Текст книги "Сохраняя веру (Аутодафе)"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

68
Тимоти

Мало кто задумывался над тем, что при всей своей популярности формально Тимоти еще не входил в руководящий состав Бостонской епархии. При переводе священника из одной епархии в другую обычно требуется два или три года на «инкардинацию».

Когда формальный испытательный срок Тима истек, кардинал Малрони устроил в его честь небольшой прием, на котором официально присвоил ему титул «монсеньор».

От этого число и разнообразие получаемых им приглашений лишь возросло – его жаждали видеть в равной мере и в сиротских приютах, и на официальных благотворительных приемах.

Само собой, Тим чувствовал себя более уютно на школьных пикниках и выездах на барбекю «Рыцарей Колумба», нежели на банкетах в отеле «Риц», где степенные матроны католического вероисповедания в вечерних туалетах могли без зазрения совести пригласить его на танец, не вызывая ревности у своих мужей.

После долгих месяцев «светской жизни во имя Господа» – как с легким сердцем окрестил его выходы Малрони – Тим начал полнеть и силой заставил себя вместо обеда бегать трусцой вокруг пруда Бостонского колледжа.

В один прекрасный день во время такой пробежки он с изумлением увидел, как к нему на всех парах несется его секретарша сестра Маргарет. На этой обычно флегматичной женщине сейчас не было даже пальто. Она на бегу размахивала каким-то конвертом, словно призывая его поспешить назад.

– Монсеньор! – прокричала она взволнованно. – Вам приглашение из Вашингтона!

– Это не повод выбегать на улицу раздетой, Мэг, – пошутил Тим, переводя дух на холодном воздухе. – От президента Рейгана?

– Почти, – выдохнула она. – Из посольства Ватикана.

Чтобы не разочаровывать преданную секретаршу, Тим изобразил удивление, хотя и догадывался о содержании письма.

В прошлом году Рональд Рейган возобновил официальные дипломатические контакты с Ватиканом, прерванные больше ста лет назад. Отныне апостольский посланник Рима в Вашингтоне именовался «Ваше Превосходительство господин посол».

Сейчас Тим получил приглашение на гала-прием по случаю прибытия в Америку нового посла Ватикана, которым был не кто иной, как возлюбленный брат княгини Сантиори, архиепископ Джованни Орсино.

– Ну разве это не чудесно, монсеньор? – кудахтала сестра Маргарет.

Придав взгляду строгость, Тим предостерег:

– Мэг, это сугубо конфиденциальное дело. Я не хочу, чтобы об этом болтала вся канцелярия.

Секретарша кивнула и слегка покраснела. «Ну ясно, – подумал Тим, – все уже знают».

Огни посольства Ватикана на Массачусетс-авеню горели так ярко, что их можно было различить через иллюминатор самолета. К посольству нескончаемой вереницей подруливали лимузины и высаживали столичную знать.

Тим был уже внутри, когда раздались приветственные фанфары. Он с трепетом смотрел, как наверху парадной лестницы появился президент с первой леди. Улыбаясь, они приветственно помахали присутствующим и направились прямиком к хозяину вечера – архиепископу Орсино, который тепло с ними поздоровался и стал поочередно знакомить почетных гостей с представителями американской католической элиты.

Малрони, хоть и кардинал, чувствовал себя неловко в компании высокопоставленных дипломатов и правительственных чиновников. В результате он большую часть времени провел в разговорах со своими коллегами – кардиналами из Нью-Йорка, Чикаго, Лос-Анджелеса, Детройта и Филадельфии.

Тим еще не дорос до такого общества, а потому отошел в сторонку и принялся разглядывать сверкающую вереницу гостей. В их числе, среди многочисленных знаменитостей с Капитолийского холма, оказался и сенатор О’Дуайер из Массачусетса, когда-то посетивший его в семинарии Святого Афанасия. Из задумчивости его вывел знакомый голос.

