Текст книги "Сохраняя веру (Аутодафе)"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

22
Тимоти

В двадцать один год у Тима за спиной были уже три года обучения в семинарии Святого Афанасия.

Все это время каникулы он проводил в семинарии и занимался даже с большей интенсивностью, беря индивидуальные уроки, причем не только у отца Шиана, но и у отца Костелло, имевшего докторскую степень по древним языкам, полученную в Папском институте востоковедения в Риме.

В последнее время число претендентов на церковные должности в Америке опасно сократилось. И вдруг, как манна небесная, в этой пустыне появилась ослепительно яркая фигура Тимоти Хогана, потрясающе красивого, обаятельного и блистательного.

Учителя его боготворили. Тим не только в совершенстве освоил языки Библии – латинский, греческий и иврит, но и арамейский – язык, на котором в Святой Земле говорили при Иисусе Христе.

И еще в одном отношении Тим был уникален: складывалось впечатление, что у него совсем нет друзей. Одни полагали, что его незаурядность отпугивает других слушателей. Более проницательные умы на факультете понимали, что он сам избегал всякого общения – с кем бы то ни было за исключением Господа. Все свое время он посвящал либо занятиям, либо молитве.

Отсюда следовало, что в отличие от своих соучеников, которые рассматривали лето как единственный шанс понежиться, а быть может, и поглазеть по сторонам на многолюдном пляже, Тим был не намерен тратить драгоценные летние месяцы на безделье. В последний официальный день занятий он попрощался с товарищами и, несмотря на соблазнительное солнце, направился в библиотеку.

Он так увлекся процессом сравнения двух вариантов псалмов, предложенных святым Иеремией, что не сразу почувствовал, как его легонько тронул за плечо и окликнул брат Томас, один из диаконов, недавно посвященных в сан.

– Вас просят зайти в ректорат.

Тим удивленно поднял голову.

– Кто именно? – спросил он.

– Мне не сказали. Я только знаю, что длиннее машины я в жизни не видел.

Неужели ему приехали сообщить о смерти дяди или тетки? Больше он ничего придумать не мог, поскольку это было единственное, что связывало его с внешним миром.

Он неуверенно постучал и услышал приветливый голос отца Шиана:

– Входи, Тимоти.

Тим открыл дверь и опешил, увидев перед собой, помимо ректора, пятерых импозантных гостей. Все были в элегантных костюмах, и только один – в сутане. Это был совсем поседевший епископ Малрони.

– Ваше Преосвященство…

– Рад видеть тебя, Тим. Слышал много замечательного о твоих успехах в учебе! Я очень тобой горжусь.

Тим взглянул на ректора, тот широко улыбался и закивал головой:

– Не удивляйся, Тимоти. Мы с епископатом в постоянном контакте.

– А-а… – только и смог сказать Тим, боясь выказать радость, дабы ее не сочли греховной гордыней. – Я рад, что… что не разочаровал Ваше Преосвященство.

– Напротив, – отозвался епископ. – Вообще-то, мы по твою душу приехали.

Тим обвел взором гостей, и ему показалось, что по меньшей мере двоих из них он узнает. Поскольку даже в тех дозволенных «цензурой» газетах, которые читали семинаристы, ему попадались фотографии Джона О’Дуайера, сенатора от Массачусетса. А мужчина в темно-сером костюме-тройке, несомненно, был нынешний посол США в ООН Дэниэл Кэррол.

Но официально ему их так никто и не представил.

Они просто приветливо улыбались Тиму, а епископ жестом пригласил его сесть, после чего до некоторой степени прояснил цель приезда высокопоставленных гостей.

– Эти джентльмены являются видными представителями деловых и общественных кругов, равно как и преданными и благочестивыми католиками… Должен тебе сказать, Тим, нас привели сюда твои успехи в семинарии.

Тим склонил голову, не зная, уместно ли будет сказать что-нибудь вроде: «Я польщен».

– Скажи мне, Тимоти, – стараясь никого не перебить, вступил в разговор сенатор, – какие у тебя планы на будущее?

Он поднял глаза в легком недоумении. Планы?

– Я… Я надеюсь получить сан года через два-три.

– Это мы знаем, – поддакнул посол Кэррол. – Нас интересуют твои конкретные планы в лоне церкви.

