Текст книги "Сохраняя веру (Аутодафе)"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

39
Дебора

– Дебора, тебя к телефону.

– А кто там, мам?

– А я знаю? – Рахель пожала плечами. – Представился Стивом. – Она поспешила задать главный вопрос: – Он еврей?

Дебора не удержалась от смеха.

– Мама, если это тот, кто я думаю, то он раввин.

– Что это за раввин, который называет себя «Стив»? Наверняка не из наших. Но… если он… в порядке, пригласи его на шаббес.

– Мама, он женат, – небрежно бросила Дебора, беря трубку.

– А-а… – разочарованно протянула Рахель. Ее энтузиазма как не бывало. – И с каких это пор моей дочери звонят женатые раввины? – Она закатила глаза и добавила: – Отец Вселенной, почему Ты выбрал моих детей для Твоих испытаний?

– Добрый вечер, Дебора. Сказать по правде, я дождался не третьей, а четвертой звезды на небе, чтобы это уж точно было после шабата.

– Все в порядке, равви, – ответила она.

– Ну, вот!.. – взмолился он. – Так меня называют только прихожане, когда недовольны прослушанной службой. Ну, да ладно. Мы с женой приглашаем вас завтра на поздний завтрак. Будут только багели[43]43
  Род бубликов или несладких кренделей.


[Закрыть] и лососина. И немного прозелитизма.

– Что вы хотите этим сказать? – удивилась Дебора.

– Объясню после того, как отведаете багелей, – весело ответил раввин. Он продиктовал ей адрес и повесил трубку.

– Могу я спросить, чего ради он звонил? – Рахель вперила в дочь строгий взор.

– Да так, ничего особенного, – беспечно ответила та. – На багели пригласил.

Едва Эстер Голдман открыла дверь, как Дебору кольнула совесть: и она, и ее муж держали на руках по малышу. Близняшек.

Дебора вдруг страстно затосковала по сыну.

Стив Голдман истолковал ее состояние по-своему.

– Уверяю вас, дети далеко не всегда приносят одни радости. – Он провел ее в столовую. – Они замечательные, но не посреди ночи. – Он показал на накрытый стол и сказал: – Угощайтесь!

Как и обещал, раввин не стал сразу заводить серьезных разговоров, а дождался, пока Дебора прикончит второй багель.

– Меня одолевает любопытство, – заявил он наконец. – Если сочтете, что меня это не касается, пожалуйста, так и скажите. Но для меня вы представляете собой загадку…

– Ну, знаете, я много слышала в свой адрес, но «загадочной» меня называют впервые. Что же вас так заинтриговало?

– Думаю, вы и сами догадываетесь, – дружелюбно ответил Стив. – Дочь зильцского рава живет в кибуце, где люди настолько пренебрегают всеми религиозными установлениями, что работают даже в дни святых праздников. Затем она приезжает в Бруклин и посещает службу, которую в ее семье наверняка сочли бы еретической. – Он выдержал паузу, давая ей возможность переварить предварительные замечания, а затем перешел к выводам: – Я могу только заключить, что вы пребываете в некоем поиске…

– Угадали, – согласилась она. – И надеюсь, вы не сочтете претенциозным, если я скажу: мне кажется, это поиск лучшей формы взаимоотношений с Богом.

– Именно это составляет суть нашего движения, – заговорила Эстер. – И далеко не все, что мы делаем, является новомодным изобретением. Во времена Талмуда призывать женщин к Торе было обычной практикой. И только сами фруммеры ее «пересмотрели».

– Откровенно говоря, меня задевает, что вы, хасиды, смотрите на меня сверху вниз, поскольку я не принимаю вашего тенденциозного толкования Библии. – Стив с жаром стукнул по столу и сказал: – Но Тора принадлежит каждому еврею. Бог вручил ее Моисею на горе Синай, а не какому-то раввину в Бруклине, который считает, что получил эксклюзивную лицензию на святость.

Дебора кивнула.

– То, что вы сейчас сказали, Стив, очень напоминает мне моего брата Дэнни. Он только что бросил учебу в семинарии. Похоже, мой отец станет последним представителем древнего рода раввинов Луриа.