– Эй, Хоган! – Фамильярное обращение прозвучало неуместно в столь изысканном собрании. Тим обернулся и увидел Джорджа Каванага. Тот небрежно вертел в руке бокал с шампанским.

– Я думал, ты все еще гуляешь по диким джунглям Южной Америки, – сказал Тим, пожимая руку бывшему однокашнику. – Никак не ожидал тебя увидеть на таком мероприятии.

– Ты не находишь, что это тоже своего рода джунгли? – с нескрываемой иронией откликнулся Джордж.

– Как поживаешь? – спросил Тим, мысленно оценивая степень искренности собеседника.

– Устал, отец Хоган. Точнее, монсеньор. Передать тебе не могу, каково это – быть пастырем стада Христова у наших южных соседей. Выжил только благодаря тому, что меня поддерживала их вера. – Он отхлебнул шампанского и вздохнул. – Но сам я сыт по горло, Тим. Эта партизанская война больше не по мне.

– Надеюсь, Джордж, ты не собираешься расстаться с Церковью?

В усталых глазах Каванага моментально затеплился огонек.

– Нет, от этой борьбы я не отказываюсь. Но я теперь человек корпоративный. В следующем месяце меня назначают помощником епископа Чикагского. Тебе тоже пришлю приглашение.

– О-о, – удивленно протянул Тим. И искренне добавил: – Поздравляю!

– Не стоит, – грустно ответил Джордж. – Это было баш на баш.

– Не понял?

– Газета, монсеньор. Мне пришлось отказаться от издания своей газеты. Отныне «Ла Вос дель Пуэбло»[80]80
  «Глас народа» (исп.).


[Закрыть] замолчал.

Прежде чем Тим успел ответить, Джордж быстро добавил:

– Конечно, это не означает, что я поступаюсь своими принципами. По крайней мере, у меня будет возможность излагать их с кафедры, а не с какого-нибудь пня в тропическом лесу. Честно говоря, жду этого с нетерпением. Не только водопровода и хорошей постели, а и возможности быть ближе к источнику душевного утешения в эти жуткие ночи – ну, ты знаешь… когда душа не находит покоя.

Тим кивнул:

– Со мной тоже бывает.

Джордж допил свое шампанское и продолжал:

– Между нами, Тиммо, иногда я жалею, что наши молитвы нельзя отправлять заказной корреспонденцией – по крайней мере, можно было бы удостовериться, что они достигают своего назначения. – Он слегка покачивался, язык начал заплетаться. – Ну, что? Скажешь, я заделался бунтарем?

– Нисколько, – быстро ответил Тим. – Перебрал немного – это есть. Думаю, тебе лучше поехать домой и лечь спать.

– Домой? – возразил Джордж. – А где у католического священника «дом»? В данный момент мы живем вчетвером в апартаментах в отеле «Уотергейт». Представляешь себе? Крестьяне в Никарагуа голодают, а нам круглосуточно готовы нести еду в номер.

Тим потихоньку повел приятеля к выходу. Выведя на воздух, он помог ему найти такси и, усадив в машину, убежденно сказал:

– Послушай, Каванаг, если то, что ты мне сейчас говорил, не пустая болтовня, я тобой восхищаюсь. Правда!

Джордж вскинулся и пьяным голосом спросил:

– Ты что, Хоган, серьезно?

– Я завидую, что у тебя такое сердце, – с чувством произнес Тим.

– Не верю. Зато я завидую твоей голове! Спокойной ночи, монсеньор.

С этими словами Каванаг закрыл окно и сделал шоферу знак трогаться.

Когда Тимоти вернулся в дом, к нему подошел сам хозяин.

– Любезный Тимотео, – обратился посол Орсино по-итальянски. – Я вас повсюду ищу!

– Я очень рад снова вас видеть. Как поживает ваша сестра?

– Цветет, как всегда. Вам от нее горячий привет. Но я бы хотел побеседовать с вами без этого скопления народа. Могу я вас пригласить завтра позавтракать со мной?

– В любое удобное для вас время.