– Есть у тебя какие-то конкретные устремления? – поинтересовался еще один из присутствующих.

Устремления? Еще одно слово, показавшееся Тиму неуместным в религиозном контексте.

– Не совсем, сэр. Я только хочу служить Господу в том качестве, в каком могу быть полезен. – Поколебавшись, он признался: – Как вам, возможно, говорил отец Шиан, я много занимался Священным Писанием. Со временем я, быть может, хотел бы перейти к преподаванию.

Все присутствующие дружно закивали, обмениваясь понимающими взглядами. А сенатор О’Дуайер даже довольно громко шепнул епископу:

– У меня сомнений нет. – И он посмотрел на ректора, который опять обратился к юному семинаристу.

– Тим, – начал отец Шиан, – в Рим ведут два пути…

Рим?!

– Первый – это тот, на который ты уже вступил. Путь религиозного знания. Другой, за неимением лучшего определения, можно назвать дорогой «лидерства».

– Я, кажется, не вполне понимаю… – смущенно пробормотал Тим.

Дискуссию подхватил епископ:

– Тим, наша первейшая задача, как пасторов святой церкви, разумеется, состоит в претворении промысла Божия. Но одновременно мы являемся и земным институтом. Ватикан нуждается в талантливых администраторах. А американская церковь нуждается в том, чтобы ее интересы были в полной мере представлены при Святом Престоле.

Возникла пауза, во время которой Тим судорожно пытался понять цель беседы. К чему они все клонят?

Наконец от имени своих коллег заговорил сенатор:

– Мы бы хотели направить тебя в Рим для завершения образования.

От нахлынувших на него чувств Тим едва смог пролепетать:

– Я польщен… очень польщен. Это значит, я поеду в Североамериканскую коллегию?

Епископ откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

– Со временем. Естественно, тебе необходимо будет получить ученую степень в Законе Божием. Но прежде мы были бы рады послать тебя на один семестр в Перуджинский университет для изучения итальянского языка.

– Итальянского? – удивился Тимоти.

– Ну конечно, – отозвался епископ Малрони. – Это же «лингва франка» в Ватикане и у тех, кто там служит, от швейцарских гвардейцев до Его Святейшества.

От изумления Тимоти не знал, что сказать.

– Ты летишь пятого июля, – продолжал епископ как ни в чем не бывало. – Следовательно, у тебя есть две недели, чтобы повидаться с родными и прибыть в Фордхэмский университет, где соберется вся группа.

– Не понял… – переспросил Тим.

– Вы не ослышались, – поддакнул один из присутствующих бизнесменов. – Мы спонсируем обучение четверых талантливых молодых человек, таких, как вы. Молодых правоверных католиков.

Сенатор от Массачусетса добавил:

– Ирландских католиков.

* * *

Тиму было грустно от мысли, что придется расставаться с семинарией – единственным настоящим домом, который он знал. Кроме того, ему очень не хотелось наносить прощальный визит родственникам, даже ради приличия.

А хуже всего было то, что это означало вернуться на место когда-то совершенного преступления.

Делани обрадовались ему, хотя он отнюдь не разделял этой радости. Тетя Кэсси неловко выразила свои чувства:

– Если бы только твоя бедная мать была в рассудке…

Ее муж, воспользовавшись случаем, то и дело поднимал бокал.

– Не каждого священника посылают в Рим – в особенности если он еще не при сане. Поверь мне, Тим, тебя сам Господь избрал. И я тебя за это люблю.

Тимоти отметил, что эту фразу дядька произнес впервые за все годы, что они знали друг друга.

Утро того дня, на который был назначен отъезд, стало для Тима самым счастливым.

У него было такое чувство, будто за все дни, проведенные в Бруклине, он не дышал. Разумеется, он регулярно ходил к мессе и встречался кое с кем из своих прежних учителей, но большую часть времени проводил дома за чтением. Он не мог заставить себя даже просто выйти на Ностранд-авеню из страха столкнуться с кем-нибудь из тех евреев, в чьих семьях он когда-то работал. А в особенности – с Луриа.

Он поднимался в шесть часов, быстро надевал свое облачение, обнимал тетю Кэсси, терпел грубоватые объятия дяди Такка и уходил. Пока он шел пешком три квартала до метро, в воздухе разливался колокольный звон, сзывающий на утреннюю службу.

