Текст книги "Из жизни кукол"

Автор книги: Эрик Сунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Я хочу посмотреть сам
Квартал Крунуберг

– Дядя? Мамин брат? – Эмилия с сомнением посмотрела на него.

Кевин кивнул.

– Этот скот изнасиловал меня, когда я был маленьким. – Он пожал плечами, чувствуя почти облегчение. Ларс Миккельсен постукивал кончиком карандаша по столешнице. Звук походил на тиканье часов и нервировал ее.

– Кевин, это ужасно, – сказал наконец Миккельсен.

– Прости за вопрос, но какие отношения были у отца с твоим старшим братом?

– Они… – Кевин нахмурился, запнулся. Провел рукой по волосам и откинулся на спинку стула. – У них были неважные отношения, – констатировал он. – Не знаю, как обстояло дело, когда брат был маленьким, он ведь намного старше меня, мы редко общаемся, но… Нет, не может быть.

Он сомневается, подумала Эмилия. По глазам видно.

– Может, вернемся к компьютеру? – Кевин кивнул на ноутбук. – На нем, значит, не было отпечатков, хотя кто-то сунул его в сумку?

Эмилия понимала, что Кевин хочет обелить отца.

– Да, верно, – подтвердила она. – Обнаружены следы изопропилалкоголя, который обычно входит в состав средств для очистки клавиатуры. Но отпечатки там только твои. Хотя вообще должны были бы остаться отпечатки и того человека, который совал компьютер в сумку, если только он не был в перчатках.

– К тому же, – подхватил Кевин, – я позвонил в фирму, которая организовала переезд. Они допускают, что могли забыть одну коробку, но говорят, что вряд ли забыли. Так что не исключено, что эту коробку поставили в коридор уже потом.

Эмилия смотрела на молодого человека, который изо всех сил пытался сделать так, чтобы память его отца не была осквернена. Эмилия его понимала.

– А видеозаписи? – У Лассе был взволнованный вид. – Они могут оказаться поддельными?

Эмилия поразмыслила. Наверняка она знала только одно: голос в видеороликах с несовершеннолетними принадлежал отцу Кевина.

– Прямо сейчас могу сказать, что если речь идет о подделке, то это очень искусная подделка, и я собираюсь проверить записи несколькими разными способами. Испробую все, от очищения звука до проверки подлинности. Мы не знаем, где записаны эти видео, и я, к сожалению, не смогу произвести проверочную запись в том же месте, а такой прием часто помогает. Но я обязательно проверю, не поддельная ли она, у меня для этого есть несколько способов.

Очень часто, размышляла Эмилия, педофилы, делая монтаж, используют фотографии, потому что их проще выдать за настоящее, чем видеоматериалы. Все, что нужно, – программа для обработки изображений.

Получив задание от уголовной полиции, она всю неделю рылась в судебных протоколах. На первый взгляд законодательство могло показаться суровым, но нестрогие наказания в сочетании с расплывчатыми границами между тем, что считать преступлением, а что нет, заставляли обвинителя сомневаться, стоит ли затевать расследование. Плюс в некоторых случаях речь шла скорее о морали в вопросах секса, чем об истинном желании защитить детей от абьюза.

Эмилия припомнила так называемое “дело о манге”. Одного переводчика японских комиксов обвинили в распространении детской порнографии: полиция конфисковала иллюстрации, текст к которым, он, собственно, и переводил. Речь шла о хентае, порнографической манге, где подростки изображаются предельно сексуализированными. Верховный суд потом отпустил переводчика с миром, но бедняге пришлось побывать и в суде первой инстанции, и в апелляционном суде.

Если суды и дальше будут слишком часто смотреть не в ту сторону, то под запретом может оказаться любое произведение искусства, где изображены голые дети. И фильмы по произведениям Астрид Линдгрен, и картины Карла Ларссона.

– Во всяком случае, ничто не указывает на то, что ролики смонтированы, – сказал Лассе. – Их смотрел весь отдел, и…

– Мы все иногда ошибаемся. – Кевин опустил взгляд и вздохнул. – Я хочу посмотреть их сам.