– Отлично. За вами заедет мой шофер без четверти восемь. Доброй ночи.

Утро выдалось необычайно солнечное и теплое. Стол с изысканными яствами был накрыт на террасе резиденции посла. На почтительном расстоянии стоял навытяжку дворецкий в белых перчатках. Не считая его, их было только двое – Тим и брат княгини.

– Пожалуйста, Тим, зовите меня Джанни, – попросил дипломат. – Наслышан, наслышан о ваших достижениях в Бостоне. Вы, судя по всему, в равной мере искушены и в Священном Писании, и в бухгалтерском учете.

Тим невольно улыбнулся.

– Вообще-то, это оказалось на удивление благодарным занятием. Признательность всех, кому мы помогаем…

– А сан? Вам разве не щекочет слух само обращение «монсеньор»? – Видя его колебания, Орсино попытался вызвать Тима на откровение: – Легкое тщеславие грехом не является. Готов сознаться: при всех моих титулах и званиях каждый новый чин доставляет мне подлинную радость.

Подобное ребячество вызвало у Тима улыбку.

– А вы эти почести больше чем заслужили, смею вас заверить, мой друг. Скажу, что на моем столе лежит прошение кардинала Малрони о вашем повышении… – Он понизил голос, а затем с деланным безразличием произнес: – Но нет! Мы слишком высоко вас ценим, мой мальчик, чтобы позволить чахнуть в Бостоне даже на посту помощника епископа! Вы нужны в Риме.

От одного упоминания о любимом городе у Тима заныло сердце.

– А чем я там буду заниматься? – спросил он, стараясь не показать волнения.

– Ну, боюсь, это будет нечто потруднее перевода латинской корреспонденции. Я убедил Его Святейшество, что в вашем сердце достаточно асбеста, чтобы стать посредником между огнем и жаровней. – Он улыбнулся. – Я красиво выразился по-английски?

– Да… Джанни, – ответил Тим, изумленный тем, что его имя звучало в разговоре не с кем иным, как с самим папой.

Орсино отхлебнул кофе, вытер губы и, нагнувшись вперед, пристально посмотрел на Тима.

– Жаровней я называю Южную Америку, Тимотео, – доверительно поведал он. – Никто лучше меня не знает, сколь плачевны наши дела в этой части света. А «огонь» – это, боюсь, кардинал Франц фон Якоб, официально – архиепископ Гамбургский. Вам, конечно, известно, какой пост он занимает сейчас?

– Да, – ответил Тим, – он префект Конгрегации вероучения.

– Знакомы с ним? – спросил Орсино.

– Я, к сожалению, не вращаюсь в столь высоких кругах, – ответил Тим.

– На самом деле очень даже вращаетесь! – Посол улыбнулся. – Я видел его на вашей защите, хотя он остался верен себе и на банкет к моей сестре не пришел. Между нами говоря, он невероятный человек! Но у него и миссия невероятная. Наверное, только пруссак мог взяться за дело просвещения в африканских епархиях, где месса исполняется под звуки тамтамов и единственной уступкой целибату является то, что местные пастыри живут отдельно от своих жен и детей. Надо ли говорить, – добавил Орсино, – что фон Якоб правит железной рукой.

– Это разумно, – усмехнулся Тим. – Священная конгрегация имеет давнюю историю. В особенности – под ее прежним названием. Святой инквизиции.

– Можешь мне поверить, Тимотео, что по сравнению с Южной Америкой Африка – детские игрушки. Я лично могу это засвидетельствовать. Иезуиты вдалбливают верующим неприемлемые для них воззрения. Все это «окультуривание» – полнейший бред. Можно сказать наверняка, что церковные песнопения там будут звучать в ритме танго. Если нам не удастся взять этих революционеров под контроль, святой отец будет вынужден распустить Общество Иисуса, как в свое время – Климент XIV. Мой мальчик, это война!

– Но я не вижу в ней роли для себя!

Тим был искренне озадачен.

