Текст книги "Сохраняя веру (Аутодафе)"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

66
Дэниэл

Полагаю, любой другой, оказавшись в моем положении, бросился бы с моста в реку. Но я, как ни странно, испытывал вовсе не отчаяние, а, напротив, некое облегчение. Господь покарал меня за деяние, которое иначе как грехом назвать было нельзя. Пускай мотивом моих действий было спасение Бней-Симха от последствий мошенничества Шифмана; пусть причиной, почему я не сразу вернул эти деньги, был семидневный траур по отцу, когда я не мог никуда отлучиться. Все равно, даже если бы я взял эти деньги всего на тридцать секунд, это было бы не меньшим преступлением.

Посему я не стал ни топиться, ни топить свои печали, а прямиком направился в маленькую хасидскую синагогу в Бронксе, где в последнее время стал завсегдатаем. Я знал, что даже в этот поздний час там непременно будет один или два человека, погруженных в Библию, и я смогу к ним присоединиться. Один из них, ребе Шломо, каким-то образом почувствовал, что со мной творится неладное.

– У тебя неприятности, Данилех?

Я только пожал плечами, но он принял это за утвердительный ответ.

– С женой поссорился? – Я помотал головой. – Со здоровьем нелады?

– Нет.

– Денежные дела? – не унимался он.

Чтобы не быть невежливым, я ответил:

– Вроде того.

– Послушай меня, Данилех, – сочувственно произнес старик. – Я, конечно, не Ротшильд, но, если тебе нужно несколько долларов, я бы мог тебя выручить.

– Вы очень добры, ребе Шломо, – ответил я. – Но что мне сейчас нужно, так это ваше общество. Может, почитаем что-нибудь из Исайи?

– Отлично, пусть будет Исайя.

Нас было трое или четверо. Мы бодрствовали всю ночь, отрываясь от чтения лишь для того, чтобы попить чаю. После утренних молитв я наконец нашел в себе силы вернуться домой и без страха думать о будущем.

На автоответчике мигала лампочка. Сообщение было только одно: «Пожалуйста, позвоните декану Ашкенази в Еврейский университетский колледж».

Через пять минут я уже говорил с руководителем семинарии, где училась Дебора.

– Дэнни, я надеюсь, вы не против – мне ваш телефон дала ваша сестра, – начал декан. – Я бы не стал вас беспокоить по пустякам, но сейчас мне необходима ваша помощь.

– Чем же я могу вам помочь?

– Вам, конечно, известно о той «почти не существующей» синагоге далеко на севере, где Дебора набиралась опыта?

– Конечно. Я этих людей никогда не забуду!

– Ну, так вот, должно быть, вам будет приятно услышать, что они вас тоже не забыли. Что весьма кстати, поскольку человек, которого я планировал туда направить, раздумал становиться раввином и решил заняться полупрофессиональным футболом. Я загнан в угол. Дэнни, вы можете это сделать для меня?

– Я один?

– Вы хотите сказать, что разучились читать на иврите? – насмешливо спросил декан.

Мне было не до смеха.

– При всем уважении к вам, сэр… – попытался отбиться я, – у меня нет… нет законного права…

– Перестаньте, Дэнни! – принялся уговаривать он. – Вы прекрасно знаете, что вести службу может любой еврей. Эти люди на севере рассчитывают на вас, им нужен кто-то, кто будет руководить их молитвами – а главное, дуть в шофар.

– И проповеди читать придется? – нервно спросил я.

– Без сомнения, – ответил декан Ашкенази. – Я уверен, вы с удовольствием снова засядете за книги, и проповеди у вас получатся замечательные!

* * *

Надо ли говорить, что он оказался прав?

Я стал рыться в библиотеке Еврейского колледжа и все больше увлекался тем передовым течением в теологической мысли, проводниками которого было целое поколение молодых богословов. На самом деле многие книги меня так заинтересовали, что, потеряв всякое чувство меры, я пошел и купил себе все, что мне приглянулось.

Со времен спецкурса Беллера я не испытывал подобного интеллектуального подъема. Когда я поделился с ним своим энтузиазмом, Аарон даже пошутил, что я «отступник наизнанку», однако, как ни странно, я чувствовал, что в глубине души он доволен.

К собственному удивлению, я просиживал за книгами до трех, а то и до четырех утра, не в силах оторваться от лихорадочного изложения на бумаге своих новых воззрений.

И вот, за два дня до еврейского Нового года, я отправился к месту новой службы. Взятый напрокат автомобиль был забит книгами, а голова моя полна идей.