– Мне очень жаль, – заметил Стив. – Вы этим огорчены?

– Мне жаль папу, но Дэнни я понимаю. И если уж быть честной до конца, я совсем не уверена, что в мире, где зильцской общины больше не существует, нам нужен зильцский рав.

– Но это не означает, что богословская династия Луриа тоже должна прерваться! – воскликнул в волнении Стив. – Вы-то сами никогда не думали стать раввином? У нас в семинарии уже начали выпускать раввинов.

Дебора была застигнута врасплох. И сумела лишь возразить:

– Мой отец, без сомнения, приведет вам тысячу теологических оснований, почему женщины не могут быть раввинами.

– При всем уважении к нему, – ответил Стив, – я бы мог представить ему еще больше оснований, почему это вполне возможная вещь. Есть у вас время для небольшой лекции?

– Я готова, – улыбнулась Дебора.

– Начнем с того, – начал перечислять Стив, – что веками раввины твердили, будто использование существительного мужского рода во фразах типа «Не хлебом единым жив человек» однозначно предполагает, что Закон Божий представляет собой некую прерогативу мужчин. Но более точно было бы воспринимать это слово – «человек» – как относящееся ко всем существам рода человеческого.

Вот мы тут сидим, а тем временем межконфессиональная комиссия занимается подготовкой «Нового, исправленного канонического издания Библии». В новом тексте местоимение «Он» по-прежнему употребляется применительно к Иисусу и Богу, но высказывания наподобие третьего стиха восьмой главы Второзакония излагаются иначе – «Не хлебом единым живы люди…».

У Деборы загорелись глаза. Она мгновенно вспомнила слова, которые всю жизнь были для нее как кость в горле.

– А вы не забыли знаменитый аргумент ребе Элиезера против изучения Торы девочками?

– А Бен-Ацаи? – возразил Стив. – Теолог ничуть не меньшего масштаба! Он говорил, что мужчина обязан учить свою дочь Торе. По сути дела (и готов поклясться, что этому вас в школе не учили), Талмуд говорит, что Господь на самом деле наделил женщин большим разумом, чем мужчин.

– Вы правы. – Она сдержано улыбнулась. – Этому нас не учили.

– Почитайте трактат «Нидда», раздел сорок пять б. Если вам это, конечно, интересно, – вступила в разговор Эстер.

Дебора была поражена ученостью его жены. Стив тем временем увлеченно продолжал:

– Вот вы, Дебора, происходите из рода Мириам Шпиры…

– Кого?

– Позвольте, я просто покажу вам это.

Он повернулся к книжной полке, достал томик энциклопедии «Иудаика» и быстро пролистал.

– Не сочтите за труд, Дебора, прочтите вот этот кусочек вслух. – Он показал ей абзац.

– «Луриа – известный род, начало которого прослеживается вплоть до четырнадцатого века».

Он ткнул в следующие строки:

– Пожалуйста, дальше!

– «Считается, что дочь основателя рода – Мириам, умершая около 1350 года, преподавала еврейский Закон в ешиве, стоя за занавеской».

Дебора в изумлении подняла глаза.

– Ну, видите? – улыбнулась Эстер. – Вы даже не были бы первой.

А ее муж минуту помолчал, давая Деборе возможность осмыслить услышанное, и спросил:

– Вам не кажется, что настало время женщинам рода Луриа выйти из-за занавески?

Наступило неловкое молчание. Наконец Дебора тихо сказала:

– Но у меня нет высшего образования.

– А у Моисея было? – хмыкнул раввин. – У Христа? У Будды? Вступительные испытания в Еврейский колледж состоят в проверке знания Торы, Талмуда и иврита. Бьюсь об заклад, вы хоть сейчас их сдадите.

Дебора недолго колебалась.

– Вы меня врасплох застали. Не знаю даже, что сказать.

– Пообещайте, что серьезно все обдумаете.

– Это я вам смело могу обещать, – согласилась Дебора.

– Вполне справедливо, – ответил Стив. – А теперь настало время для чего-то более космического. Вам предстоит отведать штрудель в исполнении Эстер.