– А-а, – протянул Орсино и, встав из-за стола, принялся мерить террасу шагами, подкрепляя свои слова выразительной жестикуляцией. – В том-то и суть! Вы – образованный деятель церкви. Харизматический оратор. А главное – человек с неколебимой верой в Рим. По моей настоятельной рекомендации оба, и кардинал фон Якоб, и Его Святейшество, полны желания возложить на вас обязанности посланника папской курии по особым поручениям в епархиях Латинской Америки.

– Во всех сразу?

– Нет, только в тех, где мутят воду иезуиты, – ответил Орсино и улыбнулся. – То есть – наверное, во всех. Таких инцидентов, как оскорбление Его Святейшества сандинистами во время его поездки по Никарагуа, больше быть не должно. Наши пастыри в Южной Америке должны обладать достаточной убежденностью, чтобы пропускать мимо ушей выпады мятежной иезуитской прессы…

– Типа «Ла Воc дель Пуэбло»?

– Вот-вот, – поддакнул дипломат. И ловко переменил тему: – Вы могли бы прибыть в Рим к концу месяца?

– Думаю, да. Конечно, мне необходимо соблюсти приличия в отношении кардинала Малрони…

– Ну, об этом можете не беспокоиться, – заверил Орсино с озорным блеском в глазах. – Он так вами гордится! А поскольку время очень дорого, мы могли бы провести церемонию уже в Риме. Если вы не против.

– Какую церемонию? – не понял Тим.

– Я думал, это само собой разумеется… – Посол простодушно улыбнулся. – Столь ответственную миссию мы не можем возложить на нунция в ранге ниже архиепископского. Мои поздравления, Ваше Высокопреосвященство.

* * *

Проезжающего в комфортабельном лимузине по расплавленным от зноя вашингтонским улицам Тима раздирали сомнения.

Нет такого священника на земле, который не был бы счастлив получить архиепископскую мантию.

Но далеко не каждый стал бы платить за нее службой… в инквизиции.

69
Дэниэл

Через месяц после того, как я принял предложение доктора Харриса, я продал свою квартиру в Нью-Йорке и купил в Лисбоне, штат Нью-Гэмпшир, домик с двускатной крышей. Оставшиеся деньги я разместил в государственных облигациях. У меня пропало всякое желание иметь дело с Уолл-стрит, а по правде сказать, я всегда знал, что умножение собственных богатств не может составить моего счастья.

Лисбон я выбрал не только из-за его экзотического названия, но, главным образом, из-за его местоположения – как раз в центре ареала, образованного пятью городками, находившимися отныне под моей неофициальной духовной опекой. К тому же это было совсем рядом с вермонтскими горнолыжными курортами Стоу и Шугарбуш. Я давно собирался заняться этим видом спорта – не потому, что имел склонность к спорту, а лишь потому, что, как я много раз слышал, это отличное место для знакомства с незамужними девицами из Нью-Йорка. Может, это и так, но случая проверить мне до сих пор не представилось.

Со временем я расширил сферу своей деятельности, прибавив к регулярным обязанностям сопровождение одного или двоих молодых членов общины в их летних поездках в Израиль. Пока я гостил у Деборы и Эли, представители моего разбросанного «стада» совершенствовались в иврите и постигали свои духовные корни. Тем самым я готовил кадры для работы в воскресной школе. Постепенно мне удалось создать довольно крепкий костяк.

Я настолько погрузился в работу, с таким усердием мотался по дорогам между пятью поселками, особенно – в дни многочисленных еврейских праздников, что почти не заметил, как пролетели четыре года с моего вступления на поприще «раввина без портфеля».

И только однажды я вдруг осознал, как быстро бегут песчинки в песочных часах Времени. Это было в Израиле, когда отмечали тринадцатилетие Эли – бар-мицву, важнейший этап всей его духовной жизни.

В кибуце не было молельного дома, и Дебора договорилась с раввином синагоги Ор-Хадаш в Хайфе. Это была одна из первых реформистских синагог в Израиле, небольшое симпатичное здание на склоне горы Кармель.