Он уже начал было спускаться в подземный переход, когда увидел, что ему издалека кто-то машет рукой и зовет по имени.

Это был Дэнни Луриа, который бежал к нему во весь дух с тяжелым портфелем в руке.

У Тима бешено забилось сердце. Хотя он ни разу не видел Дэнни с того самого рокового вечера, он был уверен, что в этой семье его по-прежнему проклинают.

Но вот Дэнни оказался рядом.

– Рад снова тебя видеть, – задыхаясь, сказал он и пожал ему руку. – Надолго?

К великой радости Тима, голос его звучал вполне дружелюбно.

– Вообще-то, уже уезжаю.

– На Манхэттен едешь? – спросил тот.

– Сейчас да, а потом далеко.

– Отлично! Нам по пути, – обрадовался Дэнни. – Как раз по дороге поговорим.

Они спустились в недра станции «Бруклин», и Тим не мог удержаться от мысли, что вот они, двое будущих служителей Господа – католик и иудей, – одеты как близнецы-братья. Единственным отличием было то, что черный костюм Дэнни дополняла шляпа.

Купив по жетону и пронеся свои портфели через турникеты, они вышли на длинную пустынную платформу.

– Уже принял сан? – спросил Дэнни.

– Мне еще несколько лет учиться, – ответил Тим. Сейчас его больше всего занимал вопрос, кто первым произнесет имя Деборы. Одновременно он надеялся, что этого не произойдет. – А ты – уже раввин?

– Мне тоже еще во многом предстоит разобраться – главным образом, в собственной голове.

В этот момент из тоннеля с ревом выкатил поезд. Открылись двери, и они вошли в вагон. Пассажиров почти не было, и они устроились рядышком в углу.

– Ну так что за поездка тебе предстоит?

– В Рим, учиться по программе будущих священников.

– Ого! Доволен, наверное?

– Да, – сознался Тим, с нарастающим беспокойством спрашивая себя, почему Дэнни ни слова не говорит о… о скандале.

– Как твои родители? – осторожно спросил Тим.

– Оба здоровы, спасибо, – ответил Дэнни. И почти машинально добавил: – А Дебора все еще в Израиле.

– А-а… – протянул Тимоти. – Она счастлива? – спросил он, подразумевая: «Она замужем?»

– Трудно сказать… Ее письма – как путевые заметки. Ну, то есть о людях в них ничего нет.

Из этого Тим заключил, что замуж Дебора еще не вышла. Странно, а он был уверен, когда она прибыла в Иерусалим, ее там уже ждал найденный отцом жених.

Несколько минут они ехали молча, слушая лишь шум движущегося поезда.

По выражению лица Тима Дэнни понимал, что тот все еще чувствует себя неловко.

– Знаешь, это глупо, наверное, после стольких лет, но мне жаль, что все так вышло, – тихо сказал он. – Я хочу сказать, из того немногого, что мне Дебора рассказала, я понял, что произошло жуткое недоразумение.

– Да, – с благодарностью произнес Тим и подумал: «Никакого недоразумения не было».

– Она где-нибудь учится? – поинтересовался он, надеясь, что не выходит за рамки приличия.

– Не совсем. Можно сказать, она изучает язык.

Дэнни не видел оснований скрывать дерзкий поступок сестры, и он рассказал Тиму о ее неволе в Меа-Шеариме и побеге в Кфар Ха-Шарон.

– А что это такое?

– Это кибуц в Галилее. Она там уже больше года.

– Красивое название, – сказал Тим и моментально продекламировал на иврите: – «Я нарцисс Саронский, лилия долин!» Песнь Песней, глава вторая, стихи первый и второй.

– Эй! – подивился Дэнни. – Да ты иврит знаешь лучше многих моих однокашников!

– Спасибо, – смутился Тим, – я его уже несколько лет учу. Пытаюсь понять, что же на самом деле Господь сказал Моисею.

– А ты считаешь, Бог говорил с Моисеем на иврите?

– Я как-то никогда не подвергал это сомнению. – Тим был озадачен.

– Вообще-то в Библии об этом нигде не сказано. Мы можем с таким же успехом предположить, что они говорили по-египетски. Или, например, по-китайски.