Хозяйка принялась резать рулет, а Деборе почему-то стало неловко, что она разговаривала в основном с ее мужем. Она подошла и учтиво поинтересовалась:

– Скажите мне, Эстер, каково это – жить с современным раввином?

– Этот вопрос вам следовало адресовать мне, – встрял Стив.

– Почему? – не поняла Дебора.

– Потому что Эстер тоже раввин.

Единственный, к кому она могла сейчас обратиться за советом, был Дэнни.

– Послушай, извини, что нагружаю тебя в такое время…

– Перестань, Деб. Если бы кризисы случались тогда, когда мы их ждем, они не назывались бы кризисами. Я хочу сказать, если у меня самого голова идет кругом, это не значит, что я не могу дать тебе взвешенный совет. – Он помолчал и ласково добавил: – Это будет для меня большая честь.

– Но, Дэнни, давай попробуем представить, что меня примут. Ты думаешь, община Бней-Симха будет платить за мое обучение так, как платили за тебя?

Этим его было не сбить с толку.

– А может, ты так замечательно сдашь экзамены, что тебе дадут стипендию?

– Ладно, допустим, там все посходили с ума и мне выставят высокий балл. Теперь скажи мне, под каким деревом в Проспект-парке мне с твоим племянником раскинуть палатку?

Дэнни немного помолчал, потирая лоб, словно пытаясь добыть правильный ответ, как первобытный человек – огонь.

– Давай не будем кривить душой, Деб, – объявил он таким тоном, будто желал убедить прежде всего себя самого. – Ты знаешь, что мама с папой жаждут твоего возвращения. А перспектива получить внука – да еще у себя в доме – для папы станет настоящим стимулом к жизни.

– Но что будет, когда он узнает, чем я занимаюсь?

– А кто сказал, что ты обязана детально расписать ему свою будущую профессию? «Раввин» означает «учитель». Скажи, что ты готовишься стать учителем. Это будет не ложь – всего лишь не вся правда.

Дэнни скрестил руки и удовлетворенно улыбнулся.

– А теперь можешь с такой же легкостью решить все мои проблемы, – пошутил он.

Но Дебора сохраняла серьезность.

– Эй! – упрекнул брат. – Теперь-то что еще не так?

– Я не могу больше врать, – тихо сказала она.

– О преподавательской работе? Я же тебе говорю…

– Дэнни, я не об этом! – выкрикнула она. – Когда ты узнаешь, что я от тебя скрывала все это время, ты, быть может, пожелаешь мне смерти. Если я сейчас все тебе не расскажу, меня просто разорвет!

Она замолчала, ожидая, пока брат не подаст сигнала открыть шлюзы.

– Валяй, Деб. Я слушаю.

– Отец Эли – не Ави. Это всего лишь легенда, которую я придумала, чтобы скрыть правду. Почему-то сначала это показалось мне проще всего…

– Деб! – ответил брат. – Да кому какое дело, от кого у тебя ребенок? Ведь ты его любила. Что бы ты там ни натворила, это никак не изменит моего отношения к тебе и Эли.

– Изменит. – Она набрала полную грудь воздуха, в упор посмотрела на Дэнни и выпалила: – Дело в том, что это Тимоти Хоган.

Он застыл от изумления.

Это был не шок. И не возмущение. А полная немота.

Следующие мгновения прошли как в замедленной съемке – казалось, что застыли даже слезы, катившиеся по ее щекам.

Наконец брат пролепетал:

– Я думал, он теперь уже священник. Он же в Риме учился…

– Дэнни, – сказала сестра, – от Рима до Израиля всего три часа полета.

И тогда она рассказала ему все.

* * *

– А Тимоти знает?

Дебора покачала головой, и перед ее мысленным взором возник образ отца ее ребенка, каким она видела его в последнюю ночь их любви, когда он с такой невыразимой нежностью смотрел на нее своими синими глазами.

Прежде Дебора утешалась тем, что, как она думала, своим молчанием пощадила Тимоти. Спасла его от страданий. На самом деле она одновременно лишила его и радости. И сейчас она проговорила с явным сожалением:

– Он никогда не увидит своего сына. Он даже не узнает о его существовании. Господи, Дэнни, что мне делать?

