Текст книги "Трое против дебрей"

Автор книги: Эрик Кольер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Однако все было тихо. Никто не подошел к плотинам. Оросительные каналы не пострадали.

Как только на заболоченную почву вновь вернулась вода, там появились водные растения. Их корни с давних пор сохранялись в земле, и не хватало только воды, чтобы оживить их. К концу июля с полдюжины различных видов растений поднялось над водой, и озеро окрасилось в живописные зеленоватые тона. Внезапно появились три дикие утки. Они осторожно вели сквозь колышащиеся травы свои выводки полуоперившихся птенцов. На мягкой грязи плотины норка оставила следы, похожие на сле ды кота, а ондатры начали устраивать хатки в затопленном водой ивняке.

Однажды вечером в начале августа низко над хижиной пролетело девять гусей, направлявшихся вверх по ручью. Наблю дая за ними, я увидел, что они спускаются, а через несколько секунд услышал всплеск крыльев на воде.

– Они спустились в наше первое озеро, – решил я. – Пой дем посмотрим, где они.

Мы гуськом продефилировали вверх по ручью. Подойдя к плотине, встали на колени и, опершись на руки, осторожно заглянули через ее край. Гуси находились от нас на расстоя нии пятнадцати ярдов. Они плескались в воде, сопровождая каждый всплеск приглушенным гоготаньем. Видеть гусей было для нас не ново. Но новым было то, что они плескались в воде там, где не менее полстолетия было пересохшее болото. Жизнь возвращалась в наш опустошенный край.

Глава XI

Бах! Бах! Бах! Хотя выстрелы были далекими и еле слышными, их звук заставил меня сжаться в седле и резко остановить каштанового коня. Я с тревогой всматривался вдаль, туда, где прозвучали выстрелы, а они прозвучали где-то на севере.

– Это винтовка, – растерянно пробормотал я, – это три выстрела из карабина 303.

Эхо выстрелов замирало вдали, а мы с Лилиан недоуменно и почти с испугом смотрели друг на друга. Было ясно, что стреляли в лося или оленя. Но кто мог прийти ранней весной на наши охотничьи угодья в поисках мяса.

Утренние лучи солнца еще не спустились с верхушек деревьев. Молодая лесная трава, сникшая во время ночных заморозков, выглядела заброшенной и жалкой. Но мы знали, что через полчаса каждая травинка оживет под лучами восходящего солнца. Трель робина[14]14
  Американский краснозобый, или странствующий дрозд.


[Закрыть] возвещала наступление утра с верхушки какой-то старой коряги, а с полдюжины самцов белых куропаток распушились на бревнах и начали свою любовную песню, призывая самок.

Еще минуту назад я легко сидел в седле, чутко вслуши ваясь в многоголосие бескрайнего леса, вглядываясь в чащу и ожидая, не промелькнет ли какой-нибудь вспугнутый олень. Но теперь эти внезапные выстрелы подобно иголке, вонзившейся в тело, вызвали у меня острую боль вспыхнувшей тревоги.

– Индейцы! – вырвалось у меня. – Но они не зашли бы так далеко от резервации в поисках мяса. Им нужны меха.

Теоретически все это ясно как день. У вас есть полтораста тысяч акров нетронутой земли. Девяносто восемь процентов этой земли никогда не знало прикосновения плуга и не узнает его ни теперь, ни завтра, ни через сотню лет, так как почва здесь камениста и бесплодна, и на ней могут расти лишь кусты и травы, и низкорослые деревья, существующие здесь от века. Чело век, который ищет новые земли, чтобы распахать и засеять их, равнодушно взглянет на эти полтораста тысяч акров и пройдет мимо. В здешних ручьях, озерах и лесах были свои сокровища, но их расхитили люди. Этими сокровищами были дикие звери, рыбы и птицы, населявшие здешний край.