Лассе кивнул и взглянул на часы. Эмилия почувствовала отвращение к тому, что ее ожидает, но Лассе поднял крышку ноутбука и развернул компьютер экраном к ним.

Кевин запустил запись. Когда Эмилия увидела отражение кадров в его глазах, она опустила веки и стала слушать.

Сначала музыка – тихая, фоном, вероятнее всего – старое аналоговое радио. Веселая музычка, и тем болезненнее контраст с агрессивными голосами.

А ну встань, засра…

Девочка послушно встает спиной к камере, наклоняется, отставляет зад; камера снимает ее влагалище крупным планом.

Сколько же грязи.

– Да, это папа. Значит, видео записали пять лет назад? – произнес голос Кевина.

Эмилия вздрогнула и открыла глаза.

Кевин пошевелился, челюсть у него напряглась.

– Неизвестно, – ответила Эмилия – Ее переписали с камеры пять лет назад, и, по словам одного из экспертов, кто-то подкорректировал свет при помощи редактора. Запись могли сделать лет пять-десять назад. Но не больше десяти.

Кевин вздохнул и закрыл крышку ноутбука.

У него изменилось лицо, поняла Эмилия. Теперь Кевин выглядел совсем уставшим и, кажется, постаревшим.

Опоздают на физкультуру
Скутшер

Перед Ботническим заливом, у фабрики в Скутшере, Дальэльвен разделяется на восточный и западный рукава, отчего образуется несколько островов. Самый крупный из них называется Рутшер, южная оконечность острова покрыта лесом, где попадались следы и волков, и медведей.

К двум деревьям у тропинки, которая близко подходит к крутому берегу реки, прислонены два велосипеда. На лесной опушке склонились над чем-то двое мальчишек.

Вообще-то мальчишки заехали сюда поискать бабочку-вампира. Они страшно редкие и во всей Швеции водятся только здесь, а еще они сосут кровь, как самые настоящие вампиры. При случае даже человеческую. Это интереснее, чем какие-то волки и медведи.

Мальчишки искали бабочку почти всю большую перемену, но сдались и на обратном пути наткнулись на могилу.

Твердую землю присыпало снегом, но у них получилось разрыть ее руками. На дне ямы виднелось что-то, по очертаниям похожее на пластиковый пакет.

Возле ямы размером с футбольный мяч был воткнут в землю маленький крест. Две палочки, связанные черной резинкой для волос.

Мальчишки опоздают на физкультуру минут на десять.

Надеяться на чудо
“Ведьмин котел”

Шведы не любят разговаривать с чужаками, однако всегда здороваются с незнакомыми людьми. Их национальное блюдо – пицца, национальный напиток – спиртное. Я выучилась пить, и это стало первым признаком того, что я потихоньку интегрируюсь в шведскую культуру.

Луве отпил кофе, но тут же выплюнул его обратно в чашку. Кофе остыл. Открутив крышку термоса, чтобы налить нового, Луве обнаружил, что кофе кончился.

Луве ушел на кухню и включил кофеварку. Слушая, как пыхтит машина, Луве пытался увидеть мир с точки зрения Мерси.

Мерси возмущает, что никого в Швеции, похоже, не интересует, как обстоят дела в Нигерии. После мятежа “Боко харам” террористическая группа сделалась сильной, как никогда, а ее новый лидер оказался куда харизматичнее прежних. Теперь “Боко харам” обрушилась и на мусульман, на всех недостаточно правоверных, и хотя в боевиков стреляли, они продолжали нападать; под действием наркотиков им все было нипочем. Они как зомби, как и она сама, как Мерси Беспощадная, черный разлом.

В мире Мерси все клокотало, перекипало и исходило бешенством.

Если учуешь в толпе сильный запах духов, надо насторожиться. Террористам-смертникам вдалбливают, что они гарантированно попадут в рай, поэтому они, прежде чем взлететь на воздух, поливаются духами.

Отец говорил Мерси: тот, кто не стоит любви, не стоит и ненависти. Астагфируллах.