– Ну, для начала, – сказал он, стараясь придать ей бодрости, – ты сейчас что-нибудь выпьешь. Что тут у папы есть в запасе?

– Я не могу…

– Перестань, Деб, вспомни Екклесиаста: «Вино есть радость бытия…»

– Хорошо, – уступила она, вытирая слезы. – Пожалуй, сейчас мне это не повредит.

Бар в кабинете рава Моисея Луриа был более чем скромен: несколько бутылок вина, немного шнапса и – эврика!

– Сливовица? – Дебора вскрикнула, видя, как Дэнни достает специально припасенную отцом на Песах фигурную бутылку сливового бренди. – Говорят, это огнеопасная жидкость!

– Ну, – сказал Дэнни, изучая этикетку, – это действительно так. Будь она еще чуть крепче, ее можно было бы заливать в бензобак.

Он выставил на стол две хрустальные стопки и наполнил их крепкой, пахнущей миндалем жидкостью. Еще даже не глотнув, а только вдохнув запах, Дебора уже побледнела.

– Думаю, что повод требует прочесть благословение, – объявил Дэнни, поднял рюмку и заговорил на иврите. Голос у него дрожал от волнения. – «Благословен Ты, Всевышний, Бог наш, Который дал нам дожить, поддерживал нас и дал достичь этого момента». – И добавил: – Будь у меня бараний рог, я бы в него сейчас протрубил. – С любовью глядя на сестру, он произнес тост: – За тебя, Дебора! Долгой тебе жизни, здоровья, и удачи Эли…

У него вдруг сорвался голос.

– У моего сына есть настоящая фамилия! – взмолилась Дебора.

Дэнни немного помолчал, а затем признался:

– Знаю, просто не могу ее выговорить.

40
Дэниэл

Я тщетно ждал решающего звонка от отца, с больничной койки. И так и не дождался.

К тому времени завершился семестр. Выпускники – за исключением отбившихся от стада – стали раввинами. Мне следовало примириться с тем фактом, что, отказавшись от выпускных экзаменов, я лишил себя не только раввинского достоинства, но и диплома бакалавра – что можно сравнить с отказом не только от лимузина, но и от водительских прав.

К счастью, друзья у меня еще остались, хотя и не много. Точнее сказать – двое: Беллер – он предложил мне в пользование свой домашний кабинет – и Ариэль, в чьей квартире я уже и так держал половину своего гардероба. Она разрешила мне перебраться к ней со своими книгами. И даже пригласила пожить летом, пока она со своим «благодетелем» будет в очередной раз прожигать жизнь в Европе.

Чем я буду питаться, после того как уничтожу все запасы деликатесов в ее холодильнике, был другой вопрос.

Беллер также предложил мне пожить в его домике в Труро – его летнем убежище на полуострове Кейп-Код. Но мне надо было остаться в городе и помочь Деборе в подготовке к вступительным экзаменам, которые семинария разработала специально для нее.

После того как я одолжил сестре денег на покупку книг, я счел, что оставшейся на моем банковском счету суммы в двести шестьдесят один доллар хватит месяца на полтора – и при условии, что я стану питаться один раз в день.

Ариэль о грозящем мне банкротстве я говорить не стал. Однако, прежде чем уехать, это удивительно аморальное создание усадило меня для разговора по душам. Как я понял, для разнообразия Чарли Мейстер в этом году не снял им виллу на Ривьере, а зафрахтовал дом и яхту на Каспии, где, как предполагалось, они будут бороздить воды крупнейшего в мире озера и поглощать севрюгу и икру ложками.

– Дэнни, – сказала она, – я тревожусь, как ты здесь будешь один. Мне было бы спокойнее, если бы ты пожил у Аарона. Там ты по крайней мере смог бы поговорить со всеми этими умными людьми.

– Психоаналитики – народ неразговорчивый, – возразил я. – Они только слушают. К тому же мне предстоит натаскивать сестру к экзаменам. И здесь идеальное место, где она сможет сосредоточиться. Все будет в порядке.