Все это просто только в теории. Поскольку все живое суще ствует тут лишь около воды, нужно накапливать воду, чтобы создать условия, необходимые для размножения диких зверей, рыб и птиц. Это было ясно нам с самого начала. Возможно, нам удалось бы восстановить то, что погубили другие. Это звучит просто. Но гладкий путь теории преграждают буреломы фактов. Одно дело – обеспечить условия для жизни диких обитателей этих мест и сохранить все живое, пока звери, рыбы и птицы не размножатся и не придет пора пожинать «урожай». Другое дело – помешать людям погубить в самом начале результаты наших трудов.

По закону о правах охоты в Британской Колумбии запре щается расставлять капканы или ловить каким-либо другим способом пушных зверей за пределами закрепленных за тем или иным звероловом охотничьих земель. Но не так-то легко обеспечить выполнение закона в таком краю, как плато Чилкотин, где единственный инспектор беспомощно пытается ввести предусмотренные указом ограничения охоты в районе, простирающемся на двести миль с востока на запад и больше чем на сотню миль с севера на юг. Эти места представляют собой бескрайнюю глушь, где можно странствовать в течение многих недель, не встретив ни души, и где лишь звериные тропы пересекают целину. В таком краю легко нарушить любой писаный закон о правах охоты.

Легко доказать право собственности на корову или лошадь с зарегистрированным клеймом на шкуре, но совершенно невоз можно сделать это по отношению к пушным зверям. Ведь их нельзя предварительно заклеймить, с тем чтобы они затем стали законной собственностью того, кто поймает их в капкан и потом натянет шкуры на распялки. Инспектор делал все, что от него зависело, но его шанс поймать браконьера в момент кражи пушного зверя или вторжения в чужие охотничьи земли практически равнялся нулю. А незаконная ловля пушного зверя представляла собой выгодное занятие. Мы неизбежно пришли к сознанию, что на все будущее время только от нас самих зависело обеспечение наших прав в пределах закрепленных за нами охотничьих земель, и что мы должны добиваться выполнения этих прав любыми способами, какие нам укажет господь.

Во всяком случае мы с самого начала предвидели возмож ные неприятности со стороны соседних индейцев, ибо наши охотничьи земли соседствовали с тремя индейскими резервациями: на западе – Анигамская резервация, на севере – Сода-Крик, на юге – Риск-Крик. Индейцы этих резерваций привыкли уходить далеко от своих пустынных земель в другие части района, где было много пушных зверей. Может быть, их нельзя было и порицать за это. Индейцам принадлежало право расставлять капканы и охотиться где угодно задолго до того, как их загнали в резервации. Охота была их единственным средством существования, и без нее всем им пришлось бы исчезнуть с лица земли.

Индейцы были почти полностью неграмотны. Они дали свои названия долинам, горам и водоемам, но эти названия часто отличались от названий, напечатанных на карте Чилкотина, сос тавленной белыми. Каждая индейская семья имела свои охотничьи земли, и индейцы хорошо знали границы этих земель. Но они далеко не так хорошо были осведомлены о границах охотничьих земель, установленных белыми.

В течение первых шести лет жизни в нашей глуши мы сами с ранней весны превращались в индейцев, если не по цвету кожи, то по образу жизни. Как только исчезал снег, мы на время прощались с хижиной и отправлялись осматривать наши водоемы, считая, что более целесообразно самим охранять свое пушное хозяйство, чем надеяться, что это сделает для нас инспек тор. Здесь была вполне уместна пословица: «На бога надейся, а сам не плошай».

Я ехал впереди, ведя за собой вьючную лошадь, которая тащила значительную часть наших пожитков. Лилиан следовала за мной на старой пузатой кляче, такой добродушной и жизне радостной, что она не протестовала против дополнительной наг рузки в лице Визи, сидевшего на ее крупе.

В конце дня под звуки симфонии диких селезней, которые ворчали друг на друга в камышах, и гусей, перекликавшихся над нашими головами, мы разбивали крохотную палатку на берегу какого-нибудь безымянного озерка, и, пока Лилиан готовила ужин и устраивала ложе из пихтовых веток, я кружил по бере гам в поисках недозволенных следов. Иногда, если солнце садилось в золотом сиянии, мы не трудились расставлять палатку, а устраивались на ночлег под ветвями какого-нибудь гостеприимного дерева и засыпали, вдыхая едкий запах смолистых иголок.