Раввин даже предложил Деборе по этому случаю вести службу совместно, и главное – возгласить те отрывки Торы, за которыми непосредственно шли фрагменты, доверенные виновнику торжества.

И все же над бесспорно радостным событием неожиданно повисла легкая тень печали. Ибо, помимо кибуцников, явившихся на церемонию в нескольких пыхтящих и сопящих автобусах, здесь были еще и шестеро сорокалетних мужчин в летной форме, которые съехались со всех краев страны. Это были боевые товарищи «отца» Эли, бывшие соратники Ави Бен-Ами по эскадрилье.

Боаз с Ципорой были глубоко тронуты. Эли же, заслышав, кто эти люди, от волнения чуть не лишился дара речи. Дебора быстро устроила так, чтобы к Торе вызвали командира летного звена Ави, полковника Сассуна. Сразу за ним читать предстояло мне, а затем Боазу и ей самой.

Эли не спускал с летчиков глаз, словно силясь прочесть их мысли и получить какое-то представление об отце.

А мне бросилось в глаза, как во время службы и последовавшего уже в кибуце празднования однополчане Ави удивленно поглядывали на мальчика, видимо, недоумевая, как у смуглянки Деборы и еще более темнокожего и темноглазого Ави мог родиться такой «блондинчик».

Самым неприятным было то, что Эли тоже обратил на это внимание.

В тот вечер, пока взрослые продолжали праздновать его совершеннолетие в столовой, для Эли и его одноклассников и одноклассниц была организована вечеринка в спортивном зале. Они веселились вовсю, насколько я мог судить по доносящемуся из зала смеху, когда ходил к себе в комнату за свитером.

И вдруг меня окликнул Эли:

– Дядя Дэнни, привет!

– Привет, старик. Ты сегодня был на высоте!

– Спасибо, Дэнни. – В голосе Эли отнюдь не было той радости, какой можно было бы ожидать. – Ты можешь сказать мне правду?

– Конечно. – Я немного заволновался. По роду деятельности мне было не безразлично, какого рода правды от меня ждут.

– Во время Гафтары[81]81
  Гафтара – чтение из книг Пророков в синагоге.


[Закрыть] у меня голос не дрожал?

– Ни капельки! – отечески успокоил я. – Все было произнесено великолепным баритоном.

– А Гила говорит, я дал петуха!

– Кто это – Гила? – спросил я без всякой задней мысли.

– Да так, никто. – На сей раз голос у него действительно дрогнул.

– Ага, это, значит, и есть та женщина в твоей жизни, о которой говорил Боаз…

– Дядя Дэнни, не говори глупости! Я еще слишком молод для девчонок. – Он произнес это с чрезмерной горячностью.

Опыт провинциального раввина научил меня неплохо разбираться в человеческих взаимоотношениях, даже когда дело касалось подростков.

– Ей очень повезло, – констатировал я.

– Мы с Гилой оба хотим служить в авиации! – с гордостью объявил Эли.

– Послушай, до этого еще пять лет жить! В день бар-мицвы тебе бы следовало думать о другом.

Внезапно он помрачнел.

– Дядя Дэнни, в Израиле, едва наступает совершеннолетие, ты ни о чем другом и не думаешь.

В этот миг, несмотря на все выпитое вино и пьянящий воздух, я резко протрезвел. Может ли у детей быть нормальное детство в обстановке такой жуткой предопределенности?

Однако и мое детство нельзя было назвать безоблачным. Может, для меня даже лучше было бы заранее знать, что меня ждет в восемнадцать лет? Без малейшего шанса это изменить?

Я попытался обнять своего красавца-племянника. Но он уже в тринадцать лет так вымахал, что я смог лишь похлопать его по спине.

И только когда мне пришла мысль, что ему вовсе незачем идти со мной через весь кибуц к гостевым домикам, я догадался, что этот разговор не случаен. И что в вечер своего совершеннолетия Эли ждет от меня каких-то признаний.