– Тебе не кажется, что ты немного богохульствуешь? – сказал Тим со смешком.

– Вовсе нет, – ответил Дэнни. – В колледже меня отучили от какой бы то ни было предвзятости. В конце концов, Моисей ведь жил уже после Вавилонского столпотворения. К тому времени на земле существовали сотни наречий. Они могли разговаривать на аккадском, угаритском…

Тим кивнул. От Дэнни веяло каким-то теплом. Он казался таким повзрослевшим, таким открытым.

– Что ж, – беспечно сказал он, – а что нам доказывает, что Моисей не говорил по-китайски?

Дэнни взглянул на него и лукаво произнес:

– Если бы это было так, мы, евреи, питались бы намного вкусней.

Наконец поезд прибыл на Сто шестнадцатую улицу. Дэнни собрался выходить, Тим поднялся следом. Уже ступив на платформу, Дэниэл вдруг сообразил.

– Ты же должен был выйти на Семьдесят второй?

– Да ладно, – ответил тот. – Я не спешу. А наш разговор доставил мне большое удовольствие.

– Взаимно, – подхватил Дэнни и протянул руку. – Удачи тебе в Риме – и не пропадай! Ты знаешь, где меня теперь искать.

– И ты тоже, – тепло ответил Тим. И, глядя вслед удаляющемуся Дэнни Луриа, еще раз мысленно прочел: «Я нарцисс Саронский, лилия долин!»

Кфар Ха-Шарон.

Теперь я знаю, как найти Дебору.

Когда Тимоти прибыл в Фордхэм и познакомился со своими товарищами по предстоящей поездке, он еще больше удивился, что оказался в числе этих избранных.

Он предполагал увидеть перед собой весьма образованных молодых людей – и так оно и оказалось. При этом двое из четверых семинаристов, чье обучение оплатил таинственный «комитет», уже могли похвастаться печатными трудами. А самым поразительным было, пожалуй, то, что каждый по-своему излучал прямо-таки животный магнетизм, для которого «харизма» была бы слишком невыразительным словом.

Почему я? Тимоти мучился догадками.

Ночью, лежа в постели и наслаждаясь возможностью побыть наедине с собой в этом небольшом номере, он пытался найти ответ на вопрос, что у него общего с этими импозантными молодыми богословами. Кроме самого поверхностного сходства, на ум ничто не приходило. Все были примерно одного с ним возраста. И все – ирландские католики.

Пролежав без сна до двух часов ночи, он вдруг понял, что причиной его бессонницы является не загадочная причина павшего на него выбора, а все те чувства, которые всколыхнул в нем разговор с Дэнни Луриа. Теперь он знал, что должен еще раз увидеть Дебору. Не для того, чтобы продолжать какие-то отношения, а чтобы подобающим образом их завершить.

На следующий день вечером они вылетели в Рим. Их сопровождал отец Ллойд Девлин, подвижный священник шестидесяти с лишним лет, который, к несчастью, до смерти боялся самолетов. Всю дорогу он боролся со своими страхами, держа в одной руке четки, а в другой – стакан.

Когда в салоне притушили свет и стали крутить кино, Тимоти притворился, что бесцельно листает проспект компании «Алиталия», стараясь, чтобы никто не заметил, как он изучает карту авиамаршрутов.

Да, регулярные рейсы из Рима в Израиль есть. Но как это устроить?

Он попытался представить, что будет, если он все-таки увидится с Деборой лицом к лицу, за многие тысячи миль от тех, кто своей волей их разлучил. Что она ему скажет? Что он тогда почувствует?

Придумать ответы на эти вопросы он не мог. Но знал, что обязан их найти.

23
Дэниэл

Это была самая ужасная ночь в моей жизни.

Меня совершенно измотало изучение «Соломоновой мудрости», знаменитой книги, написанной в середине шестнадцатого века равом Соломоном бен Иегилем Луриа и посвященной различным толкованиям Талмуда – что уже само по себе объясняет, каких это потребовало от меня усилий.

Я совсем было собрался скинуть туфли и повалиться на постель, когда парень из соседней комнаты в общежитии постучал в дверь и сказал, что мне кто-то звонит.

В такое время?

Это была мама. И при этом – сама не своя.

– Что случилось? – спросил я, чувствуя, как у меня невольно забилось сердце. – Что-то с папой?