Солнце поднялось выше, робин устал петь, и каждая травин ка уже давно ожила под теплыми лучами. Мы гуськом вели лошадей через чащу, направляясь на юг. Потом я повернул на запад и затем на север, описывая широкий круг и не отрывая глаз от земли. Мы с Лилиан редко разговаривали друг с другом во время этих поездок по лесу. Беседа была роскошью, которую мы позволяли себе лишь у костра, когда дневной труд был окончен и можно было растянуться у горячих угольков и отдохнуть. Визи тоже привык молчать, сидя на лошади. Дети легко перенимают манеры и привычки взрослых как хорошие, так и плохие. В это утро, чувствуя, что происходит что-то значительное, Визи держал язык за зубами, даже когда выскочил олень и, петляя, умчался в чащу.

Задача обнаружить место пребывания одного, двух, а возможно, и большего количества индейцев на таких обширных лесных просторах может на первый взгляд показаться такой же неразре шимой, как и проблема найти пескаря в океане. Однако наша задача была не такой уж неосуществимой. Чилкотинские индейцы никогда не путешествуют пешком. Куда бы они ни направлялись, они едут на лошадях. А лошади оставляют следы. Вот почему я не отводил глаз от земли. Если долго смотреть не отрываясь, терпение может быть вознаграждено: обнаружатся следы.

Я повернул снова на юг, пошел по звериному следу и вдруг остановился и испустил приглушенный охотничий клич. Я накло нился в седле, не отрывая взгляда от земли. Затем, медленно выпрямившись, я взглянул на Лилиан и кивнул головой.

– Следы коней. Они пересекают звериную трону и, по видимому, идут на юг. Две лошади подкованы, остальные – нет. Я полагаю, что проехало четверо всадников.

Лилиан подъехала ко мне. У Визи вдруг развязался язык.

– Браконьеры? – пропищал он.

– Конечно, это не правительственные чиновники, – сказал я.

Следы четырех коней не шли по звериной тропе, как могли бы идти следы неоседланных лошадей, а лишь пересекали эту тропу в одном месте. Чилкотинский индеец – сам прирожденный следопыт. Он слишком хитер, для того чтобы идти по следу зверя, когда вторгается в чужие охотничьи земли в поисках пушнины.

Свернув со звериной тропы и не спуская глаз с примятой травы, я медленно повел каштанового мерина под деревья. На протяжении последующих двух миль мой взгляд не отрывался от земли. Затем я резко остановил лошадь, посмотрел назад через плечо и уверенно сказал:

– У Кожаного озера. Вот, где мы до них доберемся. Они охо тятся на ондатр.

Это была весна 1934 года. Полдюжины маленьких «блюдец» на ручье было запружено и заполнено водой. И как только вода заливала болотистую почву, туда возвращалась жизнь в виде пуш ных зверей, и птиц. Мы восстановили также плотины на некоторых озерах, не связанных с ручьем. Кожаное озеро было одним из них. Мы сами дали ему это название, так как обнаружили у его берегов, среди остатков индейского лагеря, обрывки сыромятной кожи. Весной 1932 года мы починили старую бобровую плотину у нижнего края озера, перекрыв таким образом весенние ручейки, которые до того выливались из озера и пропадали в песчаной почве. Нам удалось настолько повысить уровень озера, что окружавшее его сухое болото покрылось водой в восемнадцать дюймов глубиной. Теперь озеро начало давать «урожай»: там появились ондатры. Но одна или две ночи противозаконной ловли зверей могли погубить «урожай», который мы растили в течение почти двух лет.