До Деборы мне, конечно, было далеко, но община, которую я про себя назвал «сублимированной» (раз в году добавьте воды – и она немедленно заполняет весь храм), встретила меня с не меньшим энтузиазмом.

Парадоксально, но для меня это стало определенным испытанием. Мне сотни раз приходилось читать в синагоге, но никогда еще я не произносил проповедей. Даже моя речь в день бар-мицвы, как положено у ортодоксальных евреев, представляла в свое время не более чем толкование определенного текста с целью продемонстрировать мою ученость. Теперь же я высказывал собственные мысли и чувства, которыми хотел поделиться со всей паствой.

Это были мысли о наших традициях. О нашем наследии. О том, что значит быть евреем в 1980 году. Для них это имело особую значимость, поскольку на протяжении всего года они жили в окружении христиан, которые, при всей веротерпимости, не всегда понимали, что в духовном смысле они произошли от нас.

Я старался максимально приблизить свои проповеди к жизни. Во время молитвы во здравие главы нашего государства я упомянул о мирном договоре между Израилем и Египтом, который считал большим достижением президента Картера, и выразил надежду, что он послужит прологом к торжеству гармонии в этом истерзанном регионе.

Поначалу внимание, с которым люди буквально ловили каждое мое слово, вызывало у меня неловкость. Но постепенно, в силу природного тщеславия, я начал получать от этого удовольствие, а после молитвы, завершавшей Йом Кипур, и вовсе возгордился.

Доктор Харрис настоял на том, чтобы, последний раз дунув в шофар, я задержался на ужин. Он и еще несколько «представителей» хотели со мной побеседовать.

Поначалу я решил, что они хотят меня посватать.

– Вы женаты, ребе Луриа?

– Нет, – ответил я. – Мне кажется, я к этому еще не готов. И между прочим, я неофициальный раввин.

– Неважно, – вступил в разговор мистер Ньюмен. – Для нас вы – раввин. Мы спрашиваем, чтобы знать, не держит ли вас что-нибудь в Нью-Йорке.

– Да нет…

Теперь я понял, куда они клонят.

Они рассказали, что весь год только и думали, что о том, как бы им заполучить в свою разрозненную общину постоянного раввина со стороны.

– Наша конгрегация мне представляется в виде группы отдельных бусин, – образно выразился доктор Харрис, – и нам нужен человек, который соберет их на нитку. Мы очень на вас рассчитываем.

– То есть вы хотите, чтобы я стал ниткой для ваших бус? – Я говорил шутя, но в душе был глубоко тронут.

– Расценивайте, как вам будет угодно, – сказал мистер Ньюмен. – Мы уже заручились поддержкой членов общины. Если вы раз в неделю будете наезжать в один из наших пяти городов, то практически охватите нас всех. Думаю, мы могли бы платить вам двадцать пять тысяч в год, может, чуть больше, но не намного. Дорожные расходы вам, конечно, будут возмещаться отдельно. – Он неуверенно спросил: – Как думаете, сумеете уложиться?

Он и не подозревал, какое значение сейчас для меня имеют его слова. Если они спрашивают, хватит ли мне скромного заработка, значит, они ничего не знают о моей прежней жизни… о моей растрате. Для них я оставался чист. И одна мысль о том, чтобы оставить в прошлом свои прегрешения, делала их предложение равносильным манне небесной.

– Доктор Харрис, – тихо сказал я, – я польщен.

Раздался всеобщий вздох облегчения.

– Дэнни! – взволнованно сказал мистер Ньюмен. – Мы вам так благодарны! Вы представить себе не можете, что вы для нас делаете.

Не мог же я им сказать, что они себе тоже не представляют, что я сейчас совершаю. Как и того, что я лишь теперь понял, что собираюсь делать со своей дальнейшей жизнью.

Я не собирался становиться религиозным тяжеловесом, которому кланяются, шаркая ногами. Судить поступки других людей, самонадеянно считая себя вправе выносить вердикты.

И поклоняться золотому тельцу я тоже был не намерен.

Пускай Новый Завет и не является для меня Священным Писанием, но в нем я тоже обнаружил важные мысли. Например, такие: «Корень всех зол есть сребролюбие». И эта фраза произвела на меня тем большее впечатление, что содержится в Первом послании святого апостола Павла Тимофею, а завершается словами о том, что, предавшись сребролюбию, «некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям».

Теперь я, наоборот, приклонился назад, к вере. По той простой причине, что ощутил себя востребованным.