– Нет, – ответила она дрожащим голосом. – Рена… – Она всхлипнула и выпалила: – В нее вселился бес! У нее галлюцинации… Наподобие транса… Она рычит не своим голосом. Отец думает, что это дыббук.

– Дыббук?! – почти крикнул я, одновременно и испугавшись, и не веря в услышанное. – Ради бога, мама, мы живем в двадцатом веке! Бесы не вселяются в людей! Надо вызвать врача.

– Уже вызвали, – тихо сказала мать. – Доктор Коэн как раз разговаривает с отцом.

– Так что он сказал?

Она понизила голос и зловещим шепотом произнесла:

– Что нам нужен… заклинатель.

– Неужели папа пойдет на это?

На смену моему скептицизму пришел испуг. Я даже не предполагал, что такие специалисты еще существуют.

– Мама, не хочешь же ты сказать, что папа верит, что в Рену вселился так называемый бес и говорит ее устами?

– Да, – ответила мать, – и я сама это слышала.

– Но… кто это? За кого он себя выдает?

Она помолчала.

– Это Хава…

– Папина первая жена?

Мама стояла на своем:

– Хава говорит, что завладела душой Рены и не уйдет, пока не добьется справедливости. Пожалуйста, Дэнни, – взмолилась она, – приезжай как можно скорее!

Я ринулся назад в комнату, схватил ветровку и поспешил к метро. Тут меня осенило. Что я-то могу сделать? Я же не верю ни в каких дыббуков! Что за бред? Мертвые не воскресают!

Тут я понял, что не могу идти туда один.

Сгорая от стыда, я набрал номер профессора Беллера. Ответил сонный голос:

– Да?

Я дрожал от холода и страха, а лютый ветер завывал в щелях телефонной будки.

– Профессор, это Дэнни Луриа. Ну, тот фруммер с вашего спецкурса, помните? Мне очень неловко звонить вам в такое позднее время, но случилось нечто очень серьезное…

– Ничего страшного, Дэнни, – успокоил меня Беллер. Думаю, сказалась его специальность психиатра. – В чем, собственно, дело?

– Профессор, – взмолился я, – пожалуйста, не вешайте трубку и выслушайте меня, прежде чем решите, что я сошел с ума. Я не знаю, что мне делать. Мне только что позвонила мать и сказала, что в мою сводную сестру вселился дыббук.

– Это все суеверие и чушь, – ровным голосом произнес он.

– Я знаю, но Рена буйствует, у нее галлюцинации…

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Беллер. – Но что бы ни говорила твоя сестра – даже если она разговаривает не своим голосом, – причины кроются в ее собственной психике. Я позвоню своему коллеге в Бруклине…

– Нет, пожалуйста! Понимаете, отец уже пригласил заклинателя.

– Не может быть! Зильцский рав?! – в изумлении пробормотал Беллер. Потом быстро произнес: – Дэнни, ты сейчас где?

– Рядом с общежитием на Сто шестнадцатой улице.

– Сейчас оденусь и заеду за тобой. Буду через десять минут.

Во время нашей мучительно долгой дороги в Бруклин профессор Беллер пытался втолковать мне то, что ему было известно о ритуале, который он надеялся предотвратить.

– Если у нее произошел психический срыв – а я убежден, что это так, – то эта средневековая магия его только усугубит.

Около половины второго мы добрались до синагоги. Было темно, горели только огни возле ковчега.

Вокруг моего отца собрались в кружок несколько мужчин. Сам он сидел и нервно ломал руки. В числе собравшихся были мой дядя Саул, Довид – учитель ешивы, муж моей старшей сводной сестры Малки, и муж Рены Авром, бледный и дрожащий.

Председатель синагоги реб Айзекс выхаживал взад-вперед между ними и находившимися в дальнем углу мамой и моей сводной сестрой Малкой, которые поочередно пытались успокоить Рену, издававшую нечленораздельные звуки.

Доктор Коэн, по всей видимости с разрешения отца, стоял в женском отделении синагоги и беспомощно разводил руками.

Когда мы подошли, я вдруг осознал, что на Беллере нет головного убора. На счастье, у меня всегда с собой есть запасная кипа, которую я ему сейчас и предложил, немного опасаясь, что он откажется. Но он молча кивнул и нацепил ее на голову.