Теперь уже не было необходимости всматриваться в следы. Я был уверен, что всадники вели лошадей к озеру, и мной владело нетерпеливое желание попасть туда как можно скорей. Я погнал своего каштанового коня рысью, а затем галопом. Нос пузатой лошадки касался хвоста Мистера Бинкса. Лилиан пригнулась к холке лошади, почти касаясь лицом ее гривы. Когда я перед тем оглянулся на Лилиан, на ней была старая соломенная шляпа. Теперь шляпа исчезла, и ветер играл ее волосами, как будто хотел унести их, как унес шляпу.

– Где твоя шляпа?! – крикнул я Лилиан.

– Не задавай глупых вопросов. – Лилиан подняла голову, чтобы бросить мне реплику, и снова пригнулась к лошадиной гриве.

Лошади пробирались сквозь чащу молодняка, обходили сваленные деревья, не замедляя шага, мгновенно слушались каждого движения поводьев, когда мы вели их по камням. Итак, мы достигли Кожаного озера.

Казалось, у озера все обстояло как нельзя более благополучно. Конечно, кроме нас, никого не могло быть там на расстоянии многих миль. Но в пятидесяти ярдах от берега в молодой осиновой рощице мы увидели помет и примятую траву, там, где до этого были привязаны к деревьям кони.

Уйдя из рощи, мы привязали наших лошадей в укромном месте среди сосен. Лилиан и Визи спрятались на опушке, откуда они могли наблюдать, не будучи замеченными, а я стал кружить по озеру по колено в воде. Время от времени я вылезал из воды, чтобы вытащить капкан, спрятанный в зарослях камыша. Иногда на конце цепочки болталась безжизненная туша ондатры. Индейцы расставили в Кожаном озере тридцать шесть капканов, и в одиннадцать из них попались ондатры.

И все же, когда я бросал капканы к ногам Лилиан и вынимал оттуда добычу, я не испытывал ни раздражения, ни гнева. Все это неизбежно входило в игру, которую мы затеяли, и, если мы были не в состоянии выиграть, не стоило начинать. Хотя пять ондатр были самками, ожидавшими детенышей, я не сердился на индейцев, виновных в их гибели. Ведь это было бы все равно, что сердиться на ребенка, который влез на стул, чтобы полако миться сластями. По правде сказать, я улыбался, усаживаясь рядом с Лилиан.

– Скоро моя придумай, что-то смешной, смотри, – сказал я, переходя на ломаный язык индейцев.

В течение получаса или более того мы лежали на животах под деревьями, опершись подбородками о руки, не говоря ни слова. Затем я приподнялся на локтях. Из леса показался койот. Поджав хвост, он улепетывал во всю прыть. На какую-то долю секунды он задержался на опушке и, обернувшись, посмотрел назад, а затем помчался прямо в осиновую рощу и исчез.

Я осторожно поднялся на одно колено.

– Они идут, – сказал я, понизив голос.

Четверо индейцев бесшумно вышли из леса несколько ниже нас по течению озера. Они ввели лошадей в осиновую рощу и привязали их там. Затем они разбились на две пары. Двое пошли вокруг озера по ходу часовой стрелки, двое других – в противоположном направлении. В те времена три дюжины первосортных капканов такого размера, какой нужен для ловли ондатр, стоили бы на торговом пункте около четырнадцати долларов. Захваченные мной капканы были почти новыми; значит, индейцы купили их совсем недавно. Мне показалось глупым, что индейцы продолжали свой обход озера, после того как обнаружили исчезновение первых капканов. Они, конечно, уже поняли, что кто-то опередил их. Но все-таки они обошли все озеро, а затем собрались вместе и после краткого совещания поспешили к лошадям. Но прежде чем они подошли к осинам, я уже стоял там, между деревьями и их лошадьми.

Индейцы остановились в нескольких ярдах от меня и стояли, не поднимая глаз, беспокойно вороша песок грязными мокасина ми. У них на лицах не отразились ни враждебность, ни страх только пассивное безразличие. Они попались с поличным в краже пушнины и подобно койоту, стащившему приманку из капкана, были готовы к любым последствиям.