67
Дебора

Стояла ранняя весна. Дебора уже третий год служила раввином. Сейчас она вела семинар, посвященный приближающемуся Песаху. Ее секретарь извинился и сообщил, что ее просит к телефону Стэнфорд Ларкин, директор школы, куда ходит Эли. Первой ее мыслью было, что с Эли что-то случилось. И она не ошиблась, только не угадала характер «травмы». Мистер Ларкин звонил, чтобы договориться с ней о встрече. Она упросила его принять ее немедленно, и он уступил.

– Он очень подвижный мальчик, – начал директор.

Имея опыт советчика в житейских делах, Дебора отлично понимала, что это эвфемизм для «хулигана».

– К тому же он чрезвычайно энергичен.

Это означало «драчун». Оставалось понять, как далеко зашел ее сын.

– В каком-то смысле, – продолжал мистер Ларкин, – меня восхищает его бесстрашие. Понимаете, он не боится драться с теми, кто вдвое больше его. Единственная проблема в том, равви, что зачинщиком всегда выступает он.

Директор рассуждал дальше:

– По опыту знаю, что, когда дети так себя ведут, это означает, что они посылают нам сигнал, пытаются обратить на себя наше внимание.

Дебора виновато кивнула.

– Что нам делать, мистер Ларкин, как вы думаете?

– Я бы настоятельно советовал показать Эли детскому психологу.

С упавшим сердцем Дебора выдавила из себя:

– Да, да, вы совершенно правы. Может быть, вы могли бы кого-то порекомендовать?

Мистер Ларкин достал из ящика стола и протянул ей листок бумаги. Там значилось имя доктора Марко Уайлдинга. Чтобы Дебора не подумала, что у разговора могло быть и другое окончание, внизу стояла точная дата и время, когда доктор Уайлдинг был готов принять ее сына.

Три часа психолог говорил с Эли. После этого еще час – с самой Деборой.

Доктор Уайлдинг положил перед собой руки, демонстрируя выпуклые мускулистые плечи футбольного форварда (в колледже он увлекался американским футболом), и огласил ей безжалостный клинический диагноз, одновременно – она это понимала – пытаясь составить мнение и о ней. От этого Деборе вовсе не стало легче воспринимать приговор.

– Вам надо настроиться на его волну, – начал он. – Вы все еще смотрите на него как на ребенка, но мальчики в девять лет уже начинают осознавать свой пол. А в психологическом отношении он уже почти мужчина. Это убедительно, Дебора?

– Думаю, да, доктор, – ответила она, своим тоном давая ему понять, что ей не нравится, когда незнакомый человек называет ее по имени.

– Мне хотелось бы знать, – продолжал психолог, – есть ли в его жизни взрослые мужчины?

– Мой брат Дэнни.

– Как часто он с ним видится?

– Раз в несколько месяцев. Главным образом, в каникулы.

– Что ж, это можно не считать, вы согласны? По утрам, когда Эли встает, никто не бреется в ванной. По выходным никто не гоняет с ним мяч, никто не показывает, как правильно боксировать…

– Он достаточно дерется на неделе, благодарю, – холодно перебила Дебора.

– Аа-а… – Доктор Уайлдинг понимающе улыбнулся. – В том-то все и дело, Дебора. Он дерется потому, что никто не учит его боксировать. Вам это кажется парадоксальным?

– Нет, доктор, – призналась Дебора.

– А вы сами? – не унимался тот. – В вашей жизни тоже нет мужчины? Полагаю, будучи раввином, вы общаетесь со множеством лиц противоположного пола.

– Да. Но именно потому, что я раввин, эти отношения носят сугубо духовный характер. Понимаете, о чем я говорю, доктор?

– Все предельно ясно, – ответил тот. – Но вы не думали о том, что ваша проблема имеет свои причины?

– Моя проблема?

– Дебора, вы молоды, привлекательны – и одна. Уверяю вас, и говорю это совершенно объективно, если бы у вас был постоянный мужчина, с вашим сыном произошло бы чудо. Так… – Он задумался. – И когда, вы думаете, вы будете готовы к новому замужеству?

Дебора чувствовала себя оскорбленной, но в душе готова была согласиться, что вопрос правомерен. Она ответила со всей прямотой:

– Никогда. Я не собираюсь замуж.

– Откуда такая уверенность?

– А вот это уже вас не касается. Послушайте, если вы перестанете мне улыбаться, как на рекламе зубной пасты, и скажете наконец, чем я могу помочь своему сыну, я с удовольствием удалюсь, и вы сможете расстраивать других родителей. Кстати, вы и с отцами так же резко разговариваете?

– В точности! – Уайлдинг улыбался. – Вы удивитесь, когда узнаете, как покорно они это принимают. А вы бесстрашная женщина, Дебора! Если вы и в жизни такая, то сделаете то, что нужно вашему ребенку.