Мы примкнули к группе мужчин, и я увидел странную личность, держащуюся вплотную к моему отцу. Это был иссохший бородатый старец в долгополом сюртуке и широкополой шляпе. Он будто что-то шептал, обращаясь ко всем присутствующим и подкрепляя свои слова выразительной жестикуляцией.

Сзади на почтительном расстоянии стоял высокий мертвенно-бледный юноша, по всей видимости, кто-то вроде ассистента.

Тут отец заметил нас. Лицо его было серым, как могильный камень. За всю свою жизнь я никогда не видел его в таком подавленном состоянии. Ворот рубашки у него был распахнут, а молитвенная накидка небрежно наброшена поверх мятого пиджака. Он поспешил к нам и жестом отозвал меня в сторону.

– Дэнни, – хриплым голосом сказал он, – я рад, что ты здесь. Мне крайне необходима твоя поддержка.

Я необходим ему? Это было обескураживающее перераспределение ролей.

Я спросил, кто этот странный старик. Во взгляде отца были боль и беспомощность.

– Это ребе Гершон из Уильямсбургского общества Талмудической каббалы… Я попросил его приехать. Ты ведь знаешь, наши предки были мистиками, но сам я никогда не верил в эту разновидность черной магии. А вот теперь своими глазами убеждаюсь…

Он помолчал и скорбно добавил:

– А что мне еще было делать? Ладно, у нас сейчас другая проблема. Нам не хватает десятого мужчины. Я ведь могу просить только тех, кому можно доверять. У нас есть ребе Саул, двое зятьев, ребе Айзекс, ребе Гершон и его ученик, доктор Коэн… Ты девятый. Одного все равно не хватает.

Он взглянул на моего спутника и спросил:

– А этот джентльмен…

– Это профессор Беллер, папа, – поспешил я внести ясность.

– А-а, – протянул отец. – Вы иудей, профессор?

– Я атеист, – ответил тот. – Почему бы вам не просить кого-нибудь из женщин составить кворум?

Отец проигнорировал вопрос и настойчиво произнес:

– Вы не согласитесь просто постоять с нами? Большего Закон не требует.

– Хорошо, – согласился Беллер.

С другого конца синагоги раздался пронзительный крик и эхом отдался от потолка.

Мужчины выволокли Рену к биме[26]26
  Род стола или пюпитра, с которого читают Тору.


[Закрыть] и обступили плотным кольцом. Теперь, несмотря на истерические нотки в ее голосе, я мог разобрать слова.

– Я Хава Луриа, и меня не пускают в загробный мир, пока не понесет кару человек, убивший меня.

Мы с Беллером переглянулись.

– Это голос твоей сестры? – спросил он.

– Нет. – Сердце у меня бешено колотилось. – Никогда в жизни не слышал этого голоса.

Мы приблизились к кругу, и я увидел Рену. Она корчилась в кресле, а лицо ее было искажено страшной гримасой. Она стащила с головы шейтель и стала не похожа сама на себя. Крепыш Авром, ее муж, стоял рядом с беспомощным и испуганным видом.

Я подошел к ней, наклонился и сказал как можно более ласковым голосом:

– Это я, Дэнни. Скажи мне, что случилось?

Она задвигала губами, и снова раздался нечеловеческий голос:

– Я Хава! Я вселилась в душу Рены и останусь там, пока не буду отомщена.

Я задрожал. Как и других, меня охватило оцепенение.

Среагировал только Беллер. К явному неудовольствию ребе Гершона, он шагнул вперед, опустился на колено рядом с моей сестрой и заговорил так, словно перед ним была покойная жена моего отца.

– Хава, – негромко произнес он, – я доктор Беллер. О какой мести вы говорите? Кто, вы считаете, причинил вам зло?

Ответ вырвался из уст Рены, как раскаленная лава из жерла вулкана:

– Он убил меня! Меня убил рав Моисей Луриа!

Девять пар глаз внезапно устремились на отца, а профессор Беллер спросил:

– Вы понимаете хотя бы приблизительно, о чем она говорит?

Отец энергично замотал головой и шепотом добавил:

– Я в жизни не причинил ей вреда.

– Ты меня убил! – вновь взревел страшный голос. – Ты позволил мне умереть!