– Дядя Дэнни, – начал он. Я чувствовал, что хладнокровие дается ему нелегко. – Мы можем поговорить, как мужчина с мужчиной? Это очень важно. Ты единственный человек в нашей семье, кому я полностью доверяю.

О Господи! Чувство у меня было такое, словно мне на голову сейчас опрокинутся небеса.

– Если ты собираешься задавать мне вопросы о смысле бытия, – попробовал я отшутиться, – то я отвечу тебе, как только сам получу ясность.

– Нет, Дэнни. Это не смешно!

Пришлось сдаться.

– Ладно. Выкладывай, что там у тебя.

Мы уже подошли к моему домику и теперь расположились на крыльце.

Эли некоторое время молча смотрел на озеро. Наконец он заговорил:

– Дядя Дэнни, всю эту неделю в кибуц съезжалась родня Боаза и Ципоры. Из Тель-Авива и даже из Чикаго. Они часами говорили о старых временах и разглядывали фотографии.

Последние мои иллюзии развеялись.

– Какая-то глупость! – задумчиво произнес он. – У них миллион фотографий. Есть даже давно побуревшие снимки, сделанные еще в Будапеште. И миллион детских фотографий Ави. – Он поник головой и горестно пробормотал: – И ни одного снимка мамы вдвоем с Ави. Ни одного! Даже свадебного. – Помолчав, он спросил: – Как ты думаешь, что это может значить?

Я судорожно искал, как отшутиться, что такое придумать, чтобы выскочить из угла, в который он меня загнал. Но я знал, что мой племянник не дурак, а правда сильнее любых наших желаний.

– Я не был знаком с Ави, – наконец ответил я. Это был единственный честный вариант ответа.

– Я тебя не о том спрашиваю! – серьезно сказал Эли.

– Да? – Я сделал вид, что удивлен. – А о чем?

Эли посмотрел на меня в упор и тихо спросил:

– Ты уверен, что он был моим отцом?

Хотя последние полчаса я только тем и занимался, что изобретал, как половчей вывернуться, сейчас я оказался бессилен. Я просто оцепенел. Наконец Эли отпустил мою душу на покаяние.

– Ладно, Дэнни, не мучайся, – тихо произнес он. – Можешь не отвечать. Я по твоему лицу все вижу.

70
Дэниэл

Через два дня я повез Эли в Иерусалим на его «вторую бар-мицву». Будучи зильцским равом, дядя Саул из дипломатических соображений не мог присутствовать на субботней церемонии. Но мы с ним договорились, что в знак уважения к памяти моего отца должны призвать Эли к Торе в понедельник, во время утренней службы у Стены Плача.

Дебора не смогла заставить себя поехать. Официальным оправданием служило то, что она все равно будет разлучена с сыном и окажется в толпе женщин в их «секторе». А главное, в ней еще жили воспоминания о давнишнем скандале, оставившем в ее душе глубокую рану.

Думаю, что были и другие воспоминания.

Надо ли говорить, что собралась вся иерусалимская община Бней-Симха, включая мальчиков из ешивы, довольных вдвойне – ведь на них свалилось полдня отдыха! Как и я, Эли в любой компании был как рыба в воде. Он одинаково легко чувствовал себя среди танцующих хасидов и с кибуцниками на дискотеке.

После церемонии, во время празднества с вином и пирогами, организованного в помещении школы, Саул отозвал меня в сторонку, чтобы обсудить кое-какие дела, касающиеся общины.

За годы, прошедшие после смерти моего отца, ему так и не удалось прийти к единому мнению со старейшинами в Иерусалиме относительно площадки под строительство школьного общежития.

Он держал меня в курсе дела – не только потому, что я был из его клана, но еще и потому, что, несмотря на великодушный отказ Дорис Гринбаум от возврата ее пожертвования, Саул рассматривал эти деньги как мою персональную заслугу. Он, конечно, понятия не имел о том, во что она мне обошлась.