– А что, вы считаете, ему нужно?

Уайлдинг посмотрел ей в глаза и произнес два слова:

– Военное училище.

– Что?!

– Можете называть меня фашиствующим реакционером. Но Эли нуждается в дисциплине. И можете считать меня сексистом – но ему нужны мужчины в качестве примеров для подражания.

– Перестаньте, доктор! Неужели вы в самом деле можете представить себе моего сына весь день марширующим в форме и отдающим честь?

– Да, – ответил психолог и для убедительности стукнул кулаком по столу. – Больше того: я уверен, это пойдет ему на пользу. Конечно, если вы против столь строгой регламентации, можно пойти по пути традиционного интерната…

Терпение Деборы иссякло.

– Вы задались целью изолировать его от меня?

– Дебора, я только пытаюсь ему помочь. – В голосе Уайлдинга впервые прозвучали нотки сочувствия. – И втолковать вам, что, по моему мнению, ему нужно.

– Тогда вы, может быть, придумаете еще какой-нибудь вариант, чтобы там было место и для меня?

Марко Уайлдинг подпер подбородок и после недолгого раздумья сказал:

– Так, мне надо было сразу об этом подумать…

– О чем? – в нетерпении спросила Дебора.

– Да о вашем кибуце. Он обожает его, живет ожиданием летних каникул и страдает, когда приходится оттуда уезжать. Вы не думали вернуться с ним туда насовсем?

– То есть все бросить? Работу, все обязанности…

Лицо доктора Уайлдинга вдруг стало строгим. Он смотрел матери своего пациента прямо в глаза.

– Мне представляется, что ваша первейшая обязанность – это забота о сыне. Больше, мисс Луриа, мне нечего вам сказать.

Брат впервые отказался дать ей совет.

– Но, Дэнни, ты же мой единственный друг! На минутку ты можешь представить себя на моем месте? Как бы ты поступил?

– Я бы пошел и женился на первой более или менее подходящей девчонке.

– Все смеешься! Хочешь сказать, любовь тут ни при чем?

– Послушай, – огрызнулся тот, – я бы сделал это из любви к ребенку! Если бы ты захотела, чтоб Эли жил со мной, я бы согласился. Понимаешь, в своей неофициальной практике я без конца сталкиваюсь с издерганными родителями и издерганными детьми. Я убежден, что взрослый человек в браке может выдержать практически все, что угодно, но ребенок – нет!

В этот момент в дверь позвонили. Они условились еще раз созвониться часов в десять, и Дебора побежала открывать.

На пороге стояли двое. Но Дебора не сразу заметила Джерри Филлипса, учителя физкультуры. Она видела только залитое кровью лицо сына.

– О боже! – ахнула она. – Эли, что стряслось?

Мальчик опустил голову. Объясняться пришлось преподавателю.

– С ним ничего страшного, равви. Нос ему расквасили, придется как следует промыть. Вот другой, Виктор Дэвис…

«Господи, – подумала Дебора, – ведь он мой прихожанин…»

– Он первый начал! – злобно выкрикнул Эли в свое оправдание.

Пропустив его слова мимо ушей, Дебора спросила у учителя:

– А что произошло?

– Я не успел их разнять, и Эли уложил Вика, а тот ударился головой о пол.

– С ним все в порядке?

– Будем надеяться, – смущенно сказал Филлипс. – Он в клинике Миддлсекс, его как раз на рентген повели. Да, кстати, я же обещал прийти туда поговорить с родителями. – Он был не в своей тарелке. – Я… мне… мне очень жаль, равви.

– Ну что вы, мистер Филлипс. – Ей тоже было не по себе. – Спасибо за заботу. И что доставили его домой.

Дебора закрыла дверь, повернулась к Эли и закричала:

– Тебе должно быть стыдно!

Но мальчишка стоял на своем:

– Мама, честное слово, он первый начал! Он меня тыкал локтем в шею!

Дебора попыталась представить себе эту картину и вдруг поняла, что соперник Эли должен быть намного выше его. И все же бесстрашие не оправдание для драки!

– Хорошо, пойдем в ванную и отмоем тебя.

Она вытирала сыну щеки влажным полотенцем и почувствовала, как он морщится. Несмотря на исход стычки, он успел получить несколько сильных ударов и сейчас мужественно терпел боль. Она с трудом удержалась, чтобы его не обнять.

Она отправила Эли к себе учить уроки, и минут через десять зазвонил телефон. Это был мистер Дэвис.

Встревоженная Дебора поинтересовалась, как дела у его сына, но он лишь проворчал, что могло быть во сто раз хуже и сотрясения мозга нет.