– Нет, Хава, нет! – запротестовал отец. – Я умолял врачей сделать все, чтобы тебя спасти.

– Но ты заставил их ждать! Ты хотел заполучить своего сыночка…

– Нет! – Отец побелел как мел.

– На твоих руках моя кровь, рав Моисей Луриа.

Отец опустил голову, не в силах выдержать устремленные на него со всех сторон недоуменные взоры, и с мукой в голосе проговорил:

– Это неправда. Это неправда! – Затем с мольбой обратился к заклинателю бесов: – Что нам делать, ребе Гершон?

– Откройте святой ковчег. Будем молиться об изгнании злого духа из тела вашей дочери.

Я направился к кафедре, открыл дверцы и раздвинул занавесь. За нею рядами стояли священные манускрипты в шелковых переплетах с золотой каймой, украшенных серебряными орнаментами. В эту ночь, ночь мистического мрака, они, казалось, сияли ярче обычного.

Ребе Гершон обратился к остальным:

– Замкнем круг вокруг этой женщины и станем петь девяностый псалом.

Мы быстро отыскали нужную страницу и ожидали дальнейших указаний.

Он сделал знак начинать.

Обычно наши молитвы представляли собой стремительные потоки слов, с разной скоростью проносящиеся по разным разделам текста и создающие какофонию священнодейства. Но на сей раз мы все пели в унисон, словно Господь поставил посредине метроном.

В одном из курсов мы изучали этот псалом, и нам рассказывали, что в древние времена суеверные иудеи усматривали в нем антидемонические силы, поскольку первые два стиха взывали к Богу под четырьмя различными именами.

 
Живущий под кровом Всевышнего
Под сению Всемогущего покоится.
Говорит Господу: «прибежище мое и защита моя,
Бог мой, на Которого я уповаю!»
 

Я бросил взгляд через плечо и увидел, что мать и Малка истово молятся. Я обвел взором перепуганные лица молящихся – всех, за исключением отца. На него смотреть мне было невыносимо.

По мере того как мы декламировали священные строки, Рена все ниже роняла голову. Она билась в конвульсиях, словно схватившись в смертельном единоборстве с завладевшим ею духом, а потом внезапно лишилась чувств. Профессор Беллер присел на корточки и стал щупать ей пульс.

Мы все замолчали. Наступила полная тишина. Было слышно, как за окном свирепо завывает ветер.

Отец забеспокоился:

– Рена, как ты теперь себя чувствуешь?

Его дочь подняла умоляющие глаза. Откуда-то изнутри ее тела демон еще раз проревел:

– Я ни за что не уйду, пока ты не вымолишь себе прощения у Всевышнего!

Папа обхватил голову руками, не зная, что делать. Мне хотелось подойти и утешить его. Но я не успел сделать и шага в его сторону, как ребе Гершон скомандовал:

– Рав Луриа, вы должны покаяться.

Отец изумленно уставился на него:

– Но это же неправда!

– Умоляю вас, рав Луриа! Не подвергайте сомнению волю Всевышнего. Если Господь находит вас виновным, вам надо покаяться в своем грехе.

Папа был непреклонен.

– Но я же говорил врачам, что ее жизнь важнее жизни ребенка! Вы сами знаете, что иначе и быть не могло, – таков закон нашей веры. Я невиновен!

Убийственное молчание вновь нарушил ребе Гершон:

– Подчас мы сами не ведаем, что творим. Но Он, Который над всеми нами, благосклонен, только если мы просим простить нам грехи, которые мы могли совершить по недомыслию.

– Хорошо! – выкрикнул отец.

Он встал на колени перед святым ковчегом и со слезами пропел «Аль-Хет», «Великое покаяние в грехах», которое евреи произносят по девять раз кряду в День искупления.

Нам не потребовалось особых указаний или сигналов, чтобы хором произнести ответ паствы: «Прости нас, ниспошли нам милосердие и прощение».

Когда эхо наших голосов наконец растаяло под сводом пустой синагоги, заговорил мой профессор:

– Рав Луриа, я думаю, вашу дочь необходимо как можно скорее показать психиатру.

Отец вскинул голову и испепелил Беллера взглядом:

– Попрошу вас не вмешиваться.