Луве поздоровался с уборщицей, потом с медсестрой, которая совершала первый обход. “Ведьмин котел” потихоньку просыпался.

Луве спал плохо, но таблетки ему все равно не понадобились.

Он вышел в регистратуру, проверить почту. Могло прийти несколько новых заявлений насчет возможных насельниц, надо на них ответить. После ухода Алисы и исчезновения Новы и Мерси в интернате освободились три места, а частному предприятию не выгодно, чтобы эти три места пустовали дольше необходимого. Государство платит за каждую койку, и пустые койки означают потерянные деньги.

В почтовом кармане лежал конверт, адресованный Луве Мартинсону. По мнению Луве, в конверте содержалось не заявление от соцслужбы с предложением принять новую девочку.

Похоже, в конверте было частное письмо.

Едва Луве вскрыл конверт, как тут же понял, что там нечто гораздо большее.

Чудо означает, что произошло что-то хорошее, и само собой разумеется, что чудо – дело крайне редкое, в принципе несуществующее по сравнению с какими-нибудь страшными событиями. Катастрофами, например.

У надежды на ядерную аварию больше шансов сбыться, чем у надежды на чудо.

И все же Луве надеялся. Ведь чудо может означать то же самое, что и счастье.

У них похожий почерк, подумал Луве.

Отец Мерси жив.

Совсем как ты
Квартал Крунуберг

Эмилия ушла, и Кевин остался в кабинете для совещаний один на один с Лассе.

Некоторое время шеф задумчиво молчал.

– И… Как Луве Мартинсон оказался в программе по защите свидетелей? – спросил Кевин. – По словам следователя, с которым я разговаривал, он сменил имя полтора года назад. Я решил его проверить, потому что мне показалось – с ним что-то не так.

Лассе снова кивнул.

– Понимаю. Но учитывая то, что мне известно, проверка – пустая трата времени.

– И что же тебе известно?

– То, что я знаю, должно остаться между нами.

Лассе сцепил пальцы и перегнулся через стол.

– Луве в программе по защите свидетелей с 1988 года, со своих восемнадцати лет. Он помогал нам в одном расследовании, и я был одним из тех, кто рекомендовал включить его в программу. Когда в 2011 году решение пересматривали и начинали процедуру смены имени, без меня тоже не обошлось. Тогда он тоже давал показания, в рамках совершенно другого дела.

– Значит, Луве и раньше нам помогал?

– Да, и учитывая его профессию, это неудивительно. Еще когда я в первый раз звонил Луве, у меня возникло чувство, что он может оказаться тем самым человеком. Я ведь не знал, как его теперь зовут, но в его манере говорить есть что-то особое. И выбор профессии в его случае совершенно логичен.

– Логичен?

– Да. В детстве Луве пережил сексуальное насилие. Как и ты.

– И когда вырос, захотел помогать другим людям, оказавшимся в той же ситуации?

Кевин представил себе Луве, вспомнил, каким почти болезненно-хрупким он выглядел во время их разговора в интернате неделю назад. Кевин тогда решил, что терапевт воспринял эту хрупкость от девочек, с которыми работает.

Но возможно, она идет изнутри.

Из раны.

В ожидании высылки
“Ведьмин котел”

Тринадцать месяцев назад, в день, когда Мерси высадилась из автобуса в двухстах метрах от “Ведьмина котла” в сопровождении двух медсестер из Брэкке, в Мальмё, в конторе на Винтергатан, сидел и смотрел на экран компьютера некий мужчина.

Мужчина (он был служащим Департамента по делам миграции) узнал одну фамилию в списке тех, кто ходатайствовал о предоставлении убежища, но получил отказ. Служащий тут же распечатал документы, касавшиеся означенного человека.

Кто-то совершил ужасную ошибку. Служащий надеялся, что ее еще можно исправить.

Тринадцать месяцев спустя Луве Мартинсон держал в руках письмо и спрашивал себя, чем они там, в миграционной службе, занимаются.

Какой у отца Мерси красивый почерк.