– Перестань, Дэнни, – сказала она вдруг материнским голосом. – Не нужно передо мной держать фасон. Чем ты собираешься зарабатывать на хлеб?

Я судорожно искал какую-нибудь увертку, но тут вдруг увидел в ее красивых глазах неподдельную тревогу и был совершенно обезоружен.

– Не знаю, Ариэль, – признался я. – Как только Дебора устроится, надо будет идти работать.

– Твоя мужская гордость не очень пострадает, если я дам тебе в долг?

Что мне было отвечать – что у меня нет гордости? Или сказать напрямую, что сижу без денег? Я только пожал плечами.

– Отлично, – сказала она, нагибаясь ко мне. – Дай мне номер твоего счета, я распоряжусь, чтобы завтра тебе перевели денег.

– Только, чур, в долг! – запротестовал я. – Я обязательно отдам!

– Идет. – Она так энергично тряхнула головой, что несколько белокурых локонов упали на лицо. – Только спешки никакой нет. Мне эти пять тысяч, вообще-то, не нужны.

– Пять тысяч? – Я был ошарашен. – С чего ты взяла, что мне могут понадобиться такие деньги?

– Я просто хочу, чтобы ты без меня не скучал. К тому же, быть может, тебе удастся эти деньги разумно вложить, и ты сможешь разбогатеть к нашей встрече.

– Но я в этом деле профан.

– Это не беда, может, я смогу помочь. Чарльз – настоящий гений в этих делах. Иногда мне удается подслушать кое-какие мелочи… – Она вдруг замолчала, немного подумала и продолжала заговорщицким тоном: – Дэнни, я не должна тебе этого говорить, но нынешним летом самый лакомый каравай будет печься из пшеницы. Зерно! Смотри не зевай!

Единственное, что я в тот момент уяснил из ее великодушного намека, было пожелание избегать муки мелкого помола. Немного придя в себя после известия о свалившемся на меня богатстве, я пообещал серьезно подумать о ее совете.

На другое утро Чарли на своем «Роллс-Ройсе» заехал за Ариэль. Мне пришлось бороться с искушением проводить ее до крыльца и помахать на прощание.

Но я был не в силах видеть его лицо.

Печаль от расставания с Ариэль – а что-то говорило мне, что мы простились навсегда, – несколько поутихла, когда в половине десятого утра мне позвонили из моего банка (впервые в жизни!) и сообщили, что мой счет существенно пополнился благодаря переводу пяти тысяч долларов. Думаю, на клерка это произвело не меньшее впечатление, чем на меня.

Поддавшись духу расточительства, я отправился в супермаркет «Цабар» и накупил горы сига, канадской лососины, белого хлеба и других деликатесов, чтобы было чем накормить мою отважную сестрицу, когда она явится на первое занятие. В результате вышло, что мы одновременно отметили и выписку отца из больницы.

Дебора трудилась с маниакальным усердием. За долгие годы, когда она была лишена возможности учиться, в ней словно накопился академический запал, и какая-то паровая струя неутомимо толкала ее вперед. Мы не только занимались вдвоем с утра до вечера и изо дня в день, но и после этого она одна засиживалась бог знает до какого часа, повторяя пройденное за день. Как бы то ни было, на следующий день материал отскакивал у нее от зубов.

Мои предчувствия в отношении папы полностью подтвердились. Прикосновение к смерти сделало его мягче, он приветствовал решение Деборы стать «еврейским педагогом», не уточняя, в каком именно учебном заведении она намерена учиться. Конечно, придет время, когда ей придется рассказать ему, что у него есть внук. Но тут следовало подождать, пока он немного окрепнет.

В свой первый визит в храм наслаждений, каким являлся дом Ариэль, Дебора не удержалась и спросила, каким образом я, изгнанный из родного Эдема, оказался в этом дивном месте. И пока мы пили свой кофе, я выложил ей все.

К своему удивлению, я обнаружил, что после всех перипетий своей жизни Дебора сохранила определенную невинность. Она родила ребенка вне брака, да к тому же от семинариста римско-католической церкви, но это как будто никак не сказалось на ее духовной чистоте. Она любила Тима всей душой и не считала это грехом.

