтреснутым голосом, что за нее будет говорить Бернис.

Настоятельница согласно кивнула:

– Да простит меня Бог, но когда она умрет, это будет огромным облегчением для нее и для всех нас. – Бернис сокрушенно покачала головой. – Мэри Маргарет приходится так страдать! Это слишком много для одного человека!

– Дорогая, я давно хотела спросить вас. Я знаю, что вы посвящены во все дела семьи Гольдони, и все же стали нашим другом.

– Ну конечно. – Бернис взяла Камиллу за руку, ее ладонь излучала божественное тепло, что являлось одним из необычайных талантов.

Настоятельница была высокой, стройной женщиной с очень выразительным лицом и глазами математика. У нее был аналитический склад ума, ей было незнакомо ослепление разума или нерешительность. Говорили, что у нее мужской, твердый характер, но она гораздо справедливее мужчин в своих суждениях. Бернис обожала читать книги и разгадывать человеческие натуры и никогда не занималась тем, что вызывало у нее сомнения.

– Дважды в день я молюсь о Марко, – сказала настоятельница, – а когда-то со смехом говорила, что не будь на Земле таких грешников, как он, церкви было бы нечего делать. – Она снова улыбнулась. – Даже если бы мы с вами, моя дорогая, были родными сестрами, то и тогда не были ближе друг к другу, чем теперь.

– Да, – Камилла сложила руки на коленях, нервно комкая пальцами влажный платок, – да, вы правы.

До их слуха сквозь каменные стены донеслись нежные звуки молитвенных песнопений, латынь которых, казалось, успокаивала и умиротворяла глубокую сердечную скорбь:

– Камилла, скажите мне, чем я могу вам помочь, – проговорила Бернис, поднимая ладони вверх. – Уверяю вас, что бы вы ни попросили, ничто не будет мне в тягость.

Гостья кивнула и, набравшись смелости, сказала:

– В этот страшный час беды и отчаяния я пришла сюда, чтобы просить у вас совета. – Она посмотрела в голубые проницательные глаза Бернис. – Сейчас вся моя семья на краю гибели. Скажите, что мне делать?

Настоятельница откинулась назад. Она поняла, что от того, что она сейчас скажет и сделает, зависит вся ее дальнейшая судьба, однако осталась совершенно спокойной.

– Дорогая моя, прежде чем ответить на ваш вопрос, хочу напомнить известную истину о том, что легко давать советы, но трудно им следовать.

– О Бернис! Но ведь я же сама пришла к вам за помощью! – В глазах Камиллы стояли слезы. – Мне больше не к кому идти. Какой бы совет вы мне ни дали, клянусь, я последую ему беспрекословно!

– Это обитель Божья, и, давая клятву, вы должны будете любой ценой сдержать свое слово, – заметила настоятельница.

Камилла тяжело перевела дыхание:

– Да будет так!

Бернис кивнула:

– Что же, очень хорошо. Давайте прежде обратимся к философии Гёте: «Лишь у немногих мужчин хватает воображения для реальной жизни». Позвольте мне объяснить, каким образом эти слова относятся к нашей ситуации. Дорогая моя, вы говорите, что ничего не знаете о бизнесе мужа, и я вам верю. Мужчины обычно не допускают, чтобы женщины вмешивались в их дела. Они правят этим миром очень-очень давно, но что хорошего принесло это людям? Бесконечные войны и кровопролития, ибо только так все мужчины предпочитают разрешать конфликты. Но нельзя платить за будущее смертью наших сыновей! – Она подняла вверх указательный палец. – Я хочу, чтобы вы призадумались над моими словами. Возможно, болезнь вашего мужа – знак Божий? Три дня назад у меня было видение – Господь простер свою длань во тьму и поразил молнией того, чье имя мне было неизвестно, но теперь я, кажется, его знаю. Камилла, это Божье наказание, и, как только вы поймете это, мы с вами сможем превратить трагедию в триумф!

Камилла озадаченно покачала головой:

– Я не понимаю, неужели удар, случившийся с Марко, знак свыше?

– Вспомните цитату из Гёте. «Веками мужчины правили миром, и веками мир вращался вокруг войн за передел территорий».

– Что поделаешь? Разве мы можем это изменить?

– На первый взгляд нет, не можем. Но вы же прекрасно знаете, Камилла, что поверхностные впечатления часто обманчивы. Лучше всех умеют хранить тайну женщины и мертвецы. Женщина каждый день лжет своему мужу, чтобы сделать его счастливым или чтобы оградить от неприятностей, разве не так? – Бернис вздохнула. – Иногда мне кажется, что Господь создал нас такими сладкоречивыми и нежными именно с этой целью.

– Да, все верно, – кивнула Камилла. – Как правило, в семье мужчина говорит: «Не задавай мне вопросов, и мне не придется врать». Женщина же владеет бесценным даром лгать и делает это очень правдоподобно.

– И так повелось от века, – сказала настоятельница, взяла Камиллу за руку, и они пошли в ту самую комнату с мозаичными стенами, куда десятилетия спустя попадет Джеки.

У Камиллы вырвался вздох изумления. Дав гостье достаточно времени, чтобы насладиться неземной красотой мозаичных картин и витражей, Бернис подвела ее к портрету монахини-воительницы и сказала:

– Много лет назад, в пятнадцатом веке, было образовано тайное общество женщин, названное Орденом Доны ди Пьяве. В те дни женщины стремились укрыть от мужских глаз свою силу, и монастырь идеально подходил для этого. Орден был образован потому, что женщины; чья вера была столь сильной, что они решились перешагнуть через традиционные ограничения, предписанные слабому полу, поняли: пришло время играть активную роль в сотворении будущего, в котором их сыновья не будут умирать на войне или возвращаться с нее искалеченными физически или духовно и в котором их дочери не станут вдовами и им не придется в одиночестве растить своих детей. Прошли сотни лет, но мало что изменилось. Наш век не очень-то отличается от того, в котором жила Дона ди Пьяве. В нашем обществе царят страх и зло. Но пробил час возрождения. Нам предстоит все изменить.

Она обняла Камиллу за плечи.

– У Марко случился удар, это говорит о том, что Бог передал его силу и власть в ваши руки.

– Что? – испуганно вскрикнула Камилла.

– Выслушайте меня, дорогая. Вы сказали, что пришли ко мне, потому что я единственный человек, которому вы можете доверять. Так поверьте же мне сейчас, когда я говорю, что это наш шанс взять власть в свои руки. – Настоятельница снова подняла вверх указательный палец. – Помните, вы дали клятву перед Богом и его посредниками!