Dear Mr Love Martinsson,

I hope you are the right person to contact in my case. I do not want to bother you with a phone call and instead I choose to write a letter that you can read when you have time[67]67
  Уважаемый господин Мартинсон, я надеюсь, что вы тот самый человек, с которым мне нужно связаться. Я не хотел тревожить вас телефонным звонком, а предпочел написать письмо, которое вы можете прочитать, когда у вас будет время (англ.).


[Закрыть].

В социальной службе отцу Мерси указали на Луве как на ближайшее контактное лицо, так как Мерси не отправили жить в какую-нибудь семью.

Он рассказывал, что за год с небольшим дважды посетил Швецию, чтобы попросить убежища. Во второй раз он явился в стокгольмский офис Департамента по делам миграции, где ему сообщили, что его дочь, по всей вероятности, находится в Швеции.

Дожидаясь ответа на свой запрос, он увидел фотографии дочери в шведских газетах; по тому, что писали о ней журналисты, он ее не узнал.

Если написанное было правдой, то после Гамбурга, с тех пор как они расстались, в жизни Мерси творилась какая-то совершенная жуть.

Луве хотелось заорать.

Отец Мерси должен был получить статус беженца уже в свой первый приезд в Швецию.

Луве, не веря своим глазам, читал дальше.

Возникла новая бюрократическая проблема.

Недавно шведская полиция объявила отца Мерси скончавшимся, и миграционная служба ссылалась на один циркуляр. Шведские органы местной государственной власти: 2005:52, порядок действий в отношении скончавшихся.

Формально отец Мерси находился сейчас в морозильной камере перевозящего трупы самолета, летящего в нигерийский Кано, а не сидел в стокгольмском офисе миграционной службы.

Кафка, подумал Луве и перевернул страницу. Конечно, когда покойник явился просить убежища, завыли все сирены; отец Мерси писал, что в первые часы после прибытия был уверен: он попал в дурной сон. Для начала у него конфисковали паспорт, на том основании, что паспорт наверняка поддельный, потому что человек, за которого он себя выдает, мертв. Один из служащих связался с полицией, и ему сообщили о мертвеце, обнаруженном на мосту в центре Стокгольма.

Согласно отчету о вскрытии, он или погиб от холода, или задохнулся в люке для шасси, после чего выпал из этого люка и приземлился на мост, где его переехала машина. Опознать труп было в принципе невозможно, но удостоверение личности, найденное при мертвеце, совпадало с документами отца Мерси.

Причиной того, что отец Мерси написал письмо, а не приехал сам, был тот факт, что он не мог передвигаться свободно: отец Мерси сидел в Стокгольме под стражей, в ожидании высылки.

Луве отметил, что почерк стал энергичнее и более наклонным, словно отец Мерси теперь писал быстрее.

I will go back in time a bit and tell you my story, from the sad day that I lost my daughter at the bus station in St. Pauli up to the moment that I arrived in Stockholm[68]68
  Я немного отступлю и расскажу свою историю с того грустного дня, когда я потерял дочь на автостанции в Санкт-Паули, и до того момента, как я оказался в Стокгольме (англ.).


[Закрыть].

Все началось, когда двое охранников выдворили его с автобусной остановки. Несколько недель он болтался поблизости, но найти дочь не смог, а потом его подвез до Мальмё какой-то польский дальнобойщик. В Мальмё отец Мерси запросил убежища и получил отказ.

I know that Sweden is a tolerant country, but I could not prove my homosexuality. They simply did not believe me because I also told them that I was married and had a family. They say that a lot of people that seek asylum come with lies. If I had lied about my family instead of telling the truth, maybe they would have believed me[69]69
  Я знаю, что Швеция – толерантная страна, но мне не удалось доказать свою гомосексуальность. Мне просто не поверили, ведь я сказал, что был женат и имел семью. Мне было сказано, что многие из тех, кто ищет здесь убежища, лгут. Возможно, мне поверили бы, если бы я солгал насчет своей семьи (англ.).


[Закрыть].

Отца Мерси должны были выслать назад, в Нигерию. Он попал на самолет, который совершил промежуточную посадку в Брюсселе. Там отцу Мерси удалось сбежать.