На этот раз он был преисполнен решимости раз и навсегда решить вопрос с общежитием. За неделю до этого он показал мне все подходящие здания в самом Меа-Шеариме – и даже за его непосредственными границами, в прилегающих районах. Все эти строения были крайне тесными, но цены за них запрашивались астрономические.

На мой взгляд, лучшим из того, что мы видели, было трехэтажное здание из розовато-белого иерусалимского камня, со временем посеревшего. Его вполне можно было бы превратить в общежитие примерно для шестидесяти учеников ешивы, и они могли бы ходить в школу пешком. Но сегодня у ребе Бернштейна, бодрого и щепетильного в денежных делах преемника гнусного Шифмана, появилось для моего дядюшки какое-то новое предложение, а тот захотел непременно привлечь меня к его обсуждению.

Предоставив Эли самому себе (он радостно направился в пиццерию «Риччи» на улице Короля Георга: для мальчика, выросшего в кибуце, он неплохо соображал, где знакомиться с девчонками в большом городе), мы расположились в кабинете директора школы. За чаем ребе Бернштейн представил нас стройному джентльмену в черном сюртуке по фамилии Гордон. Тот повесил на доску объявлений карту и начал свою презентацию.

– Перед вами, достопочтенные господа раввины, великолепное новое поселение Армон-Давид. Спроектированное с широкими улицами, с расчетом на использование лучших стройматериалов, оснащенное самыми современными удобствами. И поверьте мне, ваши соседи будут самыми ортодоксальными из ортодоксальных иудеев!

Он выдержал паузу, давая нам возможность оценить все эти достоинства.

– Более того, по новой дороге, которую обещает построить Министерство жилищного строительства, можно будет за каких-то двадцать – максимум за тридцать минут доехать на автобусе до места, где мы с вами находимся.

Будучи наивным туристом, охваченным восторгом от близости к святым местам, я поначалу воодушевился идеей размещения школьного общежития не только в реальной досягаемости, от Меа-Шеарима, но и в здании с просторными комнатами и в окружении зелени. Я по опыту знал, что воспитанники ешивы так пашут, что им не помешал бы по-настоящему свежий воздух.

Но тут меня осенило: если закрыть глаза на стремление застройщика приукрасить положение дел, новый район будет намного дальше от Иерусалима, чем хотелось бы. На самом деле мне стало казаться, что он подозрительно близок к арабским поселениям Дар-Мусса и Зейтуния.

Это побудило меня задать вопрос:

– Ваши слова звучат довольно заманчиво, но нельзя ли уточнить, по какую сторону от Зеленой линии будет располагаться новый район?

Гордон был страшно оскорблен.

– Неужели сын великого рава Моисея Луриа – да будет благословенна его память! – верит в какие-то абсурдные территориальные споры? Всю эту землю Всевышний отдал нашему народу!

Я едва удержался, чтобы не спросить: если эту землю нашему народу дал Господь, то почему ты, приятель, торгуешь ею повторно? Но у меня были и более важные соображения. Я обратился к Саулу, но адресовал свои слова всем присутствующим:

– При всем моем уважении к градостроительным талантам господина Гордона, боюсь, у Бней-Симха есть определенные обязанности. Ты согласен, дядя Саул? Я хочу сказать, если мы переберемся в Армон-Давид…

– …то у вас появится место для размещения сотни учащихся! – моментально перебил Гордон с легким испугом в голосе.

– Не в этом дело! – огрызнулся я, продолжая обращаться к дяде. – Если мы решим строить общежитие для воспитанников за Зеленой линией, это будет воспринято как политический акт. Это будет означать, что наша община одобряет захват арабских территорий.

Гордон не уловил моего отрицательного отношения к этому. Или сделал вид, что не уловил.

– Иными словам, – загудел он, – вы не только получите великолепный жилой комплекс, но и внесете вклад в борьбу за расширение государства Израиль!

Все глаза устремились на моего дядю Саула. Тот погладил бороду и спокойно ответил:

– Я не верю в борьбу – ни в прямом, ни в переносном смысле. Дэнни прав.