Двое индейцев были среднего возраста, двум другим еще не было и двадцати лет. Они были одеты в выцветшие синие комбинезоны из грубой бумажной ткани и изношенные фланелевые рубашки. На голове были кепки, купленные в лавке, невзрачные и плохо сидящие. Только обувь из оленьей кожи напоминала об одежде, которую носили их предки, прежде чем шкуры и жилы зверей уступили место тканям и пуговицам. Мокасины индейцев доходили до половины икр и были расшиты разноцветными бусинками. У одного из юношей оба глаза были обезображены катарактой, и мне было ясно, что если катаракту ему не удалят, то он полностью ослепнет задолго до зрелого возраста. Но увы, возможность операции, конечно, была исключена.

Лилиан вышла из леса, ведя Визи за руку. Они уже стояли около меня, когда я нарушил неловкое молчание.

– Какой место твой дом есть? – спросил я одного из индей цев примирительным тоном.

После нескольких секунд напряженного молчания индеец, за пинаясь, ответил:

– Тингли-Крик,

«Он живет в Александрийской резервации», – подумал я.

– А твоя? – я перевел взгляд на другого индейца.

Не поднимая глаз от земли, он ответил:

– Озеро Пеликан.

Это озеро было расположено на сорок миль к западу от границ наших охотничьих земель.

Затем я допросил дух юношей, беспокойно переминавшихся с ноги на ногу, как бы для того, чтобы узнать, какая из них лучше выдержит их вес. Внезапно я спросил:

– Ребята, твоя когда-нибудь бобер гляди?

Они молча отрицательно покачали головами. Обратившись к старшим индейцам, я продолжал:

– Может быть, твоя когда-нибудь бобер гляди?

Один из индейцев ответил гробовым молчанием, другой – целым потоком слов. Они вылетали у него изо рта, как трескотня сороки.

– Моя маленький мальчик, один раз отец найди, где бобер есть, в Чилкотин река. Он капкан, клади и скоро бобер поймай. Шкура в лавка носи, много товар возьми. Наши бобер мясо кушай, хороший бобер мясо есть. Один бобер моя гляди.

Я посмотрел на Лилиан. Она ответила мне взглядом, и я понял, что мы думали об одном и том же. Перед нами были чилкотин ские индейцы, чьи предки знали этот край, когда его водоемы кишели бобрами. Но лишь один из этих индейцев сам видел бобра. И то лет тридцать назад.

– Почему, – внезапно спросил я, не обращаясь ни к кому из них в отдельности, – твоя клади капкан, не на твой земля! Почему ходи на мой земля, мех кради?

На это немедленно последовал ответ, какой я ожидал:

– Никакой чертов мех мой земля нету.

– Никакой чертов мех земля нету, – тихо повторил я. Все пушные звери были выловлены еще до нашего рождения.

Я переводил взгляд с одного смуглого лица на другое; Визи храбро рассматривал всех четырех; Лилиан рассеянно смотрела на озеро. Селезень в богатом весеннем оперении подплыл к берегу и начал чистить перышки. Из тростниковых зарослей послыша лось приглушенное кряканье его подруги.

Я искал нужные слова. Здесь были неуместны пространные словоизлияния. Я должен был говорить кратко и так, чтобы ин дейцы меня поняли. Очень многое зависело от того, что я скажу и сделаю в ближайшую минуту или две. Индейцы (не только эти четверо, но вообще индейцы) могли причинить нам множество неприятностей, если бы мы не нашли надлежащий выход из создавшегося положения. Речь идет не о физической угрозе, так как чилкотинские индейцы достаточно пассивны и в своем общении с белыми не проявляют воинственных наклонностей. Но они могли помешать разведению пушных зверей, которых мы изо всех сил старались охранять. Они могли помешать осуществлению основной цели, ради которой мы поселились у ручья.

И вдруг мне все стало ясно: я знал, что мне надо сказать и что мне надо сделать. Я глубоко вздохнул.

– Ходи сюда! – это было скорее приглашение, чем приказ.