Я видел, что мои откровения ее шокируют, но она удержалась от критики и лишь заметила:

– Послушай, Дэнни, мне это кажется не совсем в наших традициях, но кто я такая, чтобы тебя судить?

Однако я считал своим долгом позаботиться и о ее эмоциональном благополучии.

В глубине души я догадывался, сколь велика ее любовь к ребенку, но при всей растрепанности собственных чувств я понимал, что для того, чтобы изливать свою любовь на детей, взрослому человеку нужно прежде всего ощущать любимым себя самого.

Ави Бен-Ами изначально был мифом. Тимоти же, при всей его реальности, постепенно сотрется из памяти, как фигура на старом гобелене. Так, по крайней мере, я тогда думал.

Я знал, что в данный момент ее жизнь до краев заполнена треволнениями по поводу предстоящих экзаменов. Но при ее постоянном одиночестве это окажется лекарством краткосрочного действия. Как она может петь ему колыбельные типа «Спи, малыш, папа ушел на охоту», если она все время помнит, что никакого отца у Эли нет?

Дебора возражала, что живет полной жизнью, но, когда я стал допытываться о тех людях в Израиле, которые создают эту полноту, я не услышал ничего, что можно было бы отнести к личной жизни.

Но какую-то ниточку я все же нащупал.

В числе предметов, которые она выбрала для поступления, была современная еврейская поэзия, о которой я не знал ровным счетом ничего, поскольку в моей семинарии ценность творчества того или иного поэта было принято определять не раньше, чем через сто лет после его смерти.

Осторожно расспросив ее, я выяснил, что в Израиле она занималась под руководством некоего Зэева, который если и не зажег в моей сестре пламя чувства (как выразилась бы Ариэль), то, по крайней мере, заронил в ней нечто большее, чем любовь к литературе.

Она, конечно, все отрицала.

– С чего ты взял, что он проявляет ко мне какой-то интерес?

– Да будет тебе, Деб. Не бывает так, чтобы преподаватель просто так предлагал студентке дополнительные занятия. Для этого нужны какие-то иные мотивы. Когда вернешься в Израиль, ты ему позвонишь?

Она ушла от ответа.

– Только если успешно сдам экзамен по поэзии.

То-то же, подумал я. Будем надеяться, что этот Зэев не женат и не какой-нибудь иудейский монах.

Вступительные экзамены Деборы пришлись на 27 и 28 июня 1972 года. Двенадцать часов отводилось на письменные тесты по Торе, Талмуду, истории и языку, а затем был устный экзамен, который, я знал, она сдаст с блеском.

Перед отъездом в Израиль к сыну Дебора успела пройти еще одно нелегкое испытание – поведать родителям о своем материнстве.

Она дождалась первого шабата после папиного возвращения из госпиталя, когда он снова смог занять свое кресло во главе семейного стола. После ужина, в присутствии наших сестер с мужьями и детьми – этакий греческий хор, сопровождающий трагедию, – она рассказала свою историю.

Все поплакали по Ави Бен-Ами, а отец пообещал целый месяц читать псалмы в память о своем героическом зяте – отчего Дебора устыдилась еще больше. Все сочли великим счастьем, что Ави продолжает жить в своем сыне.

Мама не скрывала радости и нетерпеливого желания вновь услышать в доме детский смех. А еще важнее, пожалуй, было то, что моя благородная сестра поможет излечить сломленный дух отца.

Со своим психоаналитическим чутьем, перенятым у Беллера, я заключил, что отец видит в Эли замену мне, тем самым предавая меня не просто забвению, а подлинному небытию.

Однако отъезд Деборы, состоявшийся в четверг, 29 июня, оставил меня совершенно неподготовленным к общению с самим собой, чего я осознанно избегал на протяжении всей ее сумасшедшей подготовки к экзаменам. И труднее всего оказался ближайший выходной, выпавший на 4 июля – День независимости.

Именно в эти, выражаясь словами поэта, сумерки, сгустившиеся над моей душой, раздался звонок, круто изменивший всю мою жизнь.