Гордон прямо-таки зашипел от негодования. Нарочито избегая моего взгляда, он направил свои доводы на самое слабое в его представлении звено в нашей цепи – миниатюрного ребе Бернштейна.

– Только подумайте, какой разразится скандал, если люди узнают, что нынешний зильцский рав отвергает право нашего народа даже на пядь святой земли!

– Прошу меня извинить, господин Гордон, – негромко, но твердо сказал Саул, – что-то я не припомню, чтобы произносил глагол «отвергать». Пока вы осыпаете нас обвинениями, позвольте вам напомнить, что основополагающим принципом существования для любого еврея является «пикуах нефеш» – то есть уважение к человеческой жизни.

Молодец дядя Саул! Я ввязался в бой на его стороне:

– Вы, господин Гордон, несомненно, помните книгу Левит, глава девятнадцатая, стих семнадцатый? «Не враждуй на брата твоего в сердце твоем». Этого вполне достаточно, чтобы признать ваши предложения неприемлемыми.

Может показаться невероятным, но в ответ проектировщик поспешно сложил свою карту и сердито удалился, бросив на прощание одно только «Хм-м!», которое означало, что Бней-Симха есть сборище духовных банкротов, отступников от дела подлинных иудеев, пусть себе отправляются всем скопом назад, в Бруклин, такие-сякие.

Какое-то время мы сидели молча. Ребе Бернштейн смотрел на моего дядю с улыбкой облегчения.

– Благодарю вас, рав Луриа, – сказал он.

Дядя улыбнулся мне.

– Я очень горжусь тем, как ты держался, ребе Даниил, – с любовью сказал он.

Я смущенно уточнил, что меня нельзя называть раввином.

Но он возразил:

– Можно, Данилех. Можно.

По дороге обратно в кибуц Эли вел себя подозрительно беззаботно для человека, каких-то двое суток назад пережившего тяжелый кризис самосознания. Он даже напевал себе под нос какие-то мотивчики из израильского хит-парада. Я не нашел в себе сил спросить, как ему удается с таким самообладанием справляться с экзистенциальным кризисом – не говоря уже о быстроте, с какой он пришел в себя.

– Помнишь наш недавний разговор, дядя Дэнни?

– Да, – лаконично ответил я. Еще бы мне его не помнить!

– Ну, так вот, я спросил у мамы, и она сказала мне правду.

Неужели?

– Подозреваю, ты с самого начала все знал, – подсказал он.

Я ответил неразборчивым мычанием.

– Ну, и что с того? – продолжал он.

– С чего? – не понял я.

– С того, что мои родители не были женаты? Какое это имеет значение?

– Ты прав, – согласился я. – По еврейским законам ты ничем не отличаешься от других мальчишек и можешь взять в жены хоть дочь главного раввина.

Мы проехали еще с километр, и Эли озорно спросил:

– А она хорошенькая?

– Кто? – Я был озадачен.

– Дочь главного раввина! Может, я заинтересуюсь.

Так. Следовательно, Дебора просто отсрочила неизбежное. Но рано или поздно кому-то придется набраться храбрости и все ему рассказать. А пока, как говорится, «будем благодарить Господа и принимать каждый день таким, какой он есть».

В Кфар Ха-Шарон мы приехали вскоре после ужина. Эли, с его юношеским задором, охотно пожертвовал едой ради того, чтобы сгонять в кибуц, где жила Гила, так что у меня появилась возможность переброситься парой слов с Деборой наедине.

Она с интересом выслушала мой отчет о событиях того дня и даже позволила себе комментарий:

– Думаю, что от Саула это решение потребовало мужества.

– А мне, думаешь, легче пришлось? – возмутился я, рассчитывая на свою долю славы. – Это я поднял тему Зеленой линии!

– Конечно, это было смело с твоей стороны, – согласилась Дебора. – Вся разница в том, что ты теперь поедешь назад в свои леса, а Саулу придется у себя в Бруклине объясняться с толпой прихожан!