– Вы себе представить не можете, как мне жаль, что так случилось, – сказала Дебора.

– Жаль? – вскинулся мистер Дэвис. – Вам жаль?! Я-то думал, вам будет стыдно. Разве так должен себя вести сын раввина?

Она хотела возразить, что в девять лет большинство мальчиков склонны к проявлению агрессии и это никак не связано с профессией их родителей. «Почти мужчины», как сказал милейший доктор Уайлдинг.

– Я хочу сказать, равви, – продолжал свою речь оскорбленный отец, – что вам следовало бы подавать пример всей общине. Позор, что сын моего так называемого духовного наставника ведет себя как хулиган. Предупреждаю: если я еще раз увижу вашего мальчика на баскетболе, я перестану ходить в храм!

Вся кипя от негодования, Дебора с трудом выдавила из себя вежливую фразу:

– Благодарю, что высказали свою позицию, мистер Дэвис. Спокойной ночи.

Она положила трубку, закрыла лицо руками и попыталась хладнокровно оценить ситуацию. Если юный Дэвис хоть в чем-то похож на отца, неудивительно, что Эли с ним сцепился.

Она поднялась к себе. В комнате сына еще горел свет.

Дебора тихонько постучала. Ответа не последовало. Она осторожно открыла дверь. Мальчик лежал под одеялом, свернувшись калачиком, и крепко спал. Лампу он не погасил.

Она машинально посмотрела на его книжные полки и сразу поняла, что что-то там было не так.

Куда бы они ни ехали, Эли всегда брал с собой, как икону, фотографию «отца», снятого на фоне самолета «Фантом» со звездой Давида на фюзеляже. Эту фотографию в рамке он всегда ставил поближе к кровати, чтобы смотреть на нее перед сном. Это было самое болезненное в той лжи, бремя которой она на себя взвалила. Каждый вечер, помолившись, Эли говорил: «Спокойной ночи, мама». И обязательно добавлял на иврите: «Спокойной ночи, аба»[79]79
  Папа.


[Закрыть].

Она вдруг поняла, что изменилось сегодня: в рамке не было фотографии. Что он с ней сделал? У нее в голове пронеслось, что он мог каким-то образом узнать правду и порвать фото на мелкие клочки.

Но, поближе взглянув на сына, она увидела, что он спит, прижимая фотографию к груди.

С трудом сдерживая слезы, Дебора нагнулась, ласково убрала с его лица белокурую прядь и поцеловала ребенка в лоб. Затем погасила свет, закрыла за собой дверь, спустилась вниз и сделала самый важный телефонный звонок в своей жизни.

За завтраком Дебора старалась держаться естественно и не выказывать своих эмоций. Она всячески избегала упоминания о вчерашней драке, но Эли все равно сидел угрюмый и замкнутый. Она села напротив него, отхлебнула кофе и начала разговор.

– Эли, тебе здесь хорошо?

– Что значит «здесь»?

– Ну, не знаю… В Коннектикуте, в школе – вообще «здесь».

– Да, вполне, – вежливо ответил он. – Нормально. – Он внимательно посмотрел на мать, пытаясь угадать, что у нее на уме. – А тебе, мам? Тебе здесь нравится?

Ну и вопрос! К такому она не была готова.

– Если честно, Эли, я была бы вполне счастлива, если бы не догадывалась, что несчастлив ты.

– Послушай, я не понимаю, о чем ты? Почему ты прямо не скажешь?

– Ну, хорошо. – Дебора помолчала, сдерживая волнение. – Я иногда скучаю по кибуцу. А ты?

– Но мы же туда каждое лето ездим! С чего бы я стал скучать?

– А зимой? – подсказала мать. – Зимой не скучаешь?

Мальчик задумался.

– Иногда… – прошептал он.

– Тогда что ты скажешь, если мы туда переедем насовсем?

– А как же твоя работа? – возразил он, но чересчур быстро.

– Ну, вообще-то говоря, я ведь учитель. Раввину не обязательно облачаться в темную одежду и читать проповеди. Изучение Библии входит в общеобразовательную программу, я могла бы преподавать в старших классах тамошней школы.

Мальчик молчал. Потом тихо спросил:

– А кто сказал, что тебе дадут место?

Она улыбнулась.

– Дед Боаз сказал. Я с ним вчера говорила по телефону.

На мгновение наступила мертвая тишина. Дебора была тронута тем, как сын героически старался сохранить хладнокровие и не выплеснуть своего восторга.

– Правда? – спросил он.

– Правда.

Эли широко открытыми глазами посмотрел на мать и вдруг стремглав бросился к ней на шею.