Носком сапога я разровнял кусочек почвы и, став на колени, начал рисовать на земле кончиком правого указательного пальца. На лицах индейцев отразилось удивление. Дюйм за дюймом они приблизились ко мне и образовали около меня круг.

Рисунок на земле становился все более отчетливым. Там было озеро, а в другом месте – ручей или озерное болото. Индейцы, наверное, лучше меня знали эти места.

– Вот здесь, – начал я терпеливо объяснять, – моя охот ничья земля есть. Здесь чертов маленький мех теперь ходи есть, но раньше много бобер, ондатр, норка, выдра, илька[15]15
  Крупная куница.


[Закрыть] ходи есть. Теперь бобер ходи нет, потому никто бобер оставляй нет, маленький бобер другой год расти нет. А когда бобер нет, почти всякий мех ходи нет.

Я взял маленький камешек и, поднявшись, бросил его в озеро.

– Смотри, – спокойно сказал я.

И индейцы повернули и посмотрели на то место, где камешек упал в воду.

– Твоя смотри, как рябь на воде далеко ходи, когда камень падай. – И для большей убедительности я бросил еще один ка мень.

– Если индеец мой зверь кради нет, мой бобер, норка, ондатра и другой мех так не далеко ходи. Когда скоро на мой земля очень много зверь есть, он должен на другой земля ходи. Тогда и твой земля зверь ходи. Если твоя немного зверь оставляй, маленький зверь расти. Тогда опять много мех есть на твой земля.

Я отошел к соснам и вернулся с капканами и ондатрами. Я долго смотрел в раздумьи на капканы и зверей. Согласно неписаному закону наших диких мест, любые чужие капканы, найденные на зарегистрированной охотничьей земле, а также звери, попавшие в эти капканы, автоматически переходят в собственность владельца охотничьего участка. Никто никогда не оспаривал это давно вошедшее в обиход правило, и меньше всего – охотники, виновные в браконьерстве. Мне принадлежало право присвоить зверей и ловушки, которые находились в моих руках. Индейцы были вполне готовы потерять капканы и добычу. Но я знал, что нужно было сделать. Я бросил на землю капканы и зверей и пошарил в кармане в поисках кисета с табаком и папиросной бумаги. Затем, свернув себе папиросу, спросил индей цев:

– Твоя кури?

Единственный из четырех болтливый индеец утвердительно кивнул головой.

– Когда табак есть.

Я зажег папиросу и сделал глубокую затяжку.

– Теперь табак есть? – И, получив в ответ отрицательный жест, я подумал: «У всех четверых не найдется и пятицентовика».

Итак, я протянул им табак и бумагу и смотрел, как каждый из них скрутил себе по папиросе.

Затем я медленно стал бросать им в ноги капканы. За капка нами полетели ондатры.

– Бери их и ходи назад к твой земля, – сказал я. – И пом ни, что моя скажи тебе: когда индеец моя трогай нет, мой мех кради нет, скоро много мех ходи опять на твой земля.

Они подобрали зверей и капканы и побрели к своим лошадям. Внезапно один из старших остановился и посмотрел через плечо назад.

– Спасиба. – Его голос был еле слышен.

Индейцы вскочили в седла и гуськом направились в чащу. Я долго смотрел туда, где они исчезли, и затем, обернувшись к Лилиан, спросил: «Ну?» – имея в виду ее мнение обо всем этом. Быстрым жестом она выразила свое одобрение.

– Ты отдал им капканы и зверей, которые были в них. – Она остановилась, взглянула на озеро и затем воскликнула: – Ни один белый, кроме тебя, не сделал бы этого! Эрик, я знаю индейцев гораздо лучше тебя. И это естественно: ведь я частично индианка. Ты отдал им капканы и добычу, и они никогда не забу дут этого. И скоро в каждой окрестной резервации все индейцы узнают, что ты отдал им капканы и добычу, хотя мог все это взять себе. Возможно, что кое-кто скажет, что ты глупец, но это не так. Ты сделал как раз то, что нужно было сделать. Я думаю, нам боль ше нечего беспокоиться о том, что индейцы украдут наши меха.