It was there I met him. The man I believe is the man that they found on the bridge in Stockholm. His name was Moses, from Ghana, and we were around the same age. Sometimes Europeans have trouble seeing the difference between us West Africans[70]70
  Там я его и встретил. Думаю, он и есть тот человек, которого нашли на мосту в Стокгольме. Его звали Мозес, из Ганы, мы были ровесниками. Европейцы редко видят разницу между нами, уроженцами Западной Африки (англ.).


[Закрыть].

Отец Мерси писал, что пару дней общался с Мозесом, а однажды утром проснулся и обнаружил, что тот исчез. Потом он обнаружил, что исчез и паспорт. Отец Мерси решил, что где-то потерял его, и лишь в Стокгольме ему пришло в голову, что паспорт, вероятно, украл Мозес.

Прокантовавшись восемь месяцев в Брюсселе, отец Мерси скопил денег на новый паспорт и “подушку безопасности”, с которой можно было двигаться дальше, в Швецию. О подробностях своего путешествия он не распространялся. Вероятно, на север он добрался с каким-нибудь дальнобойщиком. На этот раз пунктом его назначения был Стокгольм.

Now I will do anything to find my daughter. She is all I have.

Please Mr. Martinsson, can you in any way help me[71]71
  Я сделаю все, чтобы найти дочь. Кроме нее у меня ничего нет. Можете ли вы как-нибудь помочь мне, господин Мартинсон? (англ.)


[Закрыть]?

За окном серели в тусклом дневном свете елки, была оттепель, но мелкий дождик ночью переходил в снег.

В голове у Луве начала оформляться одна мысль. Он отложил письмо.

Приоткрытая дверь
Скутшер

Снег снова начал таять, но на проезжей части держался предательский ледок, и Кевин поворачивал осторожно. На подъезде к Эльвкарлебю у него зазвонил телефон, и Кевин подключил наушники.

Звонили из клиники в Фарсте.

– Первое – брат передает вам привет. Он приезжал, сказал, что звонил вам несколько раз, но вы не отвечали. Вероятно, это по поводу продажи дома, не хватает только вашей подписи.

Значит, брат все еще в городе, подумал Кевин.

– Ясно. Я ему перезвоню.

– С вами хочет поговорить ваша мама. У вас есть минутка?

Кевин ощутил укол вины.

– Да, конечно… Кстати, как она себя чувствует?

– Она хорошо реагирует на новый препарат. Тяжелые симптомы пошли на спад.

– Отлично. Можете передать ей трубку.

– Сейчас, только… Она попросила меня кое-что записать, чтобы не забыть, почему она захотела позвонить вам. Может, я лучше сначала прочитаю?

– Да, пожалуй.

– Вот что она сказала: Папа ударил Кевина. Папа хотел попросить прощения, но не успел. Скажите Кевину: “Прости меня”. – Медсестра откашлялась. – Если это правда – сочувствую.

– Папа никогда меня не бил, – сказал Кевин. – Ни единого раза.

– Ясно… Ну и хорошо. Передаю трубку.

Кевин поднялся на мост через Дальэльвен, и в трубке затрещало.

– Здравствуй, милый… – Голос у матери был мягче и медлительнее, чем в прошлый раз.

– Здравствуй, мама. Ты хотела что-то мне сказать. И попросила медсестру записать на бумажке.

– Бумажка? Да-да… да, вот. Вот бумажка.

У матери в голове стоял туман, она говорила тягуче-замедленно, но во всяком случае реагировала на обращенные к ней слова.

Снова тишина, секунд на десять-пятнадцать. Потом мать сказала:

– Папа хотел попросить прощения. За то, что он тебя ударил.

– Папа никогда не бил меня.

– Плохо было, – сказала мать, словно не слыша его. – Совсем плохо, когда мы еще не переехали на Стуран. Я знаю, что ему было стыдно, но такой уж человек. Он…

– Мама, он меня не бил. Ты ошибаешься, ты…

И вдруг Кевин все понял.

Он увидел перед собой брата. Не взрослого задиру, а фотографию брата маленького, из фотоальбома.

Брат с удочкой в руках стоял на мосту – наверное, где-то на Гринде.