– Хорошо, будь по-вашему – пока. Но не забывайте, я врач и у меня есть право настаивать на ее госпитализации.

Теперь на него устремили глаза все участники миньяна[27]27
  Десять человек, необходимые, согласно законам иудаизма, для чтения некоторых молитв.


[Закрыть]. Я не сомневался, что, если бы нам не был нужен десятый мужчина, его уже давно выставили бы за дверь. Потом все повернулись к моему отцу.

– Что будем делать, рав Луриа? – спросил один.

– Спросите ребе Гершона, – устало ответил отец. Было ясно, что он сложил с себя все полномочия.

– Альтернативы нет, – объявил пожилой раввин. – Мы должны полностью провести церемонию изгнания дьявола – с бараньими рогами, свитками Торы, факелами – все, что полагается. Обстоятельства ужасные, и мы должны предпринять все возможные меры. Вы согласны, рав Луриа?

– Скажите, что вам понадобится, – тихо проговорил отец.

– Во-первых, надо всем надеть киттели. – Заклинатель сделал нетерпеливый знак своему помощнику. – Эфраим, давай быстрей!

Молодой человек порылся в объемистом саквояже и выудил киттели – белые одеяния, которые иудеи надевают по святым дням и которыми накрывают усопших.

Ребе Гершон снова повернулся к отцу:

– Нам будут нужны семь бараньих рогов и семь черных свечей.

– Черных свечей? – переспросил отец в изумлении.

– Я все привез, – пробурчал ребе Гершон. – Сумка у вас в кабинете.

Папа кивнул.

– Дэнни, сходи побыстрей, принеси. Пожалуйста!

Я устремился вверх по лестнице и вошел в небольшой кабинет на втором этаже. Комната выглядела так, словно подверглась набегу вандалов. Повсюду валялись раскрытые книги. Трактаты по мистицизму и демонологии. Несколько книг по мистическим теориям «божественного раввина» Ицхака Луриа, датированные шестнадцатым веком. Я даже не знал, что у отца были такие книги. Хотя, может быть, их привез с собой заклинатель.

Возле стола стоял потрепанный саквояж ребе Гершона. Я уставился на него, объятый страхом перед его возможным содержимым, затем подхватил и осторожно понес вниз.

К тому моменту, как я вернулся в синагогу, все, включая профессора Беллера, уже облачились в белые накидки.

Как только я передал сумку ребе Гершону, отец сунул мне в руки киттель.

– Поторопись, Дэнни… Надо поскорей с этим закончить.

Пока я поспешно одевался, до меня доносились нечленораздельные стоны Рены. Или Хавы?

Теперь ребе Гершон велел семерым из нас взять свитки Торы из святого ковчега. Затем он открыл свой саквояж и сделал мне знак подойти.

– Иди сюда, мальчик, раздай это всем.

Одну за другой он выдал мне семь зловещих свечей.

Отец мерил зал шагами, то и дело хлопая себя по лбу, словно его пронзали невидимые иголки.

Мама с беспокойным видом подошла к заклинателю.

– Ребе Гершон, мы тоже хотим что-нибудь делать. Можно мы хотя бы будем держать свечи? На женской стороне, разумеется.

Старик только отмахнулся. Потом он снова ткнул в меня пальцем. На этот раз я без всяких слов понял, что он приказывает погасить большой свет.

В один миг огромная синагога погрузилась во мрак. Остались гореть только семь ритуальных свечей.

При их неверном свете заклинатель раздал нам семь бараньих рогов. Один достался мне, хотя я не был уверен, что сумею извлечь из него хоть какой-нибудь звук, так как губы у меня совсем онемели.

По следующему сигналу ребе Гершона мы снова окружили Рену, которая продолжала сидеть, сгорбившись и крепко зажмурив глаза.

Заклинатель набрал полную грудь воздуха, встал перед одержимой и с выражением произнес:

– Дух зла, раз нашей молитве ты не внемлешь, мы призываем для твоего изгнания Господа Всемогущего.

И скомандовал:

– Дуйте текиах!

Это означало, что мы должны гудеть все разом.

Меня всегда пробирала дрожь, когда я слышал звук одного-единственного рога по великим святым дням. Я представлял себе этот оглушительный звук как сигнал Высшего Суда Господня. Но рев семи таких рогов одновременно не могу даже описать.