Папа ударил его, подумал Кевин. Не меня.

Отец не бил балованного младшего, милого шалуна, который получал все, на что укажет, включая красное йойо.

Папа бил старшего.

Что еще он с ним делал?

Кевину стало жутко, и он заговорил громче:

– Папа бывал жесток с братом?

Мать не ответила. Сначала Кевин решил, что она положила трубку, но фоном звучали голоса – наверное, переговаривались медсестры. Кевин, не отдавая себе отчета, прибавил скорость и проскочил указатель с ограничением в пятьдесят километров в час на скорости в восемьдесят. Мать ответила, только когда Кевин перестал ощущать сцепление с дорогой.

– Никто ни с кем не бывал жесток.

Кевин выжал сцепление, машину немного повело вправо, но потом шасси повернулись, как надо, сцепление восстановилось, и Кевин сбавил скорость.

– Пока, Кевин… – Мать положила трубку.

Кевин въехал в Скутшер. Он катил по узким дорогам между низеньких домов, но мысли его были не здесь. Он, пятилетний, сидит у отца на коленях, сжимая в руках “Донки Конга-младшего” – приставку “Game & Watch”, унаследованную после брата.

Всего через неделю он играл гораздо лучше отца, который винил свои неповоротливые руки с шершавой, в трещинах, коже. Руки он испортил, когда подростком ловил селедку в Онгерманланде.

Когда Кевин парковался возле “Ведьмина котла”, позвонил Лассе и в двух словах изложил биографию Блумстранда.

– Десять лет назад проходил по делу об изнасиловании тринадцатилетнего мальчика. Расследование закрыли, но это звоночек. К тому же его дважды арестовывали за распространение пиратских копий фильмов, включая порнографию. Это тоже звоночек, даже при том, что, насколько я знаю, детской порнографии там не было.

После этого разговора Кевин убедился в том, как прав был Луве Мартинсон насчет Ульфа Блумстранда.

Сегодня хрупкость Луве не бросалась в глаза, и Кевин спрашивал себя, не принял ли он силу за слабость.

Луве достал письмо, которое прислали ему Нова и Мерси, и стал пересказывать содержание. Кевин тем временем просматривал письмо.

Я все втыкала осколок ему в горло, втыкала до тех пор, пока не порвались сухожилия.

– Как по-вашему, Мерси способна еще на одно убийство? – спросил Кевин.

– Боюсь, что да.

Луве достал еще несколько листков.

– Вот письмо от отца Мерси.

– От отца Мерси?

Кевин взял письмо. По какой-то причине ему подумалось о двери, которая приоткрыта, хотя должна быть заперта.

– Я хотел дождаться вас, поэтому не стал разговаривать ни с ним, ни с представителями Департамента по делам миграции. Судя по содержанию, письмо мог написать только отец Мерси. Там говорится о вещах, которые Мерси рассказывала мне во время сессий, конфиденциально.

Кевин быстро прочитал шесть страниц письма.

Луве прав, подумал он, а это означает, что патологоанатомы работали спустя рукава. Он не был лично знаком с шефом судмедэкспертов, но знал, что Иво Андрич имеет репутацию перфекциониста. Хотя на других его перфекционизм, возможно, не распространяется. Случаи вроде этого иногда понижают в приоритетности.

Теперь дверь не полуоткрыта. Она открыта нараспашку, потому что никто ее и не запирал.

Кевин никогда не имел дела с Мерси, но ему казалось, что он в каком-то смысле знает ее, и в животе у него подсасывало не только от нетерпеливого ожидания, но и от радости.

– Я вот о чем думаю, – сказал Луве.

– О чем?

– Может, чтобы найти Мерси, стоит привлечь прессу?

Кевин поразмыслил.

– Может быть… Попросим ее отца выступить с обращением, просьбой дать знать о себе. Вдруг сработает.

Скоро мы их найдем, подумал Кевин и набрал номер угрозыска.

Разговаривая, он наблюдал за Луве. Тот сидел перед ним, скрестив ноги и сцепив пальцы на колене.

Так сидят все психологи.